Валерий Борисов
Децимация
34
Сергей Артемов был в войсках Берзиня, наступающих на Киев с севера. Эти полтора месяца он находился то в Курске, то в Брянске, а последнее время в Сумах, где формировались красные отряды, – обучал пулеметному делу бойцов. В боях ему участвовать не приходилось. Врага в ходе наступления не обнаружили. Сложность представляло передвижение. Железнодорожный транспорт был разрушен: не хватало паровозов, вагонов, пути разбиты – никто не следил за этим. Все это затрудняло продвижение. Но сегодня разведка донесла, что части Центральной рады находятся в Крутах и, по все видимости, хотят дать бой. Это вызвало возбуждение среди красногвардейцев. А это были бывшие солдаты и матросы, которым хотелось почесать свои кулаки о кого-нибудь. Они соскучились по-настоящему делу. Московские и питерские рабочие, служившие в его отряде, жаждали разгромить буржуев, и таким образом помочь украинским рабочим. Так же у рабочих была надежда, что, может быть, удастся прикупить хлеба и сала, и отправить посылку голодной семье, в столицы.
Ближе к вечеру их поезд остановился на разъезде. Напротив них стоял еще один состав. Его вагоны были прошиты пулями, ясно были видны пулеметные очереди. Сергей подошел и, посмотрев на вагоны, определил: «Стреляли с близкого расстояния».
Стоявшие возле вагонов солдаты с хмурыми лицами и злыми глазами рассказывали, как на станции Круты их обманули украинские сичевики. Никто из них не ожидал, что эти безусые юнцы начнут расстреливать безоружных солдат. Никто не был готов к такому повороту событий. Оружие они сдали на фронте. Но кое-что у них осталось и, если бы не ловили ворон и не подсмеивались над юнцами-интеллигентами, то показали бы им – как воевать и с таким оружием, что имелось: револьверами и гранатами. Выгружали убитых и раненных. Их оказалось более ста человек – почти четверть демобилизованных. Сколько осталось в Крутах, когда отошел поезд, никто не знал. Требовалось посчитать оставшихся. Потом выяснилось – не хватает около ста человек. Была полная уверенность, что все они погибли – сичевики действовали не только подло, но и жестоко. Солдаты были возмущены и требовали, чтобы им немедленно выдали винтовки, и они отобьют у врага хотя бы тела своих товарищей.
Подошли еще несколько поездов с отрядами красных. Вышел Руднев – командир передового отряда. Выслушав о случившемся, распорядился влить солдат-румынцев, – кто желает, – в их ряды и выдать винтовки. Раненых отправили в Бахмач. Выслав на разведку ручную дрезину, двинулись дальше. Уже в сумерках вернулась дрезина с сообщением, что украинские части окапываются между Крутами и разъездом Плиска, с ними бронепоезд. Продвинувшись еще немного вперед на поездах, стали разгружаться. Решено было занять позиции где-то в километре от позиций сичевиков. Сергею, который командовал пулеметным взводом, было приказано расположиться на левом фланге от железнодорожной насыпи. В темноте Сергей наметил места, где расположить свои шесть пулеметов. Сам себе определил место недалеко от железнодорожного полотна, на небольшой высотке, поросшей кустарником, ближе к позициям сичевиков. Когда окопались, было около полуночи. Оставив часовых, бойцы его взвода собрались в небольшом ярку, где, несмотря на близость противника, развели небольшой костер, чтобы разогреть еду. Была полная уверенность, что сичевики не предпримут ночью никаких действий. Но Сергей все равно поинтересовался – не виден ли огонь противнику и, получив заверения, что «его и в десяти шагах не разглядеть», стал вместе со всеми есть разогретые консервы. Дневная солнечная погода к ночи явно испортилась. Звезд не было видно, и только тяжелый ветер гонял черные в ночи тучи.
В его взводе были люди отовсюду: рабочие Донбасса и Харькова, солдаты из Одессы, крестьяне Поволжья. Сейчас за костром сидело семь человек, остальные были на позициях. После еды, как водится, начались разговоры. Солдат из эшелона Румынского фронта по фамилии Березов, из Тульской губернии, зачисленный во взвод Сергея потому, что был пулеметчиком на фронте, в который раз повторял, задыхаясь от приступа злобы:
– Пацаны они, пацаны! А мы с ними ля-ля. Мол, зачем вас таких молодых и необученных воевать послали? А они вообще молчали… но как-то по-нехорошему, зло. А потом нам так дали, без предупреждения! Откуда их набрали?
– Это, видимо, – ответил Сергей, – студенты и гимназисты. Я знаю, что их в Киеве готовили. Настоящие солдаты отказались поддерживать раду. А этим вбили в голову мысль о геройстве. Жаль их. Но утром посчитаемся с ними за ваших солдат.
– Ты большевик? – не унимался Березов.
– Да.
– У нас тоже были большевики, а председатель совета – анархист. Во, мужик! Как все началось на станции, он выскочил из вагона и побежал в вокзал. К начальству, видно. Наверное, убили его. Вот гады! – и снова в его голосе слышалась злоба. – Вот сюда бы нашего председателя – разметал бы всех на шматки! Его на фронте и начальство боялось. Когда Керенский ввел смертную казнь, он на собрании офицерам сказал, что, мол, только тронут хоть одного солдата – ихни головы все полетят. Так те сразу же притихли. Анархистов у нас уважали.
– А на фронте вас сильно офицеры унижали? – спросил москвич, типографский рабочий Портянкин.
– В шашнадцатом годе, когда не было баталий, командовали сильно, но не все. Были и добрые. А во время боев – нет. Они с нами в атаку ходили и в окопах неделями не вылазили. В тылу, когда отдыхали, то снова сильно командовали. А в семнадцатом – уже все. Стали советоваться с нами.
– А говорят, что они – как собака злая для солдата?
– Не всякие. Разные есть.
Но Портянкин не верил:
– Но они ж эксплуататоры! Кровь пьют с народа, а солдат – тот же народ.
– Нет, солдат не народ. Он на коште у царя был, потом у других и им положено командовать. Это гражданский человек – народ. А мы куда прикажут, туда и идем. У нас присяга и приказ. Солдатская жизнь – веселое горе. Крутись, чтоб все были довольны. А наши офицеры – храбрецы. Немецкие – в атаку не ходят, а наши – завсегда.
– Все равно, – не унимался Портянкин, – всех офицеров к стенке, а то они нас уничтожат. Им – только смерть.
– Ты не служил на фронте, Портянкин! – ответил Сергей, которому надоел этот спор. – Поэтому не знаешь ничего. Служба на фронте – это не жизнь гражданская.
– Все равно, – упрямо повторил Портянкин, – офицерье все в расход. Ты, большевик, командир, а этого не понимаешь. В столице большевики это понимают. Вон, эти офицеры сколько мятежей подготовили. И не щадили нашего брата!
– На войне никого не щадят, – ответил Сергей. – Пощадишь – самого закопают.
И, чтобы прекратить этот спор, приказал сменить им других на позициях. Влажный ветер готовил снежный налет, и Сергей это чувствовал, обдумывая варианты утреннего боя. Вернулись продрогшие красногвардейцы с пулеметных позиций и стали греться у огня. Сергею захотелось спать, и он сказал, чтобы его разбудили, как потребует обстановка и, поплотнее запахнув полушубок, протянув ноги к огню, заснул тяжелым бредовым сном.
Ему, как и раньше на фронте накануне боя, снился непонятный сон. Будто идет он по какому-то тоннелю или по пещере. Впереди виден свет. Большой ровный по яркости круг света. В пещере темно и страшно, только впереди круг света. Он идет вперед, а сзади него обваливается потолок, и ровные, слоистые куски земной породы, замуровывают сзади него выход. Он идет на свет, но никак не может до него дойти, – свет остается на месте, а он не может никак к нему приблизиться. Свет все время находится на том же расстоянии, а сзади обрушивается кровля, и ему остается только идти вперед…
Он резко проснулся, как от толчка. Было темно, костерчик давно потух, и Сергей чувствовал, что замерз, особенно ноги. Рядом спали еще двое бойцов. «Замерзнут еще», – подумал он и разбудил их.
Встал, потянулся до хруста в костях и пошел к своему пулемету. На востоке узким лезвием ножа туманился свет. Он вспомнил сон: «К чему это?» Он знал, что многие солдаты перед боем верят в сны и пытаются их угадать. А некоторые в случае плохого сна просыпаются и отгоняют его от себя. Но такой сон он видел не впервые. Потом решил, что ничего плохого в таком сне нет, он его видел раньше и остался жив, да и свет же в тоннеле не потух. И, окончательно освобождаясь от сна, сказал Портянкину, чтобы он осторожно прошел по флангу и посмотрел расположение пулеметов, а сам стал слушать морозную, ветреную тишину.
Медленно начинался январский день. Грязно-серые тучи низко висели над противоположным лесом, готовясь выпустить из себя заряды снега. Тяжелый влажно-морозный ветер пронизывал поле, готовое к бою. Сергей при свете наступающего дня осмотрел местность и понял, что она неудобна для сражения обеим сторонам. Но им выбирать не приходилось. Насыпь железной дороги делила поле боя пополам, где каждый сражался сам по себе. Частые, но неглубокие окопчики, выкопанные сичевиками, растянулись почти на километр. Красные не копали окопов, готовясь к наступлению, и сосредотачивались дальше крайнего фланга сичевиков. Обойти сичевиков было несложно, а потом прижать к насыпи и уничтожить. Он приказал Березову остаться у пулемета, а сам пошел по флангу, прячась за кустами и обратными неровностями земли. Со стороны противника выстрелов не слышалось. Может, боялись себя обнаружить или ждали команды? Сергей приказал два пулемета перенести ближе к концу фланга, уничтожить передний край противника и этим обеспечить окружение. Еще один пулемет перенести ближе к насыпи, к его позиции, чтобы не дать бронепоезду подойти к ним близко. Два пулемета на большом друг от друга расстоянии он расположил в центре, решив, что этого будет достаточно для сдерживания противника на случай атаки. Он не знал, как будут действовать красные командиры, но это был очевидный план. Он еще раз осмотрел позиции врага и понял, что они обречены на поражение. Единственный выход спастись – немедленно отступить. Но пока обе стороны выжидали.
В девять часов, как только видимость стала лучше, со стороны Плисок заговорила красная артиллерия, и сразу же начался ружейно-пулеметный огонь. Сергей лег за пулемет, Березов был вторым номером, Портянкин подносил патроны. Сергей через прицел пулемета стал выбирать окопы, подготовленные похуже, чтобы выбить тех, кто не смог подготовить себе хорошего укрытия. Сейчас, через прицел пулемета, он видел не людей, а мишени, – тщательно прицелился и нажал гашетку.
Орест за ночь замерз в своем окопчике, хотя сичевики всю ночь ходили, разогреваясь, посещая окопчики друг друга. Старшины запретили разводить огонь и далеко отлучаться от боевых мест. Всю ночь вдалеке были слышны гудки паровозов, лязганье вагонов. Красные были рядом. Перед рассветом пришли Гончаренко и Омельченко. Лощенко не стал разводить пары бронепоезда, так что пришлось идти пешком. Они договорились сказать сичевикам о падении Киева, но промолчать о телеграмме Муравьева. Сообщение о взятии красными Киева вызвало у вояков уныние, но Гончаренко бодрым тоном внушал:
– Зараз нам надо задержать червоных тут. Вечером уходим, а москалям потребуется несколько дней, шоб привести свои части в порядок после боя с нами. А мы, отступив, соединимся с отрядами Петлюры, галицийскими куренями, и снова пойдем на Киев – и отобьем его у противника.
Такое разъяснение успокоило молодь, но страх перед предстоящим боем оставался. Когда совсем рассвело, Орест увидел то, чего не ожидал. За ночь красные подготовили несколько боевых позиций перед их окопами. Это было неожиданно – он не слышал звуков их работы ночью. И его товарищи не заметили, как враг смог незаметно подойти, как провел фортификационные работы. Это повергло Ореста в уныние, но он решил, что все равно ему лично надо нанести как можно больший урон московскому войску.
Впереди их окопов рванули взрывы снарядов, потом сзади, но они не нанесли им большого ущерба, зато начавшийся пулеметный огонь причинил много бед. Орест видел, как пулеметная очередь прошла вначале в метрах тридцати впереди, потом ближе, и с третьего раза накрыла их окопы. Он с ужасом почувствовал, как буквально за его пятками вгрызлись в мерзлую землю пули, выкинув вверх замерзшие кусочки земли и льда. Орест поджал под себя ноги, еще теснее прижался к ледяной, в прямом смысле слова, болотистой земле и стал креститься, повторяя только одно слово:
– Спаси! Спаси! Спаси, о Боже…
По его окопу огонь прекратился и переместился в сторону. Он осторожно выглянул и увидел, что более серьезный бой идет у них на фланге, где беспрерывно строчили пулеметы. Он взял винтовку и стал целиться в сторону противника, но, вспомнив как им недавно объясняли военные учителя в Киеве: из винтовки надо стрелять по видимой цели, – стал искать глазами такую цель, но не находил.
Из-за поворота леса вынырнул бронепоезд. На платформе у пушки в желто-синей фуражке богдановского полка стоял Лощенко. Несмотря на мороз, его куртка была распахнута. Бронепоезд остановился, Лощенко навел пушку в сторону красных и выстрелил, но снаряд пролетел далеко за их позициями. Он быстро перезарядил пушку и выстрелил уже без наводки еще раз. «Ура!» – зашумели по обеим сторонам насыпи сичевики. Они с надеждой смотрели на Лощенко и его бронепоезд. Но вот недалеко от бронепоезда разорвался один снаряд, другой, бронепоезд тронулся в обратную сторону и исчез в лесу.
Но его присутствие придало бодрости. Меж окопами ползал Омельченко со словами:
– Продержимся, панове, продержимся. Сейчас они пойдут в атаку – бейте их. До вечера москали еще умоются кровавыми слезами.
Через час красные наконец-то поднялись в атаку. С винтовками наперевес, они бежали вперед. Орест прицелился, выстрелил и увидел, как матрос упал. Он радостно улыбнулся, вспомнил вчерашние события на станции и с удовлетворением подумал, что наконец-то он убил живого человека, а не добил раненого. И он стал стрелять, не обращая внимания – попадает он в цель или нет. Но красные приближались к их окопам, и беспокойство Ореста усилилось.
Но в это время снова выскочил бронепоезд, ведя огонь из двух своих пулеметов по разные стороны насыпи, а пушка посылала снаряды куда-то вперед. С платформы сбросили ящики с патронами, и кто был ближе к железнодорожному полотну, бросились их подбирать. Красные залегли. Но на краю его фланга бой усилился. Там красные подошли вплотную к окопам сичевиков. На платформе бронепоезда Лощенко вертел пушку в разные стороны, посылая снаряды то на один, то на другой фланг. Снова красная артиллерия перенесла огонь на бронепоезд, и он быстро пошел обратно, под защиту леса.
Орест видел, как красные снова поднялись в атаку, он прицелился, но пулеметная очередь прошила его окопчик, и он почувствовал, как жарко стало его плечу. Винтовка выпала из рук, и жар превратился в боль, отдавшуюся во всем теле. «Убит?! Ранен! – мелькнула испуганная мысль. – Ранен! Слава Богу, и спаси меня!» Он, бросив винтовку в окопе, стал отползать ближе к насыпи. Подняв голову, он увидел, что красные находятся в их тылу – обошли. Край фланга находился под контролем красных, а студенты и гимназисты бежали в разные стороны. «Как червоные так быстро сломили нас?» – мелькнула удивленная мысль. И тут он увидел Омельченко, который был ранен и кричал оставшимся в живых, чтобы отступали ближе к насыпи и шли к станции вдоль железнодорожного полотна. Но уже без команды недоучившаяся молодь, в одночасье ставшая солдатами, заложниками чьей-то бредовой идеи, бежала к спасительной насыпи. Красные, ведя непрерывный огонь, умело стреляя на ходу, прошли линию их окопов, и растерявшиеся украинские хлопцы были бы уничтожены своим беспощадным врагом… но снова выскочил бронепоезд, и огнем своих пулеметов заставил красных залечь. Бронепоезд под огнем противника снова ушел, и теперь окончательно. Больше он не появлялся. Но эти несколько минут позволили сичевикам оторваться от противника и уйти в лес. Пошедший густыми хлопьями снег облегчил их отступление.
В небольшом лесу оказали помощь раненым. Перевязали простреленное плечо и Оресту. Эта остановка длилась около часа. Раненый Омельченко не торопил сичевиков.
А на левом фланге слышалась стрельба, разрывы снарядов. Гончаренко со своими сичевиками оказал красным более серьезное сопротивление. Но, когда пошел снег, и он приказал отступать. Уходили как можно дальше от железнодорожного полотна, понимая, что сейчас по нему пойдут красные. Это было единственно правильное решение в украинских войсках. К этому времени Круты были заняты красными обходным маневром, а бронепоезд Лощенко ушел версты на две от станции. Решили подождать тех, кто остался жив в этой мясорубке, и кто успеет прийти – тот спасется.
Десятка три человек – все, что осталось от правого фланга вместе с Омельченко – продвигались к станции. Перед станцией командиру стало плохо, и он сказал хлопцам:
– Идите на станцию, а за мной пришлете помощь. Я буду здесь.
На станции были красные, взявшие ее без боя. Солдаты с Румынского фронта разыскивали своих сослуживцев, убитых вчера сичевиками. Раскладывали трупы, узнавали товарищей и горько внутренне переживали за них, требуя идти дальше к бронепоезду и посчитаться с остальными. Снег сгущался, трупы вчерашних убитых заносили с улицы в небольшой зал ожидания и здесь, рассматривая обезображенные лица, многократно пробитые пулями и штыками тела, горестно вздыхали и произносили горькое: «Ой! Да тож Иван! А это Савка. Что с ними сделали! Мучители, а еще молодые. Старики до такого не додумаются». И такие причитания, иногда с солдатскими слезами, произносились почти у каждого тела.
Сквозь густой снег, не таясь, к станции подходили сичевики с винтовками, еще не знавшие, что она занята красными. Шли тяжело, многие были ранены и им помогали идти. Но среди них не было Ореста, в полукилометре почувствовал себя плохо и отстал.
– Ихни солдаты идут! – закричал красногвардеец, вбежав в здание вокзала.
Все замерли.
– Где?
Солдаты стали хватать винтовки, матрос быстро вставил ленту в пулемет.
– Стой! – заорал солдат, вчера чудом избежавший смерти. – Не стреляй! Живьем возьмем! За мной!
Из вокзала стали выскакивать солдаты и с винтовками наперевес бросились на идущих через пути сичевиков. Молодые вояки слишком поздно осознали, кто перед ними, некоторые пытались стянуть винтовку с плеча, другие бросились бежать, но было поздно – везде вокруг них были красные.
– А-а-а!.. – толпа разъяренных лютых солдат и матросов навалилась на сичевиков. Те сопротивлялись слабо, изредка прикрываясь винтовкой, а то и просто руками. Боевой мальчишеский запал после всего пережитого испарился, уступив место тупой покорности, безразличия ко всему сущему. Толпа солдат, как стая волков, окружившая раненого и поэтому беззащитного животного, стала рвать его.
– Стой! – кричал какой-то командир. – Не сметь всех убивать! В плен их! В плен!
Некоторые опомнились, и начали было удерживать своих товарищей, но было поздно. Лишь некоторые из сичевиков шевелились, остальные были мертвы.
– Стой! – вверх из револьвера стрелял командир.
Толпа, жаждавшая мести и получившая ее, медленно отходила от напавшего на нее затмения убийства. Командир поднимал сичевиков, способных еще ходить, и приказал им идти на вокзал, подталкивая тех револьвером. Окровавленные и измученные молодые борцы за независимость шли медленно. На станцию спешили другие солдаты, не успевшие принять участив в расправе. Их ноздри жадно раздувались, в предвкушении убийства, но командир продолжал кричать:
– Не трогать! Сейчас сообщу по телеграфу, – решат: куда их. Охранять здесь и не сметь тронуть! То трибунал! – он вошел в вокзал.
Окружившая сичевиков новая толпа солдат возмущенно восклицала:
– Смотри, ребята, да то ж молокососы!
– А что они натворили, видел на вокзале?
– Повесить их немедля!
Толпа возбуждалась от своих криков. Бывшие студенты и гимназисты испуганно смотрели на них, моля в душе, чтобы быстрее вышел командир.
– А-а, это ты убил Ваньку!?
И усатый солдат, размахнувшись, прикладом винтовки, как дубиной, размозжил череп одному сичевику. Мозг, как парное тесто из бадьи, медленно полез из черепа. Это послужило сигналом к новой расправе. Их, уже упавших на снег, кололи штыками, били прикладами, и кровь, смешиваясь со снегом, застывала розовым марципаном. Выбежавший из дверей вокзала командир кричал:
– Под суд всех! Под суд! – и размахивал револьвером.
Но его никто не слушал. Солдаты молча расходились, но гнев в их душах еще не улегся.
Подошел состав, с ним прибыли еще красногвардейцы. Командир на станции докладывал Рудневу, что произошло. Тот, выслушав, пошел обходить станцию.
С этим эшелоном прибыл Сергей с двумя расчетами пулеметов, остальные должны были подъехать позже. Сергей, увидев свежие трупы, валявшиеся на снегу, спросил, что произошло. Один из солдат, прибывший раньше и знавший Березова, охотно сообщил:
– Да гимназистики пришли сюда, думали, что их бронепоезд ждет. А здесь их мы ждали. Так вот, видишь, как им дали, в следующий раз неповадно будет на старших руку поднимать. За наших! Пусть знают.
Они вошли в зал ожидания. Там лежали заледенелые за сутки тела убитых солдат Румынского фронта. Зрелище было настолько ужасное, что Сергей отвернулся.
Но Березов вновь обратил его внимание на убитых:
– Вот он, смотри! Наш председатель совета. Кирюхин… такой анархист, которых никто не видел, – и он указал на труп огромного детины, где на месте головы была смерзшаяся колотушка. – Во был человек! Идейный анархист был. Что сделали, гады… поздно я подъехал, а то бы я им тоже дал!
Березов в бессильной злобе сжимал волосатые кулаки. Сергей вышел. На перроне он встретил Руднева. Они были одногодки, но Руднев уже командовал передовым отрядом. Он подозвал Сергея.
– Артемов, возьми пока командование здесь на себя. Выстави охранение, но к их бронепоезду не подходите, хотя бы пока еще полностью не стемнело. Пусть уходят, их наши в другом месте встретят. И порядок на вокзале и на путях наведи. Мы сейчас сюда еще один эшелон подадим, так приготовь место.
– Есть! – отчеканил Сергей.
Сначала надо было выставить часовых, что было сделано после пререканий с другими командирами. После боя было мало желающих нести охранную службу. Но нашли среди вновь прибывших тех, кто не участвовал в бою, и послали их. Сергей распорядился, чтобы от каждого взвода выделили по пять человек, которые должны были убрать трупы с путей и унести их за здание вокзала. Он занял комнату с торца здания, в которой раньше располагались рабочие-железнодорожники, обслуживающие станцию. С ним был Березов, огорченный тем, что ему не удалось приехать сюда раньше и самому поговорить с сичевиками. Он все время находился рядом с Сергеем. Ему Сергей нравился как человек, а главное – искусством владения пулеметом, которое он сегодня показал.
Не успели расположиться, как в дверь заглянул матрос в бескозырке. Они с этими головными уборами не расставались даже зимой. Он втолкнул в дверь впереди себя сичевика, молодого хлопца лет восемнадцати.
– Вот, поймал на путях, из леса вышел, – объяснил матрос. – Куда его? В штаб Духонина?
Такое выражение стало популярным после убийства генерала Духонина и означало смерть.
Это был Орест, отставший от своих товарищей из-за того, что ему стало плохо в лесу, и сейчас пришедший самостоятельно на станцию. Он прямо глядел на молодого красного командира. После увиденных им трупов убитых товарищей на перроне, он почувствовал прилив отчаянной смелости и готов был умереть рядом со ними.
Березов подошел к Оресту и пристально стал всматриваться в лицо Ореста:
– Ты убил Кирюхина? Ты! Я помню! – конечно, он этого не помнил. Но получалось так, что все солдаты Румынского фронта, находившиеся здесь, почему-то узнавали своих конкретных врагов.
– К стенке его! Я сам! – он побежал к стоящей в углу винтовке. Матрос тоже был такого мнения, и повторил еще раз: – В штаб к Духонину?
– Я сейчас допрошу его, – остановил их Сергей.
– Что его допрашивать, их все равно уже не осталось, а что осталось – разбежалось! Все о них известно!
– Ты иди, – сказал Сергей матросу.
Тот с недовольным видом вышел. Сергей спросил Ореста:
– Как фамилия?
– Ни розумию ворожей мовы, – смело глядя в глаза Сергея, ответил Орест. Он знал, что его ждет, и поэтому держался с вызовом.
Сергей спросил по-украински:
– Як признище? Имья?
– Не скажу. Я московскому ворогу не стану видповидаты.
Портянкин, тоже находившийся здесь, взял винтовку и начал подходить к Оресту.
– Я московский враг? Ты, жеваный задницей националист, всю жизнь молил нас о спасении, а сейчас я ворог!? Дай-ка я его за эти слова хряпну.
Но вмешался Березов:
– Нет, я. Вон, наши ребята дали им, а я не успел!
– Тогда вместе, – согласился Портянкин.
– Бросьте эти разговоры и уберите винтовки. Не видите, что он ранен? А раненых не убивают, – вмешался в их спор Сергей.
– Ты что, командир, врага жалеешь? – сощурившись, с угрозой начал Портянкин. – Тебе его жалко, а видел – сколько они вчера солдат уложили? У них-то жалости не было.
– Сядь в угол и сопи, – грубо оборвал его Сергей.
Портянкин, пораженный таким бесцеремонным ответом, действительно сел в угол, недовольно глядя на Сергея.
– Сколько вас было? – спросил Сергей, и Орест, с испугом наблюдавший предыдущий разговор, неожиданно по-русски ответил:
– Не знаю. Много.
– Сейчас осталось мало. Остались там, в поле.
«Что он от меня хочет? Расстрелять? Так быстрей. Может, отпустит?» – мелькали спасительные мысли в голове Ореста. Глядя на молодого красного командира, он чуть ли не крикнул:
– Давай, кат, стреляй!
Сергей усмехнулся:
– Кто из нас кат, надо разобраться. Мы безоружных не убивали, мы вас побили в честном бою, а вот вы…
Он недобро поглядел на Ореста. И тут в мозгу Ореста мелькнула спасительная мысль:
– А вот вы сейчас наших, безоружных, – он говорил по-русски.
– У них были винтовки, могли бы защититься.
– Но я сейчас без оружия. А вы меня хотите убить…
Он говорил по-русски с тем мягким, быстрым говором, присущим Галиции. Сергей усмехнулся:
– Хитро загибаешь. Ты мне не нужен. Лучше пойдешь и расскажешь своим, что здесь произошло. Чтобы ваши, пришедшие на чужую землю, знали, что их ждет.
Глаза Ореста зло сверкнули, и он хотел было дерзко ответить на слова врага, но маленькая надежда на чудо заставила его сдержаться. Сергей одел полушубок и обратился к Березову:
– Пойдешь со мной.
Тот сразу же схватил винтовку и одел шинель. У Ореста упало сердце. Этот солдат со вчерашнего поезда живым его никогда не отпустит.
Уже начинало смеркаться. Они прошли мимо матроса, приведшего Ореста, который удовлетворенно хмыкнул, решив, что начальник решил самолично расстрелять сичевика. Они прошли по рельсам и свернули в лес. Оглянувшись и увидев, что станция скрылась из виду, Сергей сказал Оресту:
– Иди. Там еще должен стоять ваш бронепоезд.
Орест не верил своим ушам:
– А стрелять не будешь?
– С раненными не воюю, – Сергей помнил свое ранение и знал, что с такими, даже врагами, надо быть добрее. Может, это он его и ранил со своего пулемета?
Орест, настороженно оглядываясь, пошел, и в мозгу была одна мысль: «Повезло? Не обманет?». Сейчас он уже не хотел лежать рядом со своими убитыми товарищами. Ему хотелось жить. Но его спина со страхом ждала пулю, вся занемела от этого ожидания. «Обманет или нет червоный?». Он зашел по тропинке в лес и услышал выстрел. «Обманул!». Но все было у него нормально, и он побежал, не обращая внимания на боль в раненной руке,
– Командир, что ты делаешь? Врага отпускаешь? – заговорил Березов, не веря происходящему. Он поднял винтовку и стал прицеливаться, но Сергей ударил ее снизу ладонью по стволу и выстрел пошел в воздух. Березов в ярости закричал: – Под суд хочешь?!
– Ты фронтовик, и я фронтовик. Сам знаешь – раненого легко взять в плен, убить. Ты был ранен? Я тоже. Ты понимаешь состояние раненого?
Березов недовольно кивнул. Сичевика не было видно, он вошел уже далеко в лес. Они пошли на станцию. «Завтра надо будет выкопать могилы. Отдельно им, отдельно нам – и всех похоронить. А как же с теми, кто остался в поле? Местные похоронят. Надо их попросить об этом», – размышлял он.
Пробежав с полкилометра, Орест пошел быстрым шагом. Он забыл о боли. Он теперь верил молодому русскому командиру: «Не все они звери, как нам говорили, – билась в его голове лихорадочная мысль. – У русского командира честные глаза и он знает украинский язык. Неужели жив останусь? Слава Богу! Боже, спаси и сохрани!» – повторял он непрерывно последнюю фразу, как заклятие. Навстречу бежал сичевик. Это был Левко Лукашевич.
– Орест, ты жив?!
И неожиданно Орест заплакал. Слезы сами по себе потекли из глаз. Все виденное и пережитое за эти дни выливалось у него слезами. Он бессильно прислонился к Лукашевичу. Тот его не успокаивал, а говорил:
– Давай швыдче, а то поезд сейчас отойдет. Москали нас могут догнать.
Поезд с русскими офицерами, которые не принимали участие в сражении, ушел еще утром. Им не хотелось умирать от большевистской пули за уже несуществующую власть и правительство. В две оставшиеся переполненные теплушки поместилось человек семьдесят – столько осталось от полутысячного отряда. С правого фланга, которым командовал Омельченко, пришел один Орест. Лощенко кричал, чтобы грузились быстрее, и на всякий случай поставил в дверях вагона пулемет, – для отпора красным. Бронепоезд тронулся с двумя прицепленными вагонами с сичевиками и, набирая скорость, поспешно отъезжал с места бессмысленного геройства и горькой черной славы. А в вагоне Орест безудержно плакал, и никто не мог его успокоить, пока он не забылся в беспамятном сне.
Он никогда не сказал никому правды, как спасся из-под Крут, но унижение, которое он перенес, не забыл, и это усиливало его ненависть к москалям.
