Валерий Борисов
Децимация
– Сергей! Серега!
Но тот не слышал и уходил дальше. Тогда, оставив свою команду, Бард бегом бросился вслед. Схватив его за плечо, он еще раз срывающимся голосом произнес:
– Сережа!
От неожиданности, что кто-то положил ему руку на плечо, Сергей отпрянул, но, увидев радостное лицо Барда, воскликнул:
– Дмитрий? Ты?!
– Я! Подожди минуту, а лучше пойдем со мной. Он схватил за руку Сергея, словно боясь, что он уйдет, и потянул к группе вновь записавшихся красногвардейцев.
– Я сейчас освобожусь. Только отведу их в парк, – объяснял Бард. – Идем со мной?
Сергей пошел рядом с ним. Отдав команду инструктору – бывшему солдату-фронтовику, Бард спросил Сергея:
– Как ты очутился здесь? Какими ветрами?
– Не видишь по форме – морскими ветрами! – ответил Сергей, который тоже был очень рад этой встрече. – Я все хочу разыскать тебя с Элей. Да все времени не хватает. Как вы здесь?
– Пока все нормально. Пойдем в совет, Эльвира сейчас там.
– Некогда, – возразил Сергей. – Давай лучше встретимся вечером.
Бард согласился, и решили, что вечером Сергей придет в Совет, и они расскажут друг другу о своей жизни, за время пока не виделись.
Вечером Сергей был в совете, который не прекращал своей работы и ночью. Все куда-то спешили, все были заняты делом. Он разыскал комнату, в которой находились Эльвира и Бард. Они радостно его встретили, а Эльвира расцеловала в щеки. Сергей отметил, что Эльвира похудела, на смуглых щеках появился розоватый лихорадочный оттенок – признак не прошедшей болезни или усталости. Только глаза стали еще больше, чем были раньше, и сверкали гранатово-черным блеском.
Сели за стол. Эльвира достала из тумбочки ужин и бутылку водки, но Сергей запротестовал:
– Нет. Сегодня выпивать не будем.
– Почему? – спросил Бард.
– Матросики каждый день к вечеру напиваются, часовых не выставляют. Надо хоть кому-то быть трезвым.
– Неужели так пьют?
– Да. Я с ними уже месяц нахожусь и заметил – в море не употребляют. Как выйдут на берег – как с цепи сорвались. Никакой дисциплины, не говоря уже о революционной. Но сражаются они храбро, хотя и безграмотно.
– Да, я слышала об этом. Расскажи, Сережа, где ты был все это время?
– Везде, – Сергей тяжело вздохнул. – Сначала расскажите, как вы сюда добрались и как сейчас твое здоровье?
– О, сюда мы добрались вроде бы нормально, – со смехом начал рассказывать Бард. – Денег хватило, даже осталось. Когда ее отец предложил мне деньги, так я в ответ вытащил ему целую пачку из кармана. Он сразу же и сел…
– Не болтай, Митя, – остановила его Эльвира. – Я все-таки сильно переболела. Спасибо тебе, Сережа, что ты поступил благородно и отправил нас сюда.
– Как? – удивился Сергей. Впервые в жизни он слышал, как его назвали словом «благородный».
– Если бы не моя болезнь, ты бы ушел на Донбасс, а так пришлось ехать с матросами в Одессу. Я ж знаю, что ты пошел на это ради нас. А нас довезли вполне приемлемо. Еще б немного промедлили – и оказались бы у немцев в тылу. Так?
– Да, такая опасность была. Могли бы попасть и к немцам. Но я думаю, что-нибудь другое придумали бы. Ну, а как вас родители приняли?
Бард, который был недоволен высказыванием Эльвиры в свой адрес, недовольно ответил:
– Я у них последнее время не мог есть. Все по-отдельности – мясо, рыба, картошка, бобы, – при упоминании о бобах он сморщился, видимо, они ему уж очень надоели. – Но так все хорошо. У нее родители – добрые люди.
– Не слушай его, Сережа. Он привык уже все есть по-отдельности. Но как ты? Расскажи, что делал этот месяц?
Сергей вздохнул и закурил папиросу. Ему не хотелось рассказывать о себе и поэтому он коротко сказал:
– Стал моряком за этот месяц. Из Одессы отправились в Крым, а потом сюда с отрядом Мокроусова. Хотелось узнать о вас, да и пора снова сразиться с немцами – с июня прошлого года не встречался с ними. Они хорошие вояки, не то, что гайдамаки.
– Спасибо, что еще помнишь о нас. А что случилось с Черноморским флотом? Почему матросы разбежались по разним сторонам?
Сергей затянулся папиросным дымом и, выпустив его изо рта, медленно произнес:
– Флотские офицеры открыто выступает против советской власти. Здесь еще рада вмешалась и претендует на флот. Ее политика такая – как можно больнее сделать не только новой власти, но и всей России. Так вот, многие офицеры решили передать российский флот раде. По существу – предали. А матросы… что с них взять? Революционности много, а идейной закалки никакой. Большинство из них идет за анархистами. Никого и ничего не признают. Только революция, а какая – все равно. Поэтому у них нет ни дисциплины, ни порядка, а только пьянки и самосуды. Да еще многочасовые собрания – как дальше двигать революцию. Многие матросы запутались во всех этих событиях, поэтому и пьют.
– А ты сейчас кем у матросов? – спросил Бард.
– Я начальник пулеметной команды в отряде Мокроусова. Но всего пять пулеметов. Вот сейчас разбросал их по всему фронту, чтобы закрыть дырки в обороне, а теперь хожу переживаю – эффективно ли они расположены? Неудачная оборона. Надо было оборону вынести подальше от города. Вы ж немцев только выгнали из города, а не погнали их дальше. Вот это плохо. А теперь они рядом, тянут артиллерию, броневики… тяжело придётся, – Сергей глубоко вздохнул.
– Ты думаешь, немцы возьмут Херсон? – спросила Эльвира.
– Да. Это дело времени.
– Но у нас такой революционный подъем среди народа… даже богатеи – и те нас поддерживают. Никто не хочет отдавать Херсон немцам. Это же будет впервые в истории нашего города – чтобы вместо российского флага, развевались немецкий и жовто-блакитный флаги. Лучше умереть, чем это видеть! – у Эльвиры на глазах появились слезы. Видимо, ей было до боли обидно за свой город. Она закончила: – Все погибнем. Только по нашим трупам они войдут в город!
– Да. Наверное, будет так, – подтвердил Сергей. – Я смотрю, народ настроен очень решительно. Но немцы нас сомнут. У них армия, а у нас разрозненные отрядики, которые подчиняются своим командирам. Вот в чем беда. Но бой дадим им очень серьезный. Это не Круты, где против нас пустили необученных пацанов. Здесь немцы. Против них тяжело. Но я хочу посчитаться с ними за свое ранение.
Все на некоторое время замолчали. Потом Эльвира спросила:
– Раз не будешь выпивать, то что-нибудь поешь?
– Я не голодный, – возразил Сергей, но взял в руки кусок колбасы с хлебом и стал жевать.
В дверь заглянули и позвали Эльвиру. Она вышла. Сергей посмотрел на Барда:
– Стихи еще пишешь?
– Некогда. Все дела, война, времени нет.
– А как война закончится, снова начнешь писать?
– Не знаю, – ответил Бард и, наклонившись к уху Сергея, он шепотом сказал: – Серега, знаешь? У нас будет ребенок.
У Сергея от такого признания кусок колбасы застрял в горле. Он кашлянул и выдавил из себя:
– Поздравляю. Вы молодцы. Так держать, как говорят матросы. Давно об этом узнал?
– Совсем недавно, – наивно ответил Бард. – Вот еще почему нельзя отдавать Херсон немцам. Лучше, как сказала Эльвира, умереть.
Сергею не хотелось больше, после такого известия, огорчать Барда:
– Может, и не отдадим. Посмотрим. Серьезные бои впереди.
Вошла Эльвира.
– Пришли отец и Исаак. Это мой брат, – пояснила она. – Зовут домой. Мы уже дома не были неделю. Я сказала, что мы сегодня придем к ним. Собирайтесь.
– Я не пойду, – ответил Сергей. – У меня заботы совсем другие. Пока матросы отдыхают, мне надо за них нести вахту. Кто знает, может, завтра утром начнется штурм города. Надо быть готовым ко всему.
Эльвира собрала остатки еды, пожурила мужчин, что они ничего не ели, и они все вышли из совета. В темноте весеннего вечера, на улице их ждали старый Дувид и Исаак. Сергей поздоровался с ними и сразу же стал прощаться.
– Папа! – с упреком обратилась к отцу Эльвира. – Это Сергей. Я вам рассказывала, как он спас меня больную. Уговори его, чтобы он пошел к нам в гости и переночевал у нас.
– Да! Да! – засуетился Дувид. – Я вас приглашаю, младой человек, спаситель моей дочери, к нам.
Но Сергей решительно отказался, и они расстались.
По дороге домой старый Дувид выговаривал Эльвире, что она забыла не только дочерний долг, но и заставляет стариков переживать за нее. Исаак, не отличавшийся разговорчивостью, всю дорогу молчал, как и Бард.
Дома старая Ента со слезами на глазах так же, как ранее, стала укорять дочь, что она совсем забыла дом и ей мило где-то быть с чужими людьми, а не с родными. Снова Барду пришлось есть раздельно рыбу и бобы, хотя он признавался сам себе, что они приготовлены вкусно. После ужина Эльвира зашла в комнату к сестре Изе. Та радостно бросилась сестре навстречу, обняла за шею и поцеловала в губы, чем очень удивила Эльвиру – такое раньше редко бывало.
– Изочка, что с тобой?
– Сестричка, дорогая, – тараторила Иза. – Я так рада, так рада!
– Чему?
– У тебя будет ребенок! – задыхаясь от восторга, быстро проговорила Иза. – Я так рада. Отец с мамой тоже.
– Откуда они узнали?
– Маме сказали. Я так рада, – щебетала Иза.
– Так вот почему за нами пришли отец и брат, – только дошло до Эльвиры. – Спасибо, Иза, что радуешься за меня.
Эльвира в ответ поцеловала сестру. Она ее очень любила – за искренность и непосредственность, что было так несвойственно Исааку. Эта любовь была обоюдной, – впитанная со дня рождения младшей сестры, когда старшая сестра относилась по-матерински к крохотному существу, одновременно заставляя относиться к себе как к мудрому и всезнающему человеку, с которым сестра всегда может посоветоваться и получить авторитетный совет. Эта любовь, замешанная на одной крови, покоилась не на сознании, а на чувствах инстинктивного понятия болей и радостей каждой из них.
Когда Эльвира снова вышла в кухню, со стола было все убрано. Дувид о чем-то беседовал с Бардом, и тот в ответ все время согласно кивал. Но это он делал всегда при разговоре с родителями Эльвиры, стараясь не вступать в спор. Она села за стол. Дувид замолчал и посмотрел на Енту. Та села напротив Эльвиры, и возникло неловкое молчание, которое наконец прервала Ента.
– Доченька. Мне жена того врача, к которому ты ходила, сообщила радостную новость, – она заулыбалась. – У тебя будет ребенок. Надо, чтобы он родился по закону.
– А что здесь незаконного? – спросила Эльвира, которую этот разговор раздражал, и она чувствовала себя в данный момент как-то неуютно. Бард смущенно молчал и не вмешивался в разговор.
– Эленька, – твердо, что было ему не свойственно, сказал Дувид. – мы с тобой говорили уже по этому вопросу. Оформите свои отношения с мужем официально и никогда больше об этом говорить не будем. Послушай нас, старых, мы хотим вам добра.
Чтобы закончить этот неприятный разговор, Эльвира решительно сказала:
– Хорошо. Мы завтра распишемся с Дмитрием в совете. Это вам подходит?
– Да, да. Правильно. Хоть где-нибудь зарегистрируйте брак, лишь бы по закону. А я завтра позову соседей, и мы сообщим им об этом, они вас от всей души поздравят, и проведем если не настоящую свадьбу, то свадебный вечер.
После этого решения пошли спать. Уже в постели Эльвира сказала Барду:
– Никуда не денешься от этой регистрации. Мы и без всяких бумажек – муж и жена. Но, сам видишь, какие у них взгляды – устаревшие. Завтра все оформим, как они говорят, по закону. Хорошо?
– Да, конечно, – согласился Бард.
Он обнял ее и поцеловал, зарылся лицом в ее волосы:
– Я люблю тебя, слышишь?
– Слышу. И я тебя.
А в другой комнате, также в постели, довольный Дувид шепотом говорил Енте:
– Я так мечтаю о внуках. А то старших внуков не видел, не разговаривал. Я им чужой дед, там у них есть свой дед, родной. А это будет свой внук, будет знать меня с детства.
– Дувид, – укоризненно ответила ему Ента, – когда ты перестанешь быть ребенком и бросишь мечтать. Лучше подумай, какие завтра сделать покупки и кого пригласить.
Дувид обиженно замолчал. Он понимал, что жена права. Как ни говори, а последнее слово всегда оставалось за ней. За это и любил Дувид свою Енту.
Но утром, только начало светать, послышались залпы орудий и разрывы снарядов в городе. Начался штурм Херсона немцами. Немного погодя по немецким позициям ударили орудия миноносцев, стоящих на ремонте в порту. Эльвира и Бард, в эту ночь крепко спавшие на мягкой постели после стольких дней недосыпания, вскочили с кровати, быстро оделись и выскочили из дома.
– Куда вы? – прокричал им вслед растерянно Дувид. – Не задерживайтесь вечером! Ждем!
– Ждите! – ответила Эльвира. – Постараемся прийти.
Но они не пришли ни в этот вечер, ни на другой… и напрасно ждала их семья в этот вечер, собравшаяся за недорогим праздничным столом. Не пришли и соседи, напуганные наступлением немцев на город. И старый Дувид от недоумения выдергивал белые волоски из своей бороды и в ярости бросал их на пол, ругая непутевую дочь. А Ента то вслух, то про себя повторяла:
– Будь проклята эта война! Пропади пропадом революция!
47
Немцы, расправившись с восставшим Николаевом, бросили все силы южного направления на Херсон. Надо было взять его быстро, иначе останавливалось общее наступление по Украине. Оставлять непокоренный город в своем тылу немцы никак не могли. Артиллерийская подготовка проводилась по всем правилам позиционной войны – пока не будет разрушен передний край обороны, немцы в атаку не шли. И, только убедившись, что обороняющиеся не стреляют, бросали пехоту на безмолвные позиции. И так день за днем. Десять дней! Но потери у немцев и гайдамаков все равно были большими, и в ярости они срывали свою злобу на мирных жителях в занятых ими жилых кварталах. Кровью и слезами захлебывался Херсон, бои шли за каждую улицу, за каждый дом.
Сергей Артемов подкатил свой пулемет к последнему рубежу обороны – Ганнибальской площади. Защитники, с лицами, обожженным огнем, невероятно усталые, возводили на скорую руку укрытия из брусчатки мостовой, укрепляли окна домов мебелью, взятой из этих же квартир. Из пяти пулеметов, которые были в распоряжении Сергея при приезде в Херсон, остался только один – его. Он расположился в окне второго этажа двухэтажного дома, позади передней линии обороны. В полдень его позвали к Мокроусову, командиру отряда черноморцев, там же находились другие командиры. У всех был усталый вид, бушлаты пообтрепались в боях, бескозырки запылились, только в глазах горел огонь борьбы. Мокроусов уже вел разговор со своими командирами. Он также выглядел измотанным, его небольшие усы заросли с боков черной щетиной. Вопрос стоял об отходе морского отряда в Крым. Собственно говоря, вопрос был уже решен – прошедшей ночью матросы уже стали покидать город. Дальнейшая оборона становилась бессмысленной. Немцы превосходили их в количестве живой силы, а главное – в артиллерии. Мокроусов обратился к Сергею:
– Сколько у нас осталось пулеметов?
– Один, мой.
– А остальные где? – Мокроусов спрашивал сурово, и этот тон злил Сергея.
– Ты сам знаешь! Превратились в куски железа. Еще спрашиваешь…
Мокроусов знал, что Сергей не только прекрасный пулеметчик, но и храбрый солдат, за это он и заимел авторитет среди матросов, и поспешил сбросить свой резкий тон:
– Да, знаю. Ты, Артемов, не злись. Я хочу знать, что у нас осталось. Больше половины наших товарищей полегло здесь.
– Могло бы меньше полечь, если бы товарищи матросы, кроме «полундра», знали бы другие команды и умели бы на суше воевать, – снова зло ответил Сергей.
Черные глаза Мокроусова сузились и, буравя ими Сергея, процеживая каждое слово через крепко стиснутые зубы, тот медленно произнес:
– Я знаю, Артемов, ты гнил в окопах на фронте, насмотрелся, как царские офицеры и генералы руководили атакой по всем правилам, делая вас пушечным мясом. Мы, конечно, безграмотные, и поэтому немцы пускают нас на фарш. Генералы сидели в блиндажах и вами…
– Ты не прав, Мокроусов, – перебил его Сергей, – генералы и офицеры тоже ходили с нами в атаки, на поле боя учили нас…
– Я знаю, что говорю! – перебил уже Сергея Мокроусов. – Я только хочу сказать, что мы воюем как умеем. Понял? И от нас бегают не только немцы, но и наше офицерье, не говоря о гайдамаках. Поэтому не стоит бросать в нас камни. Понял?
Он был прав – матросы бились до последнего, и это Сергей видел собственными глазами.
– Понял, – согласился он. – Твои моряки – бойцы отменные. Я только хотел сказать, что им надо учиться тактике сухопутного боя. А многие офицеры сражаются сейчас в наших рядах.
– То-то! – удовлетворенно произнес Мокроусов. – Научимся еще. Впереди нешуточная война. Но мы сегодня вечером уходим из Херсона. Подготовь свой пулемет и, если есть возможность, то и разбитые возьми, и сегодня эвакуируемся в Крым.
– Я не пойду с вами, – ответил Сергей. – Останусь здесь до последнего.
Все командиры удивленно вздернули брови, а Фисенко присвистнул:
– Серега. Ты ж видишь – немцы уже в городе, и завтра весь город будет ихним. Надо уходить. Мы немцам много крови пустили, будут долго помнить черноморцев. На всю жизнь.
– А куда ты пойдешь, когда немцы займут город? – спросил Мокроусов.
– Останусь жив, пойду в Донбасс. Там наши товарищи создали Донецко-Криворожскую республику. А если немцы захотят ее проглотить, то донбасские рабочие дадут им хороший отпор. Херсон – один город, а нас – весь Донбасс. Пойду туда.
– Домой захотел? – зло спросил Мокроусов.
– Не домой. Я не хочу всяким немцам и гайдамакам отдавать своего дома.
– Ты – большевик, а я – анархист, оба делаем одну революцию. Я анархист с восьмого года. Мне, чтобы не идти по сибирскому тракту, пришлось скитаться по всему миру, китов бить, акул ловить… но Россию я не бросил. Вернулся. Здесь я, в революции…
– Я с шестнадцатого года большевик. С фронта. Вас, анархистов, в ссылку отправляли, а если бы обо мне узнали на фронте, что я большевик, то сразу бы расстреляли. Понял?
– Понял, – ответил Мокроусов. – Ну, и иди куда хочешь… но пулемет свой сдай Фисенко.
Сергей кивнул. Было решено, что через два часа после наступления сумерек черноморцы грузятся на минный заградитель и уходят. Прикрывать их не надо. Немцы по ночам не воюют. Все разошлись.
Когда Сергей пришел к своему пулемету, то увидел, что для него бойцы сделали хорошее укрытие. Одновременно он увидел, как немцы готовятся к атаке. «Не дают ни минуты передышки, гады!» – со злостью подумал он. Сергей лег за пулемет, прикинул расстояние ближней и дальней точки через прицел, сектор обстрела который он будет контролировать. Он видел переднюю цепь залегших за слабым укреплением матросов и красногвардейцев и подумал: «Тяжело им снова придется. Надо не допустить к ним близко немцев, не дать возможность прорвать им фланг».
Начался артиллерийский обстрел. Шрапнель скакала по булыжникам, поражая всех, кто не успел укрыться в домах. На всякий случай Сергей со своим расчетом отполз вглубь здания, – на случай, если снаряд ненароком в окно попадет. Через полчаса артиллерийский огонь прекратился и, выглянув из окна, Сергей увидел, как по улице перебежками приближаются к Ганнибаловой площади фигурки солдат с островерхими касками. Красногвардейцы выбегали из домов и занимали свои позиции. Он ждал, когда немцы подойдут поближе, его второй номер уже неоднократно шептал: «Давай огонь!», но Сергей ждал и, когда до передних укрытий немцам оставалось метров шестьдесят, нажал гашетку. Пули ровной чертой прошли поперек улицы, а потом стали ровно ложиться в рядах наступавших. Пулеметный огонь вызвал у немцев замешательство, часть их залегла на открытой улице, другие стали прятаться в дома, третьи – повернули назад. Сергей продолжал нажимать гашетку пулемета, выискивая себе новые жертвы… и вдруг произошло неожиданное, заставившее Сергея выругаться. С криком «полундра!» матросы с отомкнутыми штыками вскочили и пошли в атаку, а за ними пошли солдаты и красногвардейцы, – стрелять из пулемета не имело смысла – можно было поразить своих. Сергей оторвался от пулемета и закурил. Посмотрел на ленту, патронов оставалось немного. «Дураки! – со злой болью подумал он о пошедших в атаку. – Я бы через несколько минут почти всех немцев перебил бы». Он увидел, как навстречу красногвардейцам, с конца улицы и из дворов, с винтовками наперевес бегут немцы. «Все», – подумал он, и вслух сказал второму номеру:
– Новую ленту заряжай!
Он видел, как некоторые матросы, забросив за спину винтовки, вытянули бебуты и кортики и, увертываясь от широких немецких штыков, старались заколоть врага. И это им удавалось, но немцев было больше, и к ним прибывали новые силы. В штыковом бою немцы не уступали славянам. Число матросов и красногвардейцев убывало на глазах и, дрогнув, они стали пятиться к своим позициям, а потом побежали назад. Разъяренные немцы мчались за ними, закалывая на ходу отставших и раненых.
Сергей прицелился и, когда до передних позиций матросам оставалось метров двадцать, нажал гашетку и длинной очередью прошелся по средней линии наступавших немцев, переводя огонь ближе к своим, но так, чтобы не задеть красногвардейцев. Он видел, как под его огнем падают немцы, видел, как его пули прорывают тела убитых матросов, лежащих на площади, но ничего не мог поделать с тем, чтобы не попадать по телам своих. Немцы, идя в атаку, забыли о пулемете, и теперь поворачивали назад, стараясь выйти из-под обстрела. Но Сергей с какой-то злостью перевел огонь на задние шеренги наступающих и стрелял почти беспрерывно. Он видел, как опомнившиеся матросы расправлялись с немцами, забежавшими вперед. Лента закончилась, и стрельба оборвалась. Сергей посмотрел на обороняющихся. Они подтаскивали трупы убитых товарищей и залегали в своих убогих укрытиях. Он посмотрел вдоль улицы. Она была усеяна трупами, брусчатка из красного гранита была желто-серой от шинелей убитых немцев. Но среди серого цвета густыми пятнами темнели матросские бушлаты и рабочие куртки.
– Берем пулемет и уходим отсюда! – приказал Сергей второму номеру, и они стали спускаться по лестнице вниз.
Все Сергей сделал вовремя потому, что в дом, где он находился, врезался снаряд, от которого содрогнулась земля. Немцы по-новой, яростно стали обстреливать снарядами позиции красных. Сергей со вторым номером перешли в подвал соседнего дома. Вскоре сюда же пришли матросы во главе с Фисенко. Он был ранен – немецкий штык пропорол бушлат и прорезал левое предплечье. Кровь скатывалась по внутренней стороне бушлата и капала вниз. Морщась от боли, он снял бушлат и увидел перед собой врача, под полупальто которого был надет белый халат.
– Кто ты? – вместо того, чтобы подчиниться доктору, спросил Фисенко.
– Я врач. Давайте посмотрю ваше плечо.
Фисенко отклонился, чтобы врач лучше рассмотрел рану, и все же спросил:
– А как доктор вас звать? – теперь он обращался к нему на «вы».
– Зовите просто – доктор Файвель. Вы, командир, распорядитесь, чтобы все раненые были готовы к оказанию медицинской помощи.
– Слышали? – громко обратился Сергей к матросам. – Кто раненый – к доктору!
Сергей подошел к Фисенко.
– А ты, Серега, молодец. Когда меня немец ковырнул штыком, то я ему в этот же момент загнал бебут в живот. Будет меня добрыми словами вспоминать на том свете. Быстро, без мук отошел туда. А потом посмотрел и думаю: «Каюк нам». Но ты их стал ложить по-мастерски, – как говорил наш боцман. Ты просто-напросто спас нас! Сейчас после обстрела пойдем на боевые места.
Он сморщился. Доктор Файвель промывал йодом его рану и накладывал повязку.
– Терпите, господин матрос, терпите, – успокаивал его Файвель.
– Не надо вам идти на позиции, – сказал Сергей. – Сегодня немцы сюда не сунутся. Будут подсчитывать потери да думать, с какого другого места напасть. Так сегодня уходите?
– Да. Ты ж слышал, как стемнеет.
– Тогда можете уходить сейчас, – произнес Сергей. – Поматросили на берегу – и снова подальше в море.
Файвель сделал перевязку Фисенко и пошел к другому.
– Не язви! – ответил Фисенко. – Меня самого тошнит от мысли, что отдаем Херсон. Но зато мы их не пустим в Крым и создадим там советскую республику.
– Ладно. Но пулемет я тебе не отдам. Он мне еще завтра пригодится.
– Добро, – легко согласился Фисенко. – Скажу, что он разбит снарядом, и расскажу, как ты спас нас в этом бою. Всем расскажу.
Сергей отошел к пулемету. Второй номер уже успел его немного почистить и заряжал ленту патронами. Сергей сел возле него.
– Уходишь со всеми?
– Да. Приказ.
– Счастливо. Только поможешь мне его попозже вынести наружу.
– Угу.
Обстрел прекратился. Доктор Файвель осмотрел раненых и распорядился некоторых отправить на корабль. Часть матросов ушла с ранеными. Все вышли во двор. Темнело. Легкий ветерок разогнал тучи, и в сгущавшихся сумерках мерцали по-осторожному весенние звезды. Сергей отвел от них взгляд, чтобы не раствориться в космической глубине. В темноте возникли фигуры вновь подошедших красногвардейцев. Это были коренные херсонцы, рабочие верфей и заводов, им уходить было некуда. Оставалось только дать последний бой неприятелю. Вместе с ними пришли Бард и Эльвира, которых Сергей не видел со дня их первой встречи. Как всегда они были рады встрече с Сергеем. Вместо расспросов о жизни, что всегда случалось при встрече, Сергей спросил:
– С пулеметом умеешь обращаться?
– Нет, – почему-то виновато ответил Бард.
– Ничего, я покажу. Будешь мне помогать. Где командир? Нужны патроны.
Командир, по-видимому, из рабочих, сначала спросил:
– Это ты здесь улицу немцев накосил?
– Да.
– Тогда дам патронов, но немного. Бойцам не хватает.
Сергей попросил, чтобы Барда и Эльвиру он оставил с ним. Командир согласился. Вскоре подошел Фисенко. Он окликнул Сергея:
– Мы уходим. Ты все-таки остаешься?
– Да.
– Нам будет не хватать хорошего пулеметчика, – Фисенко дернулся перевязанным плечом и сморщился от боли.
– Ничего, обойдетесь. Другого найдете.
– Насчет пулемета – договорились. Я Мокроусову скажу, что он разбит снарядом.
Они замолчали, и Фисенко, чувствуя неловкость от такого расставания, тоскливо произнес:
– Ну, тогда прощай… или до свидания. Не знаю, как и сказать. Мы пойдем защищать Крым, и туда уже немца не пустим. Ну, а ты защищай свою Донецко-Криворожскую республику. А потом мы республиками объединимся – и создадим единую Новороссийскую рабоче-крестьянскую республику, без националистов. Там люди будут просто равны, без национальности, – он вздохнул. – Но это будет после войны. Но будет. Ты прости нас, что уходим. Прости… нам пора.
Он хотел правой рукой обнять Сергея, но тот протянул ему руку для прощания, и Фисенко крепко пожал ее. Потом, повернувшись, пошел, а с ним – еще остававшиеся здесь матросы. Сергей повернулся в Барду и Эльвире:
– Пойдем в соседний дом и там заночуем, а утром оборудуем позицию.
Это было какое-то административное здание, и они заняли одну из комнат. Было темно, лампы и фонаря у них не было, и они поели в темноте. Потом Сергей предложил супругам спать на диване, а сам решил перейти в другую комнату. Но Эльвира запротестовала:
– Оставайся здесь и сам спи на диване. По тебе видно, что ты чертовски устал. А мы, по привычке, переспим на стульях.
Сергей не возражал, он действительно устал, и даже не по-чертовски, а дьявольски. Глаза слипались, но его друзья хотели с ним поговорить.
– Сережа, – начала Эльвира, – что будет с Херсоном, когда придут немцы?
– Большевиков и красногвардейцев расстреляют. И ограбят всех.
– А с евреями?
– Немцы их трогать не будут, а гайдамаки обязательно устроят погром.
– Когда прекратится ненависть одного народа к другому? – дрогнувшим голосом спросила Эльвира, и Сергею показалось, что она заплакала.
– Как только мы победим, – успокоил ее Сергей.
– Быстрее бы мы победили, – произнес Бард. – Скорее. Мне уже надоело воевать. А ты, Серега, воюешь два года. Не надоело?
– Надоело. И не два года, а третий. Страшно надоело! – повторил Сергей. – Но пока эту буржуйскую и националистическую сволоту не уничтожим – придется воевать. Давайте спать. Завтра тяжелый и, может быть, последний день для Херсона.
Он повернулся на бок и сразу же заснул. Бард поставил в ряд стулья, сел на крайний и шепотом сказал Эльвире:
– Ложись, а голову положи мне на колени.
Она легла, и он осторожно дотронулся до ее лица. Оно было мокрым от слез. Бард наклонился и нежно поцеловал ее в глаза:
– Успокойся. Не плачь. Все будет хорошо, и мы завтра уйдем из Херсона на Донбасс. И там остановим немцев. Не волнуйся. Надо было бы тебе сейчас быть дома, а не здесь.
– Нет! – шепотом, но резко ответила Эльвира. – Я в это время не могу быть дома, когда мои товарищи сражаются. Я люблю этот город, в нем родилась, всю жизнь жила и не могу представить, что сюда придет кто-то чужой. Митя, я последнее время чего-то боюсь, такое непонятно тревожно состояние. Как будто с нами должно случиться что-то ужасное.
Бард почувствовал, что у нее снова потекли по лицу слезы:
– Успокойся. Все будет хорошо, не вбивай дурного в голову. У нас будет ребенок, и ради него мы должны жить. Завтра пойдешь домой.
– Нет, я буду с вами. И больше не говори мне о доме. Если останемся живы, уйдем отсюда.
– Хорошо, а теперь спи.
Он положил руку на ее живот, но сквозь куртку ничего не чувствовал. Тогда он просунул руку под куртку и почувствовал живое женское тепло.
– Уже твердый живот, – шепотом сказал он, наклонившись к ее уху.
– Да. А теперь давай поспим.
Они замолчали, и скоро сон взял их в свои тревожные объятья.
Сергей спал, как убитый – почти до рассвета. Когда его молодой организм немного освободился от усталости, стали приходить сны, – сначала непонятные, отрывочные, а потом сформировавшиеся в непонятные видения. И снова, как когда-то раньше, он идет по длинному темному туннелю. Впереди виден свет. Это, видимо, выход из туннеля. Он стремится к нему, но не может приблизиться, а сзади обрушивается кровля, и назад хода нет. Он бежит… и вдруг цепляется ногой за какой-то предмет и падает! В ярости он рассматривает, за что споткнулся, и видит – это человек. Человек, улыбаясь черным лицом, уплывает от него по воздуху в сторону света. Он пытается его поймать, но не может. Вдруг человек хватает его за руку и начинает тянуть ближе к выходу. Он бьет его с размаху по руке и вырывается. Человек плывет по воздуху, Сергей бежит за ним, а тот, поднявшись выше, исчезает в каменном своде. «Стой! – кричит Сергей. – Стой!» И неожиданно просыпается. Над ним стоит Эльвира и трясет его за плечо.
– Что ты кричишь? Страшное приснилось?
Сергей в рассветных сумерках оглядел комнату. Бард спал, склонив голову к коленям, Эльвира стояла рядом.
– Знаешь, что, Эля… – не отойдя еще от сна, неожиданно для себя сказал Сергей. – Собирайся и иди лучше домой. Тебе не место с нами. Побереги себя и ребенка.
Эльвира широко открыла глаза и с неудовольствием посмотрела на спящего Барда – это он сказал об этом Сергею, больше некому.
