Валерий Борисов
Децимация
24
Только спустя два дня после окончания съезда Сергей смог зайти к Аркадию. Он быстро нашел дом Гардинского и удивился – дом был недалеко от места проведения съезда. Сначала он постучал в парадную дверь, где ему объяснили, что вход в снимаемые комнаты со стороны торца дома. Открывшая ему дверь Арина сурово посмотрела на него, не понимая, зачем солдат заглянул к ним. Но, узнав причину прихода Сергея, она предложила подняться наверх в комнату Аркадия. Постучав в комнату и услышав «Войдите», Сергей открыл дверь. Он увидел Аркадия, лежащего на диване с книгой в руках.
– Здравствуй, брат! – взволнованно произнес Сергей и шагнул к нему ближе.
Аркадий несколько дольше вглядывался в пришедшего и, узнав брата, порывисто вскочил с дивана, раскрыв для объятий руки.
– Сергей! Здравствуй!
Они обнялись, трижды потерлись щеками в поцелуе. Оба были рады встрече. Отступив на шаг, они с любопытством разглядывали друг друга. А и было, что рассматривать, – ведь они не виделись уже более трех лет. Сергей отметил, что младший брат возмужал, стал интереснее и красивее. В последний раз он его помнил подростком. Аркадий увидел, что старший брат стал коренастее, серьезнее и строже.
– Садись, садись, – не зная, что еще сказать, от волнения повторял Аркадий.
Он пододвинул стул к небольшому столу и, спохватившись, сказал:
– Раздевайся. Сними пальто.
Сергей снял шинель, которую Аркадий назвал пальто, тот торопливо схватил ее, повесил на вешалку и сел напротив Сергея.
– Рассказывай, какими судьбами ты попал в Харьков?
– Вот был у вас в Харькове съезд, и мы провозгласили советскую власть. Теперь у нас власть народная.
Он ожидал, что Аркадий обрадуется, разделит его радость по этому поводу, но тот равнодушно произнес:
– Какой съезд? Что в Харькове происходило? Советскую власть давно в Харькове установили.
Сергея это уязвило – неужели его брат не слышал о таком важном событии?
– В Харькове давно, а на Украине недавно. Неужели ты не читал газет, объявлений?
– Нет! – засмеялся Аркадий. – Я смотрю афиши, на которых есть мое имя, на другие – не смотрю. А газеты не хочу читать. Каждый свое пишет, каждый врет по-своему, а жизнь катится сама по себе. Вот видишь афишу на стене? Там написано – музыкальный иллюстратор Арк. Арт. Это я. Приходи, посмотришь кино и меня послушаешь. А что ты делал на съезде?
– Был делегатом.
Несколько раньше Сергею хотелось рассказать, что он был в Киеве на съезде, что там происходило, но вдруг ему расхотелось это делать.
– А что тебе на афише так имя и фамилию обрезали? Как собачья кличка.
– Нет, это не кличка, а художественный псевдоним. Ими пользуются многие артисты, – пояснил Аркадий. – Так что же произошло на Украине?
– Ты что, не знаешь – революция в стране?
– О революции знаю. Но она уже закончилась, только война продолжается.
– Не закончилась. Сейчас она идет по Украине. Скоро свергнем раду, как когда-то царя, вот тогда и закончим свою революцию и начнем мировую.
– Зачем же мир трогать? Пусть живет сам, как знает и умеет. Туземцам не нужна революция, они счастливы в своем неведении, что рядом есть еще другой мир. Ты меня, брат, извини, я политикой не занимаюсь. Я хочу… – он вспомнил недавний разговор с Таней, – только одного – чтобы быстрей все утряслось, и мы снова стали жить по-прежнему.
Рассуждения Аркадия не нравились Сергею, он просто не ожидая от брата такого равнодушия к происходящим событиям.
– Неужели ты забыл, откуда ты вышел, кто твои родители. Именно они, низы, хотят революции, чтобы наконец-то жить по-человечески!
– Ты большевик? – спросил Аркадий.
– Да, большевик. А что?
– Ничего. Просто я слышал, что им деньги на революцию дали немцы. Но это вашим верхам, а судя по-твоему костюму, – он кивнул головой на гимнастерку, – тебе ничего не перепало.
И снова слова брата сильно уязвили Сергея.
– Никто большевикам денег не давал! За нашу программу, которая отдает заводы и шахты рабочим, а землю крестьянам, пошел народ. В нем наша сила, а не в деньгах, тем паче – от немцев. Все это вранье, и ты, Аркаша, должен это понимать. У тебя ж рабочая косточка! – укоризненно добавил старший брат.
– Сережа, я не хотел тебя обидеть. Я действительно редко читаю газеты, а больше ноты… и что творится на улице – меня совершенно не интересует. Единственное – жду, чтобы все закончилось быстрей, и пусть вашей победой, но закончилось. Ты, наверное, хочешь есть? Я сейчас организую, а ты посмотри, как я живу, возьми книги. Я бегом.
И прежде, чем Сергей успел что-то ответить, он выскочил в коридор, зашел к Арине. Ей сообщил, что приехал родной брат и попросил ее что-нибудь быстро приготовить, а он через некоторое время придет и заберет еду. Деньги отдаст позже. Но Арина ответила, что принесет все в его комнату сама.
Когда Аркадий вернулся, то увидел, что Сергей также сидит возле стола и, видимо, не сдвинулся с места.
– Ну вот, скоро принесут поесть. Я так рад, что увидел тебя, Сережа, так рад! – взволнованно произнес Аркадий, забыв, что перед этим с братом был не совсем приятный разговор. – Расскажи мне, где воевал, что делал? Ты ведь был в Луганске, – и, увидев утвердительный наклон головы Сергея, продолжил: – Как там мама, отец, братья? Я так давно их не видел.
Теплое, родственное чувство наполнило душу Сергея, и он кратко, а где подробней стал рассказывать брату о своей жизни в последний год. Единственно, что он пропустил – это отношения с Полиной. Закончив рассказ о своей жизни, Сергей, в свою очередь, спросил Аркадия:
– Ну, а теперь расскажи о себе: как и чем живешь?
Аркадий тоже кратко рассказал, как он живет. Учится в консерватории, но пока временно, занятия отменили, где работает. Но тоже, как и Сергей, не стал говорить о Тане Костецкой. Пришла Арина и на подносе принесла еду. Извинившись, что собрала немного, пояснила:
– А колбаску с сыром взяла у хозяина. Не обеднеет. Хотя им сейчас тоже тяжеловато живется. Я сказала Тане о приходе твоего брата, она обещала подойти позже.
Арина расставила на столе тарелки и рюмки и вышла. Аркадий успел крикнуть ей вслед, чтобы и она зашла, как управится с делами. Аркадий достал из старенького, облезлого буфета начатую бутылку ликера «Жен Перно» и, извинившись перед братом, сказал, что другого у него нет. Разлив ликер в рюмки, Аркадий произнес вместо тоста:
– За встречу. И чтобы встречались мы чаще.
Сергей выпил сладкую, и от того противно пахнущую алкоголем жидкость, и быстро закусил. Аркадий наоборот – медленно, со смаком, маленькими глотками, задерживая во рту пряный густой аромат, выпил свою рюмку ликера. Потом сразу же налил еще по одной, сказав, что, видимо, рюмка мала, и предложил выпить еще. Сергею на этот раз вкус показался приятнее. А Аркадий, пригубив, отставил в сторону.
– Почему не пьешь? – спросил Сергей.
– Мне сегодня много нельзя. У меня сеанс.
– Какой сеанс? – не понял вначале Сергей.
– Я сегодня вечером играю в кино. Я ж тебе говорил, что мне приходится работать тапером или музыкальным иллюстратором. Омузычиваю фильмы. Я тебя приглашаю в синематограф, – послушаешь, как я играю. Пойдешь?
– Угу. А ты можешь мне сыграть что-нибудь прямо сейчас?
– Конечно.
Аркадий подошел к фортепиано, медленно и осторожно открыл крышку, как человек, дорожащей своей вещью, сел на стул и немного призадумался. Что играть? Классическую. Брат может не понять. Народную? Некрасиво, брат их знал достаточно много. Ресторанную, кафешантанную? И Аркадий взял аккорды, интерпретируя цыганские напевы. Размягченный ликером, Сергей с удовольствием слушал приятную мелодию.
Без стука отворилась дверь, и вошли Арина и Таня. Аркадий, увидев их, бросил играть, встал и склонил голову, приветствуя их таким образом. Сергей на «Здравствуйте» Татьяны, ответил так же, и хотел было протянуть руку, но сдержался, увидев, что этого не делает брат. Аркадий пригласил женщин к столу.
– Знакомьтесь. Мой брат Сергей, старший… я следом за ним родился. А это, – представил он Сергею гостей, – Татьяна Антоновна, дочь хозяина дома и моего учителя. И тетя Арина, ты с ней уже знаком.
– Мы, Аркадий, услышали звуки музыки и решите с няней прийти, – смущенно произнесла Таня. – Ты не будешь возражать, если мы поприсутствуем и послушаем музыку?
– Конечно же нет! – торопливо ответил Аркадий. – У меня еще есть время. У меня почти два часа до начала сеанса. Садитесь к столу.
– А брат не возражает?
– Нет-нет. Мы с Аркашей и так о многом поговорили. А его музыка хорошая.
Таня улыбнулась, услышав такую оценку исполнения. Все уселись за столик, вплотную друг с другом – места было мало, и Аркадий, достав новые рюмки, налил в них ликер. Таня, не скрывая заинтересованности, разглядывала Сергея, и Аркадий почувствовал ревность. Она немного отпила, Арина пригубила для вида, как и Аркадий, а Сергей одним глотком проглотил все и также открыто посмотрел на Таню. Она смущенно отвела глаза: «Зачем я так бесцеремонно на него смотрю? Потому что он солдат!» и спросила:
– А где вы воевали? На каких фронтах?
– Только на Западном и Юго-Западном, – по-военному четко ответил Сергей. – После ранения был в госпитале в Екатеринославле и там же в запасном полку.
– Не с самого начала войны воюете?
– Нет, тогда я был еще несовершеннолетний. Меня таким же в шестнадцатом году и забрали в армию, за нарушение порядка в Луганске.
– Вы, конечно, не бывали в Пруссии, Польше… на Мазурских болотах в начале войны. Вы еще просто молоды, – она так задумчиво и открыто смотрела на него, что Сергею стало не по себе.
– Мне уже двадцать два года. И как я сказал, меня взяли на фронт до призывного возраста, – Сергей повторил это почти с вызовом, задетый замечанием, что он молодой.
– Так вы были ранены… – Таня печально глядела на Сергея, чувствуя, как ее охватывает уважительное отношение к этому солдату. – Расскажите: как там, на фронте? Я знаю, что там страшно, но как погибают люди?
– По-разному. Просто. Смотришь – живой, отвернулся – а он уже мертвый На войне все просто, – жестко закончил короткий рассказ Сергей.
– Зачем эта война? – тихо произнесла Таня. – Кому она нужна? Куда идет Россия? К чему она придет?
– К революции, – коротко ответил Сергей. – К социализму.
– Революцию я вижу. А социализм – что такое? Кто расскажет или покажет?
– Мы покажем, большевики.
– Так что это?
– Это когда… когда… – Сергей запнулся, – как все проще изложить. – Это, например, так. Аркаша умеет хорошо играть на вот этом пианине, а другому человеку нет времени, он работает за станком в шахте, в поле. Это сейчас. А при социализме все будут грамотные, немного поработают за станком, а остальное время, например, будут учить музыку…
– Ну, что ты! – вмешался Аркадий. – Чтобы хорошо играть, надо тренироваться целыми днями и ночами, – больше, чем за станком или в поле. Если понемногу, то не научишься хорошо играть.
– Я не говорю – чтобы научиться играть, как ты… просто играть.
– А что же делать тем, кто не работает в поле, а просто играет на музыкальном инструменте? – повторила его слова Таня.
– А интеллигенция тоже будет какое-то время работать физически – убирать улицы, парки, делать мелкие вещи… – вдохновенно начал развивать тему подвыпивший Сергей. Ему было приятно, что его слушают сейчас не его товарищи солдаты, которые могут грубо оборвать, а благородные дамы, к которым он отнес и Арину, но та его остановила.
– Это невозможно! – чуть не безапелляционно заявила старая дева. – Меня сколько музыке ни учи, не научусь. Вот умею готовить, мыть посуду, полы и другое по хозяйству.
– Вы думаете по-старому, вы к этому привыкли! – горячо ответил Сергей. – А как выбросите из своей души раба, то всему научитесь.
– Мой брат большевик, – пояснил Аркадий. – С ним очень трудно спорить.
Он разлил остатки ликера.
– Давайте за то, чтобы у нас все было нормально.
Все взяли рюмки. Потом Таня снова обратилась к Сергею:
– Расскажите, пожалуйста, как там – трудно на фронте?
– Трудно всем, – нехотя ответил Сергей. Ему не хотелось говорить об окопах. – Тяжело и тем, кто живет в тылу. Всем плохо.
– Таня, – сварливо вмешалась в разговор Арина, – перестань вести такие разговоры, не терзай себе душу. Расстроишься, будешь плохо спать, переживать. Давай лучше попросим Аркадия, чтобы сыграл нам что-нибудь ласковое и красивое.
Арина со дня рождения знала Таню и считала ее родным для себя ребенком. Она остро чувствовала тонкую женскую тоску Татьяны. Поэтому поняла, что необходимо переменить тему разговора.
– Сыграйте, Аркаша?
Аркадий сел за фортепиано, поставил ноты, хрустнул пальцами и положил их на клавиши. Полились меланхоличные звуки этюда Шопена. Потом он отвел глаза от нот и постепенно не Шопен, а какая-то, неизвестно откуда взявшаяся, мелодия заполнила комнату. В ней не было меланхолии, а была мечтательность. Хрупкие звуки, возникнув, неожиданно ломались, и возникали новые хитросплетения звуков, которые плавно плыли по комнате и таяли в ее углах. Таня, подперев ладонью щеку, потупившись, смотрела в стол. Эта музыка посвящалась ей. Она ей говорила – все у тебя еще будет хорошо, снова начнется радующая тебя жизнь. Арина сидела прямо, положив руки на колени, полузакрыв глаза, покачиваясь в такт медленной мелодии, и лицо ее выражало сопричастность к музыкальному процессу. Сергей, слушая музыку, переводил глаза с одного лица на другое, – ему было жаль Таню, такую красивую и обаятельную… но за что жаль – он понять не мог. Ему очень хотелось курить, но он сдерживался в присутствии дам. Аркадий закончил играть и внимательным, не без кокетства взглядом посмотрел на гостей – «Как я играл?». Первой встрепенулась Арина.
– Спасибо, Аркаша. Так благородно… благородно у тебя получается.
Это была ее основная похвала, взятая у своих хозяев и их гостей, которые часто употребляли это слово – «благородно».
– Я тоже тебе благодарна, Аркаша… – сказала Таня. – Ты играл сегодня как никогда. Хоть сразу же на публику с этой пьесой. Наверное, ты перед братом старался. Нас таким исполнением ты редко балуешь… – Она обратилась к Сергею: – Вы простите, что я вас так настойчиво расспрашивала… понимаете… просто хочется узнать… как там…
Женщины попрощались и ушли.
– Да, ты играешь здорово, – сказал Сергей, понимая, что и ему надо похвалить младшего брата. – Очень хорошо играешь. Вот приеду домой, всем расскажу о твоей игре на пианино.
– Спасибо, – снисходительно улыбнулся Аркадий, понимая, что брат как-то по иному оценить его игру не может. – Ты, Сережа, не обижайся на Таню с ее вопросами. У нее на фронте погиб муж, и вот как увидит кого-то с фронта – начинает расспрашивать как там, будто хочет помочь погибшему мужу, облегчить его страдания. И эти страдания берет на себя, расстраивается и плачет. Такая вот она… но мне пора на работу. Можешь остаться здесь, подождать меня… или пойдешь фильм посмотришь и меня послушаешь?
– Пойду с тобой, фильм посмотрю.
Фильм назывался «Вор любви» – «исключительный шедевр», указывалось в афише, с участием неповторимых Порфирьева и Ивлатова. Аркадий усадил Сергея на отдельный стул, недалеко от себя, а сам сел за пошарпанное пианино. Фильм не слишком заинтересовал Сергея, хотя зрители сидели, затаив дыхание. Фильм был почти драматический, и только по вырывающему дыханию в отдельных эпизодах можно было понять, как зрители серьезно переживают события на экране. Игра Аркадия показалась ему обычной, как в других синематографах. После первого сеанса должны были состояться еще два, и Аркадий снова должен был играть. Он приглашал брата остаться, но Сергей решил уйти, пообещав зайти к нему еще не раз, пока будет в Харькове. Он еще неделю находился здесь, встречался с Аркадием, который подготовил подарки матери и отцу, собираясь с братом передать их в Луганск. Но вскоре все переменилось коренным образом.
С середины декабря в город стали прибывать красногвардейские отряды из Москвы и Питера. Отряд под командованием Сиверса двинулся на Дон – для усмирения донских казаков. Срочно формировались красные отряды из рабочих Донбасса, демобилизованных солдат, крестьянской голытьбы, которые сосредотачивались на магистральных линиях железных дорог и продвигались к Киеву. К наступлению на древнюю русскую столицу готовились две армии. В Донбассе – так называемая армия бывшего царского подполковника Муравьева, численностью в восемьсот человек, с севера – армия Берзина, в тысячу двести человек. Этим двум тысячам недисциплинированных, плохо вооруженным и одетым, но имеющим военный опыт людям, предстояло свергнуть раду, которая имела в своем подчинении украинизированные полки численностью до пятнадцати тысяч человек, а так же около пяти тысяч галицийских сичевиков. Большевики уничтожали, по их словам, последнее буржуазное гнездо в стране – киевскую раду. Гражданская война разделила всех на революционеров и контрреволюционеров. Но народы Новороссии и Малороссии, как в старые казацкие времена, – под знаменем православия, – шли войной против униатского запада. Они были против того, что какие-то галицийцы включили их исконно русские земли в украинское государство. Этого малороссы и новороссы принять не могли. Предстояла ожесточенная война, густо замешанная на большевизме и национализме, где пощады не могло быть никому, – до полного уничтожения одной из сил. Но они не знали, что вскоре московские большевики, в угоду украинским большевикам, включат их земли в состав Украины. Предадут потомков тех россиян, предки которых три века отвоевывали эти земли у многочисленных врагов и осваивали ее во славу России. Предательство политиков – боль и кровь народа на будущие времена!
Сергея вызвали в Народный секретариат и приказали направиться в Сумы, а потом в Курск для формирования красногвардейских отрядов. Когда Сергей сказал об этом Аркадию, тот сильно огорчился.
– Я уже приготовил подарки в Луганск, – несколько раз повторял он.
– Ничего, – успокаивал его Сергей, – сам домой приедешь и подаришь.
Так они расстались, пообещав друг другу, что встретятся при первой возможности. Но возможность новой встречи представилась им через два с половиной года, и была трагической для Аркадия, хотя этим он спас Сергея от неминуемой смерти.
Бард и Фишзон тоже готовились к отъезду. Эльвира получила задание отправиться в Киев и вести там агитационную работу. Бард, узнав об этом, уговорил товарищей из военного секретариата, чтобы и его направили туда же. Оба были довольны тем, что им придется работать вместе. Вообще, мало кто из бывших делегатов съезда вернулся домой, – все получили боевые задания. Сергей тепло распрощался с ними, и они в шутку договорились встретиться в Киеве.
Искры гражданской войны перешли в огонь, который, все более разрастаясь, превращался в пожар, раздуваемый разными сторонами и требовавший для поддержания пламени миллионы и миллионы людских жизней.
Часть IV
25
Луганск. Январь 1918 года. Новый год и начало января выдались холодными. В декабре и январе снега было немного, но резкий, холодный степной ветер востока приносил стужу, проникал в плохо отапливаемые дома, пронизывал одежду насквозь. Электричество почти не подавалось, и люди привыкли жить при свечах и каганцах. Хлеба в город поступало мало, и люди, несмотря на свирепый морозный ветер, задолго до утренней зари выстраивались в очередь у трех, определенных советом, магазинов, к которым были приписаны, и с надеждой ждали, когда можно будет отоварить хлебную карточку. Заводы работали не на полную мощность, только отдельные мартены и вагранки разрывали ночную тьму редкими огненными сполохами. Появилось много праздношатающихся людей, участились грабежи, воровство. Одновременно усилилось патрулирование города вооруженными дружинами и часто, особенно ночью, были слышны выстрелы дружинников, наводивших в городе порядок и нагоняющих на обывателя страх.
Луганск – географический раздел между казачьим Всевеликим Войском Донским и Малороссией. Донское войско было рядом, но не могло его взять – город был хорошо вооружен, патронный завод находился здесь, и рабочие помнили обиды, нанесенные им в прошлом дончаками. Казачий полковник Чернецов организовал в начале зимы два кровавых набега на Донбасс – на Макеевские рудники, а чуть позже на Дебальцево, – сильно поворошил там советскую власть, но закрепиться не смог. На Луганск, который был всего в пятнадцати километрах от донских казаков, – вроде бы под боком, напасть не решился. Советская власть в Донбассе, кипящая злостью на кровавого полковника, прилагала все силы, чтобы расправится с ним и его отрядом. Чернецов не должен был ускользнуть из капкана, в который его загоняли донецкие рабочие, организованные в красные отряды. Киев, из-за удаленности, не мог взять Луганск под свой контроль, да и большевики здесь были самыми сильными и авторитетными из всего Юга России. Пока еще не видели луганчане галицийской символики в виде трезубца и желто-голубого знамени. Состоятельные люди чувствовали себя более связанными деловыми и родственными отношениями с Россией. Это же чувство разделяла и абсолютная масса рабочего люда, привыкшая мигрировать по огромной стране и не признающая границ. Такое положение способствовало тому, что в Луганске быстро установилась и укреплялась советская власть. Пока луганчане, независимо от их положения в обществе и хозяйственного благополучия, не хотели ни украинской, ни донской власти, и желали, – как в старые времена, – управления из центра России. Город на политическом межпутьи подчинялся российской власти, но жил как бы отдельно, уверенный, что ему предстоит и дальше играть свою необычную роль – быть воротами для России в Новороссию и стать замком для украинских политиков, мечтающих о великой Украине от Карпат до Волги и Кубани. Кто владел Луганском, тот контролировал положение на Юге России.
Артемовы жили обычной жизнью, как и весь работящий люд Луганска. Федор работал там же, но зарплату на патронном заводе выдавали непостоянно, и больше продовольственными карточками. Анна так же работала уборщицей. Петр больше находился дома. Перевозок было мало, и он с бригадой собирался поставить паровоз на ремонт. Антонина с детьми больше занималась заготовкой продуктов, – вставала с утра пораньше и занимала очередь в магазин, еще затемно ее сменял кто-то из детей, а она бежала на работу. Питались сейчас вместе со стариками, – так было дешевле и сподручнее. Анна, после отъезда Сергея, стала по-доброму относиться к Полине. Видела, что та ждет писем от сына, да и мужики больше не только не заходили к ней, но и в окна не стучали. Она дала почитать письмо Полине, полученное от Сергея из Харькова, в котором он сообщал, что пока не приедет домой, а вот как выгонит из Киева буржуйскую раду, то сразу же вернется, и передавал привет Полине. Та зарделась от того, что не забыл ее Сергей.
– Матвеевна, – доверительно шепнула она, – буду ждать Сережку, сколь бы ни пришлось.
– Неужто понравился? – ревниво спросила Анна.
– Больше. Я без него жить не сможу! Уже никто не скажет, что я гулящая. Нет! – Анна недоверчиво взглянула на нее и, заметив этот взгляд, Полина зашептала дальше. – Не вру. Честно говорю. Лишь бы он вернулся быстрей, буду его кохать так, што он и сам пока не знает. – Анна в ответ улыбнулась. – Вам во всем буду помогать, – продолжала Полина. – Вижу, с трудом ходите, Матвеевна.
Анна благодарно улыбнулась.
Иван редко заходил к родителям. Поездок у него не было, и он стал больше уделять внимания дочери и жене. И сразу же почувствовал более теплое отношение жены к себе. Но у Ивана была причина больше любить жену – месяц назад он подыскал себе новую бабенку на стороне и раз-два в неделю наведывался к ней. Это была бедная солдатка с ребенком. Муж служил где-то в Румынии, и она принимала Ивана потому, что он давал ей деньги да делал подарки ребенку. Не одна она была такая. Многие солдатки имели или старались заиметь любовника хоть с небольшими деньгами. Вот поэтому Иван и был ласков с Павлиной, боясь, чтобы та ничего не заметила.
Вместе с тестем они приводили в порядок документацию, намечали планы торговли на весну, ремонтировали амбар и лавку. Тесть не чурался черновой работы, и у него сохранились добротные навыки плотника. Хлеб, который находился в амбаре, был описан советом и продовольственным комитетом, и без их разрешения его нельзя было трогать. Иван по этому поводу сильно переживал, злился на новую власть, но Крапивников, на удивление, был спокоен.
– Раз власть решила, то пусть так и будет, – сказал он Ивану. – Нам деньги по твердой цене заплатят, многого не потеряем.
Крапивников был доволен тем, что в декабре вместе с Хаимовым отправили, под видом на фронт, почти двести вагонов зерна, а это, считай, более шестидесяти тысяч пудов. Хлеб на фронт не попал, его переправили в Бессарабию; а потом в Румынию – фронтовики остались без хлеба, но Крапивникову и Хаимову достался хороший куш. На эти деньги закупили еще зерна у крепких хозяев, заплатив наличными и договорившись, что хлеб заберут при удобном случае, когда настанут лучшие времена. Таким образом, задел для будущих хлеботорговых операций был сделан. На другую часть денег, – впервые, никогда раньше Крапивников этого не делал, считая что нельзя отвлекаться на посторонние дела, – закупили мелкий инвентарь: косы, лопаты, шинное железо, гвозди и прочие повседневные товары для крестьян. Заводы останавливались, а крестьянам такие вещи всегда будут необходимы, – решили, что пригодится в будущем для обмена на хлеб. Торговля должна продолжаться в любых условиях.
Когда в середине января продовольственный комитет вывез последнее зерно из амбара и складов, Крапивников, удовлетворенно вздохнув, сказал Ивану:
– Ну, а сейчас мы чисты перед новой властью. Никто в нас камень не бросит, что мы хлеб прикрали или девали не по своему назначению. Теперь, Ваня, надо поработать.
Иван, как собака, почуявшая дичь, напрягся и приготовился слушать тестя. Он уважал его за деловую хватку, рассудительность и оперативность в работе. Ему нравилось, когда тесть говорил: «Торговля – это кровь государства, и она должна пульсировать постоянно, не замирая ни на секунду, только обновляться и быть всегда свежей».
– Иван, садись и слушай внимательно. В Миллерово контора «Стахеев и сыновья» собирает хлеб, чтобы отправить его в Персию. Там воюют англичане. Так вот, эта контора хочет вывезти хлеб через Астрахань. В Миллерово место сбора. Казачки хлеб продают… но, видимо, помаленьку. Надо нам к ним присоединиться и тоже отправить басурманам хлеб. Понял?
– А большевички не помешают?
Потеребив бороду, Крапивников снисходительно ответил:
– Там толком и нет советской власти. Там Всевеликое Войско Донское, которое на нюх не терпит большевиков, и дай Бог – скоро освободит нас от этой заразы. Дай им время сорганизоваться. Но пока все это тянется – нам все равно надо работать. Так вот. Съездь-ка снова на Старобельщину, поговори-ка с теми, у кого мы уже взяли зерно, – пусть еще дадут. Другой кто-то захочет продать, – покупай. Сразу же плати деньгами по любой цене, сильно не торгуйся, чтобы их не отпугнуть. Если хотят, выписывай им квитанции, пусть приезжают сюда, я им железом и инвентарем отдам. Но цены на железо назначай поболе. Оно-то нонче в цене, и хозяева сами об этом знают. Проси их перевезти зерно в Миллерово или найми извозчиков. Но в Миллерово нашими деньгами не бери, притворяйся вислоухим и требуй только золото или англицкие фунты. Понял?
– А если эти фунты и золото не станут давать?
– Дадут. Я письмо напишу тамошнему управляющему. Его знаю. Дашь ему десять процентов со сделки. Будет требовать боле – ни копейки… и так хорошие условия. Пообещай, что скоро я сам к нему приеду, как все уляжется. Понял? – Слово «понял» раздражало Ивана, но он послушно кивнул, чувствуя, что добыча будет неплохая. Словно угадав его мысли, Крапивников пояснил: – Конечно, это не те деньги, что мы раньше делали, но много хватать – свое потерять. Сидеть, сложа руки, нам не след, а то разучимся торговать. Так что все понял, Ваня? Готовь бумаги, деньги дам завтра утром.
– Завтра ехать?
– Да. Время не след терять, успеть все надо на этой неделе.
Иван стал разбирать канцелярские бумаги. Отдельно отложил долговые расписки тех, кому уже заплатили за хлеб. Вечерело, и он сказал тестю, углубившемуся в чтение амбарных книг.
– Зиновий Зиновьевич, я схожу на склад – посмотрю товар?
Крапивников удивленно вскинул брови:
– Так уже поздно, Ваня, там ничего не увидишь… – он внимательно пригляделся в запунцовевшее лицо зятя. – А впрочем, сходи, проветрься. Это полезно перед дорогой… но только долго не задерживайся.
Иван, быстро одевшись, вышел. Крапивников, посмотрев на его поспешные сборы, подумал с удовлетворением: «Нашел себе новую бабу. Но ничего – семья будет крепче. Все мы грешили по молодости, а смотри ж – со своей старухой боле тридцати лет прожил, до самой ее смерти». Он закрыл книги, аккуратно положил их на полку и отправился в жилую часть здания. Зашел к дочери, посадил на колени внучку Зину, и ласково подышал ей в ухо, от чего та довольно заверещала и, обхватив лохматую голову деда, тоже стала дуть ему в ухо. Оба смеялись. Располневшая не по годам Павлина спросила:
– А Иван где?
– Я его послал на склад, – ответил отец. – А потом еще по двум адресам, придет поздно. А ты, дочка, приготовь ему все для отъезда.
– А когда он едет? – одутловатое лицо Павлины выражало досаду.
– Завтра утром.
– Не мог побыть дома!
– Не мог, Павушка. Работа подвернулась, надо ее делать. Вот приедет через неделю, до весны никуда его посылать не буду.
А про себя подумал: «Веселись пока, кобель. Впереди еще много работы».
Иван по пути к Дарье, – так звали его возлюбленную, забежал в магазин, купил конфет и двинулся в сторону эмалировочного завода. Минут через десять он подошел к маленькому домику на склоне пологого ярка и постучал в маленькое, обмазанное по бокам глиной окно. Скрипнула дверь, и в сумерках послышался женский голос:
– Кто там?
– Я, Иван.
– Заходи.
Иван зашел в низенькую комнатку и, не раздеваясь, спросил:
– Сын дома? Отдай ему конфеты.
Дарья позвала сына, сунула ему пару конфет и приказала:
– Иди на улицу, поиграй с ребятами и конфеты съешь.
Мальчуган стал послушно одеваться и в фуфайчонке выскочил на двор.
– Иди быстрей сюда, – шептала Дарья, снимая с себя платье. – А то на улице холодно, и сын быстро вернется. Не мог прийти попозже, когда он заснет.
– Я завтра уезжаю, – раздеваясь, шепотом ответил Иван. – На неделю, а может, дней на десять. Еле вырвался сейчас к тебе.
– У-у, как тебя долго не будет!
– Я тебе оставлю денег, прикупай что-нибудь на базаре.
