Валерий Борисов
Децимация
– Надо было сидеть в кабаке! Все без нас разберут…
Они подошли к одноэтажному домику, и Лаврюк сказал:
– Кажись, ще здесь нихто не був, – и он задубасил в окрашенную дверь, но никто оттуда не откликнулся. – Точно, сюда ще наши не заходили. Сами жиды не откроют. Хлопцы, вместе навалимся на дверь!
Но дверь не поддавалась, а внутри было тихо.
– Ах, так! – разозлился Лаврюк.
Он сдернул с плеча Шпырива винтовку, подошел к окну и прикладом выбил стекло, потом своими ручищами вырвал раму.
– Лезь! – приказал он Шпыриву.
– Чому я? – плаксиво возразил Шпырив.
– Лезь! Не бойся. Я прикрою.
Он подтолкнул его к окну. Опьяневший Шпырив пытался сопротивляться, но, подталкиваемый Лаврюком и Гетьманцем, влез в окно и оказался в комнате. Там зажегся свет керосиновой лампы, и от такой неожиданности Шпырив испуганно упал на пол. Дрожащий старческий голос картаво прошепелявил:
– Здесь нет евреев.
Сверху на Шпырива коваными подковами сапог приземлился Лаврюк. Выругавшись на Шпырива за то, что он трусливо бросился на пол при виде старика, и выхватил у того лампу.
– Ни, здесь е жиды. Нюхом чую.
– Помогите мне влезть! – кричал за окном Гетьманец. – Подайте руку!
Шпырив помог бывшему школьному воспитателю, которому было за сорок – не возраст лазить в окна – оказаться в комнате. Лаврюк допрашивал старика:
– Так кажешь, шо нет евреев? А ну, веди нас по другим комнатам!
– Здесь никого нет, – каратво лепетал перепуганный старик.
– Брешешь! – и Лаврюк, размахнувшись, ударил кулаком старика-еврея в лицо, и тот, свалившись в угол, затих. – Зараз найдемо других.
И Лаврюк с наганом в одной руке и лампой – в другой, выбив плечом комнатную дверь, ворвался в другую комнату, но там никого не было, и он, не снижая скорости, вломился в следующую комнату. В комнате, дополнительно затемненной плотными шторами, неярко горела керосинка, и перед гайдамаками предстали две женщины. Одной было лет сорок, вторая совсем старуха. Лаврюк, округлив свои и без того жабьи глаза, безумным голосом заорал на них:
– Де хозяин!? Де? Это он стрелял в наших? Де вин!?
Женщины от испуга не могли вымолвить ни слова, взгляд страшных глаз Лаврюка их парализовал.
– А жидовки, типичные, – с внутренним удовольствием отметил Гетьманец. – Все. Вам конец, – и вдруг без всякого перехода свирепо заорал, как и Лаврюк: – Де гроши?! Золото? Срибло?!! Де?!
– Нет у нас золота, панове, – испуганно ответила, что помоложе.
– Найдем, тогда всех убьем за обман! Хозяин, небось, смылся. Боягуз! Побоялся с нами встретиться, – Лаврюк, поняв, что в доме одни женщины, не считая старика, засунул наган в карман и подошел к комоду. – Несите свет.
Он выдвинул ящик комода и стал выбрасывать оттуда белье. Отдельные вещи он откладывал в сторону. В это время Гетьманец ласково выговаривал женщинам.
– Давайте по-доброму. Найдем – хуже будет… – увидев на пальце женщины обручальное кольцо, он сказал: – А це що? Золото. А ну-ка, жидовочка, сымай его.
Женщина стала торопливо сдергивать кольцо с руки. Лаврюк, недовольный осмотром комода, пошел в другую комнату и приступил к осмотру платяного шкафа. Выкинув на руки Шпырива шубы, он сказал:
– Визьмемо, – вдруг вздрогнул и выхватил наган: – Хто там?
Раздался плач, и Лаврюк грязно-жирной рукой вытащил за волосы девочку лет тринадцати-четырнадцати. Повернув ее лицо к свету лампы, он произнес:
– Кобита. А як перелякала.
Иссиня-черные глаза девочки были наполнены ужасом при виде дурно воняющего, давно не мывшегося стрельца. И вдруг от испуга она завизжала, и этот визг закончился криком:
– Мама! Мама!!!
– Заткнись!
Но уже из коридора бежала женщина, опередившая опешившего Гетьманца.
– Сара! Дочка моя!
Она с яростью бросилась на Лаврюка, стараясь своими пальцами попасть в его круглые глаза, но тот, спокойно развернувшись, ударил ее кулаком в лицо, и женщина, ударившись головой об стену, сползла по ней вниз и, застонав, затихла. В комнату вбежал Гетьманец:
– У, сука! Я и глазом не успел моргнуть, как она рванула…
Он со злостью пнул носком сапога лежавшую без движения женщину.
– Унесить ее, – приказал Лаврюк. – Да за ноги и быстрей.
Он опустил свою грязную руку в синие шаровары и принялся мять свой член. Девочка с испугом смотрела на страшные, еще неизвестные ей приготовления Лаврюка. Сзади Лаврюка возникла тщедушная фигура старухи:
– Пан, не трожьте девочку, я дам золото и серебро, – дрожащим трескучим голосом проговорила она. – Я все отдам.
Лаврюк, поняв, о чем идет речь, обернулся к Гетьманцу:
– Иди и возьми у старухи золото и деньги. А будет сопротивляться – зажми ее пальцы в дверях.
– Только не трогайте девочку? – умоляла старуха, уводимая Гетьманцем в другую комнату. – Не трогайте, будьте людьми?
Гетьманац сразу же стал добрым:
– Не бойся, старая, все буде гарно. Показуй, де гроши?
Лаврюк закрыл двери, приказав оторопевшему от всего происходящего Шпыриву:
– Стий тут и никого не пускай.
Он подошел к девочке, снова запустил руку в шаровары и похотливо-грубо зашептал:
– Роздягайся.
Но та не понимала, что от нее хочет пьяный, давно не мытый сичевик, и снова в ужасе закричала:
– Мама!
Лаврюк со всего маху ударил ее ладонью прямо в открытый рот. Кровь брызнула на стену и, будто захлебнувшись собственной кровью, девочка замолчала. Лаврюк, удерживая ее одной рукой, чтобы не упала, задрал длинную черную юбку и обмотал ею голову. Сальными руками сорвал с нее белые трусы, бросил девочку на пол и жадным ненасытным телом навалился на нее. Раздался резкий девичий крик, пронизанный открытой живой болью человека за невозвратно потерянное, и все затихло. Лаврюк тяжело и хрипло дышал, и звериные рыки вырывались из его горла. Приоткрыв дверь, жадными глазами следил за этим зрелищем Шпырив. Подбежал Гетьманец:
– Де Лаврюк?
Шпырив показал глазами в комнату. Гетьманец, не выразив удивления, приоткрыл шире дверь, зашел, переступив через Лаврюка, лежащего на девичьем теле, и стал выбрасывать вещи из платяного шкафа Шпыриву.
– Скручивай в узол, – распорядился он Шпыриву. – Бабка отдала гроши, а услышала крик – и отказывается давать драгоценности. Как Лаврюк закинчит, хай идет ко мне.
И он убежал. Мать девушки тихо застонала:
– Сара… Деточка…
Шпырив, напуганный стоном, ударил ее прикладом по голове, и женщина замолкла. Вышел Лаврюк. Его голубые шаровары были в крови. Он недовольно посмотрел на свои руки, вымазанные девичьей кровью, и начал вытирать их о шаровары.
– Будешь? – кивнул он в сторону комнаты, где была девочка и, увидев утвердительный кивок Шпырива, добавил: – Тильки швыдче.
Шпырив, прислонив винтовку к стенке, лег на бесчувственное девичье тело. В другой комнате Гетьманец, приставив наган в виску старой еврейки, уже в который раз повторял:
– Де золото? Де?! Отвечай, бо застрелю, як жидовську собаку.
Но старушка словно не слышала его, слезы лились из ее бесцветных глаз, и она шептала:
– Сара… зачем вы это сделали? Я ж обещала вам деньги!
– Де воны? – кричал Гетьманец и тыкал револьвером в ее беззубый рот.
Лаврюк, помягчевший после полученного удовольствия, произнес:
– Брось ее, сами пошукаем. Ты пидешь к молодухе?
Гетьманец, как бывший учитель и воспитатель, снисходительно осклабился:
– Ни. Це справа для вас, молоди, а я ж для цього вже старый. Давай разом пошукаем драгоценности.
К они стали выворачивать все ящики, шкапы, банки…
– Найшов! – вдруг жадно зашептал Гетъманец. – Побачь?
В его руках была раскрытая металлическая шкатулка, где лежали несколько серебряных колец, броши и бусы. Лаврюк высыпал все на свою широкую, пропитанную кровью ладонь.
– Це не то. Но уж что-то. Поищем еще.
Из другой комнаты вышла старуха и, протягивая вперед руки, повторяла:
– Сара, Сара…
Гетьманец от неожиданности подскочил на месте, злобно сверкнул на старуху испуганными глазами и ударил ее рукояткой револьвера по голове. Та беззвучно упала.
– Помешала бы, – пробормотал он. – Давай все обшарим?
В комнату вошел Шпырив. В его окровавленной руке была винтовка. Гетьманец уставится на него, словно что-то вспоминая, и спросил:
– Ты все? Швыдко обыскувай ту комнату. Нет! Пидем туда разом.
На полу комнаты лежало неподвижное тело Сары. При свете фонаря была видна растекшаяся темная кровь на полу, обнаженные ноги и живот отражались кровяным рубиновым цветом. Но Гетьманца это не интересовало. Он стал рыться в шкафу, выбрасывая из него оставшиеся вещи.
– Це заберемо. И це. Це. Все заберемо. Продадим. Жене отошлю, – говорил он Шпыриву, мысленно предназначая все это для себя самого.
Денег и драгоценностей больше не нашли. Видимо, эта еврейская семья была не богатой, как бы им хотелось, а может, все ценное упрятали надежно. Связав три тюка, они направились было к выходу. Но много вещей не вместилось в их узлы, лежали кучей в комнате.
– Стий! – остановился Гетьманец. – Вдруг сюда еще кто-то придет и заберет, что мы нашли, но не взяли. Они ж тоже наши. Нехай бильше никому на достанется!
Он охватил керосиновую лампу и бросил ее на пол. Стекло разбилось, и керосин, сразу же хватаясь огоньками, заскакал по полу комнаты. Все женщины и старик лежали без сознания, изредка тихо постанывая.
– Правильно, – одобрил действия Гетьманца Лаврюк. – Без следов уйдемо. Швидче!
И они быстрыми шагами, почти бегом, через окно вывалились на улицу.
Ночью Панас вышел из дома новой знакомой – вдохнуть свежего воздуха. Внизу серебристой чернью нес свои весенние воды мощный Днепр. Он перевел глаза на Подол. Там горели дома. И вдруг он ощутил своей шкурой и душой многотысячный нечеловеческий стон. Он исходил от Подола и заполнял его больную душу. Широко открыв глаза, он с ужасом вбирал в себя стонущую боль. Она все больше разрасталась и перешла в безнадежный крик. А потом раздался отчаянный от собственного бессилия вопль, и как Божьи слезы – заморосил холодный весенний дождь. Лунная дорожка на Днепре стыдливо погасла, и на город нашли тучи. Соленый слезный дождь усиливался, и вопль превратился в покорные стенания. Это плакал от отчаянности своего бессилия древний Подол. Панас перекрестился и со страхом побежал обратно в дом.
42
Немцы деловито обживали Киев. Группы солдат-связистов прокладывали телефонную и телеграфную связь. Через неделю весь Киев был опутан проводами, как паутиной. Другие группы солдат рядом с русскими указателями названий улиц прибивали свои, на немецком языке. Особые стрелки указывали, как и куда пройти, и на многих из них было написано, сколько минут для этого потребуется. Через несколько дней появились в продаже прекрасные, в цвете, карты-планы Киева на немецком языке. Серое здание на Думской площади, – бывшего киевского дворянства, – было переоборудовано в германскую комендатуру. Каждое утро у входа в комендатуру вывешивалось сообщение о положении на фронтах, за подписью генерала Людендорфа. Многонациональная интеллигенция Киева наконец-то смогла вздохнуть свободно. С приходом немцев восстановилась информационная связь на только с Европой, но и с миром. Открылись книжные магазины, где вместо надоевших, заполонивших столицу брошюрок об истории Украины, ее символике, значении державы для всего мира, национальном самосознании, появились европейские и русские книжные новинки. Постоянно в продаже были свежие берлинские и венские газеты. И интеллигентный люд с наслаждением рылся в этом интеллектуальном хламе.
Как по мановению волшебной палочки, без всяких распоряжений, на рынках и магазинах Киева появились всевозможные продукты. Регулирование продовольственного рынка закончилось. Изголодавшиеся на своей родине немцы толпами висели над витринами магазинов и прилавками рынков, где было все: жареные поросята, гуси, утки, куры, сыр, масло, различные сладости. Все это можно было купить в свежем виде, без карточек и сравнительно дешево. Немцы особенно охотно покупали сало, с прорезью мяса или без него, и с жадностью поедали его. Видимо, велика была потребность организма в жирах, от недостатка которого они страдали в годы войны.
Солдатам было вменено в обязанность дважды в месяц высылать посылки с продовольствием домой, в Германию, вначале весом до двадцати фунтов, а позже ежемесячно – два пуда муки и тридцать фунтов других продуктов. Со своей чисто педантично-деловитой хваткой немцы открыли специальный магазин, в котором продавались деревянные ящички подходящего размера и формы, куда упаковывалась отправляемая на родину посылка. Так проходило видимое всем ограбление Украины.
Но цены для киевлян были все-таки высокими, и не каждый мог купить в нужном количестве это изобилие продуктов, прокормить семью, поддержать свои силы.
Когда любопытные киевляне спрашивали немцев, с какой целью они пришли сюда, что им здесь, в чужой стране, нужно, зачем вмешиваются в наши славянские дела, немецкие солдаты и офицеры заученно отвечали: «Wir werden Ordnung schaffen» – «Мы будем поддерживать порядок».
А в украинских газетах деятели Центральной рады массово писали душещипательные статьи для народа, где немцев называли не только союзниками и друзьями по совместной борьбе с большевиками, но и братьями по крови. Оба народа ариане – арийской расы. И призывали они свой народ относиться к оккупантам, как к друзьям, и не видеть в них врагов, и помогать им всеми силами, чтобы как можно быстрей изгнать с этой земли московское войско. Но народ почему-то не хотел признавать «радовских братьев по крови» своими братьями. Сильный дядя пригрел безродного племянника, чтобы обобрать его до нитки и пустить по миру.
Грушевский спешил на заседание рады. Многое его не удовлетворяло в работе нового правительства. Немцы висели над всей Украиной, как дамоклов меч… но прежде всего, – и он с испугом понимал это, – над ним. Хотя немцы должны были согласовывать все свои действия, согласно Брестского мира, с правительством Украины – этого немцами не делалось. Он был готов иногда впасть в отчаяние от того, что когда-нибудь, – а возможно и скоро, его политическая деятельность прекратится, и вместо первой фигуры государства он снова станет рядовым профессором. Это угнетало его, но, находясь в таком придавленном состоянии, он продолжал работать, стараясь хоть на небольшое время оттянуть свое падение.
Грушевский уже продолжительное время размышлял – правильно ли он поступил, согласившись на подписание Брестского мира? Он вспоминал свои встречи с представителями Антанты – Багге и Табуи. Они первыми из великих держав признали самостоятельную Украину и рассчитывали на нее в войне против Германии. Он клялся им, что будет верен союзническому долгу и будет держать Восточный фронт. А теперь выходит, что он предал союзников и пошел на соглашение с врагами Антанты. А если ситуация изменится? Как будут относиться западные государства к Украине? А к нему конкретно? Что может быть с ним? «Им я не нужен, Германии – тоже. Останется идти на поклон к Московии?» – от этой ужасной мысли его продирала дрожь. Но такие страны, как Англия и Франция, не простят предательства и в далекой перспективе. Единственное, что его утешало – Украину удалось оторвать от России. Лучше быть в зависимости от далекого соседа, чем близкого. Воспоминание о России и большевиках вызывали у него прилив желчной злости. Надо сделать все возможное, чтобы отдалить Украину от Московии, и делать это всеми силами и как можно быстрей. И он приходил к неутешительному выводу – Украина всегда должна иметь своего хозяина на Западе, иначе ей не противостоять российскому влиянию. И это будет вечной перспективой для Украины. Тогда о какой самостийности Украины можно говорить? Всегда будет марионеткой западных держав.
Грушевский подъехал к Педагогическому музею, который продолжал оставаться штабом Центральной рады. В кабинете расчесал свою холеную бороду, привел костюм в порядок и пошел на заседание. В зале заседаний еще никого не было, он пришел первым, хотя было время начинать работу. Все-таки безобразно относятся его соратники к великому делу возрождения Украины!
Следом за ним вошли двое немецких офицеров, поздоровались с Грушевским и, вынув тетради для записей, уселись за дальним столом. Грушевский сел за председательский стол, начал читать и править тексты документов, которые должны были рассматриваться на сегодняшнем заседании. Постепенно в зал стали заходить члены рады и кабинета министров. Где-то минут через двадцать после своего прихода Грушевский поднял глаза от стола, поздоровался с присутствующими и укоризненно начал:
– Панове! Вот видите, я сегодня снова первым пришел на заседание. После нашего возвращения в столицу еще ни одного заседания не прошло в полном присутствии членов правительства и рады. У нас еще никогда не было кворума. Конечно, есть объективные причины отсутствия – кто-то находится на фронте, в командировке… – он сделал паузу. – У меня есть предложение. Чтобы решения, принимаемые нами, были правомочными, давайте впредь считать так – если присутствует одна треть всех членов, то значит, что кворум есть. Какие у вас будут по этому поводу предложения?
Присутствующие одобрительно зашумели в знак одобрения такого мудрого решения, но никто не стремился выступать. Тогда Грушевский произнес:
– Голосуем? Это предложение принимается.
Грушевский заглянул в бумаги, лежащие на столе:
– У нас в повестке дня достаточно большое количество вопросов. Перейдем к их рассмотрению и обсуждению. Первый блок вопросов – экономический. Надо принять решение по закону о социализации земли. Будь ласка, пан Ковалевский.
Ныне Ковалевский был министром земледелия, но месяц назад он занимал должность министра продовольствия. С кадрами было плохо, приходилось тасовать замусоленную колоду министров, назначая их на новые должности. Новых, тем более ярких личностей, не было. Министр стал излагать суть вопроса:
– Закон о социализации земли мы разрабатываем почти четыре месяца, – с перерывами, по известным вам причинам, – он стал перечислять основные пункты закона и закончил: – Нам потребуется еще месяца полтора-два, чтобы в окончательном виде предоставить все для обсуждения правительству.
Вопросов не задавали, потому что плохо слушали выступающего и глубоко не понимали сути дела. Зато немцы записывали в свои тетради все, что говорилось на заседании. Грушевский подвел итог:
– С законом надо поторопиться, – скоро весна, и аграрный вопрос к этому времени должен быть решен. Интерпелляции не должно быть. И еще, насколько знаю, этот закон включает в себя многие пункты большевистского декрета о земле. Подготовьте его таким образом, чтобы в нем было меньше российского, а больше нашего местного, национального. Когда он будет готов, срочно представьте его для принятия в целом.
На этом закончилось обсуждение закона о социализации земли. Но в обсуждениях мало кто хотел принимать участие – Грушевский давил их своим авторитетом. Непонятное слово «интерпелляция», постоянно употребляемое Грушевским, повергало министров в шок – такого слова в словарях не было, и в каком смысле употреблял его Грушевский, они не знали. Но никто после употребления им этого слова с ним не спорил.
– Второй вопрос, – Грушевский посмотрел в бумаги, – о продовольствии. А где министр продовольствия?
Председатель совета министров Голубович, бледный и худощавый мужчина, ответил:
– Он сегодня утром срочно уехал по просьба немецкого командования в Пирятин, для осмотра военных складов и передачи продовольствия союзнику.
Грушевский досадливо поморщился:
– Надо было предупредить об этом заранее. Вопрос очень важный. Наши союзники настаивают на быстрейшем заключении продовольственных договоров. Сумма общего количества продовольствия, отправляемого в Германию, уже названа. Теперь надо решить вопрос об источниках продовольствия, – где и каким образом его взять. Обстоятельства требуют скорейшего выполнения продовольственных обязательств перед Германией и Австро-Венгрией, так как их солдаты проливают кровь на украинской земле. И здесь не может быть никаких интерпелляций, – он пожевал бледными губами. – Надо учитывать и тот факт, что западная часть Украины много веков находилась в составе Австро-Венгрии, и у нас с этим государством длительные связи. Я долгое время жил во Львове, и считаю Австро-Венгрию образом устройства многонационального государства, в отличие от России. Мы имели в Галиции хоть некоторую автономию, а украинцы в России этого не имели. Наша галицийская молодежь с воодушевлением пошла служить в австрийскую армию, чтобы нанести поражение московской империи и тем самым освободить всех украинцев от москальского ига. Галиции сейчас тоже необходимо продовольствие, – он помолчал и тусклым голосом продолжал: – Поэтому давайте самым серьезным образом подойдем к вопросу обеспечения союзников продовольствием. Отбросим лжепатриотические чувства, будто бы Украина отдана на разграбление, и заменим их чувством долга перед нашими освободителями. Не надо испытывать терпение наших друзей, проливающих кровь на нашей земле в борьбе против наших главных врагов – московских большевиков, и давайте ускорим подготовку продовольственных договоров – что мы дадим союзникам, определим конкретные сроки и другие, связанные с этим, вопросы. Пока союзники удовлетворяются тем, что осталось в продовольственных складах бывших российских фронтов, но мы должны развернуть работу в деревне, чтобы крестьяне сознательно сдавали хлеб нашим друзьям, не считали их оккупантами. Тем более союзники поставят на товарообмен инвентарь, мануфактуру и другие вещи, нужные селу, и мы возместим селянам то, что они дадут нам сейчас.
Грушевский посмотрел в сторону немцев-соглядатаев, молчаливо сидевших за дальним столом и аккуратно записывающих выступления. Все члены рады, вслед за Грушевским, как по команде повернули головы в сторону немцев, чтобы увидеть, какое впечатление произвели на них слова головы рады. Но немцы были невозмутимы, и только у одного скользнуло по губам некое подобие улыбки. Члены рады заметили это, и вздох облегчения вырвался из их грудей – союзники довольны. Грушевский подвел окончательную черту под рассмотрением этого вопроса:
– Вернется министр продовольствия, и мы попросим его ускорить подготовку продовольственных соглашений. Мы должны быть верны взятым на себя обязательствам. Этими соглашениями проверяется честность нашего правительства.
Он снова углубился в изучение бумаг на столе, и после затянувшейся паузы произнес:
– А теперь надо обсудить блок военных проблем. Первая – о Черноморском флоте. Как я понимаю, вопрос злободневный, и надо при его обсуждении отбросить все интерпелляции. Военный министр – докладывайте!
Жуковский выскочил из-за стола, словно пружина и, блестя живыми глазами, стал уверенным голосом доказывать жизненную необходимость для державы иметь свой собственный флот. Так как сейчас Россия оказалась отрезанной от Черного моря новым независимым государством, а на Дону и Кубани контролируют положение силы враждебные большевикам, то последние не имеют выхода к морю, а это значит, что «Украина является наследницей того флота, и должна с помощью союзников сделать Черное море своим – внутренним, украинским». В результате, Украина станет «великою морскою державою». Жуковский посетовал на то, что флотские комитеты не признают рады, но многие офицеры готовы присягнуть нам на верность, чтобы бороться с большевиками. Потом остановился на организационных вопросах переподчинения флота.
Жуковский закончил, и его хитрый взгляд выражал удовлетворение тем, что ему приходится сейчас лично самому решать такие серьезные проблемы международных отношений. Последовали вопросы, касающиеся, главным образом, ситуации с комплектованием экипажей кораблей украинцами, преданными идее самостийности, верности нынешнего командования флота раде, внедрению национальной символики, финансовой возможности содержания огромного числа кораблей и другие вопросы. Все заметно оживились при обсуждении этого вопроса. Жуковский, бегая глазами с одного лица на другое, как старый морской волк, не умеющий лгать, ответил на все их вопросы. Он даже показал новый военно-морской флаг – жовто-блакитный, с трезубцем и небольшим золотым якорем в верхнем углу. Этот флаг заменял Андреевский флаг. Показ морской атрибутики вызвал еще большее оживление у присутствующих. Но на вопросы финансирования и о будущих действиях флота военный министр не смог дать ответа. Тогда Грушевский пояснил:
– С финансированием Черноморского флота… проблема сложная. Сами мы его содержать не сможем. Но нам в этом помогут морские державы – Германия и Австро-Венгрия. Будет совместное командование. Часть флота с командами мы отдадим им в аренду. И, возможно, вместе с турецким флотом наш флот выйдет в Средиземное море и поможет нашим союзникам очистить его от английских кораблей… – он пожевал губами, видимо, собираясь с дальнейшими мыслями, и неуверенно закончил: – Эти военно-морские действия могут коренным образом переменить ход военных действий… – но окончательный вывод так и не сделал.
Члены кабинета ошарашенно молчали, слушая высказывания своего головы. Они не знали до сих пор этого важного внешнеполитического аспекта договоренности, но возразить никто не посмел. Каждый чувствовал, что эта перспектива страшная – воевать на море против англичан?! Но Грушевский вел себя так, что будто вопрос решен, и никаких проблем здесь нет.
– Следующий вопрос выносится такой… – Грушевский заглянул в бумаги. – О новой форме для гайдамацкого войска. Главнокомандующего Петлюры на заседании нет. Он руководит боевыми операциями наших доблестных войск на фронте, так я за него скажу несколько слов. Предполагается совершенно новое обмундирование, исходя из наших козацких исторических традиций. Жупан – желтого цвета, ближе к защитному, шаровары – голубые, сапоги со шнуровкой на голенище, папаха с кистью до плеч с красным верхом.
– Почему с красным? – послышался вопрос. – Это большевистский цвет.
– Этот вопрос мы уже обсуждали два месяца назад, но не приняли решения, – ответил Грушевский. – Как объяснил мне Петлюра, красный цвет придает больше храбрости воину. И не надо его увязывать с большевиками. Раз существует такой цвет в природе, надо его использовать во славу нашего войска. Форму надо пошить к параду победы, который мы по традиции проведем на Софиевской площади. Интерпелляций по этому вопросу не должно быть.
Все поняли, что вопрос о папахах с красным верхом решен.
– Следующий блок вопросов… назовем внутренние… об украинском гражданстве. Слово имеет пан Шаповал.
Полный мужчина лет сорока с пышными усами, пенящимися морским прибоем аж до подбородка, непримиримым взглядом глаз из-под густых низких бровей – о таком взгляде в народе говорят «Смотрит, как корова из-под доски» – раскрыв толстую папку, начал говорить:
– Цей закон об украинском гражданстве мы уже обсуждали ранее, поэтому я остановлюсь только на тех моментах, по которым были серьезные замечания. Касательно статута гражданства. Пункт седьмой теперь сформулирован так: «Подавать просьбы о приеме в гражданство республики могут лица, которые постоянно прожили три года на территории республики, никогда не были замечены во враждебных выступлениях против Украинской державы, были лояльного поведения и к тому же тесно связаны с ее территорией своим промыслом или занятием».
Шаповал перестал читать и оглядел присутствующих. Грушевский предложил перейти к обсуждению этого пункта, но так, как никто не захотел выступать, он прокомментировал этот пункт следующим образом:
– Я думаю, это наиважнейший пункт. Гражданами должны быть люди, которые не только разделяют наши взгляды, но и являются истинными патриотами. Этим параграфом мы отсечем антиукраинские элементы. Здесь интерпелляций быть не может.
Он замолчал, и Шаповал продолжил:
– Комиссией подготовлен текст присяги. Она начинается словами: «Перед истинным Богом я клянусь любить свою родину, не делать зла ее народу и правительству, выбранному им…» Я весь текст не зачитываю, вы с ним знакомы. Присяга дается индивидуально, под звуки гимна «Ще не вмерла Украина…», исполняемого оркестром, в торжественной обстановке.
Это разъяснение оживило зал. Послышался ехидный вопрос, произнесенный, впрочем, достаточно серьезно:
– А где найдется столько оркестров?
– Не обязательно оркестр, – пояснил Шаповал. – Это – оптимальный вариант. Но может быть и хор или группа энтузиастов, исполняющая гимн.
Вмешался Грушевский:
– Я думаю, к этому вопросу надо подойти творчески. Может быть, стоит принимать присягу на гражданство, как в армии – коллективно. На центральной площади города, сходах сел, при большом стечении народа, в праздничные и торжественные дни граждане произнесут слова присяги всем городом или селом. Это произведет большое впечатление на неосвидченных украинцев, и они последуют их примеру. Я думаю, что, наряду с индивидуальным принятием присяги, нужно проводить групповое принятие. Я надеюсь, что эффект будет сильным. Продумайте мое предложение.
Шаповал продолжал:
– Присягу принимает специальная комиссия, на уездном и губернском уровнях. В комиссии будут три представителя от прокуратуры, по одному от окружного суда и местного самоуправления. Головой комиссии назначается окружной судья, а где его нет – мировой судья. Это позволит не допустить в украинское гражданство не только врагов Украины, но также преступников, большевиков и другие различные антиукраинские элементы. Эти комиссии должны провести качественный отбор истинных граждан. Мы считаем, что такой режим принятия гражданства обеспечит чистоту нации и укрепит наше молодое государство. Думаю, что здесь не должно быть интерпелляций, – повторил Шаповал любимое слово председателя.
Вопросов к Шаповалу не было. Только у некоторых мелькала мысль – а выполним ли закон о гражданстве, побегут ли массово украинцы принимать это гражданство? И эти некоторые понимали, что это мертворожденный закон. Грушевский продолжил заседание:
– Я думаю, что с теми замечаниями, которые мы высказали сегодня… – он выразительно посмотрел на присутствующих, которые не заинтересовались этим важным законом, – этот документ, не побоюсь этого слова, чрезвычайной важности, должен быть сейчас же принят, и уже сегодня должно начаться претворение его в жизнь. Принимается, – скорее констатируя, чем спрашивая, заключил Грушевский.
– Следующий вопрос несколько связан с предыдущим и должен служить укреплению государства. Я введу всех в курс дела. Как вы помните, до нашествия большевиков мы планировали созыв украинского Учредительного собрания. Теперь надо продолжить эту работу. Некоторые изменения произошли в вопросах представительства от губерний в связи с изменившейся политической обстановкой. По этому вопросу снова выступит пан Шаповал.
