Елена Валентиновна Муравьева
Нерешенная задача
– Ани, Чикаго в два раза ближе к Нью-Йорку, чем Лос-Анжелес. Я думаю, это наш последний переезд с тобой, ну или по крайней мере, надолго. Но мы же семья и я чувствую, что ты от меня отдаляешься, а я не хочу. И потом, наша семья растет, она становиться большой, я этого и хочу, спасибо тебе, родная … – она попала под его сильную руку и его теплое дыхание обдало её, усилив только скорость падения в магическую темноту, но сейчас она туда проваливалась с осадком разрушенных надежд и какой то потерянности и туда она уже не хотела. Её недомогание усугубляло состояние темноты на душе. Любая согревающая деталь, теплый воздух, жар из камина, из кухни, только усиливали её бессилие в теле. Поэтому она открывала окно в их спальне.
– Артур, отпусти меня, не тряси – скомандовала ему. – Мне кажется ты уже стал несколько безумен в своих идеях и переменах. А как же моя работа??? И как же наши домочадцы, я …я настолько к ним привыкла, они мои родные, я не хочу уже без них никуда уезжать, а они не могут без своих семей и поэтому он погладил её по щеке и осторожно ладонью прикрыл рот, не дав договорить.
– Ани, ну пусть это произойдет не сейчас, а после рождения младенца…
Она нервозно схватилась за его руку и уже взгляд её стал больше умоляющим.
– Нет. Все, хватит. – подняла вверх свои руки, желая освободиться от его объятий и вообще от его присутствия, ибо такое известие выдержать морально в данный момент было выше её сил.
– Ты думаешь только о своих делах и все …Это уже все слишком. Артур!
– Ну. Ани. Ты уже легко найдешь себе работу в Чикаго, если захочешь. Я ждал, я терпеливо ждал, давая тебе возможность утвердиться в профессии. Прошло два года, как ты работаешь в клинике Тернера. После такой практики тебе уже нигде не откажут. А Бетси и Билли уедут с нами, никто же не говорил, что они останутся. Мы уже одна семья и Билли мне также дорог, как и тебе. И Джо соберется с семьёй и Том. Да. Господи, Ани, почему такая уже катастрофа для вас всех переехать!? Не понимаю! Это же жизнь и что лучше, когда она в застое?
Ани с усилием поднялась и Артур поспешил подхватить её под руку. Но она была разгневана именно на него и поэтому отказалась от его помощи, отстранившись.
– Господи, Артур! – уже чуть не кричала она. – Почему же ты думаешь, если тебе это легко делать, то должно и всем остальным. А мы другие. Ты даже не понимаешь, о чем ты говоришь. Ты же появляешься в этом доме раз в полгода и откуда тебе знать, как мы тут живем и чем дышим. Билли только-только привык к своей новой школе, ты думаешь ему легко было черному, вот так взять и войти в одно сплошное царство белых, которые сжирали его язвительными фразами и своим неуважением. Он только справился с этим и что …как дальше? Бросать школу на пол дороги, а у него самые лучшие результаты!
– Так мы ему и там школу найдем. Только теперь мы все вместе будем. Я каждый день буду с вами. Да. Ани – и он обхватил её за плечи. – Это ты сейчас не здорова, милая, давай все это оставим пока. Ты не в состоянии рассуждать, а я не хочу тебя угнетать еще больше. Скажу только одно. И тебе, и Джизи и тому же Билли будет теперь лучше, потому что мы уже будем всегда вместе. Вы не будете одни!
Ани упрямо замотала головой, как резвая кобылка, не желающая, чтобы на неё одевали удила, но потом ей настолько стало головокружительно от своих резких движений, что она только ничком, носом уткнулась Артуру в рубашку. И он услышал её протяжный стон.
– Артур… эта тема закрыта, прости меня. Дай мне еще возможность хоть родить вначале.
– А почему ты не родишь? Ты молода, ты сама врач? Пусть роды принимает этот твой, Тернер. Все будет хорошо.
Но она только снова протяжно простонала. Был позыв внутренний ему сказать, насколько в этот раз у неё мало шансов, но она сдержала себя. Ни к чему хорошему это не приведет. Зачем ей всех пугать и вводить в состояния постоянного беспокойства. Ничего уже не изменить, остается надеяться только на Господа.
ГЛАВА 130
«Фрегата» поднимала свой нос и опускала, и тогда на воде впереди образовывалась впадина, которая за доли секунд закрывалась, образуя чешуйчатую бирюзовую гладь, на которую можно смотреть не уставая, и единственное, что чаще и чаще приходило в голову «Это желание прыгнуть вниз».
Миррано и здесь не имел никакого покоя со всем своим семейством, которое просто вырвало, отгрызло, оторвало, да как угодно можно это называть, и оно только приблизительно будет означать истину, эту поездку в Северную Америку. И да, у него слишком сильным было желание решиться прыгнуть в пучину этой манящей стихии, о которой он мало что знал, но только смерть способна принести ему долгожданный покой, которого ему было никак не найти на земле. Все последние три месяца все крутилось вокруг этой поездки и не сумев найти на него рычагов воздействия, чтобы заставить решиться на переезд, они поочередно все стали его уговаривать лишь на путешествие, пускай и очень долгое, но все это заслужили, так как ни Хелен, ни Миррано в отпуске или на отдыхе не были несколько лет. Работа, дети, и даже когда в шкафу лежало столько денег, что их квартира стала объектом посягательств, они не могли вырваться на хоть какую-нибудь поездку за пределы Будапешта.
Его доставали всякими ухищрениями. Хелен каждый день приносила газеты или же журналы, где находила хоть какую-нибудь статью об Америке. И вокруг война, а там строили небоскребы и кафе, рестораны, железные дороги и метро. Он поначалу откидывал демонстративно их в сторону, говоря супруге «Ну хоть что-то ты стала читать», но затем стал брать их на работу и в перерывах на чаепитие просматривать глазами и что-то зачитывать. И записываясь на подсознание, в нем взращивалась решимость если не совсем переехать, то хотя бы съездить в эту диковинную страну, так за последние годы богатую на «ноу-хау».
В комнате своих парней, он стал обнаруживать большие стопки романов про индейцев Джона Тернера и Фенимора Купера, а Михаэль совсем обезумел идеей поездки в Америку и спал, ел и гулял только с книжкой Френка Линдермена «Много подвигов. Жизнь индейцев на Персе».
Если с темой Америки не приставали к нему за ужином, то все члены семьи разговаривали на эту тему между собой и имя Ани фон Махель произносилось в их семейном кругу почти каждый день. И к своему изумлению, Миррано обнаружил, что думает про Америку все чаще и чаще. Хелен уволилась из клиники и уже третий месяц прохлаждалась дома, часто навещая его в муниципальной больнице и вынося мозг своими уговорами взять длительный отдых и поехать в гости к её подруге. Отправной точкой всей этой заведенной машины стало последнее письмо Игна Йошека из Польши, в котором он писал, что ему до такой степени надоело на войне резать, отнимать, зашивать и видеть эту грязь и кровь, что он больше не в состоянии работать по-прежнему и дал совет своему приятелю настолько просто – «Если бы я был на твоем месте, то не задумываясь сменил бы обстановку и отправился бы в путешествие!» И оставалось только лишь одно серьезное препятствие в решимости поддаться всем уговорам супруги и детей, это доктор Цобик. Как ему было сообщить в такое время, что Анри Миррано надумался устроить себе отпуск? Это была задача. Но Миррано не до оценил этого человека. Только лишь заикнувшись об отдыхе, тот сказал все за него сам и даже пожал от сердечной доброты руку. – «Мой друг, вы замечательный хирург! – просто говорил старик, посматривая на него поверх очков. – У вас большая семья и вы, действительно слишком давно не отдыхали. Я вам советую сменить обстановку и поехать к морю. Больных никогда не станет меньше, а жизнь проходит безвозвратно. Ваша семья должна как-то запомнить хоть какое-то лучшее время проведенное с вами вместе. Но за этой работой, она ничего не сможет вспомнить!» Миррано стало легче, но доктор Цобик отправлял его к морю, а не за океан и поэтому Анри стоял и молчал, как школьник не знающий решения задачи. Старый доктор прочитал его замешательство и не стоит отрицать, Миррано ясно увидел, как помрачнело его лицо и даже скупая слеза пробежала по его щеке. – «Ах, вы собрались мой друг еще дальше» – только проговорил он, вздыхая.
Миррано молчал, ему было совестно и уже передумал что-либо говорить дальше. Пусть так. Пусть семья едет без него. Вернуться, расскажут. А его долг быть здесь и помогать старому, доброму, всегда такому порядочному и в мыслях и в поступках, доктору Цобику. Такие люди так редки и встретятся ли такие еще в жизни, вот вопрос. На самом деле хороших людей в жизни всегда было меньше чем плохих.
Доктор остановил его у порога, желающего уже уйти, сам. «Ваша семья настаивает, так может и уступите ей? По крайней мере всегда совесть ваша будет чиста, что попробовали. Ведь они потом, когда вырастут и упрекать могут начать, что хотели другой жизни, но отец не позволил что-то предпринять! А семья самое дорогое что у нас есть, поверьте старому вдовцу, у которого нет ни супруги, ни детей и меня это угнетает каждый божий день. Я вам это говорю впервые и как на духу»
Так решено. Ничего не стали менять. Квартиру оставили, слуг уволили, отцу Хелен объяснили, что это только лишь очень длительный отпуск и они вернуться, а Миррано так и думал. И только лишь добравшись до берега океана и взойдя на корабль, он понял, что все его домочадцы думают иначе, но так тщательно и умело это скрывали. Но только внезапно на него свалилась другая проблема. Оказалось, Хелен и Михаэль совершенно не переносят морскую болезнь. Такое чудное создание как Хелен, достигнув возраста тридцати трех лет, думала обо всем, только не о том, что это могло с ней и с её сыном случиться и вообще с кем бы то ни было из семьи.
Но именно с ней это вообще выглядело комично. Выйти на воздух из каюты ей всегда хотелось, она не переносила замкнутого пространства, но только поднявшись на верхнюю палубу, мертвой хваткой хваталась за первую же стойку и уже никакая сила сдвинуть её с места не могла. Она просто испытывала панический страх оказаться без крепкой поддержки на палубе, пусть даже и в самую тихую погоду, когда корабль шел практически без видимых движений. Её не шаблонное подсознание четко твердило ей только одно, что как только она разожмет руки и отпустит стойку, её тут же нелепая сила понесет к борту корабля, а там мгновенно смоет в открытый океан. И пусть Миррано уже смирился с вечным повышенным вниманием к своей семье, потому что Гельмут стал собирать всех свободных бездельничающих зевак, путешествующим на корабле, игрой в наперстки. А его супруга часами мертвой хваткой держалась за высокие стойки на верхней палубе, вызывая глупые вопросы мимо проходивших, ему было не все равно что две малютки и так часто бегающий тошнить в уборную Михаэль остались на его попечении. Все это его забавляло только первые дни, потом же он стал злиться.
– Вот о чем думает тридцатилетняя женщина, отправляясь в путешествие на воде? Ну, где же всегда твои мозги ночуют? Ты хоть попробуй изменить ход своих мыслей и пойми только одно, что держишься ты за эту палку или не держишься, если тебе суждено утонуть, ты все равно утонешь! Так стоит ли для всего корабля устраивать бесплатное представление торча на палубе в обнимку с этим флюгером? Иди в каюту и не выходи, я «задалбался» везде и каждому комментировать твое поведение боязнью качки, потому что уже сам сомневаюсь, что у тебя все дома. Чем больше мне задают вопросов, тем больше я сомневаюсь. Вон Михаэль хоть не показывает носа из каюты, он оказался умнее.
Но её ответ всегда был беспрекословен – Мне нужен свежий воздух и свет. Я сойду на берег и все забудут о странной даме на корабле.
– О, горе мне! – вздыхал Миррано и это, действительно было горе, потому что все было детским садом, но всерьез.
И это продолжалось долго. Около месяца, ну, чуть меньше. Миррано устал физически. Их четырехлетние девочки, без служанки, потому что больше никто не пожелал ехать в Америку, были в том возрасте, когда лезли везде, но еще совершенно себя не обслуживали сами. Даже когда Хелен надышавшись воздуха, спускалась в каюту, от неё не было никакого проку, потому что её или же тошнило, или же у неё от повышенного напряжения все время думать «Когда же её смоет за борт» и от бессонных ночей, потому что она просто боялась сомкнуть глаз и потерять внутренний контроль за ситуацией, кружилась голова. Она за месяц потеряла в весе около пяти фунтов, но для Миррано было бы лучше, если бы она по-прежнему обладала хорошим аппетитом, и была энергичной и здоровой. У Михаэля морская болезнь прошла чуть раньше, но никто из сыновей не сильно стремился помогать отцу с девочками. Второго сына унесло вслед за первым, который пропадал наверху, обыгрывая зажиточных гостей корабля. Уже через месяц к Миррано стали подходить некоторые дамы с необычными просьбами. Никто не ругался, но очень сокрушенно просили уговорить своего сына оставить игру в наперстки, так как их мужья проигрывают не малые деньги и у их жен встала неожиданная и насущная проблема, добраться до берегов Америки ощутимо обедневшими. А ведь это только молодой юноша, он связывается с деловыми взрослыми людьми! Это было даже не прилично кому и рассказать, что такие серьезные люди проигрывали столь молодому парню, не ведавшему ни жизни, ни страха, ни страданий, кои переживаются всеми!
Миррано рвал и метал в каюте, бегая за Гельмутом по кроватям с ремнем в руке и заставляя его все выигранные им деньги по отдавать всем, всем без исключения, у кого он их выиграл! А потом он взвыл и накричал на супругу, приказывая ей поскорее взять себя в руки, прийти в себя, выбросить всю дурь из головы и помогать ему смотреть детей, ибо не он был изначально инициатором этой поездки и в конечном счете, в гробу он её видал!
Если бы это все было так легко. Гельмута стали вылавливать сами отцы семейства и обслуживающий экипаж корабля, матросы и офицеры, чтобы отыграться. Что происходит только в головах у людей, не устаешь удивляться! Почему же они так наивно полагают, что если им не повезло сейчас, то через час, пол дня, день тут же начнет везти? Не понятно! Загадка человеческого разума!
Миррано к ночи встречал Гельмута у входа в каюту, требовал вывернуть карманы, а на утро разносил их в гостевом зале всем кого встречал, впопад, не впопад отдавал деньги, потому что выяснять конкретно кто из гостей корабля проигрался Гельмуту было не возможно!
У Гельмута этот бзик игры в наперстки начался еще в Будапеште, когда ему было запрещено заниматься предсказаниями, он все своё внимание переключил на другую забаву. И к ней пристрастился даже сам Миррано, но благо ему было всегда некогда по работе, поэтому яркой зависимости от неё он не получил. А у Гельмута появился новый источник дохода, потому что он изначально был тонким манипулятором человеческой психологии.
И вот настало время покидать Будапешт. Его лучший напарник во всех авантюрах, цыган Авдей, рыдал как малый ребенок и как прощальный подарок, Гельмут оставил ему эту новую забаву, рассказав все тонкости исчезновения «козявы» из-под крышечки или колпачка.
– Не пропадешь – твердо сказал Гельмут и ушел, зная наперед, так как все будущее своего друга предвидел лет на десять, что тот реально не пропадет и хлеб насущный у него будет все эти годы. Но Гельмут и четко знал, в Будапешт он вернется слишком не скоро, пройдет очень много лет и дедушку с бабушкой, он точно живыми уже не увидит никогда. Это единственное, что ему причиняло боль. А все остальное было не жалко и Америку ждало сердце и он чувствовал, он вольётся в неё как родной и она принесет ему много, очень много событий, приключений, там его среда обитания, с тем темпом и той энергетикой, которая наиболее ему подходила!
ГЛАВА 131
Токсикоз быстро прошел и так неожиданно, что для врача пусть и с небольшим стажем, но дипломом, это явление было необъяснимо. Войцеховский сразу исчез из семьи, никого уже этим не удивив, а Ани отправилась на работу, выбрав дежурство в клинике так, чтобы меньше встречаться с Иденом Тернером. Ей сейчас меньше всего хотелось повышенного к себе внимания, каких-либо нравоучений, подсказок под руку во время операций и расспросов о её здоровье, так как ничего уже было не изменить и хотелось верить в удачное родоразрешение, а Иден, со своим скептическим настроем, все время возвращал её мыслями к тому, что она совершила самый непоправимый поступок в своей жизни. Неизвестность не пугала еще и пока она чувствовала себя хорошо, думать о плохом было неуместно. Сколько осталось прожить, и что будет!? Она сейчас живет, работает и хоронить себя заранее не хотела. Ум и сердце диктовали ей каждый день, что делать, и она повиновалась им, стараясь вообще не задумываться о будущем. На сердце царил покой и это перетекало в повседневную жизнь. «Всё будет хорошо!» твердо дала она себе установку. Но в клинике её коллеги замучили вопросами: «Почему она так похудела и какова этому причина?» Она отсутствовала почти целый месяц, вернулась на работу сильно изможденная и это не могло не вызывать повышенного внимания. Она задалась вопросом для себя. «Есть ли смысл скрывать сейчас свое положение, ведь через три-четыре месяца все равно всем станет заметно?» Смысла не было, и она кратко всем отвечала, что снова ждет ребенка. И, все-таки, ей пришлось увидеть несколько изумленных глаз своих коллег, что несколько подпортило её уверенность в благополучном исходе своей беременности. Эти врачи знали, что родоразрешение Ани дочкой произошло путем кесарева сечения и рожать повторно ей после сшитой матки грозило самыми тяжелыми последствиями, а еще больше их взгляды выражали неверие в это, потому что перед ними была их коллега, очень перспективный хирург, который проявлял не свойственную для врача беспечность.
Однако же все случилось так, что интерес к Тернеру возник у неё самой и она стала его искать. Узнав из разговора своих коллег, что Иден Тернер собирается провести повторное кесарево сечение у одной из пациенток и Ани специально осталась на вторую смену, чтобы застать Идена.
Когда она вошла в его кабинет, он весело улыбнулся, но она за эти годы видела так много его улыбок и усмешек, что знала чисто на интуитивном уровне, какая выдает его напряжение, какая беспечность, какая сарказм и какая задуманную хитрость. В этот раз угадать его настроение её не удалось, но в каких-то паузах между словами, ей казалось, что Иден находиться в состоянии подавленности и не такой самоуверенности как обычно.
– Ну, что дорогая коллега, вышли в другую смену, чтобы сознательно избегать моего тотального контроля???? – произнес он и тем самым словно выключил её сознание внезапным удивлением тому, насколько тонко и точно он знает о её внутреннем состоянии и её еще расплывшиеся контуры словесных обозначений психического состояния выразил тремя словами – кратко и четко! А он, просто, добивал её легкую оторопь новыми психическими диагнозами – а меня решили именно сейчас сами найти, потому что, неким боком, услышали что я планирую провести впервые в этой клинике второе кесарево сечение у моей пациентки?
Ани только молча кивнула головой и присела на край дивана, в ожидании новых новостей – Какие показание у пациента для повторного кесарева? – неуверенно задала она вопрос, опустив глаза под слегка издевающимся смешливым взглядом Тернера, который снова поставил её в положение школьницы.
Но самым мимолетным, почти неуловимым мгновением взгляд его становился колючим, очень уставшим и тут же улыбался. Чуть помедлив, чтобы сделать глоток горячего чаю, потому что он его пил, когда она вошла, он ответил – Генитальный герпес. При естественном родоразрешении он обязательно у наследуется плодом и так же поздний токсикоз. Диагноза два, и самой ей родить нет ни одного шанса.
– Вы не желаете меня взять в ассистентки? – прямо спросила она.
А Тернер ответил настолько резко и жестко, ни минуты не задумываясь над своим решением, будто и про вопрос этот заранее знал. – Нет. – И зачем -то при такой жесткости ответа, повторил еще раз – Нет.
Ани тяжело вздохнула. Они были знакомы не первый год и очень много дней работали в одной связке у операционного стола и причину отказа она поняла так же на том тонком, духовном уровне, на котором люди чаще всего общаются уже без слов. – Значит вы не верите в исход операции – выдохнула медленно и вскинула голову, чтобы быстрее избавиться от подступающего волнения в эту минуту.
Вот тут то Иден и промолчал, не зная что сказать. Он не мог начать её сейчас обманывать, потому что понимал, что она так же хорошо улавливает любую фальшь и в улыбке и в интонациях и в то же время констатировать ей все свои прогнозы было бы неуместно и слишком жестоко, так как исправить создавшиеся обстоятельства было уже нельзя, так зачем тогда доводить человека до паники и безнадежности, когда надежда на чудо в этой жизни всегда присутствует.
Ани молча вышла из его кабинета и постаралась приложить все усилия для того, чтобы выбросить все это из головы.
Но через день нарочно явилась в клинику ранним утром, когда начиналась смена самого Тернера и пациентку готовили к операции. Она старалась не попадать на глаза Тернера и только когда он вооружился скальпелем, что она увидела через стеклянную дверь, она набралась наглости и вошла в операционную, сделав умоляющую гримасу в ответ на недовольный взгляд Тернера. Думала, выгонит из операционной, но этого не произошло.
В этой клинике уже несколько лет, как все работали в резиновых перчатках. И даже репутация в Нью-Йорке у неё была высокой, говорили, что по статистике смертности больных в её стенах они выигрывали даже по мировым стандартам. В её мозгу всегда как печатью поставленные всплывали слова Тернера «У хирурга не может быть ногтей и резиновые перчатки защитят не только жизнь пациента, но и совесть хирурга» Его операционные, а их было только две в клинике, обрабатывались дезинфицирующими растворами и в основном формалином перед каждой операцией и после неё. Ну, а инструменты кипятились в стериализаторе, как и в любой другой клинике, только Тернер считал это недостаточным и распорядился всегда опускать их в 90% – ый спирт. Денег в клинике хватало и его закупали прямо с заводов, производящих алкогольную продукцию в Нью-Джерси. Ани гордилась, что она работает в настолько щепетильно соблюдающем стерильность лечебном учреждении и настолько требовательном ко всем своим работникам и в отношении профессионализма и дисциплины.
Подготовку операционного поля провели, когда еще пациентка была в сознании. Степень ухудшения состояния ребенка прямо пропорциональна длительности общей анестезии. Сигналом начала операции была такая привычная обыденная фраза Тернера. Волей не волей которую по инерции переняли все хирурги клиники – «Давление в норме? …Начали».
Во время получения матерью наркоза, Тернер пропальпировал матку и плод, и его скальпель уверенно сделал разрез брюшной стенки по прежнему разрезу и тут же с невероятной скоростью стал иссякать его рубцовую ткань. Далее он отсепарировал пузырно-маточную складку брюшины, что необходимо было для обнажения нижнего маточного сегмента. Затем сделал разрез на несокращающейся части матки (нижний сегмент), что снижает вероятность разрыва или расхождения краев рубца при следующих беременностях. И Ани, по возникшему немому напряжению, такому, что слышно было дыхание каждого из стоявших в операционной, поняла и подалась ближе, чтобы рассмотреть, самый опасный момент, требующий максимальной концентрации от хирурга, как можно больше снизить опасность повреждения сосудов, идущих вдоль ребра матки. Тернер произвел продольный разрез в нижнем сегменте матки и продолжил на тело матки. Ребенка он вынимал настолько бережно, что в этот момент операции он был прекрасен как Бог, и сердце любой женщины с её природными материнскими инстинктами наполнялось самыми высокими благодарственными вибрациями к этому человеку. У него приняли младенца мужского пола, и он уже грубее опустил свою руку в разрез, чтобы достать послед. Отдав его акушерке, он вывел матку из брюшной полости для обследования придатков и наложения швов. И пришло время непревзойденному искусству такого хирурга как Тернер зашивать разрезанные ткани брюшины, мышц и кожи! Здесь ему не было равных. И наконец то теплое приятное спокойствие стало наполнять напряженное тело Ани, и она отошла от стола, чтобы не мешать выводить пациентку из наркоза и перелаживать на каталку. Младенец сзади за плечами врачей закричал и гнетущее напряжение бесследно стало иссякать из этого помещения, словно заглянуло сюда по ошибке. Тернер улыбаясь подошел к ней, держа свои окровавленные руки перед грудью и ей так захотелось его обнять за ту надежду, которую он даровал ей сегодня.
– Иден, я всегда говорила это про себя, но сейчас скажу вслух – сказала она – вашими руками работает сам Господь Бог! И с вами ничего не страшно!
Он только послал ей воздушный поцелуй и поспешил уйти, чтобы помыться и отдохнуть, он слишком не любил никаких предварительных прогнозов и поспешных поздравлений. Он уверенно знал, что успешно проведенная операция, это только половина успеха в выздоровлении пациента. Так все и случилось.
Ани стала добровольно ухаживать за этой роженицей и, но её состояние с каждым днём ухудшалось. На третий день ей был поставлен диагноз – воспалительный процесс, шов стал бурым, боли у неё усиливались и бедную женщину повезли снова в операционную.
Ани смогла оторваться от своих больных и наведаться туда, когда на каталке вывозили уже труп, закрытый простынею с огромным окровавленным пятном посередине. Такого Тернера она никогда не видела. Он сидел, все еще с окровавленными руками в удрученном состоянии на стуле перед окном и тупо смотрел перед собой в пол. Он слышал, как к нему подошли, но остался совершенно безучастен к присутствию кого-то рядом. У неё в голове был только один вопрос, который она хотела узнать у него как совет врача «Может ей попробовать самой рожать?», но сейчас он застрял в горле, потому что так еще Иден никогда не удручался по поводу плохого исхода работы с пациенткой. В работе любого врача это случалось, а за годы такой практики, как была у Идэна, он видел всякое! Ани ни разу не вспомнила в данный момент тот день их совместной работы в клинике, чтобы смертельный исход выводил его из состояния уверенности. Она стояла перед ним и не знала, что ей делать? Найти слова, которые могли бы поддержать? Она постаралась напрячься для поиска хоть каких-либо фраз в этом направлении и странным образом, в голове царило полное отупение и оно было еще вызвано легкой растерянностью, поиском причины для такого исхода, ведь она сама присутствовала на операции от начала и до конца и твердо знала, операция проведена была безупречно! Где эта причина? Где тот отправной момент, а точка упущения или не знания, от которой у женщины пошла раскручиваться спираль воспалительного процесса?
Ани стояла совсем рядом с Иденом Тернером, в операционной заканчивали делать уборку младшие медсестры и на эту безмолвную сцену у окна стали бросать внимательные взгляды, но в каждом из них, Ани видела удивленность, потому что она растерянно блуждала своим взглядом по операционной, по заученным движениям мед.персонала и в окно, на Идена. Безудержно хотелось плакать, но делать это категорически нельзя было, потому что Идену было тяжело, обстановка в операционной повисла плотным, мрачным занавесом и если она не находит в данный момент способа поддержать Тернера, то хотя бы не грузить его дополнительными переживаниями. Только спустя какое-то время, она заметила изменения в его лице. В глазах забилась мысль и от взгляда, наполненного усталостью и безысходностью, уже не осталось и следа, мысль искала причину, наматывая круги в памяти всего хода операции и последующих процедур после операции, вновь и вновь прокручивая действие за действием и то напряжение и задумчивость, которые появилось во взгляде, говорили о том, что мозг не может найти ответ на этот важный вопрос «Что было сделано не верно?» Он вышел из оцепенения и медленно повернул лицо в сторону Ани. Лишь на мгновение в глазах пронеслась тень сожаления и он криво улыбнулся. Эта улыбка была через силу, но означала, что отчаяние в сердце полностью уступило место борьбе с неудачей. Ани не удержалась, она просто не могла не восхищаться силой духа и твердостью характера этого человека. Её рука ласково легла ему на плечо, сердце переполняло желание оказать поддержку коллеге, другу. Он быстро сдернул с себя резиновую перчатку, сжал её ладонь своею рукой и она услышала – « Все будет хорошо!» От тона голоса, которым произнесены были эти слова, у неё перехватило дыхание и больно кольнуло сердце. Это не Иден Тернер и не его тон голоса. Он так и не смог артистически скрыть свое истинное отношение к её беременности. И ему трудно давалась роль оптимистично настроенного доктора. Поэтому, как и она, так и он, все последнее время избегали встреч друг с другом на работе. И сейчас он не желал вступать в объяснения, или же просто в разговор двух коллег. Он быстро поднялся и вышел из операционной.
ГЛАВА 132
Бетси чувствовала, что твориться что-то неладное и не могла понять, откуда в душу врываются эти тревожные флюиды, ведь в данный момент, по всем видимым обстоятельствам они должны радоваться. У хозяйки прошел этот изматывающий токсикоз, беременность развивается благополучно, её сын Билли уже такое длительное время живет радостным, полноценным детством, хорошо учиться, приобрел себе в школе несколько друзей и она, уже очень давно, не замечала в его вымученной улыбке, подавленное чувство одиночества и беспокойства, когда Джо утром отвозил его в школу. Хотелось верить, что навсегда ушло время, когда ему приходилось отвоевывать среди детей и преподавателей и себе место в учебном процессе, когда все ясно и основательно уяснили себе, что в этой кучерявой темной головке достаточно мозгов, а может быть и намного больше чем у некоторых светлокожих, для того, чтобы приобретать знания и расти в познании человеческих наук. И потом, доброта этого темнокожего мальчика, доброта в его больших с пушистыми ресницами глазах, его учтивость и отсутствие малейшего намека на дерзость или гордость, пробудили в сердцах самых прогрессивных преподавателей очень теплые ответные чувства и так часто его имя стало слетать с их уст, когда зачитывалась самая лучшая работа по литературе или самое быстрое решение задач по математики. А наиболее слабые школьники в учебе, все-таки, вовремя сообразили, что с этим перспективным мальчишкой гораздо выгоднее иметь долгосрочное общение, чтобы рассчитывать на возможность списать решение задачи или того или иного примера. И круг изолированности Билли в школе просто на просто рассосался. Билли отпустила постоянная скованность и напряженность и его успехи в учебе стали еще лучше.