Елена Валентиновна Муравьева
Нерешенная задача
Хелен бросилась к ней, у неё слезы так же брызнули из глаз. Она стала силой опускать её руки, вцепилась в них, и рванув на себя, обхватила её за плечи. Они. Словно слившись воедино, громко, долго плакали.
Хелен и Анни не заметили, как давно в дом пришел Анри Миррано и поднявшись тихо по ступенькам, остановился в проеме распахнутой двери. Ему было так же больно и не приятно, и он хотел бы принять на себя хоть частицу этой женской боли, молча, его душа плакала вместе с ними.
Хелен только постоянно повторяла бессмысленные слова:
– Перестань, перестань, это все не так! Ты же врач. Ты уже знала, ты видела, как умирают люди, дети. В этом никто не виноват!
Анни плача, возражала.
– Нет, Хелен. В этом кто-то виноват! В этом всегда кто-то виноват! Так не бывает! И я полное ничтожество, я ничто, у меня не хватило знаний и у меня не хватило сил спасти собственного сына! Кто же я? Хелен, кто же я! – она отстранилась от подруги и Миррано смотрел молча, как она вытянула к той свои руки. – Вот. Вот – руки. Хелен, а зачем они? Для кого? Для чего?
Ее слова с обвинением летели не понятно в кого и кому предназначались. И Хелен, сама того не ожидая, и уже не желая всего этого, единственную цель, сегодня преследуемую, достигла. Только она отчетливо поняла. Анни вошла в то состояние, когда люди решаются на самоубийство. Анни горько, долго и сильно плакала, но в её словах было столько протеста, она еще не приняла свою потерю и не смирилась. Это опасный симптом и её нельзя оставлять одну. Хелен в последнее время часто задавала себе один и тот же вопрос – Отчего все так навалилось на Анни, это же немыслимо! Это не понятно! И это не объяснимо! Это страшно!
ГЛАВА 72
В это время, после разговора, который получился неожиданно короткий, князь Войцеховский устало опустился на стул возле стола. Как только он аккуратно завел разговор со своей супругой о разводе, она поспешила удалиться из комнаты. Он настойчиво последовал за ней, но она захлопнула дверь перед ним и заперлась на ключ. Это выглядело смешно и по-детски, но из-за двери он услышал её резкие слова:
– Никогда я не дам тебе развод и если ты продолжишь приставать ко мне с подобным разговором, я не выйду из этой комнаты никогда и умру здесь от голода! – а следом раздался раскатистый, протяжный плач. Плач отчаяния и безысходности. И каждая его тонкая вибрация в воздухе, вызывали только чувство жалости. И графиня вела себя не в своей манере. Что-то изменилось. Её поведение, действительно, напоминало поведение страдающего от родительского непонимания, ребенка. Войцеховский схватился за сердце. Резкие спазмы, причиняющие боль, заставили прислушаться к нему. Все давалось не просто так. Ему было тяжело выносить свою жалость к этой женщине. Казалось, было бы во сто крат лучше, если бы он её мог ненавидеть.
Он уехал к себе в охотничий домик. Собраться с мыслями, с силами и пройти все это до конца. Но на следующий день, его камердинер доложил. Графиня спешно уехала в Германию, к себе на родину и когда вернется – никто не знал. Князь отправил с посыльным записку к Анни фон Махель, сейчас уже испрашивая разрешения, приехать к ней. К его удивлению, ответом был отказ. Она, дрожащей рукой написала следующие строки – «Любимый мой, Артур. Если вы хоть немного уважаете меня, то не станете дразнить мое сердце и душу. Я в самый тяжелый период своей жизни, неимоверно желая видеть вас рядом, вынуждена твердо вам в этом отказать. Пусть все остается как есть. Я хочу разобраться в своей жизни сама, без постороннего сочувствия и помощи. Я, как никто другой, могу понять страдания вашей супруги, когда у неё кто-то хочет отнять то, чем она живет и с уверенностью говорю вам, что пусть страдания пока остаются в сердце только одной женщины, тогда как другая их может избежать. Простите меня. Будьте сильным во всем!».
И за все тридцать семь лет своей жизни, он первый раз за все годы четко почувствовал образовавшуюся вокруг него пустоту, растерянность и подавленность. Он всегда четко знал, что должен делать, как жить, к чему стремиться. Впервые все было не так. Мысли хаотично искали ответ. Он с удивлением так же, обнаружил, что не может из этих мыслей составить четкую картину происходящего, осознать, где стержень трудности и какие необходимо совершать действия, чтобы ситуация разрешилась. Как карточный домик разваливается, так и его попытки хоть что-то выстроить в целую, четкую систему для осмысления – не удавались. До отупения, было какое-то состояние – состояние невесомости. Он знал категорично и безоговорочно только одно – надо что-то делать! А что – не знал! Мысли бегали, бегали, раздраженно, беспорядочно, бестолково. Требовалось опустошить голову. Остановить хаос мыслей, увидеть себя внутри мирозданья, свое я и в тишине и безбрежности полного покоя чувств суметь услышать ответ. Он всегда его получал, когда успокаивал поток хаоса внутри себя.
Медитации его научили монахи в Турции, там же он овладел и искусством владения саблей, кнутом, верховой ездой, борьбы «матрак» и «Джирит». Но, даже монахи не приняли его в лучшие ученики, усматривая в нем ненасытную жажду удовлетворения своих амбиций, повышенного внимания к цели, а не к пути её осуществления. В итоге он всегда добивался того, что намечал, но вокруг образовывалась беспочвенная пустота, на которой ничего не росло. Он всегда торопился жить и достигать результатов, беря все в свои руки и планируя, не позволяя самому потоку вести его с той скоростью, в свое время и с теми людьми, чтобы в конечном итоге не заполнять свое пространство пустотой и одиночеством. Так закономерным результатом его стремлений к большим возможностям явилось появление в его жизненном пространстве графини фон Гайзерштад, увлечение наукой, приобретение производства. А в итоге пустота вокруг и не понимание смысла во всем этом, отсутствие ощущения полноты жизни и счастья.
Впрочем, мудрость все ровно приходит к зрелым духовно людям с годами, даже если её не смогли ему дать монахи. Смыслом всех его усилий в жизни стала для него близкая ему по духу женщина – Анни Милешевская. Когда у человека есть абсолютно все в жизни, что он только может пожелать, но не имеет семьи и потомков, которые смогут оценить по достоинству оставленное им наследие, то цели меняются и остается одно – приобрести эту семью. Здесь все сложнее, так как духовный мир не подвластен человеку в той степени, в какой ему хотелось бы. Любовь не управляема, не планируема и не целесообразна. Она дама – коварная, изменчивая, покоряющая и властвующая. С одними дерзка и сумасбродима. С другими добра и ласкова, с третьими – мучительна и унизительна, с четвертыми игрива и непостоянна, с пятыми – жестока и недоступна. У неё столько лиц. И ей может противостоять воля человека и разум, её можно лишить власти над собой, но игнорировать её никак не получиться.
Войцеховский уехал в скором времени в Америку. Но вернулся оттуда быстро. Узнав, что графиня фон Газейштард также находиться уже в имении, направился в свой охотничий домик. Второй раз он направил письмо Анни фон Махель с просьбой увидеться и приехать к ней.
Посыльный вернулся ни с чем. Князь заволновался, не ожидая такого, все ли в порядке с женщиной? Ему доложили – в порядке: стала выезжать с дома, занимается какими-то делами, её часто видят на производстве.
Его не удовлетворил «не ответ». Но дела требовали его присутствия на производстве. Управляющий и его главный инженер – господин Истван заболел, а только на него князь мог полностью положиться. Рабочие выказывали недовольство повсеместно, а не только у него, как работодателя. Десяток самых активных и прогрессивных разнорабочих, а также сталеваров, прокатчиков, машинист и плотник выдвигали идею создания на заводе – профсоюзов, которые защищали бы их интересы и вели переговоры с самим хозяином о получении дополнительных оплат и принятия их претензий, требований, разрешения спорных вопросов. Благо для них на слуху был большим соблазном металлургический завод госпожи фон Махель. Они не понимали, почему им нельзя воспользоваться правом бесплатного медицинского обслуживания, сокращения рабочего дня, а уже определение своих детей под присмотр квалифицированного для этого персонала– они вообще трактовали как великое благо. Лидеры из их среды попросили назначить время встречи с хозяином завода. Князь Войцеховский с должным пониманием принял их просьбу. В 12 часов по полудни, он вел разговор с ними в своем кабинете. Требуется сказать, что его все это, вообще последнее время мало занимало. Он не старался вникать в трудовые отношения у себя на производстве. Его беспокоила техническая и научная сторона всего процесса на предприятии. Он не интересовался ни организационными вопросами на заводе уже сейчас, хотя по началу старался вникать и в них, ни вопросами оплаты труда, ни дисциплины, ни какими-бы то ни было конфликтами. Для него эти вопросы были второстепенными, на его взгляд легко решаемыми и не заслуживающими его внимания. И сейчас, он планировал, что делегация его работников займет у него всего лишь минут десять, потому что ученный конструктор Донат Банки принес новые чертежи турбины, чтобы поделиться новыми идеями. Войцеховский, как глоток свежего воздуха хотел поскорее уже размять свой мозг.
Но его поведение и его мысли потекли совершенно в другом направлении, когда он лицом к лицу столкнулся с прожженными, обветренными лицами, воспаленными на них глазами. Пахнущие потом и табаком, закопченные и сутулые, перед ним стояли люди, которые даже и не имели представления о всех тех благах, которыми владел он, владел так обыденно и естественно, что совершенно не задумывался о существовании такой категоричной градации среди людей. Его взгляд, после лиц, сразу упал на их руки. Большие, разбитые, широкие, натруженные и его первым инерционным действием было – вызвать срочно в кабинет управляющего по кадрам Миклоса Дилси, которому он предоставил полную свободу.
Управляющий прибыл через двадцать минут, и князь потребовал его записывать каждую просьбу, высказанную сегодня его людьми. Миклос Дилси записал, но принял наступательную тактику в ответ. Он открыл свой коричневый, засаленный журнал и про констатировал по дням все факты нарушения трудовой дисциплины и обнаружения винного перегара еще с утра, не выветривавшегося за ночь у некоторых работяг. Это было записано с точностью по часам, там записывались фамилии и установленные факты.
Войцеховский хмыкнул. Прошелся в зад и вперед. Посмотрел в окно. И быстро принял решение. Миклос Дилси быстро записывал распоряжение хозяина, которое требовалось напечатать и огласить по предприятию, а также дать под роспись всем работникам.
Первое, на что он акцентировал внимание, так на дисциплину. За установленное нарушения более двух раз– работник подлежал увольнению. Но рабочий день сокращался на целый час, и поэтому приходилось организовывать четвертую рабочую смену. Зарплата всем работникам увеличивалась на 10%, уменьшался перечень не значительных причин погрешностей в работе, за которые налагались штрафы. И работника запрещалось увольнять с работы, по причине его вынужденного прогула по болезни. На большие уступки Войцеховский не пошел. Люди его искренне поблагодарили и каждому из них, он по-хозяйски пожал руку. Он торопился. В его планах было отшлифовать снова, несколько покрывшуюся шероховатостями за время его отсутствия работу завода и отправиться к Анни, даже если она и не дала ему ответ. Его мучил вопрос – почему? Но он чувствовал в себе силы пройти все препятствия.
ГЛАВА 73
Прошел месяц после похорон Кристиана. Днем Анни сознательно загружала себя хлопотами. Вот теперь ей не обязательно было даже задумываться о том, устала она или не устала, она эти мысли просто игнорировала. Ей требовалось доводить себя каждый день до того состояния, чтобы вечером стоило только прикоснуться головой к подушке и сразу отключившись от всего, падать во мрак. Господин Буггати все понимал и принимал, но по опыту прожитых лет боялся, что такое рвение в работе надорвет её силы и унесет безвозвратно здоровье. Но она выбрала самый действенный способ продолжать жить, и он вызывал не только уважение, но и глубокое почтение к этой женщине.
Только по утрам, было особенно тяжело. Когда она просыпалась, её включение в реальность походило на резкий толчок, словно её выбрасывало грубо из сна и сердце сразу падало в кромешную бездну, как только начинал работать мозг. Ей от щемящей тоски и тяжести, которая как гири на руках и ногах, лежащей на сердце, хотелось выть. И она иногда выла. А однажды, она обнаружила, что к её не преходящей душевной тяжести, добавилось еще новое чувство – невыносимость пребывания в той обстановке, в которой она жила. Так в один прекрасный день, человек способен бывает обнаруживать, что ему все опостылело. Он уже не может лицезреть каждый день повторяющуюся перед его взором одну и ту же картину.
Одни и те же стены, лица, предметы, слова, еда, которая давно потеряла вкус! И до тошноты, до противности тебе становиться все «Опостылевшим и бессмысленным!» И мозг говорит, бежать нет смысла – везде одно и тоже! Везде одно и то же, везде ты одинока! О! Какой внутренний холод способен испытывать человек в самые переломные времена своей жизни! Просто леденящий холод, от которого тебя начинает трясти и физически! В такие временные приступы, заботливая Дора приказывала разжечь камин и несла сразу два пледа, хозяйке и себе и они, прижавшись друг к другу плечами, тихо и безмолвно смотрели на огонь и постепенно дрожь спадала. Анни так чутко и искренне была благодарна судьбе, хотя бы за то, что Господь забрав так много, оставил с ней рядом эту мудрую, любящую женщину. Если бы не Дора, ни её присутствие рядом, ненавязчивая забота!?
Записку от князя Войцеховского посыльный принес в выходной, во время обеда. Но Анни собиралась на завод. Они уже заканчивали с Дорой обед и Анни прочитав её, горько расплакалась. Она давно уже не плакала, но эта весточка, от родного и дорогого для неё человека вызвала горькую печаль в её сердце, послужила поводом проявлением жалости к себе. Дора осторожно спросила, какие еще могут быть плохие известия в данный момент и Анни протянула ей бумагу.
Первый раз Дора решилась дать совет своей хозяйке. Её слова были тихие, но с такой уверенностью в голосе.
– Госпожа. Пусть этот человек станет вам близким! Я видела его глаза – это ваш человек и больше ничего не должно существовать, препятствующего этому!
Анни это так пронзило сердце! Всегда так бывает. Ты долго мечешься, сомневаешься, чего-то опасаешься, раздумываешь, а услышанное рядом слово, сказанное вовремя и сказанное так, что твое сердце услышало их, и все твои колебания улетучиваются, словно их и не было.
Анни не поехала на завод. Дора, с внутренним одобрением, женской мудростью, еще долгое время улавливала шум бегущей воды в ванной комнате, потом суету в комнате Анни и уже вечером, из окна, в спускающихся сумерках, она следила, как Анни вывела из конюшни Ангела и одетая как амазонка, но чрезвычайно живописно смотрящаяся в этом наряде, отправилась верхом туда, куда Дора и советовала. К князю Войцеховскому. А Анни знала где его можно будет найти.
Она поставила Ангела рядом с конем князя под навес и осторожно вошла в дом. К ней сразу подбежала высокая борзая, без единого звука, приветственно её обнюхала, пытаясь лизнуть ладошки и последовала пружинисто за гостьей. Внизу пахнул теплом камин в котором угли уже дотлевали, она решила, что сможет найти его на втором этаже. В темноте, она постаралась определить, где могут стоять подсвечники и стала их зажигать. В освещенной, просторной комнате, она увидела такие предметы: стоящий возле окна огромный круглый стол, весь заваленный чертежами, книгами и бумагой, а несколько поодаль, ближе к стене, кровать, накрытую шкурами. Войцеховский спал на ней не раздевшись до конца и с заложенными спереди руками, обхватив как бы сам себя. Понятно стало, что спать он не планировал, а решил прилечь, то ли обдумать новую идею, пришедшею в голову, то ли перебить навалившуюся за день усталость? Не – надолго, чтобы потом всю ночь работать над чертежами. Но спал он глубоко, подогнув одну ногу под другую, так как даже не услышал неожиданного посетителя. Анни всмотрелась в чертежи. Насколько для человека это было важно, чтобы вот так, по ночам, изучать их линии, цифры! Такой усердный труд – особого стоит! И Анни прицокнула языком, как бы отдавая дань этому. Борзая так легко и аккуратно вертелась возле неё, не издавая ни шороха, ни звука, не задевая ни одного предмета, но с любопытством наблюдая за всеми движениями гостьи.
Поставив подсвечник на комод, стоящий рядом с кроватью, Анни присела рядом со спящим. У неё дрожала от волнения рука, когда она провела сначала легонько по изгибу его брови, а потом ладошкой по щеке и открыв глаза, он не сразу осознал суть происходящего. Это было настолько неожиданно и удивительно, что не понималось, ты еще продолжаешь спать или уже проснулся. У него стали расширяться глаза и слегка приподнялась бровь в изумлении, и даже как-то не решительно, словно боясь спугнуть это видение, он оторвал голову от подушки, чтобы получше рассмотреть случившееся чудо. И когда стало совсем понятно, что он уже видит это в реальности, он оживленно вскочил и сел.
Анни ласково улыбнулась, но волнительный трепет не проходил. Она решила делать все, что ей хотелось, ни о чем не задумываясь, совсем отключив поток мыслей, страхов. Потянувшись к нему, она нашла его губы и легонько к ним прикоснулась губами. Он, не сразу, даже как-то удивительно, но несколько сдержанно вначале, однако вскоре жадно и страстно ответил долгим поцелуем. Она видела перед собой его горящие глаза и у неё было одно сильное желание – проникнуть в глубь этой темной, манящей бездны, чтобы прочувствовать её силу.
И он так же отпускал себя, все сдерживающие силы, которые подчиняются разуму, но в нем не иссякало до конца чувство какого-то внутреннего напряжения и не доверия. Он с неким настороженным выжиданием смотрел в её лицо, глаза и наконец отстранился. Внимательно и изучающее его глаза, даже с оттенком грусти пытались что-то найти для себя в её лице и взгляде. И он встал. Анни была заворожена его притягательным, сильным телом, которого так близко никогда не видела. Его мускулистая грудь поднималась и опускалась и каждый мускул принимал свою рельефность, а тончайшая белая рубаха, с расстегнутыми пуговицами, очень живописно подчеркивала эту мужскую красоту.
– Анни, – позвал он её. – Я столько ждал этого! Ты ничего не надумала? Я не могу избавиться от смутной тревоги… я умоляю тебя, расскажи мне все.
– Что все? – спросила она, поднимаясь с кровати и направляясь к нему. Она прижалась к нему всем телом и обняла за талию. Потом губами прильнула к его оголенной груди. Только сейчас она своим внутренним «я», по– настоящему, стала чувствовать внешнюю защищенность и на душе устанавливался долгожданный покой.
– Все что ты решила для себя. Я хочу знать твои мысли о будущем и твои дальнейшие планы.
Тогда она даже встревожилась. Ну вот непостижимым секретом для неё являлась его чувство интуиции. Он видел и знал всегда больше, чем ей хотелось и смотрел словно вглубь её, до самого дна её души. В ней со стороны внимательному взгляду даже можно было заметить некоторое колебание, но она лукаво улыбнулась и как можно увереннее и серьезнее посмотрела прямо ему в глаза, в его дышащие заботой и нестерпимым желанием глаза, которые она так любила, всегда представляла в своих фантазиях каждую свободную минуту своей жизни. Сейчас они её родные и самые дорогие, рядом и принадлежат ей. Они же принадлежат в целом мире только ей!
Расстегивая, сама себе медленно рубашку, она снова ждала его прикосновений, его инициативы, которую она невольно взяла на себя. Но он, обхватив её голову руками, еще более встревоженно переспросил. – Ты будешь со мной всегда?
– А ты не согласен, если вдруг я скажу, один единственный вечер? – вопросом на вопрос ответила она, с наигранным лукавством. И его глаза наполнились кромешной чернотой, и она от изумления даже приоткрыла рот, как маленькая, познающая все впервые девочка.
– Анни. Я уже не смогу без тебя – услышала она его тихие слова и губы были снова захвачены в плен, сладостной, покоряющей волю негой. Все, все плывет, качается и все твое естество растворяется в волшебных волнах природных сильнейших чувств, данных человеку в награду за его приход на эту Землю Всевышним Разумом. Она слабела больше и больше, и казалось сейчас ноги откажут и без чувств она упадет к его ногам. Рубашка сползла с плеч и оголенную, он вовремя её подхватил на руки и уже совершенно покоренная эмоциям, с опустошенной головой, она лежала на кровати и в нескончаемом удивлении открывала для себя совершенно новые, до селе не изведанные ощущения, которых так до сих пор никогда не испытывала, как замужняя женщина, уже давно лишившаяся этого первородного, девического стыда. Каждая её клеточка тянулась к его рукам и губам, каждый изгиб тела и мышц вибрировали под его прикосновениями. И весь смешанный, такой удивительный поток тончайших ощущений сплелись воедино и она внутренним своим «я» молила чтобы он длился вечно, но, он менялся, по истечении времени уступил место вздымающемуся изнутри дикому, не подконтрольному вихрю, в котором было что-то природно-звериное, доходящее до безумия. Губы трепетали под его губами, а ей показалось на мгновение, что ей овладела лихорадка безумства и превращает в сумасшедшую, только тебя несет на бешенной скорости куда-то к небесам и ты совершенно не боишься падать, но инстинктивно знаешь, сейчас будет колоссальный взрыв, который просто разорвет тебя на части, но твоя первозданная жажда так ждет этой кульминации! Ни чего ни страшно, абсолютно ничего, ты постигаешь великую тайну вселенной, являясь одновременно и её матерью и родившимся плодом!
Потом приходит ощущение полной невесомости. Она лежала на спине, слегка придавленная рукой Артура, и слышала его ровное, умиротворенное дыхание рядом со своей щекой и не могла понять, осмыслить, как, как до сих пор она не знала, что бывает так! Когда у тебя внутри все перевернулось и прежним не станет никогда!
Всю ночь и следующий день и еще ночь, они были вместе. Со стыдом, она говорила сама себе: «О Дева Мария, я и не знала, что могу быть такой ненасытной!» А еще на следующее утро, когда он крепко спал, стараясь выскользнуть не слышно из сильных рук Войцеховского, рано оседлала Ангела и сбежала в город, оставив на столе записку: «Люблю. Вынуждена уехать. Сама себя обнаружу. Анни»
Когда он её читал, все вроде бы выглядело правильно и не давало повода для сомнений и тревог ни одним словом. Но почему-то тревога начиналась опять. В памяти он вернул все прошедшие события, стараясь в каком-либо неуловимом движении поймать настораживающие моменты, но их не обнаружил. Почему тогда к долгожданному, полному счастьем и радостью состоянию, примешивалось не доверие?
Он стал так же собираться в город. Приехав в дом Анни, его встретила Дора и рассказала, что хозяйка два дня отсутствовала (она лукавила – зная с кем она была), и просила не волноваться, она будет заниматься целый день своими делами и уехала. По-видимому – на завод?!
Он уехал к себе. Пропадая три дня в охотничьем домике, он изрядно проголодался по нормальной еде и хотел привести себя в порядок. Пришлось ехать в имение. Как это было тяжело! Какое насилие он совершал над собой! В сердцах он молился, только бы графиня не была там. Пусть бы выехала куда-нибудь! Он не сможет скрывать эйфории своего счастья и обновления, а для неё это будет как взойти на эшафот, и она это сразу почувствует! Женщины очень чувствительны!
И тогда он вдруг резко все передумал. Уже перед воротами, он развернул коня и отправился в венгерские купальни, там работали замечательные цирюльники. Потом, к вечеру заехал в магазин и полностью обновил свою одежду. К Анни поехал после всего и когда в дверь его впустила Дора, она была уже совершенно другой и у Войцеховского сильно закололо сердце, как уже не раз бывало, он четко понял – пришла новая беда. Губы у Доры дрожали, а глаза были заплаканы. Она протянула ему письмо. Длинное и даже в нескольких местах с размытыми чернилами, видимо от упавших на него слез. Письмо писала Анни: «Милая, очень для меня дорогая, моя Дора. Ни о чем не беспокойся и не разыскивай меня. Я уехала очень далеко и совсем из Венгрии. Куда – нарочно держу в тайне, чтобы не возникало попыток меня искать. Дом в полном твоем распоряжении. И мое определенное желание только одно – досматривайте моего Ангела со всей ответственностью. Я распорядилась господину Буггати ежемесячно перечислять значительную сумму для тебя и содержания этого дома и всех его обитателей. Хочу, чтобы у всех был достаток и покой. Причина моего отъезда, столь спешного в том, что меня здесь уже ничего не держит –хочу, по-настоящему, послужить людям, обрести саму себя и понять свое предназначение, ибо я все эти годы ощущала потерянность себя в этом мире. И самая глубинная моя причина отъезда останется со мной, никому не ведомая. Увидишь князя Войцеховского, передай ему мои слова – Только его одного люблю. Но одной любви в этой жизни мало, а мужская любовь так изменчива, что полностью ей доверяться женщина не должна. Она должна найти себя в этом мире – это главное! И если он умел и знал как жить со своей супругой до сих пор, то я желала бы, чтобы так все и оставалось. Я воочию знаю – что такое терять! Я всех вас люблю, берегите себя, пройдет время, я себя как-нибудь обнаружу. Прощайте».
Войцеховскому на мгновение показалось, что пол качнулся у него под ногами. Он спешно, спешно стал развязывать завязки на воротничке и расстегивать рубашку. Резко стало не хватать воздуха. А Дора, увидев такое его поведение, еще громче ударилась в рев и как всегда по привычке, зажимала сама себе рот руками.
ГЛАВА 74
Господин Буггати имел с Анни долгий и откровенный разговор четыре дня назад. Он понимал, что, со своим опустошением, женщина постарается как-нибудь справляться и что-то предпринимать, она очень сильная и деятельная! Но такого решения от неё не ожидал и принять не мог. Он уже не мог себе представить день своей жизни без неё. Безмолвно и тайно его любовь к ней жила в его сердце, и он видел жизнь в новых красках и с новым смыслом. Его прекрасная семья отошла на второй план и он с самого утра и до позднего вечера, иногда до ночи пропадал на производстве и поддерживал её во всем и все её идеи, даже такие нелепые и необычные, как содержание за счет средств предприятия детей рабочих и их обучение, нашли со временем в его душе отклик! Когда сеешь добро вокруг себя, жизнь, хоть и продолжает тебя учить и преподносить не приятные сюрпризы, но меняется. Она становиться светлее. И так последний год жил он. Когда Анни сообщила ему о своем твердом намерении уехать из Венгерского королевства, ему показалось, что у него земля развезлась под ногами. У них только все стало налаживаться, появился один из крупнейших заказчиков, рабочие работали более чем когда-либо усердно. И именно в этот год сама энергетическая атмосфера внутреннего микроклимата была такова, что ты меняешь свое отношение к работе и каждое утро, отправляясь на завод, уже не ощущаешь того невидимого пресса в постоянном насилии над собой исполнять свой человеческий долг, чтобы жить, кормить свою семью. Может ты еще и не испытываешь радости от того, что обязан трудиться, брать на себя колоссальную ответственность, но и не испытываешь повышенного напряжения, которое всегда у тебя было. Граф фон Махель являлся очень демократичным и тактичным человеком в рабочих и профессиональных отношениях, но с Анни ты ощущал свою неоспоримую значимость!
Все это исчезало. У него появлялась свобода, а он её не хотел. Просыпаясь утром и зная, что необходимо ехать на завод, но её там сегодня не будет, у него сразу подсасывало все внутри и все вокруг становилось унылым и безликим. Он не услышит её голос! Он не увидит этих бездонных глаз, вопросительно смотрящих на него! Его советы больше никому не нужны!
Его супруга и старшие сыновья успели заметить, что у отца что-то случилось!? Он завтракал молча и совершенно без аппетита, он пропускал мимо ушей их слова и часто ему приходилось все повторять по несколько раз. Он перестал использовать парфюм и подбирать самые свежие рубашки. Он, словно, потерял интерес к жизни. Его взгляд потух и движения стали более медленными и рассеянными. Его супруга с величайшим изумлением обнаружила, что после произнесенных ею таких слов:
– «Ну, дорогой, у тебя сейчас полная свобода, ты практически полновластный хозяин предприятия, мы и подумать никогда не могли о такой удаче!!» – они не вызвали ни оживления в его глазах, ни улыбки на лице и казалось бы, что и это он пропустил мимо ушей, но нет.
Он ей твердо на это ответил, но как-то равнодушно:
– Хозяйка по-прежнему мадам фон Махель, ну, да, я получил полнейшую свободу… – и неоконченная фраза повисла в воздухе, он печально посмотрел на свой завтрак в тарелке и ей показалось, что ему что-то стало невыносимо и устало поднявшись, ничего не доев, побрел в свой кабинет, за бумагами, которые были ему сегодня необходимы.
Супруга направилась за ним, стараясь вызвать его на разговор – «Ну, может уже можно прекратить, теперь, когда она уехала и неизвестно, когда появиться этот кошмарный эксперимент с детьми рабочих! Это же настолько уменьшает нашу прибыль, которую мы могли бы положить себе на счет в банке! Давай, наконец, отправим наших сыновей учиться в Германию в самый престижный университет! Мы вместе мечтали об этом!»
Он собирал на столе разбросанные бумаги, так как был итальянцем, так давно ассимилированным в Венгерском королевстве, и не имел такой претензионной и педантичной привычки класть каждую бумажку к бумажке, кои наблюдались у немцев, но на свою супругу даже не посмотрел. Она услышала его ответ, как будто он что-то пробурчал себе под нос и даже еле разобрала слова. – «Катрин, наши сыновья вскорости поедут в Германию, будь спокойна, но давай больше никогда не будем касаться вопросов завода – и судить о том, в чем не разбираешься!»
Она хотела обидеться, но не стала. В ней сильнее бродило чувство неясной ревности и даже какого-то испуга, чем обиды. Уж слишком разительна была перемена в её супруге. Она только с большим интересом сейчас наблюдала, возьмет ли он бутылку с пульверизатором, чтобы оставить после себя в доме шлейф тончайшего французского мужского парфюма или нет. Не взял. Не выработалась еще у него это до автоматизма. Пройдя мимо своей госпожи Буггати, он надел в парадной шляпу итальянского покроя и медленно вышел из дома. Уехал по делам.