Елена Валентиновна Муравьева
Нерешенная задача
– Да, да. Вот и постарайся быстрее сил набраться. Рана твоя кость не задела. Все быстро заживет!
И он ушел. Анни смотрела на дверь и ей нестерпимо хотелось, чтобы вошел Артур Войцеховский. После всего произошедшего и всего пережитого ими, они уже не сдерживались в чувствах. Он молчал, но она затрепетала, когда он взял её руку в свою ладонь и наклонившись, нежно её поцеловал. Потом она почувствовала тепло его шершавой щеки у себя на щеке. За всеми этими событиями, он два дня не брился. Но прикосновение его колючей щеки было желанней всего на свете! Она тихо произносила слова благодарности, но он молчал и только слегка покачивая отрицательно, отклоняя все её слова, головой, держал её ладошку в своей, прижав её к своей щеке и его счастливые глаза говорили о самых нежных проявлениях своих чувств. Он сейчас был только так нежен и осторожен, боясь причинить боль, и она открывала его с новой для себя стороны. Она знала его уверенного и порывистого, страстного и дерзкого, веселого и серьезного, а такого нежного еще нет. Но вскоре он задал ей свой вопрос, который просто как кинжалом вонзался ей в сердце.
– Анни, кто это сделал?
– Нет. Нет. Не спрашивай. Я никому его имя не назову. – и она сама же себя выдала, не подумав, что произнеси она эти слова по-другому, может еще и удалось бы всех обманывать, но сказав, что не назовет имя, она же и открылась.
У Войцеховского взгляд стал на короткое время настороженным и по его глазам она прочла, что только подтвердила своими словами его догадки. Но …он обязан был быть уверенным.
– Анни, это сын графа? Из-за наследства…
Она опустила глаза и замешкалась, но, раз скрыть не удалось, ей пришлось говорить и эти слова.
– Я прошу только вас… тебя Артур, оставить все как есть. Он сын графа фон Махеля, и это самый дорогой для меня человек, я видела от него все самое доброе и он …он смотрит на меня с небес, а Томас – его плоть и кровь, ради графа и меня, то есть моей к нему благодарности, я прошу оставить все как есть. И полиция ничего не должна знать.
В глазах Войцеховского не исчез гнев, он колебался, но уговаривать её не стал и принимал с пониманием её чувства.
Она же посчитала своим долгом сказать и эти слова:
– Я люблю тебя. И вижу, ты не спал так долго. Не хочу ради себя жертв, иди, постарайся очень хорошо отдохнуть. И графиня ни в чем не виновата, ты должен уйти к ней, успокоить. Ступай.
– Анни.
– Ступай. Я больше не хочу ничьих страданий.
– Анни. Я приду завтра. Я тебя уже один раз потерял, и не хочу больше, мне нужно видеть тебя каждый день, разреши …разреши мне – и она чувствовала, как он сжимает её пальцы в своих ладонях. – Все не важно …мне важно видеть тебя.
И она сказала:
– Да.
ГЛАВА 61
За окном шел дождь и луна была скрыта за тучами. В комнате царила кромешная тьма. Гром выстреливал яркими стрелами и тогда, на одно мгновение, кровать Томаса фон Махеля, стоящая прямо перед окном, освещалась белым светом и её хозяин вздрагивал, его сознание выпрыгивало из небытия сна, шокированное выбухами, и снова проваливалось в забытьё. Его излюбленное положение во время сна, спать на животе так и осталось, потому что чаще всего он засыпал в одурманенном состоянии. И сейчас было тоже самое. Только под утро, его сильно стала мучить жажда. Он просыпался, искал кувшин и напившись запрокидывал свое тело на кровать опять. Но сон уже был не крепок. Во время грозы слишком много шумов мешают сну.
Внизу в дом, с парадной двери вошел мужчина, высокий, крепкий. Он одет был во все темное, что подчеркивало лишний раз его атлетическую фигуру. И по одежде можно было подумать, что это простой крестьянин, так как представители высшего общества носили шелковые рубахи белого цвета, строгие прямые брюки. А на этом человеке одежда была свободной, штаны, как парусиновые, из совершенно легкой ткани, свободно струились по его ногам. Волосы были длинные, черные и собраны на затылке в пучок. Это Артур Войцеховский. Какой-то тяжелейший предмет квадратной формы он поставил на обеденный стол, а затем, легко и неслышно поднявшись по лестнице, на время остановился, чтобы постараться угадать, какую дверь ему необходимо открыть. Ему нужен был Томас. Двигаясь на ощупь, он стал заглядывать в самую первую, но это не была комната Томаса. Раньше в ней обитали Анни с графом фон Махелем. Открывать каждую из четырех дверей, ему не хотелось. Он подумал и вошел в боковую, что была в отдалении. И не ошибся. Открыв её, он постоял на пороге и наконец уверенно прошел к кровати. Разметавшись в душном перегаре и остатках дурмана от коньяка, хозяин дома спал, свесив одну руку с кровати. Не торопясь его будить, Войцеховский стал осваиваться в темной комнате и привыкать к обстановке. Подойдя к тумбочке, он взял кувшин с водой и покачав его из стороны в сторону в воздухе, удостоверился, что в него что-то налито, медленно стал выливать на лицо спящего.
Вскочив с постели, хозяин дома стал всматриваться в темноту и вытянув руки вперед, ощупывать пустое пространство, так как ему померещилось, что там кто-то стоит. Не зная, где находиться в комнате включатель, Артур зажег спичку и увидел в другом конце комнаты керасиновую лампу, не понятно, для чего сюда принесенную. Ну, это было даже лучше, чем палить свечи. Он быстро метнулся и комнату осветила широкая полоска слабого света. Фон Махель, как очумелый, имел вид дурачка и ничего не понимая, стал тщательно протирать себе глаза – Вы кто?!
Войцеховский внимательно посмотрел на него сбоку, не отвечая, и в его взгляде появилось выражение, как будто он что-то угадал, то, о чем подозревал. Неслышно ступая, он сел в кресло, напротив кровати.
– Вот ты какой, первый знатный отпрыск династии фон Махель – спокойно проговорил он. И вся его поза, с закинутой ногой на ногу, говорила о том, что он явился среди ночи, просто поговорить по душам о чем-то интересном с хозяином дома. Если бы в этом доме были сигары, то, он, непременно её закурил бы.
– Вы кто?! – все также ошарашенно переспросил Томас.
– Возмездие – четко ответил Войцеховский.
И после этих слов, хозяин комнаты как мешок с трухой плюхнулся попой на кровать и стал заметно нервничать.
Войцеховский молчал, наблюдая за неуклюжим включением в реальность после пьянки этого негодяя. И, видимо, когда наконец то прозрение докатилось до его мозга, вскочив, он побежал к двери и… его тонкую белоснежную сорочку прорезала на спине кровавая полоска прямой линией слева на право. Ошеломленный и оглушенный этим, и все еще до конца не осознавая, что же все-таки происходит, он резко повернулся к Войцеховскому и его глаза выхватили плетку, с длинным гибким резиновым шнуром в руках у ночного посетителя. Ею он и огрел так искусно Томаса.
От неожиданности и острой боли, тот потерял дар речи и Артур даже усмехнулся, спокойно наблюдая, как он жадно взахлеб ловит ртом воздух и из него вылетает только спутанное – И… И… И! – и наконец, появилась членораздельная речь.
– Вы кто?! – и это уже была интонация с надрывом и дребезжанием в голосе.
– Твое возмездие… – все так же спокойно ему ответили.
– Какое возмездие? Вы сами кто?! И что в моем доме делаете ночью? Я полицию вызову!
Артур отрицательно покачал головой и четко сказал:
– Сядь сюда – и той же плеткой указал направление.
Нащупав рукой ручку двери, Томас дернул её на себя, но тут же его сбоку по плечу резанул еще один молниеносный удар, и он даже завыл.
Войцеховский спокойно сел назад в кресло и все так же закинув нога за ногу, стал чеканить каждое свое слово, чтобы тот, кому они предназначались, быстро уяснил их смысл и больше не пришлось повторять. Ибо повторяться ему не хотелось.
– Молодой человек, я хочу сразу предупредить. Вам будет самому же удобнее и выгоднее слушаться, ибо я говорю только один раз, на второй я применяю силу. Бежать бесполезно. Вам со мной не тягаться. Я обучался в элитной школе рукопашных бойцов в Турции, но…вам это не о чем не говорит, так как все свои знания вы утопили в вине и распутстве. Но …вы слышали, плетка янычара переламывает человеку позвоночник. Вы можете обречь себя на мучительную смерть – паралич.
Тот, как нашкодивший школьник, с задрожавшими от страха руками и ногами молча побрел к своей кровати и присел осторожно на её край. Это были не шутки. По его руке медленно -медленно тонкой струйкой стекала кровь. Но четкого представления о происходящем, у него еще не было.
Войцеховский положил плетку рядом на столик. И все что он говорил дальше, было неописуемым шоком, даже более того, как исступление для хозяина этого дома, и ему иногда даже приходили спутанные мысли в голову, с подозрением на то, что ему сниться какой-то кошмар. Только неужели во сне, ты можешь так явно ощущать боль?
– Мое имя вам не понадобиться – чеканил Войцеховский. – Для вас сейчас не это главное – он устало неожиданно вздохнул, но продолжал – и для меня главное, чтобы я встретился с вами еще только один раз, но последний – ровно через год и молитесь, чтобы оно так и было. Если же мне придется с вами встретиться в течении года, раньше этого дня по календарю, вы подпишете себе смертный приговор.
У Томаса от зашкаливающего нервного напряжения, как ему казалось, на голове даже волосы шевелились. И каждое слово незнакомца было сказано с заведомо растянутой интонацией и довольно спокойно, только каждое было наделено той потрясающей внушительной силой, что сомневаться в их действенности даже и в мысли не приходило.
Широко вытаращив глаза и приоткрыв рот от нескончаемого немого ошеломления, Томас подергивая головой, напряженно сидел и слушал. И каждое новое предложение давило его и скрючивало словно дождевого червя больше и больше, и больше.
– Только благодаря тому, что вы сын знатного графа фон Махеля, его супруга – вдова не желает вашей смерти, в чем я с ней не согласен, но …ее воля святая. Вам сохраняется жизнь, после всего, что вы сделали!
И у Томаса уже, реально стала дергаться голова в нервном тике. Ему только сейчас объяснили, что вообще происходит в данный момент с ним и в его доме. Он произнес еще раз непонятное:
– А-а-а-а и сам в себе заглушил этот возглас, ибо боялся дать незнакомцу новый повод для гнева.
– Но вам запрещается покидать этот дом, раньше положенного срока. Для вас этот дом превращается в комфортабельную тюрьму, и любой преступник вам бы позавидовал.
А после этих слов, Томас как-то странно замотал головой, и пожал плечом непроизвольно, но кратковременно, и опять сидел как натянутая струна.
– Вам будут приносить еду, а убираться в доме придется самому. Ничего спиртного вы больше не увидите. – У того взметнулись брови, он хотел что-то уже наконец то спросить, но сверкнувший темный взгляд незнакомца, заставил его передумать.
– Любой рывок… из дома, любая попытка покинуть дом, и вы не жилец. Вся ваша вина за содеянное больше не будет щадиться… Внизу на столе стоят учебники по математике и Коран. Ровно через год вы будете держать передо мной экзамен. Каждый учебник, кроме Корана, вы должны выучить наизусть.
И то, что после этого появилось на лице Томаса фон Махеля можно было бы трактовать совершенно по-разному. Войцеховскому даже самому стало смешно, только ни один мускул на его лице не дрогнул. И не смотря на страх, наказуемый, после услышанного сдерживаться уже не мог. Он подскочил как ошпаренный и машинально, совершенно по инерции, опять бросился к двери. И напрасно. Его же предупреждали! Новый жгучий шрам разрезал ему кожу, и он дико завыл.
– Сядь – опять приказал Войцеховский. – Эта последняя твоя попытка.
– Вы сумасшедший! – завыл Томас – Какая математика! Зачем математика? Так никто не издевается!
У Войцеховского в свою очередь взметнулись брови вверх. Но тут же тень негодующей ярости пробежала по лицу и его голос стал как скрежет по металлу. У Томаса от этого голоса побежали мурашки.
– Ты хочешь изменить наказание!? Я могу предложить только то, что ты сделал с Анни фон Махель!
Тот нервно замахал головой слева на право, то ли в нервном тике, то ли в знак отрицания?
– За чем мне Коран, я католик!
– Кто ты? – уже в свою очередь удивился Артур. Его рука дернулась в порыве снова огреть того плеткой, но сам себя остановил. Несколько секунд и он усмирил свои эмоции. – Коран учишь в смысле простого пересказа. И от того, как сдашь экзамен, будет зависеть твоя дальнейшая жизнь! Если бы не доброта этой женщины, над которой ты надругался, я бы с тобой не возился. Но и легкой смерти ты не заслуживаешь! Здесь есть где поблизости колодец?
Томас тупо молчал. Глаза его по-прежнему ошеломленные, стали более вдумчивыми и осмысленными.
– Все. На этом все. Математика не гиена огненная, а ум в порядок приводит. Все наизусть! И дурью заниматься будет некогда. В каждой книге закладка – её номер – это я пронумеровал, чтобы училось в системе, ты ж дурень можешь сразу за высшую математику взяться и тогда тебе уже никто не поможет, мозг вправить на место, – и вздохнул – впрочем, мы сделаем последнюю попытку.
Он резко поднялся, спрятал свою плетку и очень быстро вышел. Несмотря на скорость его движений, в них отчетливо видна была гибкость и легкость мудрой пантеры перед прыжком и годами отточенная четкость. Очумелый от избытка эмоций даже не услышал его быстрых шагов, хотя и прислушивался. Он ходил беззвучно.
Томас еще долго сидел натянутый как струна. И ему казалось, что он в этот момент сходит с ума. Ему и верилось, и не верилось в то, что он тут услышал. Вытерев руками сбежавшие слюни, он вдруг вскочил и схватив лампу, побежал вниз. Кругом было пусто и тихо. Он стал звать прислугу. В ответ только тишина. Он еще громче. Ничего. Его кольнуло что-то сзади, и он бросился к столу. Дрожащей рукой поставив лампу, нащупал огромную связку книг. И как пораженный грузно опустился на стул. Книги были пронумерованы чьей-то заботливой рукой. Этого не может быть! Это бред какой-то! Ну, не может этого быть! Но сила интуиции начинает работать с большей отдачей в самые опасные для нас моменты жизни и из самой глубины его эгоистичного, жестокого естества, она ему грозно и уверенно шептала: «Это так!».
ГЛАВА 62
Весь следующий день Анни спала. В промежутках между сном она виделась с Кристианом, когда на короткое время его приносили. Потом её навещала Хелен и Миррано. Они помирились и ворковали как голубки – и Анни любовалась, глядя на них. Игн прислал открытку, с желанием благополучного выздоровления, он был ужасно занят в больнице, не хватало рук и медикаментов, чтобы лечить людей. И Анни, вдруг вспомнила, о том, что очень давно собиралась сделать и позабыла из-за суеты последних двух месяцев. Она попросила позвонить на завод и пригласить управляющего к ней, когда у того появиться время сделать это. О! Ей меньше всего хотелось думать в данный момент о делах и даже вспоминать о том, что у неё есть завод и она обязана заниматься производственными делами. Взгрустнулось. Но, как бы то ни было, ей в первую очередь необходимо выздороветь и набраться сил и поэтому стряхнув с себя эти думы, она переключилась на Артура Войцеховского и спросила сама себя – «придет ли он к ней сегодня?» и её шестое чувство подсказало – «придет обязательно!» и как только она подумала об этом, радостные мурашки забегали по всему телу, а в низу живота потянуло томной негой сладостной встречи с любимым человеком. Она даже попросила свою камеристку привести её в порядок, насколько это было возможно в её состоянии. Управляющий пришел сразу по звонку. Дела на заводе шли в обычном режиме и ничего экстраординарного не происходило, от чего ей стало веселее. Но звала его к себе для другого дела. Она попросила выделить некоторую сумму денег из фондов завода на нужды больницы, для приобретения медикаментов и издать приказ о том, что все наемные работники завода получали льготу проходить бесплатное лечение в больнице Доктора Цобика, а производство обязано было ежемесячно покрывать все расходы на это. Управляющий был удивлен такой щедростью, но его это порадовало. Он ушел.
И вот, даже уже без доклада, в спальню вошел Войцеховский. Время близилось к вечеру. Её первым порывом было протянуть к нему руки, чтобы обнять его, но еще не смогла.
– Так, расскажите мне, леди, что вы сами делаете для того, чтобы набраться сил? – был его первый вопрос и она как маленькая девочка, стала перебирать в уме все свои события уходящего дня, но потом глянув на его хитрую усмешку на губах, сама рассмеялась.
Слова не шли, в голове стоял хаос, но хотелось только одного, видеть его, держать за руку, ощущать его быстрое дыхание на своей коже и чувствовать тепло его рук.
Они конечно же о чем-то говорили. Помниться, он спрашивал её, как она справляется со своими делами на производстве. И чего ей это стоит. Предлагал свою помочь в этих вопросах, но это все было не важно. Она чувствовала все время, что его теплая и твердая рука держит её ладонь и большего она не желала. Словно через его прикосновения к ней вливалась его энергия и сила. Горячее тепло блудило по всему телу и ни в одной своей ране она больше не ощущала боль, потому что была высокая степень концентрации мыслей на его прикосновении, она о боли забывала.
Дора постучалась и войдя, принесла странную новость, в гостиной находилась графиня фон Газейштард и просила о приеме. И не успели они еще оба сообразить, о причине визита странной гостьи, как она вошла сразу за Дорой, и та, повернувшись, чуть не столкнулась с ней лицом к лицу. Бесшумно, она последовала следом за управляющей, не доверяя тому, что хозяйка согласиться её принять.
Все молчали, не зная, что делать в этой ситуации, а графиня подошла к Войцеховскому и положила свою руку ему на плечо.
– Артур, я прошу тебя удалиться! – нервно произнесла она, но чувствовалось, что она прилагает все усилия держаться спокойно и контролирует тембр своего голоса, стараясь делать его мягче. Но …неким тонким чувством ощущалось, какой вулкан чувств клокотал у неё внутри. Войцеховский поднялся и постарался смягчить напряженность обстановки, но лгать и оправдывать свое присутствие в этом доме он не стал. Потянув её за локоть, постарался вывести из спальни, но безуспешно. Графиня смолящим взглядом обратилась к Анни разрешить ей остаться. – Я прошу Вас, вы, князь, разрешите поговорить двум женщинам наедине, без вас. – проговорила она к Войцеховскому.
Он колебался. Ничего хорошего этот разговор не сулил, но они не готовы были к такому обороту событий, все совершилось слишком быстро. Графиня еще раз, сделала попытку выпроводить его из комнаты.
– Артур. Мы всегда относились с уважением друг другу – так пусть же оно и останется между нами. Оставьте нас, и покиньте этот дом, я просто взываю к вашей совести.
Войцеховский вышел. Он знал, что спокойный и мягкий нрав его супруги не позволит причинить Анни ничего дурного, в самых крайних случаях, графиня будет держать себя достойно, ибо она аристократка во всем, но о причине её визита он догадывался и чувство черной печали накрыло его с головой. Именно печали о том, что есть еще преграды, разрушить которые он не в состоянии, чтобы быть с любимой женщиной. Опять графиня найдет самые уязвимые места их отношениям и будет манипулировать. Опять она постарается играть на жалости к ней и его ответственностью, перед супружеским долгом и перед всем, что она для него сделала в этой жизни. А сделала очень много!
Анни с настороженностью следила за каждым движением гостьи. И морально готовила себя к плохим новостям и еще здесь примешивалось чувство смутного стыда, так как её любимый мужчина имел в её лице законную супругу. Ведь это она ворует счастье графини, она не берет в расчет чувства и переживания этой женщины! И неясный, тонкий аромат женского предательства стал ощущаться в этой комнате, угнетая чувство комфорта и спокойствия, так еще недавно царившего здесь.
Графиня искала глазами, куда присесть и поколебавшись, взяла стул от туалетного столика и самолично поставила его прямо напротив Анни и села. В её взгляде не было ни злости, ни ненависти. Но… …и любви в нем не было также. И вот наконец она заговорила:
– Я сегодня первый раз в своей жизни поступаю бесцеремонно, и прошу меня простить за это! Мне это не легко! И прошу – выслушайте, просто выслушайте. Я ничем не смогу заставить вас, сделать, по-моему, но …я должна попытаться поговорить с вами.
Было явно видно, каждое слово ей давалось с трудом и к ней возникло чувство жалости. Обычной человеческой жалости. Но …не той, что подавляет чувство уважения к человеку. А той, что каждый человек в этой жизни, волей судьбы или Бога или кармы, должен проходить подобные испытания, хотя бы раз в жизни и находиться в роли жертвы, судьбы, обстоятельств, но не своих поступков – это другая жалость. Проживая эту длинную или короткую жизнь, каждый из нас познает чувство брошенности, горечь измены и сладость взаимной любви! Это все обыденные для Господа, человеческие испытания.
Анни не перебивала. Она собирала все свои силы, для того чтобы справиться с новой болью. А графиня, чуть переведя дух и так же собирая все свои силы в кулак, продолжала.
– Я пришла разговаривать с вами без лицемерия и церемоний. И просто попросить, сделать для меня одолжение – отказаться от моего супруга, князя Войцеховского – я отдаю себе отчет, насколько это трудно. Милая моя, но …вы вдова, а он мой супруг …перед Богом.
Тут у неё задрожала губа и выступили слезы. Ей не хватало сил, владеть собой. Но, Анни также постепенно чувствовала, как на неё наваливается пресс и становиться трудно дышать.
Она попыталась приподняться в кровати, но дрожащие руки не выдержали силы тела. Она безуспешно упала на подушку. Графиня, опешила, не ожидав, что так все серьезно. Её первым порывом было постараться помочь приподняться молодой женщине, но она опомнилась, что не знает, как это сделать, а может только навредить. Анни четко произнесла:
– Да …я люблю князя и уже очень давно, но, он вам не изменял со мной. У нас ничего не было!
Графиня утвердительно покачала головой.
– Я знаю. Я знаю, что вы очень порядочная женщина. Если бы я в этом сомневалась, я бы не имела надежду на этот разговор и не пришла бы к вам с моим таким унижением. О …я уже несколько ночей не сплю, но прилагаю все усилия для этого!
– Графиня, вы не думайте об унижении. Я не испытываю к вам негативных чувств, вы же мне ничего плохого не делали. – Тут Анни вспомнила случай в университете и опомнившись, добавила: – Или не старались сделать.
– Милая женщина! Я именно прошу вас – оставить его и прогнать. Я знаю, я знаю, что испытываете вы! И что вы боретесь сами с собой изо всех сил! Имейте сострадание ко мне – я ни в чем перед вами не виновата, он мой супруг и я отдала ему всю себя, свою молодость, красоту, деньги, положение. Я люблю его так давно и так долго, что уже вросла в этого человека всеми своими корнями, кровью, душой и кроме него у меня ничего нет, совсем ничего! У вас же есть сын! Вы же молоды, красивы. И …и теперь на вас смотрит весь мир и он открыт для вас… а я уже имею все это только за спиной. И я умоляю, не забирайте его у меня, я не выдержу этого! – и тут она неожиданно встала на колени и Анни почувствовала её теплую, влажную, дрожащую руку на своей руке. И ей стало невыносимо. Невыносимо все это переносить и слышать эту мольбу и чувствовать себя палачом. Она заметалась. Пресс давил все больше и у неё возникло состояние тревоги, словно её поймали в клетку и заставляют смириться со своей несвободой, а она так хотела свободу!
– Перестаньте, мне это невыносимо – уже она стала просить умоляюще. А графиня разрыдалась. Первый раз за последние два года, она расплакалась безудержно перед чужим человеком.
– Милая, дорогая моя. Найдите в себе силы на это. Я уже не могу! Я так давно с ним, он вся моя жизнь! И я не осуждаю вас, потому что никто не волен приказывать своему сердцу. Это же Артур Войцеховский – ему так много дано природой, Господом! Он господин всего, перед ним выстоять еще никто не смог, но… …вы, вам так же много дано, вы справитесь! Вы сильная и поэтому я прошу вас во имя Девы Марии – оставьте мне его! Прогоните! Мы скоро уедем, я постараюсь сделать так!
Услышав последнюю фразу, у Анни возник настоящий испуг! Она откажется, прогонит его, но её будет греть мысль о том, что он в одном с ней городе и ей хватит сил для того, чтобы жить полноценно для сына, но с мыслями, что он где-то рядом. Но, только не вдали от него! Она в перевозбужденном порыве захлопала ладошкой по пустому пространству кровати рядом. Ей необходимо было остановить это развитие событий в её спальне. Ей даже захотелось закричать, но только о чем?!
Графиня постаралась успокоиться и села обратно на стул. Им обоим было настолько тяжело, насколько все это затрагивало самые глубинные и сильные чувства их души. Душа плакала и кричала!
– Графиня… …мадам… Все, хватит всего этого!
– Понимаете, я его люблю также, как и вы, но …я еще воплотила и перенесла на него нерастраченную любовь материнства. Вы не будете одинока. А я остаюсь совершенно одна и мне незачем тогда жить!
– Я понимаю. Я знаю, что такое терять и знаю эту боль. Вы успокойтесь. С моей стороны не будет никаких попыток видеться с князем. И я его прогоню, обещаю. Успокойтесь. Все останется у вас как прежде. И уезжать незачем. Я не хочу гневить Господа, я найду в себе силы жить без него. У меня много дел, так много дел и мой сын! Вам больше нечего бояться. – Она это говорила уже не раздумывая над словами. Они сами рождались в её душе и вырывались из неё наружу!
Графиня закрыла лицо руками! И стыд, и слабость, и благодарность бушевали в её душе! И вскоре отняв руки от лица, она глухо, и как бы со стоном произнесла:
– Благодарю. Я знаю, чего это вам стоит! Я вас благодарю. – и она тут же зачем-то засуетилась, такого неловкого бремени, в кое она вовлекла себя, трудно выдержать и она, живо, постаралась уйти, потому что чувство стыда выталкивало её из этой спальни. А Анни испытывала все тоже самое, и ко всему тому, чувство утраты, снова утраты, а бежать не могла и из глубины её сердца, не произвольно, вырвался один громкий, сплошной, яростный стон! Снова боль и чувство утраты! За что, Господь?!
ГЛАВА 63
Хелен еще с обеда собиралась в дом своего отца. Его день рождение отмечался всегда в торжественной обстановке. Собиралось знатное общество из подобных отцу Хелен, богатых торговцев, аптекарей, ростовщиков и даже мелких банкиров. Как только Хелен подумала об этом – ей стало не по себе. И вот что странно. Почему раньше её реакция была иной?! В прошлом году, из-за родов, она этот праздник пропустила. Но, а сейчас она идет – как на эшафот поднимается? Она изменилась? Рождение детей меняет или же что-то иное? Не понятно. Ей скучно выслушивать высокопарные речи растолстевших домашних наседок, которые чванливы, но считают себя верхом совершенства и утонченности. «Боже! А ведь я осуждаю их, но превращаюсь в их подобие. Осела дома, погрязла в домашней суете, и никуда не двигаюсь! Я отупела от ничегонеделания! Но… я не хвастаюсь своим знатным происхождением и не испытываю раздутой гордости, хотя у меня в отличии от них медицинское высшее образование и кстати, у одной из первых женщин! Стоп. Стоп – она села и взялась за виски, легонько потерла их – Вот меня уже понесло, а думаю, что лучше их!».
Дружба с Анни на протяжении многих лет, Игн, замужество с Миррано наложило свой отпечаток на её мировоззрение. Игн мог спокойно раздуваться, как и они, от своего общественного положения и положения своей семьи, но он совершенно другой! Он, напротив, всеми силами чуждается своей знатности и родовитости. А Анни, она же умнее и интеллигентнее, на самом деле, чем любая из этих кумушек, так же получившая шикарное образование и была на их курсе лучше всех! Доктор Цобик. С ним она встречалась меньше остальных, но заглядывая к супругу в больницу, видела, что их общий с Игн шеф самый интеллигентнейший человек на свете! Его умные, добрые глаза, умение выслушать, умение слушать! Да этого еще и в высшем обществе не у каждого есть! У них у всех совершенно другие принципы и установки об важности тех или иных людей в этой жизни. Игн же терпеть не мог, когда людей разделяют на классы. Вот откуда в нем это? Он не страдал в жизни от лишений, гонений, не жил в бедности, у него прекрасные родители, его родословная достойна уважения. А он работает, не жалея своих сил в больнице, помогая бедным людям и сам избрал свой путь, путь труженика и одиночки? Да, Хелен переключилась сразу на эту мысль. Почему Игн не с кем не встречается и никем не интересуется? Что-то с ним не так! Его желание помогать простым людям никак не связано с тем, что он ведет жизнь аскета. Впрочем, чего ломать голову. Я спрошу его об этом как– нибудь прямо и пусть прямо мне и ответит. Не похоже, чтобы он был влюблен в Анни, как все, с кем её сталкивает жизнь, но, он всегда помогал ей, прислушивался к её мнению и очень часто всегда говорит о ней. А может это такая разновидность любви? Или он её усердно прячет? Ведь, Миррано она не любит, а как бы без него уже и день ни день и ночь, ни ночь.
Хелен в пустых мыслях, пошла в детскую комнату. Мальчишки, уже прекрасно бегая, доставляли своим нянечкам много хлопот. И особенно Гельмут, который словно жил только лишь для того, чтобы доставлять всем хлопоты. Он чаще Михаэля простужался, меньше спал, больше бегал, кушал, тянул в рот что ни попадя, все нор овился сломать или порвать, что попадалось в его ручки. Кричал, требовал к себе внимания и никого не слушался. И его нянечка, всегда завидовала нянечке Михаэля, который был спокойным, прилежным ребенком. Платили то им одинаково! Сейчас они играли на полу и Хелен, поцеловав их в макушки, уселась напротив, на софу и сразу же вытянула из -под своего пышного зада рогатку.
Ее удивления не было сильным. Все к этому понемногу стали привыкать. Засунув её к себе в карман платья, она лишь пожала плечами. – Господи, господи! На этот раз рогатка! Ну откуда, откуда может взяться у ребенка рогатка в полтора года? – и это она спрашивала то ли себя, то ли нянечек, то ли своих детей, не понятно.
Одна из нянечек так же пожала плечами.
– Вы знаете, мадам. Это какое-то чудо! Они берутся просто из неоткуда! Просто из пространства!
– Может их папа уже с ума сходит, в таком возрасте тягает своим детям рогатки?!
– Нет, мадам. Мы поначалу так тоже думали. Но однажды, сам месье Миррано, вот так как вы вытащил рогатку из-под, пардон, нижнего места и спросил, то же что и вы.
– Хм – хмыкнула Хелен. – Ну, что у вас новенького?
– Ничего мадам, кроме того, что Гельмут, как всегда задирает Михаэля и вот ему требуется всегда что-то отобрать у брата.