Елена Валентиновна Муравьева
Нерешенная задача
В каком-то просто приступе отчаяния, она бросилась к нему и стала молить, как девочка. – Артур, почему ты так решил и решил сам, за нас обоих. А что я там буду делать?
Он отложил сигару и обнял её. На его лице мелькнуло отчаяние.
– Господи, я не предполагал, что это будет такой проблемой для тебя? – крепко прижав её к себе, как маленькой девочке, стал гладить её короткие волосы и легонько, в нетерпении, другой рукой постукивать ладошкой по спине, успокаивая. – Милая, не торопись. У страха глаза велики. Ты пережила и не такое! Для нас это к лучшему. Я избавлюсь от вины перед графиней, там, за морем, у меня ничего не будет с ней общего. Ты же, если захочешь, сможешь продолжать изучать медицину. Ани, там хорошие возможности. Я много раз там бывал. И потом, война, наверняка будет, в Европе. Зачем нам с ней соприкасаться близко. Издалека я только буду делать капиталы на металле для войны и весь этот ужас обойдет нас стороной. Ну… милая – и отстранившись, он стал вытирать ей слезы. – Этот страх пустой, я уже давно и успешно живу за пределами своей Родины.
– Артур, Дора не поедет. Она не захочет. Она очень любит этот дом и не молода, кому хочется остаток своих дней провести на чужбине.
Войцеховский только с сожалением пожал плечами.
– Тогда она останется в очень достойном её старости доме и может взять себе прислугу! О такой старости мечтают тысячи!
Ани как от неожиданного горя, закрыла лицо, уткнувшись в грудь Войцеховского. Ей захотелось нажать на пружины его жалости, известить о своей беременности и как только она открыла рот, чтобы ошеломить его этой новостью, над своей головой услышала снова его слова. – Мы уедем еще только через месяц. Мне необходимо закончить свои дела. Если не хочешь хлопот, я могу уехать первым, чтобы все обустроить, куплю дом, потом вернусь за тобой. Ани, для человека уже возможно передвижение по воздуху.
Она подумала, что ослышалась.
– Это как?! – и подняла заплаканное лицо к нему.
– Строятся аэропланы, Ани. Это самое чудесное, на что способен разум человеческий. О. господи! Ты воспринимаешь свой переезд в чужую страну, как что-то окончательное и неизменное. А уже через пять-семь лет ты сможешь прилетать в любое время в Будапешт. Навещать Дору, друзей.
Ей во все это не верилось, но его авторитет для неё был незыблемым и в его голосе было столько твердой уверенности, что она понемногу стала успокаиваться. Мимолетное желание рассказать о ребенке, улетучилось. Но она дом хочет выбирать для приобретения только с ним. она уже не останется одна. Глубоко вздохнув и поспешив осушить слезы, она четко произнесла. – Я поеду сразу с тобой. Мы Ангела транспортируем позже, когда обустроимся.
Как в прострации она шла на празднество к Хелен. Войцеховский наотрез отказался, составить ей компанию, ему срочно необходимо было разобрать некоторые свои чертежи, и он уехал в университет.
Она понимала, что сегодняшний вечер станет для неё пыткой, а не удовольствием, которого она ожидала целый день. Все так перевернулось за несколько минут. Но праздник никому она испортить не должна, поэтому возле самой двери квартиры Хелен, взяла себя в руки и уголки губ растянулись в вымученной улыбке.
В гостях уже были доктор Игн со своей молодой женой Вилмой, которая помогала Хелен хлопотать с организацией праздника, она расставляла везде вазы с цветами, а хозяйка проверяла правильность сервировки стола. В гостиной находились родители Хелен и приехала мать с братом и сестрой Миррано.
Проходя мимо детской комнаты, Анни услышала из приоткрытой двери громкий голос хозяина квартиры и уже не могла от неё отойти, ибо оттуда доносились странные выкрики.
Миррано выкрикивал следующие фразы, не совсем понятные посторонним ушам.
– Знаю я твои штучки! Чтобы сегодня только поужинали и закрылись в своей комнате, носа не показывая из неё. Здесь сегодня собрались не те люди, которым можно втюхивать ворованные у меня «презервативы» и шулерствовать в карты! Если ты меня опозоришь перед родственниками, я надеру тебе все уши!
Ани предположила, что Анри ругал одного из своих близнецов – Гельмута, но ей не поверилось, что ребенок в его возрасте способен на те вещи, которые ему вычитывал отец. Оторваться от двери она уже не могла и даже прильнула к узкой щели, чтобы лучше слышать.
– И только попробуй всыпать в пунш пургену, как это было на Рождество! – мое терпения подходит к концу и я сдам тебя в школу для военных, там тебя так нагрузят, что будет некогда заниматься своим бизнесом!
Подозрительно, но мальчик ему ничего не отвечал. За все время его голоса было не слышно.
– И не дай Бог, слышишь, не дай Бог я снова найду у тебя такую чепуху! Где ты это только смог взять? Может ты уже стал тягаться по публичным притонам?! Ах, да… – почему-то в конце произнес Миррано.
Оказывается, как потом выспросила Ани у Хелен, совсем недавно Миррано отобрал у сына фотографии с абсолютно обнаженными девицами в очень томных позах и при выяснении оказалось, что приобрел он их в одном из публичных домов, где наладил свой подпольный бизнес по реализации презервативов.
Хелен закатила глаза к потолку и тяжело вздохнула. – Представляешь, у него этот бизнес идет лучше, чем у его отца. Но Миррано надоело тягаться так часто в полицию, чтобы подписывать протоколы изъятия незаконных товаров. Его уже просто мутит от одного только вида полицейского. Ай, Ани, у нас за эти годы было много чего и вспоминать не хочется.
Как только Миррано появлялся в квартире, попугай неизменно садился ему то на плечо, то на голову. Без попугая отец семейства уже не воспринимался и, если Хелен, гуляя в городе, думала о своем супруге, его образ возникал только вместе с попугаем на плече. Сам Миррано настолько привык к такому положению вещей, что часто даже на работе, забывшись, начинал разговаривать с невидимым попутчиком. Однажды Игн заметил за своим коллегой эту странность, когда тот ел в перекуску в своем кабинете большой сэндвич и машинально кусочек потянул к своему плечу. Игн быстро сообразил причину этого жеста.
– Анри, твоего Чарли здесь нет – констатировал он.
Ани даже отметила про себя, что все гости за столом, ну совершенно безлико отнеслись к неизбежному присутствию за праздничным столом на плече Миррано попугая Чарли. Все к этому так привыкли и уже не обращали внимания. Любимым изречением этой птицы было всегда одно выражение – «спокойствие, нужно спокойствие».
Кто-то однажды поинтересовался у Анри, с чего бы это попугай так часто это произносит, на что тот четко ответил:
– Потому что это я в семье слишком часто говорю сам себе.
Мать Миррано сильно постарела за последние годы и её ноги быстро уставали, она все время сидела и редко передвигалась. У неё по-прежнему болела спина, и врачи констатировали грыжу позвоночника, которую лечить не умели. Брат и сестра его не привыкли к такой роскоши, в которой жил Анри, даже не предполагая, что некоторые из присутствующих сегодня в гостях жили еще в более роскошных условиях. Для них огромная, пятикомнатная квартира с ванной комнатой и огромной гостиной, отдельной комнатой для приготовления пищи – были верхом их представления о настоящем удобстве житья в этом мире и изысканный, продуманно сервированный стол – огромным чудом, случившимся с ними в их судьбе. Они же жили многолюдно, кучно, весело и очень просто.
Родители Хелен не вели себя радушно, держались особняком, и все больше общались с доктором Цобиком и Игн. Миррано их недолюбливал и сторонился, так же давно привыкнув к своей с ними отчужденности. Но знал, насколько должен быть им благодарен за все, что имеет в жизни и его это угнетало морально, хотя вида старался не подавать. Тем более этот дискомфорт усиливался сегодня, когда в его большой квартире одним кругом пришлось собраться итальянским родственникам и родителям Хелен, людям разного финансового благосостояния, и их принадлежность к противоположным классам общества, можно даже сказать, антагонистическим классам видна была невооруженным глазом и отец Хелен не стремился этот факт как-то сглаживать хотя бы визуально. Для Миррано самым тяжелым испытанием было представлять их друг другу, и он перекинул это на плечи своей супруги. Впрочем, то недовольство браком своей дочери, которое клокотало в сердце владельца сети аптек в Будапеште и потомственного представителя богатого, хотя, и не стародавнего дворянства, уже давно улетучилось. Они смирились с этим фактом, притом, что сам Миррано стал вызывать у них даже симпатию своей непосредственностью, добротой и некоей комичностью, которая была у него в натуре самым естественным образом. Старательность итальянца в зарабатывании средств для содержания своей не спокойной семьи была ими не проигнорирована высокомерно, как могла бы быть, а принята к сведению и оценивалась положительно.
Родственники же Миррано в данный вечер больше были предоставлены сами себе и им было не скучно. Их с обеда стало занимать само приготовление к празднику, так как это было им незнакомо. Издалека, усевшись в подушках огромных, массивных кресел и потягивая легкий пунш, они наблюдали как служанка вытерла пыль в квартире, заглянув во все, что только можно с тряпкой и пылевым ершиком. В обед в квартиру принесли ужасно много свежих цветов и расставили их в больших вазах по всем столикам и балюстрадам. Потом стал сервироваться огромный длинный стол и это было занятнее всего для них. Посуда выставлялась самая дорогая и что совершенно было им не понятно, зачем для каждого человека ставилось сразу по две тарелки, большая с низу и на неё поменьше в диаметре. Потом стали стягиваться приглашенные один за другим и квартира наполнилась нескончаемым шумом и гомоном. Что для старой матери Миррано было утомительно. Мальчиков убрали с глаз долой в их комнату, двух малышек вообще целый день было не слышно и Миррано совершенно перестал отвлекаться на свою родню, так как занялся более важными делами. И его чуткая мать со стороны заметила, что некое напряжение в её сыне стало ощущаться заметнее всего именно когда явились родители Хелен.
Впрочем, мама Анри Миррано, сама того не ожидая, приехав три дня до праздника, сыграла в судьбе данного праздника самую ключевую роль, но это еще будет впереди. Никто этим вечером не скучал. Вычурности и пафоса не было ни, с одной стороны. Родственников Миррано сознательно посадили за столом рядом с супругой Игн и самим Миррано. Вилма, являвшаяся также представительницей самым простых слоев населения, нашла общие темы для разговора с итальянцами и после пару-тройку бокалов вина, все хорошо расслабились и стали получать от изысканного кушанья удовольствие.
Сама же Хелен поначалу вызвала у своего супруга легкий приступ негодования, тем что надела на свое голубое вечернее платье, которое, надо сказать толстило её еще больше, норковое манто, голубого цвета в тон платью. Пусть лето в Санкт-Петербурге в этот период времени уже давно закатилось в дремлющий закат, в Венгерском королевстве оно значилось в самом разгаре.
Вытаращив глаза на супругу, Миррано было хотел поинтересоваться у неё «Не сопреет ли она в нем сегодня», но вовремя решил не будить спящего льва в своей пещере. Она же подобрала под свой продуманный наряд самые свои лучшие драгоценности и надела белые, кружевные ботиночки. Но самое главное, что являлось в то время последним писком моды, она при помощи цирюльника уложила свои волосы ребристой лесенкой и нанесла на лицо вечерний макияж. Больше всего на неё такую стали глазеть родственники Миррано, Вилма понимала, как это не цивилизованно и прятала свое естественное любопытство в наигранном равнодушии. Но когда Хелен, желавшая как всегда затмить всех женщин своей красотой, встретилась с изящной, стройной Ани, которая выигрывала уже только одними своими мягкими и гармоничными, хрупкими пропорциями и ровной, белой кожей, она поняла, что все её старания пошли насмарку. Если бы ни её любовь к своей подруге, она испепелила бы её завистливой женской ненавистью. Ани же была в черном, памятуя свой бал в Санкт-Петербурге, где бытовал практически только один черный цвет, но в таком своем разнообразии, что запомнилось и понравилось раз и навсегда. Ее волнистые, белокурые волосы слегка отрасли за пару месяцев и видимо, у неё так же был способный цирюльник, так красиво уложивший ей их в прическу. На самом же деле, никто даже и не подозревал, что в этот день Ани было совершенно не до укладок. Когда-то в Польше, которую они проезжали с Войцеховским, её просто удачно подстригли после тюрьмы и её густые, пышные волосы сами знали, как придать своей хозяйке шарм.
Малышек, в самом начале праздника, как виновниц торжества, вынесли к гостям на всеобщее обозрение. Хелен и Миррано приняли подарки и поспешно малышек унесли в детскую, так как они были совсем маленькие.
В середине вечера, в гостиную запустили приглашенных музыкантов и многие поднялись танцевать.
Ани смахнула поспешным движением руки свою грусть и пошла с Миррано в одной паре, так как Хелен не имела никакого желания совсем покрыться потом в своем меховом манто. Гельмут забрал себе попугая Чарли, чтобы тот не мешал и скрылся с ним в длинном коридоре. Никто не придал внимания повышенной озабоченности парня какой-то проблемкой. Хотя, опытные родители уже давно были ученные, что если у Гельмута появляется некая озабоченность в выражении лица, то жди неминуемой беды!
Беда надвигалась и дело было так. Приехавшая три дня назад, бабушка итальянка, взяла и на ночь рассказала мальчишкам веселую историю, как в их доме несколько недель жили пойманные жабы в пруду, огромные и серо-зеленые, квакающие просто душераздирающе. И каждое утро, они квакать начинали особенно усиленно – зов природы! Они выпрыгивали из воды и устраивались на листьях или земле ловить насекомых рано поутру, как только забрезжит рассвет над водоемом. Соседи пробуждались в большом ажиотаже, пока не попривыкли. А потом, такое кваканье стало время от времени раздаваться во многих домах. Для чего их заводили на время? Вот вопрос. А для того, чтобы сводить на руках, лице и ногах бородавки. А жабы были для этого наилучшим средством.
Ну, Михаэль послушал, улыбнулся и спокойно лег спать. Но криминальный предпринимательский талан Гельмута взял это на заметку. Так как Гельмут чаще чем кто тягался с презервативами, выкраденными у отца, по разным притонам, цыганским таборам и уже реже, но все так же успешно, со своим старым приятелем цыганом – по карточным дорогим домам, он смекнул, что сводить бородавки таким дешевым и простым способом захотят многие. Так почему бы не использовать эту идею? Юный плут знал, идеи быстро подхватывают и могут присвоить себе. И потом, прудов в Будапеште не было. Что же делать? Подговорив одну из молочниц, каждое утро приносящую им молоко и приезжавшую для торговли сметаной, маслом, луком, картошкой, помидорами, виноградом в столицу, найти ему за плату хорошего ловителя этих жаб. Сморщившись, она поинтересовалась для чего? Но, Гельмут был ни лыком шит. Он назвал ей цену за одну корзину этих пресмыкающихся и исчез. И надо же такому случиться, что деревенский пацаненок приволок эту целую корзину именно в день праздника в честь новорожденных! Этого Гельмут не оговорил и посему, ему пришлось принять это недоразумение и рассчитаться с ловчим жаб. Шмыгнув носом. Счастливый пацаненок убежал, а перед Гельмутом стала проблема – куда их припрятать до завтрашнего дня? В корзине, почему-то было тихо. Бежать вечером на торговлю пресмыкающимися было уже поздно, работал только бордель, а его в самый разгар работы туда не пускали. Всегда он появлялся там по утрам. К цыганам бежать далеко, только к ночи доберешься. Что оставалось? Гельмут поставил корзину в кладовку, в надежде, что с самого утра исчезнет с ней из дома, так как после пирушки утром все поздно будут высыпаться.
Но. История раскручивалась сама собой. В квартире в разгар веселья стояла суета. Две служанки, заказанные специально для этого случая, еще не очень хорошо освоились с расположением вещей в квартире. Одна из них что-то искала для хозяйственных нужд в кладовке и случайно открыв корзину и нащупав там что-то прыгающее и скользкое, прохладное с бешенными глазами выскочила оттуда и даже не подумала её закрыть обратно. Соответственно, бизнес Гельмута был полностью расстроен, потому что в течении двадцати минут жабы так разбрелись по квартире, что их было уже не собрать. Сначала несколько писклявых возгласов раздалось на кухне, но они остались незамеченными, ибо в гостиной играла музыка и все танцевали.
Одна из жаб очень нагло попрыгала прямо перед седевшим в своей клетке попугаем Чарли по столу и первой её заметил Гельмут, что-то разбиравший, поблизости. Ахнув, он принялся её ловить, но это оказалось не так легко сделать.
А одна – огромная, жирная пресмыкающаяся добралась до стола с яствами и уселась рядом с бокалом, перед сидевшим доктором Цобиком. Тот внимательно посмотрел на неё и не поверил, очень шустро достал из внутреннего кармана пиджака свой монокль и нацепив его на глаз стал более внимательно всматриваться перед собой. Глаза у него непроизвольно расширились и уже сидевшая рядом с ним мать Хелен дико завизжала в исступлении. И это было услышано, музыку прервали, но тут же Ани как дикая коза стала подпрыгивать и громко вскрикивать. Небольшой группкой, видимо, всем семейством, жабы прыгали куда-то вперед, совершенно вольготно, преследуя какую-то только им известную цель.
Игн стало смешно, но Миррано не воспринял это весело. Его лицо стало багровым и он в нервном тике закричал:
– Гельм -у-ут-т-т-т!
Но, зная, что после такого инцидента, отец прямо на празднике не постесняется его выпороть, тот ретировался из квартиры на улицу, прихватив с собой немного своих сбережений, чтобы пристроиться где-нибудь на ночлег. Воцарился такой переполох в квартире. Миррано Гельмута не нашел. Михаэль обескураженный пытался ловить накидками некоторых жаб, но от пары словленных пресмыкающихся, общая картина не улучшилась. Служанки ловить их отказались, так как их было даже противно брать в руки. Гости метались. Игн и Миррано стали за ними бегать, ну, словили еще пяток, а Хелен в ужасе, вот только сейчас почувствовала, как она сопрела под своим манто, но у неё даже и мысли не возникло его скинуть. Через пять минут, единственной мыслью, пронзившей её голову, была мысль о малютках и она, осматриваясь по сторонам и подпрыгивая, выбежала из гостиной к девочкам. Сработал инстинкт материнства.
Ани пришла в себя и как бы ей было не противно, схватила у служанки принесенное полотенце и стала помогать Игн в ловле этих нарушительниц.
Праздник и состоялся, и не состоялся. Он, конечно же запомнился всем, но продолжения у него не было и это было печально. Осталось столько не тронутой еды, но гости уже ничего не хотели. К ночи Миррано вынужден был уйти на розыски пропавшего Гельмута. Как бы там ни было, а он был еще ребенком. И шатаясь пол ночи по темным улицам Будапешта, проклиная все и вся, он вынужден был обратиться в полицию и на полицейской машине они поехали нарушать ночной покой табора цыган, потому что вероятнее всего, Гельмут должен был находиться там. Так все и было. Потратившись еще сверх того, на оплату услуг полицейских, измотанный и перенервничавший, они с Гельмутом только под утро вернулись домой и без сил, расшнуровывая свои ботинки, Миррано совершенно равнодушно проследил взглядом за прошествовавшей мимо него большими прыжками одной из нарушительниц праздника и не раздеваясь, упал на подушку на диване, мгновенно провалившись в забытье. «Завтра, он завтра разберется с Гельмутом. Ох, и выпорет же он его!».
ГЛАВА 98
У Ани началась изжога, как часто бывает во время беременности. Она уже могла с твердостью констатировать свое положение, но сила её выдержки теперь работала по инерции и новые переживания на какое-то время все отодвинули на второй план. Она нашла помещение под новый дом для детей рабочих своего завода и набрала нянечек. Отбор прислужниц для своего заведения она проводила сама, потому что не хотела, чтобы этим детям доставалось все самое худшее. Работницы должны были быть добры и очень чистоплотны, грамотны. Она оплатила аренду на год вперед и положила на счет в банке определенную сумму денег, распоряжаться которой выдала доверенность на супругу Игн, молодую Вилму, для нужд детского заведения.
После всех этих манипуляций. Ей первый позвонил Игн и задал прямой вопрос.
– Ани, ты снова собираешься нас всех покинуть?
Это было настолько неожиданно и внимательно со стороны друга, что Ани разрыдалась в трубку, но ей, действительно казалось настолько удивительным такое предчувствие у человека.
– Господи, как ты догадался? – только спросила она его.
– Мне все рассказала Вилма, ты выписала на неё доверенность, совершенно не сложно было предположить зачем тебе это.
Ани плакала и плакала, и не могла остановиться. Она четко знала в своем видении, что никогда она больше не увидит Игн, Хелен с её детьми и супругом, свою милую тетушку и добрую Дору, свой дом и Будапешт. Игн был обескуражен её горем и принялся её успокаивать.
– Ани, милая. Нельзя так убиваться, твоя личная жизнь обрела такие яркие и светлые краски! Почему же ты уверена в том, что покидаешь нас навсегда? У тебя остается здесь прекрасный дом, твое наследство, здесь похоронен граф фон Махель и твой сын. Ты будешь приезжать сюда каждый год, а может и чаще. Дорогая, мы каждый уже имеем возможность общаться друг с другом по невидимой связи, по телефону и это здорово. Я буду очень часто тебе звонить, и ты будешь мне рассказывать, какая она жизнь в Америке.
Она на какое-то мгновение подумала: «Почему мне так горько, ведь он прав во всем?» Но сердце тоскливо сжималось и жизни краски потускнели в преддверии не желанного отъезда.
Потом она еще некоторое время рассуждала про себя и не находила ответов, почему ей стало так тяжело от таких новостей, ведь ничего страшного не произошло. Она раньше переживала столько известий, похуже этой, и всегда видела свет в конце темного туннеля, а сейчас все воспринимается на удивление глубоко и незыблемо. Да. Она еще десятки раз сможет приезжать к себе на родину – что происходит? И ответ дала сама же – «Все беременные становятся излишне чувствительны!»
Войцеховский заметил в ней не хорошую перемену, как бы она не старалась держаться весело и беззаботно. Глаза потухли и выражение её лица так часто становилось растерянным.
Вечером, когда они пили чай у камина и Дора оставила их одних, сославшись на желание пораньше лечь спать, он пристально вглядывался издалека на её задумчивое лицо и прикованный взгляд к огню.
– Ани, ты себя хорошо чувствуешь? – осторожно спросил.
Она даже вздрогнула и еще до того, как успела собраться, он отметил, что она уже совершенно не радуется жизни, вечеру, их совместной жизни. Он понял правильно её состояние и спохватившись, подался к её креслу, присел на одно колено перед её ногами. Она услышала слова, которые ей так нужно было услышать, он угадал её вибрации души, но только ни от каких слов ей не становилось легче. Это надо было просто принять и перетерпеть, и она это так старалась делать!
– Любимая. Скажи, тебе совсем невмоготу? Если для тебя эти перемены так невыносимы, я не стану тебя неволить. Но, я прошу тебя, давай сейчас мы с тобой просто отправимся в далекое путешествие, но мы в любой момент, по твоему желанию вернемся сюда обратно.
Она внимательно заглянула в его глубокие глаза и неким шестым чувством почувствовала. Как для него это важно, но ради неё он перестроит все свои планы, а для Войцеховского это был большой подвиг, так как он реализации своих идей и планов отводил в своей жизни первостепенную роль. И потом, она не могла найти ни одной здравомыслящей, разумно обоснованной причины, настолько веской, чтобы перечить ему. Ссылаться только на свои необоснованные страхи? Непонятное чувство потери, невесть откуда взявшееся? Да. Ей из самой глубины души хотелось крикнуть – «Да, давай останемся, нам так здесь хорошо!», но поколебавшись, она ответила:
– Я справлюсь. Не беспокойся.
И вот, пришло время, когда со всей серьезностью и осознанностью необходимо было готовиться к отъезду.
Первая об этом узнала Дора и как неодушевленная тень все дни напролет ходила по дому, что-то делая чисто механически, по привычке, но утратив ко всему интерес. Ани, конечно же, льстила такая человеческая привязанность к ней совершенно постороннего человека, но к Доре она испытывала только глубокую привязанность и ощущение родства. Часто так бывает в жизни, когда чужие нам люди становятся роднее родных по крови. И каждый день в доме произносились одни и те же слова:
– Слава Богу, изобрели телефон, Дора. Мы будем перезваниваться каждый день.
Дора отвечала:
– Даже для вас это неслыханно дорого, дорогая моя.
– Дора, хороший мой человек – я буду приезжать на родину каждый год, а может нам там настолько не понравиться, что мы вернемся сюда навсегда! И потом… у тебя есть простой выбор. Если только ты согласишься, то мы забираем тебя с собой. И ты тоже в любое время можешь вернуться обратно.
На что та только качала головой и её худые старческие плечи опускались, словно под тяжестью груза.
Ани не сильно волновалась, как она известит об этом Хелен. Та молодая, прогрессивная и имеет на все более позитивный взгляд. Но …но она не представляла, как ей придется преподнести это своей тетушке. И решила пойти на откровенную ложь. И когда ей это пришло в голову, то даже стало легче. Она ей это преподнесла как долговременное, но только путешествие. И тетушка поверила.
Приготовления начались. Войцеховский настолько погряз в бумагах, что они больше не совершали конных прогулок, он утром уже разбирался в них, потом уходил, взяв с собой большую сумку и вернувшись поздно, приносил чертежи и даже иногда ночью, с карандашом за ухом, что-то в них подправлял. Очень часто он созванивался с юристами, а еще чаще с управляющим своего завода. Ани же все оставила уже изначально как есть, даже в начале своего возвращения в Будапешт и по поводу своего бизнеса не переживала. Акции предприятия хоть и не приносили желанной прибыли, но проценты поступали на счета в банке стабильно и точно, как часы. Она знала, что чтобы ни случилось, бояться бедности ни ей, ни её детям не суждено. А за большими прибылями она не гналась. Она по-прежнему хотела только вернуться к своей медицинской практике и двигаться вперед в своем развитии по этой дороге. Войцеховский был её, рядом, любимый, всегда желанный, озабоченный делами, но ей достаточно было просто просыпаться с ним вместе и знать, что он вечером вернется к ней в дом, и она его обнимет, дотронется до его руки, волос, увидит его карие, пронзительные, умные глаза и ей этого достаточно для личного счастья. Она его так долго ждала и вот получила.
Они выехали из Будапешта в канун праздника 1 Ноября Дня всех святых или праздника тишины, на автомобиле. Очень долго перед Ани стояли потерянные глаза Доры, которую она с трудом уговорила солгать родной тетушке, что они всего лишь отправляются в длительное путешествие. И бедная женщина собирала все свои силы, чтобы не подать даже намека на то, что Ани с Войцеховским решили все изменить в своей жизни. Даже Ангел что-то чувствовал, отказавшись с утра от овса и когда Ани пораньше вывела его на прогулку перед отъездом, он не спешил повиноваться, был растерян. Она точно знала, что как только они определяться на новом месте с жильем, Ангел будет транспортирован к ним на корабле, но слезы капали внутрь и конь чувствовал тоже самое. Ани даже впервые за все время разозлилась на Войцехоского в мыслях: «Будь ты не ладен, Артур, со своими идеями!» Неизвестность приносила дискомфорт душе. «Ну почему, почему она была так уверенна что больше не вернется на родину?»
Они ехали на автомобиле до границы с Австрией, которая была только номинальной, и Войцеховский время заполнял, рассказывая историю Северной Америки так, как он её знал, потому что Ани вообще никогда не интересовалась этой страной, она даже не знала, какой там климат, какая природа. Какие животные обитают и как выглядят люди, не шуткой было то, что эта Северная Америка находилась настолько далеко, что необходимо было преодолеть целый Атлантический океан, а она этого смутно боялась. Океан. Вокруг вода и единственная опора под ногами – это палуба корабля, и нет ничего более зыбкого в мире и ненадежного, чем твое одиночество и беспомощность среди окружавшей тебя глади синей воды. А ночь. Ночь в океане! Твои нервы натянуты как струна, ты прислушиваешься к каждому звуку и чувствуешь себя беспомощным пленником во власти природной стихии. Но, пока еще она не думала об этом, силясь улыбаться в ответ на заботливые вопросы Артура или на его смешливые истории об американских индейцах, попавших в среду цивилизации, а сердце плакало от тяжести бремени, которую он вынудил её взять на себя – таких глобальных жизненных перемен. Она настолько была во власти своих мыслей и страха, что потом не сможет вспомнить ни одной детали, на всем пути следования, ни одного пейзажа, ни одной хоть мало мальски запавшей в душу картинки. Дома, деревья – мелькали в нескончаемой череде, ничем не зацепив взгляда и её родной мужчина отошел на задний план перед её внутренними ощущениями потерянности в окружавшем мире. Он почти не выпускал её ладонь из своей руки и периодически сжимал её, желая отвлечь от того глубокого погружения в себя, которое улавливал, посматривая на неё сбоку. Она и этого не вспомнит, потому что все время вела внутреннюю борьбу со своими чувствами.
В Вене они остановились в дорогой гостинице и ей сильно захотелось растянуться на кровати, после целого дня, проведенного в машине сидя. И не раздеваясь, она ничком легла поперек кровати и закрыла глаза, только быстро смахнув со щеки скупую слезу предательницу.
Войцеховский спросил:
– Ани, распорядиться приготовить ванну? – и тогда она обернула голову в его сторону и увидела, что он застыл в нерешительности, так для него несвойственной. Его руки развязывали шейный платок и так и застыли в невесомости. Только внутренним чутьем она догадалась, что его поведение связано с её выражением лица, на которое она не успела надеть маску. Кивнув в знак согласия, это не послужило для него сигналом для выполнения того, чтобы приготовить ванну. Он медленно подошел к кровати и устало сел рядом с Ани на край, обнаруживая всем своим видом сожаление, что ей все это дается так тяжело.
– Ани, я чувствую себя палачом. Милая, тебя все продолжает угнетать наш отъезд?