Елена Валентиновна Муравьева
Нерешенная задача
Григорий принес в дом и поставил в чулан огромную канистру керосина, так как он у них очень быстро расходовался. Светлана отливала в выходной керосин в бутылку и забирала с собой. А по вечерам, когда к ним приходило много молодых людей, жглось сразу несколько ламп, чтобы было светлее. Камин растапливали редко, когда было прохладнее всего и Светлана заметила, что время камина еще не наступило. Придет зима и они им будут пользоваться очень часто.
Изучение русского языка пошло настолько быстрыми темпами, потому что Анни очутилась в русском обществе. Медленно, но терпеливо с ней старался общаться Григорий, чаще жестикулируя и помогая в объяснении некоторых вещей руками, иногда он их просто показывал. Анни могла уже довольно сносно обходиться без переводчика, если с ней разговаривали в медленном темпе, и грамотно отвечать. Быстрее всего она адаптировалась, конечно же, к речи Григория, Светланы и Глафиры. Григорий брался возить её по городу и знакомить с его достопримечательностью. И, Светлана, оказалась права, когда сказала, что Санкт-Петербург еще удивит её. Ей показали разводные мосты и это было незабываемо! Впечатлил и Зимний дворец, Петергоф с его фонтанами. И сейчас у Анни твердо сформировалось убеждение, что ради такого зрелища, ей стоило проделать настолько долгий путь. Но, северная столица– это город контрастов. Прогуливаясь по его романтическим и изысканным паркам, она не могла понять, как он мог потом поворачиваться словно спиной и показывая свою тыльную сторону, быть настолько обезображенным. Обшарпанные дома с их дворовой стороны, узкие оконные проемы, серость, зловонность и нечистотность. И при приближении зимы, световой день становился слишком коротким, лили дожди и слякоть, и унылость, словно пробирались в сердце, и оно начинало заболевать ностальгией по родине, по друзьям, которых она там оставила, по князю Войцеховскому, мысли о котором так часто её посещали и она их гнала, гнала и гнала, но не получалось. Видя на улице извозчиков и встречая коней, такой же масти как у Ангела, у неё зазывало сердце щемящей тоской. Она плакала. Она очень часто плакала по ночам в подушку, и никто не знал. Ей иногда казалось, что жизнь её пошла под откос и ничего уже светлого и радостного в ней не будет. Что, может быть в этой жизни, чтобы испытать счастье и удовлетворение от жизни нужно быть эгоистичнее. Может ей стоило бы довольствоваться стать любовницей Войцеховского и по крайней мере, хотя бы наслаждаться плотскими удовольствиями. Она безудержно скучала по своему сыну и эта боль при воспоминании о нем ничуть не становилась дальше и слабея. На улице, встречая маленьких детей, держащихся за руки своих родителей, она провожала взглядом и завидовала этим мамам и папам, только лишь за одну эту возможность, держать в своих ладонях маленькую, родную ладошку, иметь счастье погладить по волосикам, поцеловать, обнять.
А однажды её накапливавшиеся эмоции скрытой печали и сдерживаемой боли выплеснулись наружу. Она вот так засмотрелась, обернувшись вслед прошедшей мимо неё, через дорогу, женщины с мальчиком, лет шести-семи и чуть не попала под колеса извозчика. Он громко и грубо выругался, так как еле успел сдержать коней. Ему пришлось быстро спрыгнуть на мостовую, так как у Анни от ужаса просто превозобладала реакция ступора. Еще что-то ворчливо выкрикивая, он в недоумении от её нелепого объяснения, подошел к ней вплотную и протянул свою руку, чтобы она смогла опереться на неё. Так как по ней сразу видно было, что это дама из высшего общества, он приложил все усилия, чтобы обойтись с ней почтительно, хотя глаза его и бросали грозные стрелы.
Анни со слезами на глазах, обернулась к нему и посмотрела с испугом, она даже подумала, что сейчас получит огромную оплеуху, но… когда их взгляды встретились, все произошло с точностью да наоборот. Его обветренное, широкое и простое лицо вдруг стало добрым и удивленным. Он не понимал причины её слез. И потом, она совершенно далека была в этот момент демонстрировать простому мужику «даму из высшего общества». Её взгляд был как затравленного зверька, и он это прочел в одно мгновение.
– Дамочка. Вы чего тут встали на дороге? Смотрите, здесь же столько экипажей ездит! Движение то какое! А вы стоите? Что с вами? – и его громкие и грозные нотки в голосе исчезли и стали такими участливыми и заботливыми.
Анни в знак согласия качнула головой и попыталась сориентироваться, куда же ей сейчас податься. Что-то она уже даже и цель своего выхода в город забыла. Смахнув слезы со щек и сама в душе удивляясь, своим непрошенным слезам, осмотрелась вокруг, дернулась в одну сторону, потом в другую и снова здесь она услышала этот сильный, но такой участливый голос:
– Простите, госпожа, но вы себя хорошо чувствуете?
Она смутно что-то поняла из всего, что он ей сказал и скорее на уровне чувств и ответила ему на ломаном русском языке.
– Простите. Я растерялась.
– О… так вы не русская, мадам. Плохо говорите по-русски. Чем я могу помочь?
И она попыталась объяснить ему, что просто идет домой.
– А где же ваш дом?
Анни вопрос поняла.
– Улица Чайковского.
– Так, госпожа. Вы же находитесь на ней. А какой ваш дом?
– Простите меня. Я вас утруждаю – и это слово в произношении далось ей труднее всего. – Дом 10. Я уже дома.
И когда она пришла домой, первым ей на встречу вышел Григорий и стал помогать раздеваться. Светлана с кем-то беседовала, в глубине гостиной, и Анни быстро прошмыгнула к себе в комнату, потому что её сердце раздирали на части совсем упаднические эмоции и она никому не собиралась ими досаждать.
Забравшись с ногами на кровать, она облокотилась спиной на теплую стену, которая получала тепло из натопленной в соседней комнате печи-голландки и обхватила подушку, как родного человека. Приступ одиночества совсем одолел, и она в растерянности не знала, что ей дальше с этим делать?
Через пять минут в комнату постучалась и вошла Светлана.
– Что с тобой, Аннушка? – как-то даже с испуганными нотками в голосе спросила она.
Анни не скрывала. Ей так необходимо было открыться в переполнявших её сердце и мысли эмоциях. Ей настолько было одиноко, что терпеть этого больше не было собственных сил. Ей хотелось участия и поддержки.
– Светлана. Ничего, что затрагивало бы тебя и твой дом. Просто, понимаешь, просто я так соскучилась по своим родным людям, которых оставила у себя на родине.
– Аннушка, но ты же говорила, что ты сирота – тихо проговорила подруга и присела на кровать рядом.
– Да. У меня нет, в этом общепринятом смысле родных людей. Но… Поэтому я считаю родными для себя мою домоправительницу Дору. Мою подругу с её супругом – Хелен и Миррано, дорогого господина Буггати, Игн и мой конь – Ангел.
– У тебя был свой конь?
– Да. Ты не представляешь, что это за существо! Он не просто конь для меня. Не смейся, он мой друг, он мой спаситель.
– Понимаю, Аннушка. Я так понимаю твои чувства. Это ностальгия. Ей подвержены все, абсолютно все люди. Что же нам тогда сделать? – и у неё между бровей пролегли две глубокие черточки, так она напряженно стала думать, что можно сделать в этой ситуации. И Анни стало неловко, что эта её внутренняя проблема перенеслась на других людей.
– Светлана. Я перетерплю. Я сильная. Ты ни о чем не думай. Просто надо перетерпеть. Дай мне время… – и вдруг её слезы брызнули с еще большей силой. – Я просто, я просто смотрю на детей и мне всегда так сильно, так ужасно до боли нестерпимо хочется обнять моего мальчика, мне его так не хватает, это так мучительно – и она даже сжала руки в кулачки и несколько раз ударила ими по мягкой кровати. – Светлана не имела детей, но… она всегда быстро привязывалась к людям и понимала, какая это боль их терять! Подсев еще ближе к подруге, она обняла её за плечи и положила свою голову как ребенок ей на плечо. Молча, но так по-доброму она старалась разделить эту боль с подругой. Они помолчали.
– Я не вижу другого выхода в этом, Аннушка. Говорят, работа быстрее заглушает воспоминания, значит нам поскорее нужно найти тебе работу – если ты не против?
– Да. Надо поскорее. Любую. Лишь бы забыться.
– Аннушка. Нам любая не подойдет.
– Светлана, мне все равно.
– Нет, Аня, тебя спасет только та работа, которая будет тебе интересна. Ибо любая другая просто вгонит тебя в депрессию.
– Да, да. Тогда я буду искать то, что мне интересно. Надо пойти в больницу.
– Пойдем. С языком твоим, я уже чувствую себя спокойно, не растеряешься. Завтра пойдем, рядом с нами Александрийская больница. Она общего профиля. Может там мы и попытаем удачу. – и затем она отстранилась от подруги и внимательно посмотрела на неё.
– А еще Аннушка. Расскажи о своей жизни в Будапеште. Если ты не хочешь оставить это в тайне, конечно. Так ты облегчаешь душу, чувствуешь незримо рядом дорогих тебе людей и в голове наводишь порядок, мысли располагаются по полочкам. А?
– А, дева Мария, какая ты Светлана мудрая, не по годам – улыбнулась Анни. – Я расскажу.
За окном спустились сумерки и рваные облака стали растворяться на потемневшем небе и исчезать совсем. Анни, и вправду стало легче, после всего, что она рассказала. Это была первая слушательница её жизненной истории и слушательница, хоть и молодая, но искренняя и сообразительная. Слезы давно высохли и Анни даже показалось, что, пересказывая события своей жизни, она разбирается в их перипетиях сама и в ней появляется четкий внутренний стержень и все остальное не важно, важно только её собственное отношение ко всему.
Держась за железную перекладину кровати, Светлана задумчиво смотрела в пол и пыталась уже сама разложить свои мысли по полочкам. А Анни смотрела в окно и ей так повезло, что окна именно её комнаты выходили на мостовую, а не на грязный двор, который усугублял уныние. Она сейчас думала о Войцеховском. – Как ему там живется, как он воспринял её бегство? И, казалось, что и Светлана сейчас думала о том, же, потому что вопрос, который она все-таки задала своей подруге, был об этом. – Аннушка, как у тебя хватило сил и решительности уехать от любимого человека, да еще от такого – значимого? Он много для тебя сделал.
Анни оторвалась от окна. Этот вопрос она задавала сама себе неоднократно. И ответа не находила. Оставалось только тихо пожать плечами. Светлана поняла.
– Аннушка. Я только сейчас до конца поняла, почему ты не можешь найти себе покоя и почему тебе так тяжело. Я и восхищаюсь тобой, и одновременно, удивляюсь. Князь Войцеховский, как принц из сказки, о таком мужчине мечтает каждая девушка и даже для состоявшейся, повидавшей многое в этой жизни женщины – он, большая женская страсть. А ты нашла в себе силы, оторваться от него и уехать. Это для меня немыслимо!
– Светлана. Я и сейчас не до конца уверена, что правильно все сделала. Я знала, что, не сделав это в тот момент, я не смогла бы это сделать никогда. Но …Я стала бы точной копией его супруги, я проросла бы в нем всеми корнями, всем сердцем и мыслями, и уже не я, а он стал бы господином всей моей жизни. Это не тот мужчина, который будет жить твоими интересами, желаниями, и совсем не тот мужчина, которому ты сможешь поставить какие-либо условия.
Светлана минуту помолчала, а потом, словно вспомнив что-то настолько диковинное, всплеснув руками и с таким жаром прокомментировала:
– Аня, послушай, а эта твоя идея – про создание такого своеобразного дома для детей рабочих, где они могут учиться, играть и развиваться, когда родители заняты на производстве! Аня, это – это же просто чудо! Я всем расскажу. Ты позволишь?! – И она жестикулируя стала ходить взад и вперед по комнате – Да, Господи – это так нужно, это так полезно, и это так умно! Вот я и Григорий и еще несколько наших друзей, ходят во многие семьи, мы там обучаем детишек простых, совсем малоимущих детей грамоте, а детей в семьях много, о…Аня, так много деток не выживают в их условиях, и мы помогаем, чем можем. А ты же еще внедрила, за счет прибыли предприятия, бесплатное медицинское обслуживание семей работников! Аннушка, да ты же просто святая! О, Господи, – она потерла себе лоб двумя пальцами, и продолжала уже более ожесточенно, – А у нас. Удавятся за свою прибыль. Ни один, ни один «толстомясый» даже не подумает сделать для своих работников хоть что-то полезное, хорошее, доброе! Все мясо себе будет наращивать и наращивать, «есть на две глотки» у нас же работники даже калечатся на производстве, потому что этому буржуа жалко лишнюю копейку потратить на установку ограждений, защиты для своего работника. Вот давеча…Аня. Вот давеча, такое горе случилось у Михаила! Чуть без руки не остался, восемь швов наложили, руку на станке, ну вот просто чудом каким-то, чуть не отрезал. Оплатил врача, медицинские услуги – семья голодает!
– Светлана. Да – это ужасно. Я, я сочувствую. Давай поможем как-нибудь?
– Аннушка, да мы же все стараемся. Нас партия призывает и учит. Мы очень стараемся помогать друг другу и более бедным. Вот Гриша занес им керосину, хоть сколько, картошки, мешок целый, все собрали и масла кто-то принес. Но беды так много, и все это как снежный ком!
– Светлана. Я же врач. Я могу помочь ему быстрее вылечить руку. Я должна посмотреть.
– Ты хочешь, ты правда хочешь?
– Да, я хочу.
– Так поехали. Вот прямо сейчас поехали. Ему конечно же нужна медицинская помочь, а он терпит, ему не за что покупать лекарства.
– Давай поедем.
– Аннушка, ты просто посмотришь, в каких условиях они живут, и будешь считать себя самым счастливым человеком на земле, после такого зрелища!
– Светлана. Я видела, в Будапеште работники тоже не сладко живут.
Светлана стремительно вышла из комнаты Анни, и подруга слышала, как она громко говорила – Гриша, мы срочно едем в семью Гореликов. Анни же врач, может мы сможем как-то помочь Михаилу. Рука болит у него, говорят, от боли ночами стонет, а лекарств нет. Мы уехали, ты сегодня с ребятами сам.
Они долго ехали в темноте. Кромешная темень поздней осенью в Санкт- Петербурге, вступила в свои права, но времени было только пять часов дня. Потом они шли по вязкой, не вымощенной камнями дороге, и Анни с ужасом поняла, что у неё все башмаки в глине и подол юбки, которую следует после этого просто выбросить. Она так и не могла рассмотреть местность, в которую они пришли, так как вокруг не было высоких домов, из которых горел бы свет и хотя бы, газовых фонарей, освещавших улицу. Совсем близко залаяли собаки, перед глазами стали возникать окошечки и их было много, значит дома многоквартирные, но свет в них горел тускло. Войдя в один из таких домов, в ноздри ударил спертый воздух, пройдя очень быстро по темным сенцам, они открыли еще одну дверь и сразу же столкнулись с запахом варившейся еды, только не понятно какой, для Анни запахи были не знакомы, но они были приятны и женщиной, распарившейся от стояния у печи. Сразу, сразу в глаза бросилась давно, видимо, белившаяся печь и жар, исходивший от неё. А с большой сверху лежанки, выглянуло сразу, аж но, четыре детских головенки, мал мала меньше и все русые, как на подбор. Пытливые глазенки уставились на посетительниц и видимо, были весьма довольны увиденным, так как ни страха, ни удивления в их взглядах не читалось, простое любопытство.
Светлана, не стесняясь, без лишних церемоний прошла вперед и женщина, повстречавшаяся им сразу с порога, тоже приветливо заулыбалась.
– Наташа, мы пришли навестить Михаила. Со мной доктор, мы посмотрим и может сможем хоть чем-то помочь.
– Светлана – обрадовалась Наталья. – Ой, да ради Бога. Он уже плакать стал – ведь болит то как! Идите, идите, он там за ширмой, а я чая сделаю.
– Ой, нет, нет, мы не будем рассиживаться – запротестовала Светлана. – Ты же видишь, уже совсем темно, надо домой еще уехать. Мы извозчика держим. А то ж от вас его потом не словить будет.
Наталья – пожилая, но очень стройная и энергичная женщина, поспешила забежать им наперед и заскочила шустро за занавеску, видимо за которой и лежал Михаил. Она ему говорила подняться, хотя он уже и сам все услышал. Оттуда слышалась суета и сдавленный стон. Тут же занавеска откинулась, и Анни увидела худое, красноватое лицо, не много имевшее четкий на себе отпечаток мученической боли, так как, при осмотре, оказалось, рука разрезана до кости и задета даже кость. Швы воспалились, а обезболивающих у человека не было.
И чтобы из медикаментов Анни не называла, их в доме не было. Тогда глубоко вздохнув, она пристально посмотрела на Светлану, севшую на кровать рядом.
– Ну… что, подруга. Мы извозчика не отпускали, нужно ехать срочно в аптеку за лекарствами, иначе у него начнется заражение крови и руку придется отнимать.
Тихий ужас сразу отобразился на лице как Михаила, так и безмолвно стоявшей, неподалеку, его супруги. Но, Анни, тот час, уточнила:
– Мы приехали помочь и будем стараться это делать, медикаменты покупаю я. У меня есть с собой монеты.
– Светлана запротестовала.
– Анни, их же менять надо в банке. Банки сейчас закрыты – и быстро подняла вверх свой ридикюль – но это, это совсем не беда. Я взяла с собой деньги.
Супруга Михаила, Наталья, как-то вовремя спохватилась.
– О, мои женщины. Но куда же вы будете мотаться? Вы напишите все лекарства, я быстро, быстро сбегаю к соседу, он поедет, все купит, а мы, вы, здесь подождете, вот и чайку придется попить.
Так и сделали. И в первую очередь, Анни написала список антисептиков и морфия.
– Придется попринимать, а как же такую боль терпеть то? – Заказали бинтов побольше, тугих повязок.
Сосед уехал, все сели к окну. За прямоугольный дубовый стол. Дети уже с другой стороны печи с интересом рассматривали посетительниц. Анни обвела взглядом помещение. Оно состояло всего из одной комнаты и того, темного и холодного предбанника, который они быстро проскочили в темноте. В одном углу, друг к другу буквой «Г» стояли две детских кровати, старые и железные, и вот в другом, за шторкой, кровать родительская. На все помещение два не больших окна, возле одного стоял стол, а возле другого тумбочка, для вещей, не понятно только, для каких, так как больше шкафов в помещении замечено не было, но возле печи, на стене, была прибита широкая доска с петлями. На ней висело много разной одежды, но настолько простой, что в общей массе, казались тряпками.
Наталья поставила на стол самовар. Анни с восхищением рассматривала эту диковинку, блестящую, такую величественную. Им налили кипятка, положили в него варенья. Наталья от жертвовала имеющиеся в семье баранки, которые предназначались для детей. Но, сделала это настолько радостно и искренне, потому что помощь, которую им пришли оказать, была просто для них спасением. Вот останься Михаил без руки, и их вся семья лишилась бы единственного кормильца.
Дети потихоньку спустились с печи на лавку, стоявшую с тыльной стороны печки. Светлана весело стала их подзадоривать. Оказалось, их она тоже учит. Анни слышала расспросы:
– Вы выучили тот стишок, что я задавала?
Они закачали головенками и сразу последовал новый вопрос. Светлана шутливо погрозила пальчиком.
– А букву «М», «Л», «Н», «О» – нарисовали в своих тетрадочках. Вот я хочу проверить.
Они так шустро подскакивали назад на печь, но уже через минуту спрыгивали с неё, с тетрадками в руке и карандашами. На стол ложились тетрадочки и Светлана принялась проверять написание букв. Теперь Анни рассмотрела. Что в семье было три девочки и один мальчик. Видимо он был средний, второй или третий.
Привезли лекарства и Анни обработала швы антисептиком. Ей, конечно же, хотелось поскорее выбраться из такого жаркого и душного помещения на улицу. Ей доставляло дискомфорт то, что на подоле юбки было так много налипшей глины и она даже стала криво обвисать от этой массы грязи.
При уходе, она протянула Наталье пять золотых монет. И хотя она еще ломано выговаривала некоторые русские слова, Наталья прекрасно поняла её речь. Она медленно и старательно выговаривая слова, пыталась объяснить, что рука должна еще долго находится в покое и надо мазать мазью, надо менять бинты и через три дня показать снова руку врачу.
Женщина совсем раскисла. Грязным передником она закрыла глаза, по щекам побежали слезы. У Светланы даже дух перехватило от восторга.
– Аннушка, дорогая! Ты просто не представляешь, как им это ценно! Они обменяют и несколько месяцев просто позабудут о своих горестях – и подмигнув слегка ошарашенной Наталье, добавила:
– Да, Наташа?
С красными от слез глазами, та осторожно, но так по-родственному обхватила Ани за плечи и прижала к себе. Её благодарность была сродни раболепию. Но это спасало их семью от, возможно, и вымирания. Михаил за это время подлечиться и станет работоспособен. Все наладиться, если не случиться нового несчастья.
И этой, почти на половину, бессонной ночью, Анни впервые не вспоминала о своем мальчике, о Артуре Войцеховском, о своем доме, об Ангеле. У неё, словно в коже застрял запах той незнакомой еды, что варилась в чугунах на печи, стояли чужие детские личики, заплаканное лицо Натальи и изуродованное болью лицо Михаила. И на сердце стоял все тот же хаос противоречивых эмоций. То радости, от того, что ей было так комфортно, от мысли, что она вовремя предложила свою помощь, и ту же легкий шок, от тех увиденных обстоятельств, в которых живут люди.
ГЛАВА 80
Гельмут прятал деньги обычно в железных банках, в которых хранились оловянные солдатики. И когда банки закончились, для него стала проблема где их спрятать. Думал, думал и придумал. Он отвинчивал сверху колпачки широких труб в ванной комнате и туалете. По, крайней мере, если деньги ему на что-нибудь были нужны, он всегда мог смело пойти их и достать. У мальчишки голова работала не по годам. Он сообразил заворачивать их в бумагу, чтобы они не рассыпались, а верхнее пространство труб, скорее было для вентиляции, вода там не циркулировала. Денег накопилось достаточно. Авдей стал находить для них публику побогаче и очень азартную. Сам он приоделся и если бы не черные как смоль волосы, еле тронутые проседью и черные, цыганские глаза, то абсолютно все начали бы принимать его за представителя высшего общества. А сейчас было видно – у мужчины есть деньги. Не додумали они вместе того момента, что тайники для денег, все-таки, необходимо выбирать особенно тщательно. Воздуху в ванной и в туалете, вскорости некуда было деваться. Он стал спертым, более влажным и плотным. Миррано, как хозяин семьи, пригласил ремонтника. И Хелен никогда в жизни не забудет того момента, как увидела тогда своего супруга выходящим из ванны. На руках у него, как на подносе, потому что в ладошке такое количество уже не помещалось, лежали растрепанные свертки, потому что они от влажности отсырели и их пришлось выковыривать из труб. А в некоторых местах бумага порвалась и Хелен рассмотрела напечатанные банкноты. Это деньги! Переведя свой взгляд с этих растрепанных бумаг на супруга, она прочитала в его глазах такую чехарду смешанных эмоций: и испуга, и негодования, и очередного шока. Глаза, невероятно широко открытые, въедливо уставились на Хелен, но он молчал. И она догадалась, что он сам, без посторонней помощи пытается додуматься, откуда в его квартире может появиться такое количество денег.
И так же молча, с прижатыми бумажками к груди, он проследовал на кухню, так как она была ближе и удивленная всем не меньше его Хелен, посеменила следом. Деньги положили на круглый стол и руки матери этого семейства с любопытством стали их перебирать. Если их чуть-чуть подсушить, они будут в прекрасном состоянии. Уголки её губ поползли к верху и губы растянулись в широкой, счастливой улыбке.
– О! Анри, так я же наконец смогу купить себе ту шубку из котика! – оживленно воскликнула она. Её глаза наполнялись все большей жадностью и восторгом.
Миррано устало опустился на стул возле стола и еще более ошарашенным взглядом уставился на неё. – А тебя вообще не волнует – откуда в нашей квартире такие залежи денег!?
Но. Хелен в этих вопросах ничего не усложняла и не драматизировала. Как бы там ни было, их необходимо быстрее потратить и их никто тогда не найдет. Нет денег – нет проблемы!
И, конечно же, конечно же, если отец опять визгливым голосом зовет Гельмута, это означает только одно, что тот в чем-то виноват. И Гельмут уже к этому привык и няни, и гувернер. Но идти было нужно. Гельмут был сильно разочарован, что вскрылись его тайники, но выход он видел единственный – как всегда тупо уставиться в пол, в незнании пожимать почаще плечами и молчать, даже если начнут лупить ремнем.
Его отлупили. А что дальше? Миррано опять метался в тупиках. Он уже давно в тумбочке возле кровати держал целый арсенал всевозможных успокаивающих настоек и снотворное. Но, видимо, организм стал к этому привыкать. Они производили все меньший эффект. А в данный момент, его уже больше, чем сын доводила до бешенства Хелен. Вопрос то был денежный. Она, конечно же пыталась делать озабоченный вид и даже хмуриться, но Миррано хорошо знал, что её просто распирает от нечаянного счастья!
Он метался. Метался перед сном по их общей спальне, все что-то думал, но решил высказаться.
– Вот почему ты, иногда, меня шокируешь больше, чем дети!
Она сидела за туалетным будуаром и решила отделываться пустыми ответами.
– Не дети, а только Гельмут. Михаэль у нас просто «чудо»!
Миррано махнул в её сторону рукой.
– Ты или дура совсем или притворяешься… – Ты просто задумайся – чем это все пахнет!
– Чем? Понимаю, ничем хорошим. Но деньги нужны! Ты хоть что хочешь делай с Гельмутом, он никогда не признается, где он их взял! Ни нам, и никому другому! Чего энергию то зря тратить?
Он уставился на неё сзади. И её спина стала получать просто шквал огненных стрел.
– Анри. Нам необходимо оплатить гувернера за прошлый месяц и за этот.
– О, господи, ты же видишь, что Гельмуту наличие гувернера, как мертвому припарка! – даже провел аналогию. – Так, пыль с мебели сметать…
– Может быть. Но Михаэлю нужен гувернер. И не метай в меня огненные стрелы. Я просто знаю, что нам остается плыть по воле вол, потому что мы уже все, все средства испробовали. Скажи, результат хоть чуточку появился?! – и она обернулась в нему. – Ты, что? Хочешь эти деньги занести отдать полиции, или, давай, выбросим все на улицу!
– Хелен. Замолчи женщина! – И он сложил пальцы рук в пирамидальную гузку и направил в её сторону. – Вот какую, какую ты говоришь глупость! Это же идиоту понятно, что такие деньги честным путем не добываются! Пока наш сын мал, в тюрьме буду сидеть я! А как вырастет, ты не беспокоишься за его будущее? Да по нему уже начинают тосковать стены казематов. Неужели тебя это не волнует? Все! Шубка из котика нарисовалась в воображении!!!
Попугай «какаду», в своей обычной позе, восседал на плече хозяина дома и настолько за последнее время с ним сроднился, что казалось оба друг друга просто не замечали. Даже пространственные возгласы внимательно вслушивающегося в их ругню попугая, оставались только пространственными. А он периодически выкрикивал:
– Горе, какое горе! Замолчи женщина!
Она даже встала. Миррано поднимал нервы.
– Я не знаю, что нас ждет. Я знаю только одно. Что наш сын на седьмом году жизни имеет денег больше, чем его отец. И да, я хочу шубку. И я хочу, чтобы у наших детей были учителя и хорошая медицинская помощь. Мне так спокойнее, чем от отсутствия всего этого. И мы даем нашим детям все, что только в наших силах хорошего. Но… ты его сейчас отлупил. Ну. Я пойду отлуплю. Ты же видишь, что от этого ничего не измениться. Наш сын умнее и сильнее нас! Нам надо искать очень хорошего специалиста, который сможет понять, что мы в конце концов имеем и что с этим делать! А деньги, да, они свалились на нас именно кстати. Я уже голову поломала, чем мне рассчитаться с кухаркой, нянечками и гувернером.
– Так ты, что! Действительно думаешь, что мы просто так вот, начнем распоряжаться этими деньгами как ни в чем ни бывало! – вытаращился на неё супруг.
– Ну, если хочешь, соверши над ними какой-нибудь ритуал – спокойно сказала она.
Миррано еще некоторое время с совершенно диким взглядом смотрел на неё в упор, но к нему подкатывала волна сильной слабости. В голове появился шум. Виски сдавили тиски и он схватился за грудь, со стороны сердца. Хелен испугалась. Его лицо, а затем и шея стали покрываться красными пятнами и глаза подниматься к потолку. Она помогла опуститься ему на кровать и бросилась к тумбочке с лекарствами. «Какаду» перелетел на шкаф. Это был первый сердечный приступ Миррано, он никому никогда не говорил, что стал все чаще жаловаться на отдышку и боли со стороны сердца. Она накапала ему сердечных капель и уложила в постель. На утро Гельмуту они основательно вложили в уши, что его поведение может привести к очень серьезным последствиям, так как отца уже стало подводить сердце. Как бы с ним чего ужасного не произошло.
ГЛАВА 81
Очень худощавый, средних лет человек, в белом халате, завязанном сзади на спине тремя тесемками, расположенными на разной высоте, хмуро изучал диплом бакалавра медицины Будапештского университета. Его лицо, и жесткое, и вот что удивительнее всего, и очень ласковое одновременно, меняло свои выражение быстрее чем окрас меняет хамелеон, но в нем оставалось неизменным – ум. Притом, само по себе лицо ничего об этом не говорило, но находясь в обществе этого человека минимум пять минут, этот вывод делали твои мысли непроизвольно. Он умен. Словила себя на этом умозаключении и Анни и Светлана. Они вдвоем сидели с разных концов длинного письменного стола, дожидаясь вердикта – возьмут ли Анни на работу? Ждали и мысленно задавали себе вопрос, почему они так решили, что этот человек – умен? Они ведь даже еще не пообщались с ним и пяти минут. А вот бывает и так, что ты делаешь безошибочный вывод с первого взгляда и это необъяснимо. Человек был настолько рационален, во всем прост, а вместе с тем, наделен незаурядными способностями, интуицией и многогранностью. Ему было абсолютно безразлично, какое он вызывает о себе впечатление у других людей. Мнение общества его ни в чем, ни в какой бы то ни было сфере – не волновало. Он был выше этого. Прекрасный знаток своего дела для тех времен, имея перед собой одну главную для себя цель в жизни, не распыляясь на мелочи и подходя к любой проблеме, к любому вопросу только с рациональной стороны, тем самым пользовавшийся среди коллег и знакомых безграничным уважением, человек среднего звена в иерархической классовости русского общества, он имел простое человеческое достоинство, знал цену любой жизни и точно определял для себя место каждого человека, с которым его сводила судьба.