Елена Валентиновна Муравьева
Нерешенная задача
– Ты можешь написать все что они хотят, лишь ради меня? – тихо спросил он.
Ани, слегка отстранившись, удивленно посмотрела ему в лицо.
Он решил добавить:
– Я сделаю так, что мы уедем с тобой в Америку, сразу, немедля. Я развожусь с Элизабет.
Ани понимала, он говорит это серьезно и так оно и будет. И такой благодарностью наполнено было её сердце, что не вместить. Прильнув губами к его губам, она хотела забрать с собой его запах парфюма, ощущения его поцелуя и сердце стучало гулко, сильно, от присутствия горя и потери некуда было деться, тебя словно раздирало на кусочки, которые потом никогда не соберутся в одно целое. Опять потекли предательские слезы.
– Я не могу, не могу…, …пойми, я не могу и не знаю, как это объяснить – и она чувствовала, как он обнимает её сильнее.
– Хорошо… – услышала она – тогда постарайся протянуть время, изловчись, я что-нибудь придумаю.
– Выходим, – твердо повторил конвоир.
Она так не хотела от него отрываться, это так тяжело, а он сжимал её плечи еще сильнее.
– Ани, я… я не прощаюсь, продержись, милая, я приложу все усилия для тебя.
Она закивала головой в знак согласия и еще раз прильнула к его губам, потом оттолкнулась, чтобы наверняка и отвернулась. Выпрямив осанку, она медленно последовала к выходу из камеры.
ГЛАВА 94
Войцеховский сидел в камере. Пугая охранника своим поведением, а вернее сказать, бездействием. Его оставили с открытой дверью, не тревожа. Так как русского языка он не знал, к иностранцам, в очень дорогой одежде, в России испокон веков бытовало уважение.
Прошло не более пятнадцати минут, как он, собравшись с мыслями, направился на поиски места пребывания главы полиции. Арестные камеры находились на улице, во дворе дома Фитингофа, а вся полицейская администрация пребывала на пятом этаже, достроенном к этому медицинскому зданию в 1870 годах. Это место, если не знать того, что в арестных камерах люди томились на голодном пайке по несколько месяцев, и в некоторых, особенно мрачных помещениях их допрашивали, было открытым и приветливым с виду, со стороны Адмиралтейского проспекта и пересекавшей его Гороховой улицы.
Войцеховский шел целенаправленно, так как с Петром Николаевичем у него с самого утра состоялась конфиденциальная беседа. В кабинет подполковника он попал быстро и легко. Разговаривали они на французском языке и после нескольких предложений, лицо у Петра Николаевича погрустнело. Ничего обнадеживающего на легкий исход дела посетитель ему не сообщил. Войцеховский стал просит о встрече с главой столичной охранной администрации города, на что ему было сказано, что о его просьбе доложат к вечеру и результат он узнает только к утру.
Войцеховского это не устраивало. Он настаивал на встрече с обер-полицмейстером уже сегодня.
Петр Николаевич схитрил, сказав, что это невозможно, так как тот по делам в отъезде, но посетитель слишком упрямо наступал на личное пространство подполковника и в его уверенных жестах и коротких, спокойных репликах чувствовалась скрытая бурлящая сила, готовая внезапно раскрыться в неожиданных неприятностях. К тому, же на стол, были демонстративно положены шикарные, золотые часы с цепочкой и косясь на них издалека, Петр Николаевич подозревал, что под стеклом в них были инкрустированы очень драгоценные камни. Такие вещицы считались фамильными ценностями, имеющими долгую историю родословной, и ценились ювелирами дороже чем просто механизм в золотой оболочке.
Войцеховский многозначительно ждал, и подполковник самолично отправился справляться к князю Павловскому о приеме.
Эти учреждения в работе всегда применяли психологические методы воздействия. Тактика томления и неопределенности действовала безотказно. Притом, что князь Павловский был отвлечен в данное время другими не менее для него важными вопросами и в приеме отказал.
Войцеховский намеренно забыл свои часы на столе, как задаток на будущее и ушел ни с чем. Он понимал, что, повторив попытку завтра о встрече, он столкнется с тем же результатом, ибо если чиновники хотят, они принимают сразу. Но ему самому нужно было время, для получения информации, для дальнейших решений, так как он чувствовал себя первопроходцем на болоте, даже без надежного шеста в руках, проверяющего почву под ногами.
На улице его ждал Мигель Хаск – его детектив, благодаря которому, он и узнал об исчезновении Ани.
– Что будете делать? – коротко спросил его мистер Хаск.
– Я думаю в рамках закона не получиться. Ани совсем слаба, время идет не в нашу пользу. Вы смогли выяснить все о князе Павловском? Его место жительства, о его семье, какие места часто посещает?
Хаск молча кивнул в ответ. Он делал это автоматически, как шаблонное решение задачи в любом вопросе.
– Хорошо – сказал Войцеховский. – Я завтра приму решение. Утром, я повторю попытку добиться приема у обер-полицмейстера, чтобы предложить денег и вам позвоню. Вы будете в гостинице?
Хаск снова кивнул в ответ. И этот разговор был краток, как, впрочем, и всегда было при их общении. Детектив Хаск всегда спокойный и не многословный, князь слишком рационален во всем.
Но перед тем, как разойтись с Войцеховским в разные стороны, он вынужден был оповестить его о неприятном факте. Приехала графиня фон Газейштард, одна, только с личной служанкой, вслед за своим супругом и ожидает его в гостинице, где он остановился.
Войцеховский даже застыл от неожиданности.
– Вот не кстати! – с раздражением произнес. – Мне не было времени запутывать её детектива, я не подумал об этом!
Несколько минут он задумчиво вглядывался в безбрежную синеву спокойной Невы, словно вышел просто на прогулку по набережной. Но Хаск знал, сейчас последуют четкие указания и не обманулся.
– Ну, понятно, теперь, что, все осложняется. Мистер Хаск, снимите мне дом на окраине Санкт-Петербурга, за любую цену, дней на шесть, не больше.
– Вы вернетесь в гостиницу?
– Сегодня, да, чтобы рассчитаться и… – хотел что-то добавить он, но, бегло бросив взгляд на своего детектива, резко передумал. Он скорым шагом направился в сторону Адмиралтейской площади и Хаск понял – в гостиницу, но не услышал, как Войцеховский в сердцах произнес сквозь зубы:
– Сама ускорила объяснения.
Войдя в гостиницу, он шел по длинному, роскошному вестибюлю и только поднявшись на второй этаж, замедлил шаг. Этот разговор состояться должен был давно и только из-за болезни графини его решение было отменено. Но последние неожиданные события, все разрешали по-своему. И он винил себя в том, что до сих пор колебался начать этот разговор. И чем больше сокращалось расстояние до двери его апартаментов, в которые приехала графиня фон Газейштарт, тем труднее давался каждый сантиметр длинного коридора.
Супруги не было в передней комнате, и он решил, что она ушла в город на прогулку. Скинув пиджак и расстегнув ворот рубахи, он с облегченьем, хотя бы на некоторое время, вздохнул и стал собирать вещи, чтобы, поскорее разрешив все – съехать. Графиня никогда долго не гуляла одна и скоро должна была вернуться.
Комната имела огромные, вытянутые окна, из которых струился солнечный свет и мрачное настроение рассеивалось, уступая место дневной озабоченности. На столе валялся ридикюль графини и её перчатки с шляпкой. – «Как она не вовремя» – быстро пронеслась мысль и его привлек шум за окном. Лето было в самом разгаре и для Санкт-Петербурга стояли дождливые, но теплые дни. Ему нравился этот город с его набережными, величественными памятниками и мостами, неспешной жизнью и не требовательностью к светскому этикету, которого так всегда старалась придерживаться графиня фон Газейштарт.
На мостовой, у парадного подъезда скопилось сразу несколько экипажей и не могли разъехаться. Извозчики стали покрикивать на лошадей, приковывая внимание прохожих. Он облокотился рукой на раму, и стал вспоминать все слова, сказанные утром Ани, чтобы лучше их осмыслить. Но как ни старался, смысла в них найти не мог. «Что в голове у этой женщины стало происходить? Почему ей так дороги совершенно чужие люди? Дороги настолько, что она готова на самопожертвование? Измождена и напугана и наскребает по всем «сусекам» остатки сил, ради чего?» Он не спрашивал себя, ради чего он примчался в северную столицу и готов, наконец то разорвать отношения с графиней фон Газейштарт, бросить все свои планы, жертвовать финансами, силами. Ее проблемы, несчастья он принимал как свои, поняв для себя только одно – без неё ему в этой жизни нету смысла.
Вдруг дверь из дальней комнаты распахнулась. Спешно вышла графиня и направилась к нему. Она, оказывается все это время была рядом, в комнате. Он услышал её приближение и равнодушно обернулся.
– Артур – вопросительно обратилась она и её движения были порывистые, она нервничала, перебирая сложенные вещи в саквояж. – Что это? Объясни мне, ты, ничего не сообщив, отъезжаешь в Санкт-Петербург, хотя совсем недавно приехал из него? Ты взял так мало вещей? Что все это значит? Что-то случилось?
Он ловил себя на ощущениях раздражения. Но это было новое чувство, появлявшееся у него в присутствии супруги. Ему с ней, всегда было комфортно и просто, как с красивым, ненавязчивым интерьером любой комнаты, а сейчас её присутствие насиловало его психику. Он угрюмо смотрел на неё, заложив руку за руку и ему хотелось только одного, чтобы её здесь, сейчас не было.
Она вопросительно смотрела на него и в её взгляде был испуг, женская интуиция подсказывала о какой-то трагедии. И она улавливала его злость и недовольство, что было так же для неё новым. Как бы там они не жили все эти годы, но графиня уверена была в одном, её супруг её уважает и почитает.
– Ты чего молчишь, Артур? – совершенно изменив тон, снова спросила она.
И он, словно очнувшись, медленно прошел к столу и сел. Его что-то угнетало и с самого утра он выглядел уже уставшим.
Сменив гнев на милость, она решила приласкаться и сзади, всем своим телом легла на его спину, прижавшись грудью и прильнув щекой к его голове. Он не стал отстраняться, но ему этого в данный момент не хотелось, как раздражает всегда любого человека действо, совершенно не вписывавшееся в данное настроение и поток мыслей.
– Лиза, – тихо проговорил он. – Лиза, сядь дорогая, нам предстоит тяжелый разговор. Больше тянуть время нет смысла.
Трудно объяснить такие вещи, но, она, словно знала об этом, из того далекого будущего, она всегда опасалась этого, что, когда-нибудь, этот разговор состоится. И как бы она не настраивала себя, выдержать его, ей это было невыносимо. Все эти годы, самыми тонкими женскими фибрами души, она предвидела этот момент и отдаляла его, молившись постоянно Деве Марии, чтобы страхи не оправдались.
И он четко почувствовал, что после произнесенных им слов, её тело у него за спиной стало еще тяжелее, словно обмякнув, она уже лишилась сил и удары сердца от приступившего страха, бешено заколотились. Но, она послушно прошла и села напротив стола.
Он сначала очень пристально смотрел ей в лицо, но потом опустил взгляд, так как видеть её чувствительное напряжение, уже с признаками великой муки в глазах, было тяжело.
– Лиза, дорогая. Я вынужден причинить тебе огромную боль. Прости меня за это. Я дальше буду жить, без тебя и всегда буду носить в своем сердце груз того, что я скверно с тобой поступил.
Она молчала и от исходящего от неё напряжения, его стало вытягивать некая сила по позвоночнику, как школьника. И хотелось бы все быстро объяснить и скинуть груз с плеч, но совесть не пускала. Он, чисто машинально, даже прикрылся рукой, как бы защищаясь от её сильных флюидов, но, спохватившись, понимая, что надо принять сейчас все её эмоции как можно достойнее, отдернул руку от лица и прямо посмотрел ей в глаза. Ему в лицо выстрелил её вопросительный взгляд, только с одним немым вопросом – «Это то, чего я так боялась?» И даже, прочитав его на интуитивном уровне, он качнул головой в ответ – «Да».
И тогда она быстро выкрикнула:
– Я не принимаю этого!.
У него на лице отразилась мука и он почувствовал сердечную боль, машинально схватился за грудь. Сердце тоже стало подводить, от бессонных ночей, его одержимого трудоголизма.
– Артур. Не меняй ничего. Мы же хорошо жили – тихо позвала она. – Ты же мне всем обязан. Я же из-за любви к тебе, все всегда прощала и прощать буду, но, но… Артур, я просила от тебя только одного – чтобы я ни о чем не знала, и чтобы ты был рядом.
– Лиза, я был рядом с тобой, не потому что ты меня об этом просила. Мне было хорошо с тобой. Лиза, пришло время, это помимо моей воли, я не хотел причинять тебе боль, потому что ты, ты заслуживаешь только самого порядочного к себе отношения.
– Нет! – снова вскрикнула она и нервно затеребила свою шляпку на столе – Нет, Артур. Я все понимаю. Ты влюбился, ты намного моложе меня, чувства, страсть. Но зачем нам разлучаться? Я подожду, как всегда, когда это пройдет!
Он медленно встал и опять подошел к окну. От женщины, сидящей напротив исходила такая сильная волна горечи, что его стало давить это чувство просто непроизвольно. Но она сорвалась с места и настигла его, как разъяренная львица и всегда царственная женщина, выдержанная и доброжелательная, превратилась в наглую охотницу, не желающую отпускать сопротивляющуюся добычу. Она развернула его к себе и обхватила его шею руками. Глаза были уже полны слез и губы дрожали от нетерпения.
– Артур. Я приложила столько усилий, колоссальных усилий, ты же не знаешь об этом, чтобы сохранить наш брак, и я не дам, слышишь, не дам никому его разрушить! Я буду драться, я никому не уступлю все эти годы, мои нервы, силы, мою к тебе привязанность, пусть даже и болезненную, не здоровую. Я вложила в тебя столько средств, я пренебрегла своим статусом, своей репутацией и даже своей родословной, памятью своих родителей – ради тебя, все ради тебя! Мне нужно чтобы ты был со мной!
Он хотел отстраниться как можно аккуратнее, но её руки крепко держались и ему стало настолько жалко эту женщину, что, на какое-то время, промелькнула мысль, оставить все как есть. Но и в то же время, раздражение нарастало неподконтрольно ему, как затронутое любое мужское самолюбие, которое попрекают теми средствами, которые подняли его на совершенно другой уровень жизни.
Его взгляд становился более острым и он, сжав её руки своими, стал прямо смотреть ей в лицо.
– Лиза, я не хочу, чтобы ты унижалась и ты, ты будешь жалеть об этом. Возьми себя в руки, пожалуйста!
– Артур, – взмолилась она. – Мне невыносимо. Я же отдала тебе всю себя.
– Лиза, …милая, пойми, это твоя была воля. Я не просил. Но …и ты не справедлива. Я не только не растратил твое состояние, я приумножил его в три раза. Я работал как нигер – ты не можешь этого отрицать! Да, ты дала мне подъемные, но все остальное сделал я сам. И я имею право быть свободным и никому не обязанным. У каждого свои фобии, Лиза. Я всегда боялся, что все, все вокруг будут меня считать лишь альфонсом! Но тебе ли не знать, как я работал и работаю над собой, над обстоятельствами, за каждый вложенный в меня золотой. Может статься, что нигер на плантации и я, одно и тоже.
И силой, он оторвал её руки от себя и отстранившись, стал закрывать чемодан. Она же прильнула к стене. Ей стало трудно дышать и за спиной он уже услышал громкие рыдания. Таких слабостей она себе еще не позволяла. В удивлении он обернулся и на мгновение показалось, что она на грани лишения сознания. Он было бросился к ней на помощь, но резко остановился, она сама снова бросилась к нему на грудь.
– Артур. Ты смысл моей жизни, но как, как мне оторвать себя от тебя?
Он обреченно стал гладить её по волосам, достал носовой платок и вложил его ей в руку.
– Лиза. Просто надо перетерпеть. Еще что-то играло бы значение, но уже не сейчас. Я по-другому не могу. Моему любимому человеку очень плохо, еще хуже, чем тебе. Мне нельзя никак иначе. Я тебя очень прошу. Превозмоги себя, дорогая, ты можешь, ты вышколенная этой светской жизнью…
– А она, она не такая? – вдруг сквозь рыдания, спросила она.
– Ну причем тут это? Ты мне также дорога. Я ради тебя сделаю многое. Но… это другое. Я без неё не хочу больше жить. Я уже не мальчик. Чувства пришли, это уже не пройдет, и я тоже человек – ничто человеческое мне не чуждо. Ну… неужели ты настолько любишь меня, чтобы не желать мне счастья?
– Но, я… …не представляю, как мне завтра проснуться и знать, что ты… ты уже не вернешься в мой дом, я не услышу твой голос, не увижу твоих глаз?
– Да, Лиза, так… …и у меня все так. Только она тоже ждет меня. Понимаешь? Уже выбор только в её пользу.
Она со всей силы толкнула его и чуть не ударила по лицу, но ей не хватило для этого сил.
– Ты эгоист! Это эгоизм, чистой воды и больше ничего! Она же для тебя ничего не сделала, а я… я… ты всем, всем мне обязан! Ты бастард, без роду и племени, просто красивый мальчик, в одних шароварах и изгнанный, ты стал мне не только возлюбленным, ты стал мне всем и моими не рожденными детьми! Эту связь не разорвать! Никому. Никому ты не будешь нужен так, как мне! Ни ей, ни кому. Она же уехала, она же уехала, бросив тебя!
Он взялся за чемодан и у неё расширились от ужаса глаза.
– Лиза. Она уехала, нашла силы, чтобы не разрушать наш брак и не причинять тебе боль. Я не хочу больше оправдываться, ты придешь в себя.
– Ты куда? – и её руки поднялись и медленно, очень медленно, потянувшись в его сторону, она шла, напоминая библейскую святую, молящуюся на Господа своего. Артуру даже показалось, что её состояние становиться невменяемым. Оставить её в таком состоянии он так же не смел. Поэтому замешкался и взгляд его резко принял все признаки неожиданной растерянности.
Она осторожно положила ему ладони на грудь и стала приседать, словно падать, в желании стать на колени. Он рывком постарался её вернуть на ноги, но она снова стала опускаться, цепляясь за его ноги. Ему пришлось опуститься, ибо сцена эта была уже выше его сил. Его изнутри раздирало и чувство невыносимости возникшего состояния, заставляло его оставаться в этих апартаментах.
– Лиза, давай, ты выпьешь воды? – стал уговаривать он.
Она осознанно закивала головой, в знак согласия. Он рывком усадил её на стул и быстро отыскал графин с водой.
Она пила, а он устало сел на стул и первый раз в жизни, не знал, что же ему теперь делать.
– Легче? – постарался спокойным тоном спросить он. Но ему уже самому становилось дурно от всего происходящего.
И его осенило. Ей просто необходимо дать снотворное, чтобы она захотела спать и это желание, превозмогло все остальное. Подхватившись, он вытряс на стол содержимое её ридикюля. Она всегда возила порошки с собой.
Но за спиной, он услышал её подавленный голос. – Я не хочу пить снотворное. Если только убойную дозу, чтобы не просыпаться. И неожиданно даже самой для себя, как будто переключившись на другую волну, она произнесла:
– Ты уйдешь, и я лишу тебя всего, всего.
Ему стали смешны её угрозы. Легкая усмешка подняла уголки его губ.
– Лиза, я запомню тебя как самого доброго, достойного человека. Но и я не тот бастарчонок, которого ты подобрала. Я учился много и одержимо, потом я одержимо зарабатывал, чтобы ни от кого не зависеть. Вот потому, что именно я, хорошо знаю, что такое зависимость, я так старался от неё избавиться. Я все свои наращенные капиталы перевел в Америку на свое имя. Я сколотил состояние, своими патентами, получаемой прибылью от работы завода, я уже не зависим Лиза! – и он развел руками, демонстрируя жест сожаления, но на самом деле гордясь этим.
И она, запрокинув голову назад, закрыла глаза, чтобы постараться справиться с собой и от того, что яркий солнечный свет, так в данный момент дисгармонировал с её внутренним состоянием.
Войцеховский с чувством отвратительной вины посмотрел на её сгорбившиеся плечи и запрокинутую назад голову. До конца своих дней, он знал это, такая она будет воскресать в его памяти, причиняя боль неутихающим чувством вины. Он молча подошел и поцеловал её в лоб, от чего она снова громко расплакалась.
– Лиза. Ты великолепный человечек. Прости ты меня, не проклинай, я… …виноват, знаю, но все влюбленные эгоисты… вспоминай все годы что мы вместе прожили, ведь было так много хорошего!
И как человек спешащий на уходящий паровоз, он скоропалительно направился к двери из номера.
Она только вслед застонала, закрыв лицо руками, и он уносил с собой звуки этого протяжного, горького стона, брошенной женщины, у которой больше не будет никакой надежды и не будет смысла дальнейшей жизни. Ту боль, которую мы испытываем в эти моменты, впитывают небеса и темнеют от горечи потери, данной Господом человечеству как испытание. Оторвав руки от лица, она, собрав в себе силы поднялась со стула и побрела к окну. Отзываясь на крик её измученной души, солнце спряталось за облако, сразу превратив все пространство в серое, унылое небытие. «Отче, почему на земле нельзя прожить без этих испытаний? Зачем они нам?» Графиня за несколько минут постарела на двадцать лет, и когда в комнату вошла её личная служанка, сгорбленная, худая спина женской фигуры, показалась ей незнакомой старухой. Она так удивилась – Мадам, вы как здесь? – задала она совершенно глупый вопрос. Только платье на женщине было такое, в которое она помогала одеться своей хозяйке утром. Подойдя ближе, она ужаснулась. Как она могла принять свою графиню фон Газейштард за постороннего человека!?
ГЛАВА 95
Войцеховскому в приеме обер-полицмейстером было отказано. Тогда на прием к главе администрации охраны правопорядка города записался детектив Мигель Хаск, как совершенно нейтральное лицо. Но ему сообщили, что глава полиции принять не сможет и перенаправили к его заместителю – подполковнику Петру Николаевичу.
Мигель Хаск сразу перешел к главному. Его доверенному лицу срочно нужна аудиенция у обер-полицмейстера, за что вознаграждение будет щедрым.
Мигель Хаск получил отказ.
Войцеховский, на редкость, остался невозмутим, получив это известие.
Ночью, он действовал так, как вор, проникающий в чужой дом. У него были непревзойденные навыки военного мастерства и турецкой разведки. Там же он виртуозно овладел скалолазанием и восточными единоборствами. У него было два года за один, так как приспособляемость к этой жизни была редким его даром.
В темноте выстрелив из арбалета стальной стрелой, с привязанной к концу веревкой в деревянную башню, возвышавшуюся посреди второго этажа дома обер-полицмейстера, он быстро оказался на крыше и перевязал веревку к выступу, над окном детской второго этажа. Ситуация могла разрешиться только летом, ибо не будь открытой форточки, пришлось придумывать другой план проникновения в дом. Сзади, на его бедрах висел черный кожаный мешок, непременный атрибут скалолаза.
Вытянув из– за спины тонкий крюк, на длинном шесте, он просунул его в форточку и открыл нижнюю задвижку окна. Проникнув внутрь, наощупь стал передвигаться по комнате, слившись с темнотой комнаты. Прислушивался долго, пытаясь разобрать, сколько человек здесь находилось по дыханию и убедился, что двое. Дочь обер-полицмейстера спала в кроватке и у другой стены комнаты находилась кровать воспитательницы. Он двигался бесшумно, как тень, в мягких ботинках, подбитых на подошве толстым войлоком, чутко прислушиваясь к звукам. Сейчас это определяло все его движения.
Первую он навестил воспитательницу, приткнув ей к носу платок, смоченный хлороформом и чуть вздрогнув, женщина тяжело обмякла, не подавая ни малейших признаков жизни. Дальше он подошел к кроватке и сделал то же самое. Сейчас предстояло сделать самое трудное, с ребенком в руках, спуститься по веревке вниз. Укутав бесчувственное тело в легкий плед, висевший на краю кроватки, он перекинул девочку через плечо и осторожно стал взбираться на подоконник. Ему позавидовал бы любой трюкач. Ни одного лишнего движения, так точно и ловко, рассчитывая только на силу своих мышц, он спустился вниз и положил девочку на землю. Прислушался, привязанная на цепь собака со двора дома, несколько раз подала лениво голос и открыв замок калитки, он взял девочку на руки и исчез в темноте. В пятистах метрах от дома его ждал экипаж, которым управлял Мигель Хаск. Через пол часа девочка и её воспитательница должны были очнуться. Лошади бежали рысцой, поднимая спящих собак во дворах, не обращая на это внимание. Дело было сделано так, как его видел Войцеховский. И уже через какое-то время, все затихло ночным покоем и безмятежно дремало в теплую столичную ночь, лишь слегка к утру пропитывавшуюся морской прохладой.
Воспитательница так ничего и не поняла. Когда действие хлораформа отошло, она проснулась, но уловив ухом только ночную тишину, перевернулась набок и продолжала спать. Дом вставал в восемь часов утра и проснувшись, она обнаружила у себя на кровати записку, лежащую возле подушки. Читая её на французском языке, её лицо вытягивалось и глаза расширялись в немом ужасе. Вскочив на ноги, она бросилась к кроватке. Ребенка не было. Накинув капот, она выскочила из комнаты и затарабанила в двери покоев хозяина. Никто не открывал. Она сбежала вниз, и наткнулась прямо на него, уже одетого в форму и безмятежно завтракающего.
В ужасе, напугав своим видом хозяина, она протянула ему бумагу. «Анни фон Махель. Обмен будет равноценным. Искать бесполезно, время вам дается до семи часов вечера. Ехать должны на лодке в самом узком месте Невы между Николаевским и Дворцовым мостом. Вас будут ждать на середине реки. Дочь вернется к Вам, спустя два дня после того, как Ани фон Махель благополучно покинет Россию. Анни должна быть со своим паспортом. Будьте рассудительны, мы на все готовы.»
Весла шумно погружались в воду. Жара дневного зноя только начала спадать. В Столице неожиданно прекратились дожди и солнце стало отрабатывать свой отпуск на полную мощь. У Анни на сердце стало легче, после двух с половиной недельного заточения, она увидела солнце не через маленькое окно в решетку, а во всей своей красе и сейчас оно садилось на западе за горизонтом и небо расплывалось одним сплошным темно желтым пятном. Вода вокруг приобретала фиолетовый оттенок и манила к себе, обещая безбрежную свободу её изголодавшемуся по ней телу. Угрюмо и молчаливо князь Павловский поднимал весла и с надрывом, спеша, опускал их в воду. Она лишь изредка бросала на него взгляды, пытаясь понять, что её ждет, но очень быстро там – впереди, они увидели человека, сидящего в лодке на середине реки. И эта фигура только лишь на подсознательном уровне показалась ей до боли знакомой и уже через пять минут она узнала Войцеховского. Он ждал. Больше она на своего конвоира не смотрела. Если впереди её ждал Артур – значит тот ад, который она пережила за все это время, закончился.
Как только они ударились об борт лодки Войцеховского, он подался вперед к носу и протянул ей руку. За спиной она услышала громкий голос полковника Павловского:
– Где моя дочь?
Войцеховский вел себя настолько уверенно и спокойно, словно каждый вечер совершал прогулки на середину Невы для улучшения сна. И князю Павловскому пришлось повторить свой вопрос.
Ани вначале не поняла, зачем этот человек так разгневанно спрашивает о своей дочери, но быстро её догадка резанула сознание и радость встречи с любимым человеком тут же была подавлена фактом того, что её всемогущий мужчина использовал для её спасения дочь обер-полицмейстера. Повинуясь рукам Войцеховского, усадившего её на корму и накрывшего плечи пледом, она вопросительно смотрела на него и не верила своей догадке. Но, он в данный момент, совершенно не отвлекался на её эмоции. Взявшись за весла, он слегка подался телом в сторону Павловского и намеренно растягивая слова, спокойно ответил.
– Вам стоит волноваться только за себя, чтобы не надумались нас преследовать. В лодке находиться оружие и на самый худший исход в кармане моей куртки ампулы с ядом. Если у вас разыграется фантазия по поводу нашего ареста, вы понимаете, что своего ребенка больше никогда не увидите.
– Вы преступник! – четко произнес Павловский.
Войцеховский никак не отреагировал, но ответил на французском:
– Как только мы пересечем границу России, мной будет сделан звонок на одной из станций и вашу девочку доставят здоровой и довольной прямо к вашему дому.
– Кто доставит?
– Это совершенно не важно! – сделал удивленный вид Войцеховский. – Что за вопросы? – и взмахнув веслами, тихо добавил – Вам не стоит волноваться. Ребенок в тепле и комфорте, мы не злодеи.
Они стали не спеша отплывать и Анни совершенно не ориентировалась в водном пространстве. Берега было не видно ни с какой стороны.
Чуть отплыв, Артур, развернул лодку на право и быстро стал грести.
– Скоро начнет темнеть, я перестану ориентироваться – проговорил он.
– Артур? – позвала Ани. – Артур, милый, ты обменял меня на девочку князя?
Войцеховский молча подымал весла, со знанием дела справляясь с быстрым течением.
– Артур, но это же подлость! Это маленькая девочка! – со слабым негодованием обращалась она к нему.
Он бросил на неё очень пристальный взгляд, но в нем она не заметила и толику смущения. Он был ровным и безмятежным. А она обиделась на его молчание. Ее накрыло горькое чувство открытой жесткости в её сказочном герое, которого любящая женщина идеализировала.
Он на минуту опустил весла и тоном строго учителя, сказал ей слова, совершенно не похожие на оправдание.
– Ани, я тебе уже однажды сказал: «Если молишь о дожде, приготовься ходить по лужам». Нет в мире совершенного добра. И я не идеален. Сердце у меня отнюдь не добряка, я делаю то, что умею делать хорошо. В данном случае по-другому было нельзя, затянутое время свело тебя в могилу бы, а я не желаю тебя потерять. С девочкой обращаются настолько хорошо, что она и не думает о своем похищении и скоро её доставят отцу, при любом исходе нашего побега. Просто он об этом ничего не должен знать.
Анни успокоилась.
– А ты про яд говорил серьезно?
– Более чем – ответил он. – Неужели приятнее сгинуть на каторге?
Горечь прошла, и она стала думать только об одном, будет ли у неё возможность хорошо вымыться, ведь она не знала, куда они плывут. Опустив руку в воду, она ощутила её прохладу несмотря на то, что днём под палящим солнцем у людей возникало только одно желание, оказаться в её объятьях. Вода была чистая, как слеза и она принялась зачерпывать её ладошками и умываться.
– Ани, заболеешь, сейчас не надо. Ты сможешь принять ванну… скоро. Но очень быстро, милая – сказал Артур.
Он привез её в большой, богатый дом, в одном из пригородов столицы. Он был совершенно пустым.
– Чей это дом? – спросила Ани. Почти вся мебель в нем была зачехлена серым балдахином, а в гостиной, на огромном, круглом столе накопился слой пыли, полностью изменившей его цвет.