Елена Валентиновна Муравьева
Нерешенная задача
На следующее утро Ани проснулась с давящим морально настроением и ощутила полную потерю аппетита. Она стала бояться всего. Беда могла выпрыгнуть из-за любого угла и ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Ни в одном поставленном диагнозе, ни в одном проведенном обследовании. Жизнь приобрела только серые оттенки и превратилась в какой-то параллельный мир, существующий рядом, потому что ни наступившей золотой осени, ни её ярких желтых красок она не замечала. Даже когда она вечером занималась Джизи или беседовала с Бетси и Билли, мысли её занимала только работа. Лишь к концу второй недели, её, вдруг, словно током ударила мысль, что за все эти дни, ни разу не позвонил Артур. И новая негативная волна непонимания, шока и негатива накрыла с головой. Он не звонил и это что-то значило! Но когда она приходила в клинику, она выпускала это из головы, до вечера, а приходя домой, сразу посматривала на телефонный аппарат и ей было все удивительным! Войцеховский не звонил!
Она сама на следующий вечер заказала разговор с Лос-Анжелесом и уже вечером, когда сидела возле журнального столика с телефонным аппаратом, её почему-то окутала странная волна какой-то черноты.
Она повернула голову к окну и пожала про себя плечами, сказав в пустоту, словно там находился невидимый собеседник.
– Что происходит?
Звонка все не было и у неё из глубины души стал пробиваться наружу первый мандраж. Даже на лице отразилось некое недоумение и когда комнату пронзил, наконец, телефонный звонок, она вздрогнула от испуга. Но он усилился, когда не голос Артура раздался на том конце трубки, а телефонистки.
– Мадам – услышала она в трубку приятный голос – простите, но мы не смогли вас связать с Лос-Анжелесом, там никто не отвечает.
Тогда на следующий день, она попросила отвезти себя Джо на коммутатор, чтобы отправить телеграмму Войцеховскому. Три дня она ждала ответа. Его не было. В её взгляде, её фигуре, её натянутом позвоночнике стало сквозить только одно – недоумение. И даже лорд Тернер заметив это, как то спросил:
– У вас проблемы Ани, вы ходите как один сплошной знак вопроса, последнее время, я может могу помочь?
Но Ани пожала плечами. Она, действительно, не знала и не понимала, что происходит.
– Не знаю … – как-то неопределенно ответила.
– Как не знаете? – переспросил Тернер.
И она даже как-то подняла плечи и так застыла, похожая на птицу, вжавшую голову в плечи, защищаясь от ожидаемого удара.
– Артур две недели не звонит с Лос-Анжелеса. Я ничего не понимаю. Я стала заказывать с ним разговор сама, его не могут застать по адресу. И на телеграмму он не ответил.
Тернер только хмыкнул в ответ, оставив её все в таком же недоумении.
Еще неделю она работала как в аду, пытаясь собрать свои силы на работу, но у неё с трудом это получалось. Повышенная рассеянность, в которой она пребывала все дни, стала заметна окружающим. А лорд Тернер словно отступил и удалился от неё, сознательно игнорируя, хотя она не думала об этом. Вечером она ездила на телефонную станцию и заказывала разговор с Лос-Анжелесом ежедневно. Войцеховского не было по адресу. И, наконец, не выдержав, она через справочную, узнала телефон компании «Sparry» и дозвонилась до их штаб-квартиры, которая находилась в Чикаго. Информация о Артуре Войцеховском была уничтожающей. Он пропал без вести. И, главное, перед ней чинно и по-человечески извинились. Ей, даже в какой-то момент времени показалось, что она спит и ей сниться сон, наподобие того, что она отправилась в цирк и её смешат клоуны. Она не помнила в своей жизни ни одного момента, когда бы она так кричала. Все работающие телефонистки подскакивали со своих мест, шокированные такой громкостью голоса. Из кабинета выбежал управляющий. Ани не осознавала, что рядом люди, что она в общественном месте. Её накрыла волна возмущения и ужаса.
– Пропал?! – и её голос был на грани срыва, не столько от силы голоса, сколько от душащего её негодования! – Как давно он пропал? Три недели? И вы не сочли уместным сообщить эту новость его близким людям, словно у вас пропал только аппетит. Вы адекватны, господа!? – и она задохнулась, голос её сорвался и ей стало тяжело дышать. Наблюдая из машины за стеклянной дверью телефонной станции, Джо увидел там непонятную суматоху, и забыв, про свои вечные страхи показываться в таких многолюдных местах белого населения, решился зайти, почувствовав, что с хозяйкой приключилось неладное.
Ани предлагали нюхательную соль, но отмахнувшись от наседавших людей, как потревоженных в улье пчел, она судорожно схватилась за руку Джо и он чуть ли не силой вырвал её из окружившей толпы, ощутив всю тяжесть на своей руке её обмякшего тела. Бетси отпаивала её дома настойкой мяты с валерианой, ничего не помогало и решилась достать из серванта их дорогой коньяк, который просто свалил обессиленную Ани с ног и её унесло течением необъяснимого забытья только лишь на один час из реальной жизни. Но, когда волна отрезвевшего сознанья включилась снова, ей стало по-прежнему плохо. Сил не было и Бетси, сама пребывая в совершенно растерянном состоянии, собирала её вещи в дорогу, а Джо, абсолютно разволновавшись, и не смея мешаться под ногами, сидел со взглядом расстроенного школьника на ступеньках лестницы на второй этаж и только изредка что-то спрашивал у Бетси.
Рано утром, позвонив по телефону лорду Тернеру и сообщив о случившемся, она металась в нетерпении по перону вокзала и казалось, что даже поезд был против неё, так как опоздал на целых 10 минут, которые её показались вечностью. Тернер не успел, его разгоряченное и удивленное лицо только мелькнуло в толпе, и она через стекло окна заметила его в самую последнюю минуту и ей было легко осознавать, что он становиться рядом с ней в самые для неё тяжелые минуты.
ГЛАВА 121
Миррано навестил Игн в тюрьме и не знал, радоваться ему или печалиться полученной информации. Игн предложили освобождение при одном условии, он отправиться рекрутом в действующую армию на север Австро-Венгрии на стороне Австро-Венгрии. Это бы обмен. Для армии нужны были солдаты. Но на душе царил такой мрак, объяснение которому он не мог придумать. Было тяжело и уже очень давно. Повсеместно окружала обстановка неопределенности, хаоса, народной ограниченности в самом необходимом, и даже в средствах личной гигиены, поэтому различная зараза вылазила из каждой подворотни, выкашивая целые семьи. Он думал, что еще даже три года назад все они жили светлее, радостнее, дышали более полной грудью и ничем не ограничивали свое сознание, воплощая свои несбывшиеся надежды в надежде на то, что их дети смогут большее. И Мирано было уже почти 40 лет, а кто он? Его утро начиналось рано, быстрый завтрак, обшарпанные стены муниципальной больницы, вокруг грязь, страдания людей, спешка, отсутствие как всегда необходимых лекарств и даже бинтов, инструментов, коек и тумбочек и хорошей еды для тяжело больных. А вечером он возвращался в свою коммуникабельную квартиру, в которой уже требовалось сделать ремонт, чтобы все освежить и подремонтировать, но не было ни сил, ни денег, которые уходили на гувернеров и нянечек для девочек. Его любимый кокаду и всегда брюзжащая Хелен, располневшая до неузнаваемости, пытающаяся скрыть полную потерю талии красивыми нарядами. И дома такая суета и шум! Малышки так быстро бегали по квартире, везде стараясь оставить своё присутствие в виде беспорядка, а если баловаться с ними или играть в прятки подвязывались Гельмут с Михаэлем, то из квартиры хотелось только бежать! Но он так или иначе, испытывал надежду в то, что силы и деньги, вложенные в гувернеров окупятся и дети вырастут, получат прекрасное образование и выберут себе самые престижные, интересные профессии. И уже по выходным и праздникам, вся семья будет собираться за их огромным столом в гостиной и делиться всем, что происходит в их жизни, что познали нового, какие перспективы и каковы их цели в этой жизни. Миррано шел и мысли загоняли его в угол, где он уже не находил просвета. Дорогу перешла непонятная толпа людей, тоже без видимого оживления и радости на лицах. Всем трудно, очень трудно, эта война, огромные дефициты продуктов, разорение многих, не успевших перестроиться производителей, напряжение в воздухе и ему резко пришла в голову мысль: – «Вот с какими мыслями я хожу, таких и людей и такие обстоятельства встречаются на моем пути! Надо вытаскивать себя за волосы из этого мрака!» А как? «Другим еще хуже!» был ответ самому себе и тут же вспомнилось лицо Игн. А когда вспомнилось, он содрогнулся. Игн сейчас имел бороду, не аккуратную, но не длинную, кое как её стриг и волосы, чтобы не распускаться и не разводить вшей. Что в таких местах было проще простого. Сегодня Игн сказал ему, что только здесь по-настоящему начинаешь ценить все маленькие радости жизни и он не о чем так не мечтает, как стать под сильную струю воды и насладиться её изобилием. Смерть Вилмы он уже пережил и силой воли старался нагружать свою голову всевозможной ерундой, чтобы только не думать о ней, иначе можно сойти с ума, а он верил в то, что ему еще необходимо вырастить дочь, пусть даже она ему не родная и свою родную малютку. Он учил свои книги по медицине просто наизусть. От корки до корки и странным образом только теперь по-настоящему и более четко сумел увидеть все их противоречия и заблуждения, а в свою очередь, еще больше разочаровался в том, чему его научили в стенах университета. Его так же давила тяжесть, но тяжесть Игн была объяснима. А вот свою тяжесть, Миррано мотивировать не мог.
Этим вечером Хелен, самым необъяснимым образом, была в приподнятом настроении и Миррано насторожился. Просто так ничего не бывает. Он наведался в комнату мальчишек, застав в ней только Михаэля за рисованием мольберта. Гельмута не было и все …у него настроение стало хуже некуда. Чисто отцовской интуицией, а ему её пришлось за эти годы развивать за двоих, так как у Хелен сильного желания в этом не было, он предчувствовал грозящие новые неприятности, которые уже подкатывали к порогу их дома. Дело в том, что и вчера вечером Гельмута дома очень допоздна также не было и позавчера – а это был плохой знак!
И… и… в гостиной на столе красовался огромный, румяный пирог! И это в то время, когда они в данный момент экономили на всем и уже в семье давно не произносили слово конфеты, цукини, орехи, сыр, пироги, торты, пирожные, отбивные. Из мясных блюд самым почетным и редким была курица, делившаяся по кусочкам и наесться её в полной мере не было возможности. Они перебивались рыбой, ставшей также дорогой, но пока еще в изобилии, так как нянька малюток покупала её всегда у подростков, ловивших её днями и тем самым кормящих свои семьи. Яйца. Мука, сахар, соль, крупа – были, но стали считаться и очень рационально использоваться.
В голове стали сочленяться пазлы мозаики – супруга в приподнятом настроении, Гельмута нет дома уже третий вечер, пирог на столе, что-то происходит?
– По какому поводу и откуда такая роскошь? – издалека начал он подгребать в своем расследовании к Хелен.
Та просто баловалась с их девчонками на кровати и малышки, увидев отца, сразу по спрыгивали и стали проситься на руки. Попугай, совершенно уверенно, как на свое законное место на шкафу, уселся у него на голове.
– Ну, это тебе и предстоит выяснить. – ответила Хелен, заправляя растрепанный после баловства с малышками, халат. – Гельмут наш добытчик. Деньжат стал подкидывать. Всем надоело сидеть на одних кашах на воде. Но я не знаю откуда у него снова деньги.
Мирано хмыкнул и дернул плечом. Он и вопросы то задавал чисто автоматически, без особого интереса, зная заранее, что Хелен не тот источник, у которого можно узнать хоть какую -то толковую информацию. Но огрызнулся, опять-таки по привычке.
– Вернее, тебе и не хотелось знать, откуда он стал таскать деньги? Ну что ж, надо узнать, где сейчас находиться наш магнит для денег и мы будем знать, откуда они у него.
Он стал совершенно озабоченным и отдав девчонок супруге на руки, решил вернуться в комнату мальчишек.
– И что же ты рисуешь? – поинтересовался он у Михаэля.
Михаэль даже не повернулся в его сторону, моментально определив причину повторного появления отца в его комнате. – Гельмут в цирке. Вероятно, и деньги оттуда – скучным тоном произнес.
Миррано поспешил присесть на кресло, стоявшее у окна.
К сердцу прилила уже знакомая волна захватывающего волнительного ожидания чудесного сообщения, надо признаться, что все последнее время жизнь была изрядно сера и уныла, слишком однообразна, а тут что-то новенькое, но и к этому чувству примешивалась постоянная тревога, которая только и сопровождала все известия, связанные с именем Гельмута.
– А что цирк сейчас работает?
– Работает. Жизнь еще не остановилась в связи с войной. И народу там всегда много. Больше чем в театре.
Миррано опять хмыкнул. – Ну, театр, это сейчас мало кому по карману. А ты откуда знаешь?
– Отец, я живой – был краткий ответ.
Мирано поднял высоко брови в знак вопроса. – Причем тут что? У нас в семье денег нет, ты что, ходишь в цирк, в театр?
– Нет. Только в кино, но почти каждый день. Оно дешевле и я не плачу, мы с Гельмутом сидим в комнате механика. Гельмут помог ему одной информацией и теперь тот пускает нас всегда бесплатно.
Миррано становилось все интереснее, он машинально согнал попугая с головы и тот без обид опустился на люстру в комнате, а потом перелетел на мольберт Михаэля, но тот бескомпромиссно согнал его оттуда, потому что несколько раз попугай нагадил ему на рисунок.
– А что за информация? – спросил Миррано и весь напрягся, предвкушая снова что-то услышать неординарное.
– Механик пожилой мужчина. У него два сына на фронте и один перестал писать. Он показал Гельмуту фотографию и тот сказал, что вскоре придет письмо, он в госпитале, его занесло чуть ли не к границам России, но он жив.
Миррано помолчал. Вернее, ему так много чего хотелось спросить, но информация и правда оказалась настолько неожиданной, что он пока решал и как к ней относиться и верить ли ей вообще, потому что на духовном уровне все в его семье не слишком серьезно и почтительно относились к главе семейства и частенько могли дурачиться, разыгрывая его всякими байками, развлекаясь эмоциональной реакцией отца на свои выдумки. Но, дело было в том, что и совсем не верить было нельзя, так как видел же Гельмут карты насквозь, потом стал видеть перевернутые картины и еще много чего другого. Ребенок то в семье не совсем был обычный!
Попугай уже сидел у него на плече и Миррано повернул в его сторону лицо с таким выражением, словно искал поддержки и подтверждения тому, что все услышанное не выдумка.
Но Михаэль уже фибры, исходившие от отца, уловил спиной и решив закончить работу, стал вытирать кисти и все объяснять. Да, Гельмут что-то важное видит и по фотографиям. Вернее, он видит, жив человек на фотографии или мертв, а если жив, то может сказать, чем человек озабочен в данный момент времени.
– Может он еще и будущее видит? – осторожно спросил Миррано.
Но Михаэль пожал плечами:
– Не знаю. Мне он ничего не говорит. Сказал только, что отец с матерью проживут до глубокой старости.
Миррано даже заерзал в кресле.
– И… о… даже не знаю, радоваться этому больше или огорчаться.
– Радуйся, значит будете живы в эту войну.
Миррано согласился с доводом, но его просто стало распирать от любопытства.
– А цирк, цирк то тут причем? Мне когда-то удава хватило у нас в квартире, когда он его приволок.
Михаэль совершенно спокойно занимался своими занятиями, укладывал баночки красок в коробку и беседовал с отцом с видом отрешенности и безразличия. Миррано всегда казалось, что возраст этого ребенка лет на 20 старше, чем в действительности и он живет совершенно в отдаленном от их мира, в своем мире, закрытом, но очень спокойном и безмятежном, а вот мир Гельмута всегда бурлит, как кратер вулкана.
– Очень много людей в эту войну потеряли своих близких. Кто -то еще не смирился с их гибелью или смертью, а кто-то разыскивает пропавших. Гельмут видит и дает информацию. К нему даже полиция стала обращаться.
Миррано вспотел и заранее не подготовившись, стал вытирать пот со лба ладошкой.
– Господи, так и до короля дойдет невзначай. Сарафанное радио оно еще то, я-то знаю, скорость распространения сплетен в своей больнице.
И только теперь Михаэль с интересом посмотрел на отца, но промолчал.
Миррано встал с кресла и засуетился.
– Ну… значит собирайся, – скомандовал он. – Только почему все-таки цирк? Не понимаю. Продолжала терзать его мысль.
Самое интересное, что Михаэль, словно тоже обладал экстрасенсорными способностями. Он даже не стал спрашивать зачем, а сразу скривил лицо.
– Нет уж. Это вы с матерью идите. Я уже был там раз семь, надоело. Этот идиот мое будущее не хочет даже рассматривать, а толпы зевак сдавят так, что можно не выбраться.
Миррано еще задержался на минуту.
– Так а деньги, что он за это деньги берет? Откуда сейчас у людей деньги? Не понимаю. Такой дефицит, дороговизна, мы все экономим!
Михаэль тихо ответил:
– Когда горе припирает, последние отдашь.
Миррано аж-но открыл рот от такой взрослости суждения сына. «Боже мой – пронеслось в голове – как могут рождаться настолько глубокого ума дети от настолько легкомысленной женщины!».
Внезапно разгорячился и резко рванул к двери, так, что даже попугай не успел сориентироваться в координации движения, чуть не бултыхнулся вниз.
А Миррано уже кричал в коридоре.
– Хелен, Хелен. Быстро, очень быстро одевайся!
Та выскочила в коридор, слегка перепуганная.
– Зачем?
– Мы идем в цирк!
У неё наметился стопор, но Миррано было некогда ждать.
– Наш Гельмут нашел новые источники заработка, сукин сын, в такие времена, еще и обдирать народ как… – махнул рукой – мы должны это видеть и запретить.
Хелен с трудом принимала информацию.
– Да, Господи, ты… просто пойдем, я по дороге все объясню. Оставляй детей Михаэлю. И Роби досмотрит – это он сказал про кухарку.
В цирк они не попали, билеты все распродали еще за три дня. Миррано даже предложил двойную цену большому толстому администратору, что было бесполезно. – Ну нет мест, даже стоячих. – пожал плечами тот. И когда тот зачем-то стал объяснять ему, что там его сын, Гельмут, администратор только пожал плечами и спросил:
– И что? Вы уже ничего не увидите, не протолкнешься.
Миррано ошалел. Хелен только увидела перед собой его расширенные глаза и вспотевшее лицо. – Хелен – проговорил он довольно спокойно, что не гармонировало сейчас с его всклоченным видом и выпученными глазами и ей его тон, показался даже тихо-зловещим, у неё легкий холодок пробежался вдоль лопаток и очень захотелось вернуться домой, к детям, потому что Миррано быстро распалялся эмоциями и даже истерикой, а у неё сегодня было хорошее настроение, которое все последнее время не свойственно было людям вокруг вообще. Она даже слегка отошла в сторону и хотела было осторожно попросить своего супруга не придавать всему происходящему такого серьезного отношения, но он опередил её вопросом, а скорее всего, это даже был не вопрос, а рассуждение, ну слегка в взбудораженном состоянии – мир сошел сума, а?
Хелен не поняла ни саму суть вопроса, ни причину, его породившую и несмотря на то, что билеты в цирк так быстро распродавались, цирк её не привлекал, даже в отношении того, что там главную скрипку играл её Гельмут. Она очень уставала последнее время, на работе, дома и ей очень давно уже хотелось уехать из этой страны очень далеко, например, к Ане в Америку.
– Ты о чем? – только быстро переспросила она и уже высматривала нужный трамвай, чтобы уехать домой.
– Скажи мне, может я что-то пропустил, у нас война? Война все еще идет?
– Да, мне в клинике сегодня говорили, что французы уже поджали хвосты…
Миррано очень глубоко потянул в себя воздух и она прекрасно знала такую его манеру перед выплеском шквала эмоций и поэтому поспешила прикусить язык, не из-за страха, а только потому, что рядом находились чужие люди и ей не хотелось привлекать внимания окружающий и потом, ей ещё предстояло с ним ехать домой, и он начнет свою извечную шарманку о том, какая она плохая мать, как она любит деньги, но не своих детей.
Развернувшись, она пошла в сторону трамвайной линии, только жестом дав ему знак, следовать за ней.
И Миррано поплелся, очень сомневаясь, что так будет правильно, но ему не приходили в голову обходные пути проникновения в цирк.
– Сукин сын, какой сукин сын, он опять взялся за своё! – семенил он за прибавившей ходу супругой, а неведомая сила тянула его назад. И, вдруг, ему пришла в голову мысль дождаться конца представления, и хоть так что-то увидеть и узнать, если нельзя проникнуть в цирк.
Он обернулся, и поняв, что неизвестно в какой толпе окажется Гельмут и они разминутся, решил, что необходимо все-таки приобретать билеты.
– Когда открываются кассы? – крикнул он администратору.
– К вечеру, но народ собирается задолго – ему ответили.
Хелен только одернула его, на мгновение обернувшись.
– Я сто раз тебе говорила, не обзывать Гельмута сукиным сыном, ты соображаешь, что ты говоришь? А еще интеллигентный человек!
Миррано принял смиренно свою невоспитанность. Он первый в их семье, кто был противником обзывания, придумывания кличек, что водилось за мальчишками, но, просто, его распирало недовольство. В эти трудные времена, когда семьи умирают от болезней и даже голода, Гельмут, паршивец, снова включил свой дар и решил разбогатеть на горе людском. Это кощунственно! Игры в карты, с которыми Миррано давно смирился, хотя попал ни в одну передрягу из-за этого паршивца, куда ни шло. Пусть перекладывает деньги из карманов тунеядцев и мажоров к себе. Но… нельзя было опускаться до стяжательства и жестокости, всему есть границы и по крайней мере, ответственность перед Богом! Вот и в очереди теперь придется время потратить, какой парадокс, во время войны, что твориться, люди сошли с ума! Он то знал заранее, что растерзай он этого паршивца сегодня вечером, ничего хорошего не произойдет. Гельмут так адаптировался к ремню, к такому наказанию, как ночь в углу, что это больше грозило самому Миррано бессонной ночью, чем тому сукину сыну просто потому, что придется вставать и его ходить проверять, а тот подложит себе подушку под голову и стянет одеяло с кровати и сделает себе палаточный городок в углу. Всегда так было.
Вечером Миррано бился в дознании и тщетно. На вопрос:
– Что за новые фокусы у тебя появились? – Гельмут стойко отвечал. – Это не фокусы. Я что ли виноват, что у меня есть этот дар? Таким родили, и куда мне его девать? Если я вижу, я не могу претворяться, что не вижу! – уже тоже в определенной доле раздражения отчитывался Гельмут.
– Ты опять с Авдеем эти штучки проворачиваешь?
– Да, с Авдеем. Он мой ассистент.
– Кто?
– Он держит очередь, иначе люди и меня затопчут в своих порывах.
Миррано что-то резко замолчал и на лице его вырисовалась глубокая задумчивость. – Так, хорошо, я сейчас – и он исчез в дверном проеме.
Когда он вернулся, в руках его была коробка, в которой он хранил фотографии, а еще под мышкой он держал, дорогой для него альбом всех своих итальянских родственников. Гельмут еще на полуслове его оборвал:
– Па… я смертельно хочу спать! Я целых три часа напрягался сегодня, заглядывая в пустоту и еще ты меня сейчас собираешься выкручивать!
Миррано остановился. Уж столько в голосе сына было молящих ноток и выглядел он на самом деле уставшим.
– Но …там тетя Анриетта, я хотел узнать, вылечит ли она свою опухоль.
Гельмут просто упал на подушку, лицом вниз и подмял под себя всю её мягкость, чтобы сделать удобней.
– Завтра, утром. Вы почему-то все считаете это баловством, а я уже не хочу видеть то, что вижу, и люди мне надоели, и их проблемы мне опротивели, но я вижу, так пусть хотя бы платят!
Миррано растерявшись, от такого серьезного откровения Гельмута, не знал, даже что и сказать. И первое что взбрело на ум, его уже проработанная фраза:
– Но… идет война, люди обращаются к тебе не ради удовольствия или скуки, я так думаю, нельзя же наживаться на людских страданиях! – помолчал, что-то опять соображая:
– Я не верю до конца. Как так может быть? Ты всегда видел перевернутые цифры, цвета, а как, как можно видеть сквозь пространство?? Может у тебя какое-нибудь заболевание мозга? Надо пройти обследование!
Тот взгляд, которым его одарил Гельмут, еще очень долго будет стоять перед взором Миррано. В нем столько было печали и столько было обреченности, усталости и даже одиночества. Гельмут никогда таким не был. И Миррано понял, его дар для него не баловство и даже не страсть к зарабатыванию денег, он для него тяжелая ноша. Ему даже стало его жалко. И он, еще постояв немного в легком недоумении и пытаясь осознать эти совершенно неизведанные, новые чувства, возникшие к сыну, тихо удалился из комнаты мальчишек.
Через неделю Игн простился со своей приемной дочерью, которая жила у его родителей, с доктором Цобиком, навестившем его в тюрьме и отправился на фронт. Выбор был сделан. Облегчение пришло спустя неделю, пребывания его в армии. Врачей тоже не хватало для раненных и его забрали в полевые условия, оказывать медицинскую, квалифицированную помощь. Так что он попал в свою привычную среду, чуть менее комфортную, чем в больнице доктора Цобика. У него преобладала такая же политика жизни, как и у Ани – в самые трудные моменты жизни нагружать беспощадно себя работой, чтобы не позволять мыслям мусолить бесконечно переживаемые трудности. Но жизнь его стала в большей безопасности, находясь в тылу армии, за её «плечами». Шел уже восьмой месяц войны и им было отмечено, что энтузиазма не стало даже у отчаянных, потерявшихся в жизни смельчаков, не находивших никакой самореализации в мирной, будничной жизни и мечтавших заработать себе славу на войне. Но, требуется сказать, что в общей серой массе людского потока, струящегося по полям и равнинам, холмам и взгоркам чужих земель, такие авантюристы были как «капля в море». Народ не понимал ни смысла,ни причины этой войны, солдаты начинали ненавидеть своих командиров, которые стали все чаще тайно исчезать, особенно после очередных боевых действий и их трупы находили среди общей массы получивших пулю, только странным образом, она была получена сзади, а не спереди. Когда все повторяется и намечается некоторая тенденция, люди начинаю подмечать закономерности и они заключались в том, что отстреливать стали самых грубых и заносчивых офицеров и тех, до которых можно было добраться. А это был самый младший офицерский состав.
В целом, во время первой мировой войны была выработана тактика «позиционной войны», когда обе стороны старались не предпринимать активных наступательных действий. При такой тактике обе стороны становятся в патовой ситуации. В результате для прорыва
обороны противника стали применять химическое оружие.
Применение ядовитых газов в Первой мировой войне было крупной военной инновацией. Диапазон действия отравляющих веществ шёл от просто вредоносных (таких, как слезоточивый газ) до смертельно ядовитых, как хлор и фосген. Химическое оружие является одним из основных в Первой мировой войне и в общей сложности на всём протяжении XX века. Смертельный потенциал газа был ограничен – лишь 4 % смертей от общего количества поражённых. Тем не менее, доля смертельных случаев была высокой, а газ оставался одной из главных опасностей для солдат. Поскольку стало возможным разработать эффективные контрмеры против газовых атак, в отличие от большинства других видов оружия этого периода, на более поздних этапах войны стала снижаться эффективность его использования, и он почти вышел из оборота. Но из-за того, что в Первую мировую впервые стали применяться отравляющие вещества, её также иногда называли «войной химиков».
В начале Первой мировой войны использовались химические вещества раздражающего, а не летального действия. Первыми их в августе 1914 года применили французы: это были 26-мм гранаты, наполненные слезоточивым газом Но запасы этилбромацетата у союзников быстро подошли к концу, и французская администрация заменила его другим агентом – хлорацетоном. В октябре 1914 года немецкие войска открыли огонь снарядами, частично наполненными химическим раздражителем, против британцев в Битве при Нев-Шапель, однако достигнутая концентрация газа была едва заметна. В конце января Германия применила слезоточивый газ против России в Битве при Болимове.
Первым смертельным газом, использованным немецкими военными, был хлор. Немецкие химические компании BASF, «Хехст» и «Байер» производили хлор в качестве побочного продукта получения красителей. В сотрудничестве с Фрицом Габером из института Кайзера Вильгельма в Берлине они начали разработку методов применения хлора против вражеских окопов.
К 22 апреля1915 года немецкая армия распылила 168 тонн хлора около города Ипр. В 17:00 подул слабый восточный ветер и газ начали распылять, он двигался в сторону французских позиций, образуя облака желтовато-зелёного цвета. Надо заметить, что немецкая пехота также пострадала от газа и, не имея достаточного подкрепления, не смогла использовать полученное преимущество до прихода британско-канадского подкрепления. Антанта сразу заявила о том, что Германия нарушила принципы международного права, однако Берлин парировал это заявление тем, что Гаагская конвенция запрещает только применения отравляющих снарядов, но не газов.
После битвы у Ипра отравляющие газы были применены Германией ещё несколько раз: 24 апреля против 1-й канадской дивизии, 2 мая около «Фермы-мышеловки», 5 мая против британцев и 6 августа против защитников русской крепости Осовец. 5 мая сразу 90 человек погибло в окопах; из 207 попавших в полевые госпитали 46 умерли в тот же день, а 12 – после продолжительных мучений. Против русской армии действие газов, однако, не оказалось достаточно эффективным: несмотря на серьёзные потери, русская армия отбросила немцев от Осовца. Контратака русских войск была названа в европейской историографии как «атака мертвецов»: по словам многих историков и свидетелей тех сражений, русские солдаты одним только своим внешним видом (многие были изуродованы после обстрела химическими снарядами) повергли в шок и тотальную панику германских солдат: «Все живое на открытом воздухе на плацдарме крепости было отравлено насмерть, большие потери несла во время стрельбы крепостная артиллерия; не участвующие в бою люди спаслись в казармах, убежищах, жилых домах, плотно заперев двери и окна, обильно обливая их водой.
В 12 км от места выпуска газа, в деревнях Овечки, Жодзи, Малая Крамковка, было тяжело отравлено 18 человек; известны случаи отравления животных – лошадей и коров. На станции Моньки, находящейся в 18 км от места выпуска газов, случаев отравления не наблюдалось.