Мария Берестова
В поисках солнца
Прищурившись, Магрэнь поймала его взгляд – весьма неприятный рыбий взгляд человека, который смотрит на вас, как на пустое место.
Чуть улыбнувшись, она пошла в атаку.
– Как вы думаете, Аренсэн, – обманчиво мягким тоном проговорила она, – почему я согласилась выйти за вас замуж?
Он чуть заметно приподнял брови, предлагая развить мысль; взгляд его потерял рыбью слепоту и стал острым.
– О, нет, – с лёгким смешком покачала она головой. – Мне бы хотелось услышать вашу версию.
– Чтобы вам было проще её опровергнуть? – насмешливо отказался отвечать он, понимая, что она пытается подготовить какую-то словесную ловушку, чтобы проманипулировать им.
Недовольно дёрнув плечом, она прошла мимо него, села в кресло и снова спокойно поймала его взгляд.
– Меня никогда не интересовали ваши деньги, Аренсэн, – мягко и медленно принялась говорить она. – Да, вы значительно богаче меня, но мне вполне хватало и моих – я никогда не отказывала себе ни в чём, чего бы мне хотелось.
Он чуть скривил уголок рта, что долженствовало обозначить невозможность опровергнуть её аргумент.
– Положение в обществе… – она задумчиво облокотилась подбородком на ладонь, зная, что теперь её взгляд на него снизу вверх приобрёл особое очарование. – Аренсэн, вы ведь понимаете, что вы не единственный холостой политик из высшего эшелона власти? – он снова скривил губы в знак согласия, и она продолжила развивать свою мысль: – Если бы мне действительно хотелось занять столь высокое место – я могла начать действовать и пять, и десять лет назад, когда моя тогдашняя молодость дала бы мне несколько очков преимущества. В самом деле! – она легко рассмеялась, выпрямилась и бросила на него весёлый взгляд. – Аренсэн, если бы меня манил этот путь, я бы не стала вести столь вольный образ жизни, вы же понимаете?
– Допустим, – холодно согласился он, складывая руки на груди и придавливая её мрачным взглядом. Он чувствовал, что она готовит атаку на его позиции, но у него не получалось предугадать, в каком именно направлении она намерена атаковать, поэтому он изрядно раздражался.
– Есть у вас ещё какие-то версии? – лёгким тоном уточнила она.
Не размыкая сложенных на груди рук, он сделал нетерпеливое движение пальцами: мол, нет, никаких других версий.
Она элегантным движением встала и подошла к нему.
– Я согласилась выйти за вас замуж, – глядя ему в глаза, спокойно объяснила она, – потому что вы чрезвычайно умны, Арни. И мне показалась заманчивой идея строить брак со столь умным человеком в качестве партнёра.
Слова её его удивили, но он уже был готов окоротить её насмешливой и язвительной репликой, однако не успел.
В дверях гостиной поклонился слуга, подавая визитку:
– Господин, к вам господин Райтэн Тогнар пожаловали.
Магрэнь и Михар обменялись взглядами: оба не успели проконтролировать выражение этих взглядов, поэтому оба отчётливо различили в глазах друг друга глубокое удивление.
– Проводите в кабинет!.. – отрывисто велел Михар, выходя.
Уже в дверях он обернулся и посмотрел на Магрэнь недовольно и сурово. Она демонстративно возвела глаза к потолку и села в кресло, сложив руки на коленях самым примерным жестом: мол, так и быть, я вас подожду.
Скривив губы и пробормотав что-то ругательное, Михар вышел.
4. От чего прятался Дерек?
Расставшись с Магрэнь, Дерек двинулся к югу по ручью – она специально высадила его здесь, чтобы ему было проще держать направление и чтобы он не сбился с пути в буреломах. Ручей, так или иначе, вёл к морю, а значит, и южную приморскую дорогу он не минует.
Все мысли, чувства, переживания Дерека, до последнего нерва, до последнего импульса, были заняты Эсной. Взгляд Магрэнь так напомнил ему сегодня её, что он с головой рухнул туда – в свой последний день в Ньоне.
Он обычно запрещал себе думать об Эсне; если мысли его и обращались к ней, он заставлял себя выкинуть их из головы и переключиться на что-то иное. Было слишком больно осознавать, что он потерял её, что он никогда больше её не увидит. Легче было притвориться, что её никогда и не существовало.
Но теперь у него это не получалось. Казалось, даже ветер в ветвях высвистывал: «Эс-на, Эс-на», даже солнечные лучи, скользящие по его лицу, были лёгкими касаниями её пальцев, даже воздух пах ею.
Прижмуриваясь от солнца, он растворялся в этом ощущении её близости, он позволял себе наслаждаться иллюзией её присутствия, он всем сердцем растворялся в любви к ней.
Снова и снова он перебирал в голове каждую встречу с ней, вспоминал её интонации, улыбки, взгляды, прикосновения, золото её волос, серебро её смеха. Эти воспоминания были самыми ценными его сокровищами, и он прикасался к ним мыслями осторожно и благоговейно, как к святыне.
Эсна была в его жизни явлением совершенно особенным, примерно тем же, чем он сам стал для Магрэнь. Эсна была первой, кто увидел его-настоящего и полюбил его-настоящего – и весь нынешний живой Дерек и вырос из того, ею увиденного, понятого и принятого.
Он, должно быть, подсознательно воспринимал связь с Магрэнь как измену Эсне; он ни разу не позволил себе осознать и обдумать эту мысль, но теперь, простившись с Магрэнь, он словно освободил внутри своей души то место, которое она занимала в ней, – и теперь туда светом ринулось чувство к Эсне, подавляемое, запертое, почти забытое, но ни капли не ослабевшее за все эти годы.
Он упивался этим светлым чувством, напитывался им изнутри, растворялся в нём всем своим сердцем.
Ему было легко и сладко; но постепенно этот восторг вырвавшегося наружу чувства покидал его, и его место занимала тревога.
Дерек пытался отогнать от себя эту тревогу и сосредоточиться на тёплых воспоминаниях о том, как они с Эсной сидели вместе в библиотеке ньонской Цитадели и исследовали исторические хроники; но мысли его так и стремились перескочить вперёд, к последней их встрече.
Он не хотел вспоминать тот вечер, слишком мучительно это было; но прощание с Магрэнь слишком сильно напомнило ему тот далёкий, последний их с Эсной разговор, и он невольно снова и снова припоминал – её полные тревоги глаза, её тёплые нежные губы на его губах, её тихое «Я люблю тебя»…
Её «Я люблю тебя», которое она сказала точь-в-точь с таким выражением, которое он только что видел на лице Магрэнь, и про которое он только что сказал, что она не любит его, а просто ищет тепла.
Дерек встал и потряс головой.
«Глупости, что за глупости лезут мне в голову!» – недовольно подумал он, ускоряя шаг.
Однако сердце его сжалось от горечи мучительно и болезненно. Он уже знал, что понял всё правильно, – но не желал признавать этого прямо.
Эсна не любила его – точно так же, как Магрэнь, она изнывала без тепла и потянулась к первому же человеку, который ей это тепло дал.
Он снова встал как вкопанный, тупо разглядывая ствол массивного дерева. Взгляд его упёрся в трещину на коре, разглядывая в малейших делателях пушок мха, влажную глубину расщепа, бороздки древесных извилин.
«Ей просто не хватало тепла», – глухо и глупо билась в его голове эта мысль.
Ей просто не хватало тепла – и это всё объясняло.
Сердце Дерека забилось так гулко, словно вмиг сделалось пустым и полым, и эта пустота эхом разносила звон по всей грудной клетке.
Он медленно побрёл вперёд, впрочем, совсем не замечая, куда ступает, словно путеводная звезда, всегда освещающая его путь, в этот миг погасла – навсегда.
Он верил в любовь Эсны, как верил в Бога. Он верил, что любовь эта оберегает его, что он чувствует её прикосновение, несмотря на разделяющие их расстояние и годы. Эсна никогда не была для него прошлым – она всегда оставалась здесь и сейчас.
…но ей – просто не хватало тепла.
Откуда ей было его взять там, в Ньоне? Не у грозового же адмирала Кьерина, её отца! И тем паче не у грозного ньонского повелителя, её мужа!
Грэхард и тепло – это вообще в голове не укладывается! Грэхард был сталью, камнем, тьмою и льдом – никак не теплом! Дерек знал это лучше любых других, потому что именно он согревал этот лёд своим весельем, развеивал эту тьму своим светлым взглядом, размягчал этот камень своими шутками и прятал эту сталь в ножны своих уговоров.
Дерек и был грэхардовским теплом, которое по причудливой прихоти судьбы имело своё тело и звалось отдельным человеком. И Грэхард, привычно оперируя Дереком как частью собственной души, направил это тепло на жену.
Это Грэхард велел Дереку заботиться об Эсне, устраивать её досуг, вести её расследование, развлекать её и следить за тем, чтобы она всем была довольна, чтобы ей всего хватало. Грэхард не умел заботиться сам, да и государственные дела не давали ему столько времени, сколько было бы необходимо. И Грэхард вместо себя послал Дерека: заботиться и оберегать ту, кто была ему дороже всего на этой земле.
А что сделал Дерек?
Пнув ногой подвернувшийся корень, он выругался.
Он не только сам влюбился в Эсну – он позволил и ей привязаться к нему. Ему так нравилось ловить на себе её восхищённый взгляд, что он из кожи вон лез, чтобы вызывать её восхищение снова и снова. Она так расцветала, так сияла от каждого его комплимента, от каждого его жеста заботы, что ему только и хотелось, что заваливать её и комплиментами, и заботой – чтобы она сияла ярче и ярче.
Он не думал о Грэхарде и его чувствах; он совсем не думал. Он жадно и неудержимо отдавал Эсне всё тепло, какое у него было, – потому что Грэхарду никогда не нужно было столько, и оно копилось в нём годами, никому не нужное, даже самому Дереку не нужное, пока не пришла в его жизнь Эсна.
Он отдал ей всё своё тепло и всего себя, не думая о том, что она – жена его друга. Что он обольщает её, уводит у Грэхарда, отнимает её у него – а он ведь чуть не отнял её и на самом деле, предложив бежать вместе!
Дерек замер и привалился к ближайшему дереву, чувствуя дрожь в ногах.
Он никогда не возвращался мыслями к тому роковому вечеру перед своим побегом, поэтому из сознания его как-то совершенно выветрилось это обстоятельство. Он… просто забыл, что…
Он предложил Эсне бежать с ним вместе.
Эсне, которая была в первую очередь женой его друга.
Любимой и драгоценной женой – ведь кто как не Дерек знал, как долго и безуспешно Грэхард пытался выкинуть её из головы, но не преуспел в этом. Как тяжело было ему, суровому и сильному повелителю, решиться и пойти на поводу своих чувств, задвинуть подальше соображения о гордости и чести, поставить себя в уязвимое положение…
«Он доверил её мне, – горько подумал Дерек, – а я и сам влюбился, и её чуть не соблазнил».
Особенно остро и мучительно его кололо понимание того факта, что Грэхард ни на миг не усомнился в нём, когда поручал ему заботу об Эсне. Грэхарду, этому бешеному ревнивцу и собственнику, не закралась даже тень подозрения в адрес Дерека – потому что он доверял ему всецело и не допускал мысли о том, что он может предать.
Опустившись на землю, Дерек обнял себя за колени и сжался в комочек. Ему было невыносимо, бесконечно больно понимать, что он обманул доверие Грэхарда. Что он – предал – друга.
Никогда раньше он не думал об этом, потому что запрещал себе мысли о том периоде своей жизни и не хотел думать о нём, вспоминать о нём, осознавать, что это и вправду было его частью. Он всё, всё запер в тот дальний чулан подсознания – и оно лишь угнетало его изнутри, но не доходило до разума. Он не давал оценку своим прежним поступкам: он просто радовался, что сбежал, и боялся, что его найдут.
Теперь же, когда дверь в этот чулан оказалась открыта, и оттуда мощным потоком хлынули воспоминания, он в ужасе смотрел на то, каким был десять лет назад, и не мог поверить, что это был действительно он.
«Неужели я впрямь был настолько глуп?» – поражённо размышлял он, припоминая, что ему, в самом деле, даже не забредала в голову мысль, что сближение с Эсной может окончиться бедой.
«И я в самом деле был настолько подл?» – с содроганием думал он, снова и снова вспоминая, как предложил Эсне побег, как уговаривал её, как пытался убедить её ехать с ним. Её – жену друга! Друга, который доверял ему как себе!
Ему было омерзительно и гадко понимать, что тот тридцатилетний Дерек – это он сам и есть, и что его поступки – это его собственные поступки, а его решения – это его собственные решения.
«Совершенно невыносимо!..» – не в силах принять, что он не таков, как думал о себе, воскликнул про себя он, резко встал и двинулся в дальнейший путь, пытаясь за быстрой ходьбой отбросить все эти неприятные мысли.
Но мысли отбрасываться не желали, они упорно лезли ему в голову, снова и снова. Он видел теперь свои поступки совсем под другим углом, и расценивал их как поступки трусливого глупого человека, который не желает брать ответственность за свою жизнь в свои руки.
В своём самоуничижении Дерек, как обычно, не знал удержу. Его несло, несло неудержимо, он не мог теперь остановиться в этом самоосуждении. Не прошло и пяти минут, как он додумался до вывода: «И как это Грэхард только терпел меня!..» – и на этом выводе замер, потрясённый.
Грэхард доверил ему своё самое ценное сокровище – Эсну. Доверил как другу, как брату, зная, что Дерек никогда не предаст и не подведёт.
А Дерек – подвёл. Он полюбил Эсну – и, хуже того, поощрил её привязаться к нему больше, чем она была привязана к мужу. Он прекрасно помнил истерику Эсны на тему: «Всем со мной занимаешься ты, а Грэхард со мной только спит!» – и знал, что она прямо высказала и мужу этот упрёк. Но Грэхард ни разу не сказал ему и слова по поводу той истерики – по умолчанию полагая, что Дерек не может быть ни в чём виновным.
Потому что… это же Дерек – самый близкий, самый родной, самый дорогой человек.
…Грэхард не мог не видеть, не мог не понимать, как растёт эта непрошеная связь и симпатия. Но он не сомневался в Дереке – до самого конца не сомневался.
И только когда Эсна отвергла его окончательно, когда она заявила, что всеми правдами и неправдами добьётся развода, – только тогда придавленного этим горем Грэхарда прорвало. Когда он понял, что она не просто уйдёт от него – она уйдёт к Дереку.
Потому что она предпочла его.
Он, Грэхард, так любил её, – но она предпочла другого.
«Он не раба ударил, – медленно и холодно подумал Дерек. – Он ударил соперника. Соперника в любви. Друга, который обольстил его жену».
Он сам не заметил, что стоит как вкопанный, глядя в одну точку.
«Он друга ударил», – билось в его голове снова и снова, отзываясь пронзительным звоном в ушах.
«Друга», – заткнул он уши руками, не в силах выносить этот звон.
«Друга», – зажмурился он, но и в этой темноте перед ним продолжали сиять полные боли и разочарования глаза Грэхарда.
«Друга, друга, друга…» – выстукивало его сердце, вбивая этим словом гвозди в его раскалывающуюся болью голову.
Осознание истины оказалось кошмарно нестерпимым.
До этого Дерек видел эту ситуацию лишь с одной стороны: хозяин призвал к ответу зарвавшегося раба и напомнил ему его место. Из этого толкования росла его чёрная, жгучая обида, приправленная разочарованием и горечью, обида, которую он не позволял себе испытывать – потому что не по чину рабу обижаться на хозяина – но которая, не спрашивая этого позволения, точила изнутри его сердце.
«Он не раба, он друга, друга ударил», – продолжало набатом стучать в голове Дерека и, не выдержав этого стука, он сел на землю и обхватил голову руками, не чувствуя, как из глаз полились слёзы сожаления и боли.
Все эти годы он боялся, обижался, ненавидел, негодовал, страдал, – чувствуя себя сбежавшим от господина рабом. Страх перед Грэхардом, который однажды непременно нагонит, найдёт, накажет, отравлял всю его жизнь.
«С чего я вообще взял, что он видел во мне раба?» – с ужасом и горечью спросил у самого себя Дерек.
Грэхард был деспотичен и властен, это так; но он был таким не только с Дереком – он был таким абсолютно со всеми. С высокими князьями собственной страны, со священниками своей религии, с представителями королевских семей иных стран, с родной матерью, с любимой женой… со всеми, решительно со всеми, ни для кого не делая исключения…
Тут мысль Дерека запнулась.
Он задохнулся, не в силах справиться с пониманием.
Грэхард делал единственное исключение только для одного человека: для него самого.
Это он, Дерек, мог возражать, критиковать, негодовать, уговаривать, переубеждать, обзывать идиотом, отказываться выполнять приказы, саботировать распоряжения, делать всё по-своему… Он мог всё то, за что любого другого Грэхард бы попросту казнил.
Грэхард никогда не позволил бы ничего подобного не то что рабу – самому знатному из князей Ньона. Дерек сам не раз видел, как Грэхард одним взглядом затыкает тех, кто осмелится хоть слово ему поперёк возразить.
Крупная мучительная дрожь сотрясла всё тело Дерека. Он впервые смотрел в глаза этой правде, и она оказалась свыше того, что он мог вынести.
«Я сам всё это придумал», – с глубокой горечью заключил он, утыкаясь мокрым от пота лбом в колени.
Ему хотелось оправдать своё предательство – и он сам всё придумал.
Ему хотелось оправдать свой побег, свои чувства к Эсне, своё предложение ей – и он нашёл способ это оправдание придумать.
Он придумал Грэхарда – мрачного и жестокого хозяина, который видит в нём, Дереке, только раба, у которого нет чувств, которому чужда привязанность. Этот кошмарный злобный Грэхард, конечно, не стоил такой жены, как Эсна; более того, он мог только разрушить и уничтожить её, поэтому Эсну следовало от него спасти. Этот деспотичный суровый Грэхард не питал к Дереку никаких чувств, видел в нём лишь свою вещь, требовал от него лишь покорности, и от этого чудовища должно было сбежать.
Но – он – сам – всё придумал.
Чтобы оправдать себя.
И потратил десять лет своей жизни на страх перед собственной выдумкой.
Сотрясаясь рыданиями, Дерек обхватил свои коленки руками, пытаясь съёжиться, сжаться, спрятаться от чувств, которые захватили его теперь с головой. Несмотря на тёплую летнюю погоду, его бил озноб. Отвращение к себе, осознание собственного предательства, собственной мелочности и эгоизма, своей трусости, стыд и осуждение, разочарование и горечь мешались в его душе бешеной бурей.
И в этой буре мучительное, острое понимание раздирало его сердце на ошмётки: понимание невозможности исправить уже совершённое.
«Если бы я знал, если бы я только знал…» – дрожа, повторял сам себе Дерек, толком не понимая, что именно он должен был знать.
Что чувства Эсны к нему были ненастоящими? Что ей просто не хватало тепла? Что она не любила его – никогда, никогда не любила, а только искала понимания и сочувствия?
Воображение его рвануло сквозь года и расстояния – туда, к Грэхарду. Туда, где он должен был помочь другу наладить отношения с женой. Туда, где он должен был поддержать брата в трудную для него минуту. Туда, где он должен был быть рядом, заодно, вместе.
Туда, где в реальности он выступил против, он стал врагом, он ударил в незащищённую спину, в самое больное и уязвимое место, он, в конце концов…
Дерек замер, и его мертвенная неподвижность была в разы страшнее той дрожи, которая сопровождала его судорожные рыдания.
Дерек замер, потому что он понял, что сделал с Грэхардом самое страшное из всего, что только можно было с ним сделать: он сбежал от него.
Не поговорив, не объяснившись, не оставив даже паршивой записки.
Сбежал после тяжёлой ссоры, не примирившись, не оставив ни единого шанса извиниться, искупить, выразить раскаяние.
Сбежал, оставив Грэхарда мучиться не только от боли потери, не только от осознания предательства, но и с чувством вины – глубокой, всепожирающей вины, от которой Грэхарду некуда было деться, с которой он ничего бы не смог сделать.
Он отомстил Грэхарду самым страшным из способов: погрузив его сердце в ад.
Безжалостно, без права на пересмотр, смягчение или помилование.
Он не оставил Грэхарду ни единого шанса – ни оправдаться, ни попросить прощения.
Он не оставил ни единого шанса ни Грэхарду, ни себе.
Из-за пустой фантазии, из-за мелочного эгоизма он принял решение за них обоих и разрушил их дружбу.
Дружбу, которую – как теперь он осознавал чётко и ясно – Грэхард ценил так же высоко, как и он сам.
Потому что Грэхард – его – любил.
Любил, как умел – неловкий, суровый, неспособный выражать свои чувства прямо, постоянно таящий их внутри, прячущий их за маской холодности, – но любил всем сердцем, так, как и сам Дерек любил его.
Не выдержав, Дерек отодрал лицо от насквозь промокшей от слёз и пота ткани штанов, задрал голову и закричал – бессмысленно, по-звериному, мучительно, пока не закончился воздух в лёгких, пока не засаднило горло, пока, закашлявшись от невозможности сделать вдох, он не повалился на землю на бок.
Тяжело дыша, он тупо рассматривал травинку, по которой ползла какая-то букашка. Целеустремлённо она перебирала лапками, туда, наверх, к солнцу и небу; достигнув вершины травинки, она на секунду замерла, потом резко выпустила наружу крылья – и взлетела.
Он растерянно сморгнул.
Он был совершенно опустошён. Поледеневшие пальцы едва ощутимо дрожали; он с трудом сумел опереться на землю и сесть.
Голова звенела болью и пустотой.
Он встал – и тут же опёрся рукой на ближайшее дерево, потому что ноги его плохо держали.
Некоторое время он стоял вот так, бессмысленным взглядом уперевшись в землю.
Затем, шаркая по траве, продолжил свой путь.
