Мария Берестова
В поисках солнца
Прощание
На верхней палубе Дерек огляделся.
Рассвет уже вступал в свои права, и ньонская столица высвечивалась им вполне ощутимо. Неф уверенно выходил из залива, разворачиваясь носом на восток, а за кормой оставлял позади грозную Цитадель.
Она, выпирая в разные стороны восемью своими башнями, выглядела как уродливый колченогий паук, карабкающийся по горному склону. Дерек никогда раньше не замечал, насколько же отвратительно она выглядит со стороны залива – да и нечасто ему приходилось видеть её с такого ракурса.
С удивлением Дерек понял, что всего только сутки назад он в этот же час шёл по коридорам этой уродливой громадины, чтобы приветствовать Грэхарда и сопроводить его на совет. Тогда он и подумать не мог, что это последние его часы в Цитадели, и на другое утро он будет стоять на анжельском корабле, уплывая навсегда.
Сердце Дерека заныло.
«Грэхард, должно быть, как раз меня дожидается», – прищурился он.
С такого расстояния рассмотреть Верхний дворец было ощутимо сложно, тем паче не представлялось возможным углядеть в нём те самые окна, за которыми сейчас нервно расхаживал владыка Ньона. Но Дерек, прекрасно изучивший привычки своего господина, безошибочно мог вообразить себе эту картину.
Он крепко сжал зубы, от чего челюсть перекосило, а повреждённая щека стрельнула болью, напоминая о причинах, побудивших его к побегу. Но, несмотря на эту боль, несмотря на терзающую сердце горечь, несмотря на отчаянную усталость, – Дереку исступлённо захотелось чудесным образом переместиться сейчас туда, на своё место, открыть дверь в покои владыки с привычной улыбкой, высказать лёгкую шутку – какая первая придёт на ум! – встретить мрачный взгляд, теплеющий прямо на глазах…
Тут он припомнил, что нарисованная ему в воображении картина была совершенно невозможна. После случившегося между ними конфликта не вышло бы просто сделать вид, что ничего не было. И лёгкие шуточки на ум бы не пришли, и старина-Грэхард, скорее всего, ударился бы в замкнутый тип переживания своего мрачного гнева, ведь извиняться и признавать свои ошибки он не умел.
Со вздохом Дерек скользнул взглядом по Цитадели; невольно зацепился за почти невидную за укреплениями крышу Нижнего.
«Идущий за солнцем! – фыркнул он насмешливо над выбранным Этрэном именем. – Солнце моё остаётся здесь…»
Он поскорее отвернулся. Если думать о Грэхарде было просто мучительно, то вспоминать Эсну – и вовсе нестерпимо.
Офицер, если и удивился проволочке, ничего не сказал, тихо ожидая, когда Дерек насмотрится.
Поймав его взгляд и убедившись, что он готов следовать дальше, с призывающим кивком продолжил путь к трапу на среднюю палубу.
Словно между делом невзначай обмолвился:
– Мы сюда вернёмся весной.
Дерек передёрнул плечом. Он знал, что никогда не вернётся.
II. Испытания. 1. Чем заняться на корабле?
II . Испытания
637-638 года. Море – Аньтье
Мой первый долг – не возвращаться никогда,
И ты, мой друг, не возвращайся, уходя.
Пойми: всё то, что пел я раньше, – ерунда,
Все песни – вздор, и жить лишь рифмами – нельзя!
Стезя открыта, вместо плуга – зуб дарёного коня,
Дожить до завтрашнего дня трудней, чем стать самим собой.
Зимовье зверей « Снова в космос »
1. Чем заняться на корабле?
Плавание от столицы Ньона до Аньтье должно было занять у анжельского нефа «Дельфин» около двух месяцев. Судно двигалось каботажем, заходя в каждый подходящий порт, а в некоторых ещё и останавливалось на пару дней – Этрэн умудрялся там поторговать.
Для Дерека опыт такого путешествия был первым, хотя по морю ему ходить приходилось. Но в юности он пользовался рыбацкими лодками и яхтами, пираты, разграбившие его посёлок, везли его в Ньон в трюме, а с Грэхардом он был привилегированным обитателем своей собственной каюты на юте. Здесь же он жил со всеми, на средней палубе, в простом корабельном гамаке – надо сказать, что в первый день он смог уснуть в нём только ввиду крайней степени усталости, а вот пару следующих ночей пришлось привыкать к такому нетипичному месту ночлега. Не говоря уж о том, что первые дни его ощутимо укачивало, что тоже не добавляло оптимизма.
Неф Этрэна был достаточно объёмный, трёхпалубный и трёхмачтовый, но большую часть пространства в нём занимали товары. Для такого большого судна команда была скромной – порядка двух десятков моряков, около четырёх десятков наёмников-охранников и десяток помощников в торговых делах. В каютах на юте размещались купцы, офицеры и командование корабля, дальше на средней палубе теснились гамаки охраны и, ближе всего к носу, размещалась сама команда. Дерека отправили именно туда – там были свободные гамаки.
Хотя Этрэн и относился к числу заботливых хозяев, и его корабль был несколько чище, чем это обычно бывает, и кормили на нём несколько лучше, в целом, тяжесть условий морской жизни весьма дезориентировала Дерека. Простое и однообразное питание на фоне дворцовых изысков, невозможность нормально помыться, постоянный угнетающий полумрак, характерный корабельный запах, сон в неудобном положении среди толпы храпящих, сопящих, шлёпающих губами людей… и изматывающая скука.
Дерек не привык к безделью. Ему всегда было, чем заняться, он крутился волчком, бегая по всевозможным поручениям и выполняя сотни мелких задач. У него была привычка, ложась спать, перечислять внутри себя дела на завтра, и, просыпаясь, он тут же планировал свой весьма плотный график.
С одной стороны, он безумно устал от этой постоянной гонки; с другой – он не умел по-другому, и теперь, вырванный из привычной среды, чувствовал себя потерянно и тревожно. Казалось, он постоянно забывает что-то важное, что-то упускает из виду… Чувство преступности безделья не давало ему покоя.
На судне он был пассажиром, и это предполагало полное отсутствие каких-либо обязанностей. И это угнетало его до такой степени, что он начал подсознательно себе эти обязанности придумывать – к тому же, не отвлечённый никаким делом, он снова и снова возвращался мыслями к Грэхарду, и это безмерно его мучило. Ему теперь, когда он уж сбежал, вспоминалось исключительно хорошее, и это хорошее жгло его сердце раскаянием. Он гнал от себя воспоминания, нарочно разрисовывал Грэхарда чёрными красками – но сердце всё равно ныло. Если бы он мог забыться хотя бы за делом!
Не то чтобы чёткий распорядок жизни на судне радовал вариативностью никем не исполняемых обязанностей: конечно же, всё, что должны было выполняться, выполнялось в срок именно теми людьми, которые должны были это делать.
Три вахтенные команды сменяли друг друга каждые четыре часа. Четыре часа на вахте, четыре – хозяйственных работ, четыре – поспать, и снова – на вахту. Для Дерека, который привык спать один раз в сутки, такой распорядок был странным, тем паче, что он-то ни к одной команде не принадлежал и просто наблюдал, как они меняют одна другую.
Больше всего бездельничали наёмники. Во время плаванья их обязанностью была караульная служба на ключевых постах; двое из них всегда торчали на марсах на гроте и фоке – высматривали на горизонте пиратов. Основная их работа велась при заходе в порт, вот там-то для них начинались трудовые будни. А вот на судне они только и делали, что играли в кости да карты и горланили песни. От них Дерек предпочитал держаться подальше.
Собственно команда, напротив, всегда была при деле и в помощи не нуждалась. Дерек пару раз сунулся было к боцману, но тот отнёсся к его желанию чем-то помочь весьма скептически и вежливо объяснил, что господин пассажир может заниматься своими делами, поскольку на корабле все устроено и без него.
Своих дел у Дерека не было.
Совсем.
Поскольку к третьей когорте людей на борту – купцам – подходить было уж слишком боязно. Хотя именно они больше бы соответствовали Дереку по характеру дел, которыми занимались: у них хватало аналитики и бумажной работы, и их досуг был явно более интеллектуальным, что у матросов и наёмников.
Но Дерек совершенно не был способен оценивать себя здраво и трезво. В его собственных глазах он виделся слишком незначительным и глупым лицом, чтобы навязывать своё общество кругу, который представлялось ему как «высший», и в котором, если смотреть объективно, он стоял бы вровень с местной «верхушкой» – дать ему фору могли бы разве что сам Этрэн и пара его товарищей.
В итоге уже на вторую неделю плаванья Дерек вымотался своим бездельем вконец, вследствие чего нашёл на свою голову занятие весьма странное для тридцатилетнего мужчины, который сбежал от сытой и спокойной жизни со словами «устал быть мальчиком на побегушках»: начал носиться по всему кораблю с мелкими поручениями.
Всё началось с того, что наёмник из гамака неподалёку сетовал, что забыл свою колоду карт на бочке в трюме, где нёс караул. Со скуки Дерек вызвался сбегать и принести.
…не прошло и двух дней, как неожиданно выяснилось, что на корабле есть десятки поводов куда-то сбегать. Что-то принести, кому-то что-то передать, что-то проверить… Наёмники и команда быстро уяснили, что шустрый безотказный паренёк только рад угодить, и стали гонять его почём зря.
Дерек, к слову, почувствовал себя если не счастливым, то, во всяком случае, довольным. Привычная беготня избавила его от разъедающей тревоги; он снова чувствовал себя при деле, нужным и значимым. Вернулась его фирменная лёгкость, яркая улыбка и постоянные шуточки – всё это в совокупности привело к тому, что за пару недель все привыкли обращаться с ним по-свойски, и он почувствовал себя принятым.
– Нда, – только и прокомментировал сложившуюся ситуацию Этрэн, которому приставленный к Дереку офицер доложил о своих наблюдениях.
Стоя на шканцах, он наблюдал, как Дерек несколько неуверенно карабкается по вантам – передать часовому в марсе лепёшку. Снизу его подбадривали наёмники; боцман, вместо того, чтобы пресечь безобразие, восклицал что-то одобрительное и постоянно басовито напоминал:
– Три точки опоры! Всегда три точки, Дер!
Вопреки опасениям, тот умудрился не свалиться, передать лепёшку и вернуться на палубу, где его тут же одобрительно захлопали по плечам.
– Нда, – с некоторой досадой повторил Этрэн.
Казавшееся перспективным приобретение резко теряло свою ценность в его глазах.
«Говорить с ним бесполезно, – размышлял вечером в своей каюте купец, анализируя полученные сведения и собственные наблюдения. – Привычку прогибаться не распрямишь».
Он любил помогать людям обрести своё место в жизни, но, совершенно точно, не имел привычки тратить время на то, чтобы распутывать чужие психологические проблемы.
Постучав пальцами по порту, он вздохнул. Было весьма досадно: он увидел в Дереке некоторый потенциал и теперь с ощутимой жалостью ставил на этом потенциале крест.
– Досадно, досадно, – проворчал себе под нос он, хмурясь.
Конечно, пристроить такого типа будет куда как проще – кому не нужен расторопный и желающий всячески угодить помощник? – но всё-таки…
– Всё-таки крайне досадно… – повторил тихо Этрэн, щурясь и пытаясь понять, не упускает ли он из виду какой-то простой выход.
Пара минут раздумий привела к тому, что выход, пусть и весьма неочевидный, в его голову забрёл.
Приняв решение, он выглянул наружу, в кают-компанию, и позвал:
– Тэн!
От группы что-то жарко обсуждающих купцов и офицеров отделился молодой человек с недлинными слегка вьющимися тёмными волосами.
– Дядюшка? – с некоторым недовольством переспросил он – уж очень увлёкся спором и не хотел отвлекаться.
На самом деле, они не приходились друг другу родственниками, но семьи их были весьма близки, отсюда и вошло в привычку это обращение.
– Зайди-ка, – кивнул к себе Этрэн.
Молодой человек с сожалением обернулся на оставленный им галдёж и подчинился.
2. Кто такой Райтэн Тогнар?
За тридцать лет своей жизни Райтэн твёрдо уяснил одну вещь: хочешь, чтобы какое-то дело было сделано хорошо, – сделай его сам. Во всяком случае, любая попытка делегировать кому бы то ни было какие бы то ни было задачи всегда вызывала у него досаду: всё делалось не так, не в срок, не тем способом, приводило не к тому результату.
Связано это было не столько с тем, что Райтэну попадались бестолковые исполнители, и даже не с тем, чтобы был он так уж требователен. Дело скорее упиралось в необычный творческий тип мышления, в виду которого Райтэн ненавидел готовые стандартные решения и постоянно изобретал новые пути и методы.
Но в большом деле, как ни крути, в одиночку не справишься. Поэтому, ворча, скрипя и обзывая (чаще про себя, а порою и вслух) исполнителей идиотами и дегенератами, Райтэн всё-таки спихивал часть рутины на тех, кто подвернётся.
Узнав от Этрэна, что на корабле есть пассажир, который может писать по-анжельски, Райтэн отнёсся к информации весьма скептически. Он заранее был уверен, что из этой затеи ничего толкового не выйдет, но морская жизнь стесняла его в поисках помощников, поэтому лучше уж попробовать дурного иностранца, чем копаться самому.
Прищурившись, Райтэн понаблюдал со шканцев, как Дерек носится между капитаном и боцманом, передавая какую-то информацию, и, в конце концов, прервал его очередной заход тем, что попросту встал у него на пути, протянул ладонь для рукопожатия и представился:
– Райтэн Тогнар.
Разогнавшийся было Дерек чуть не врезался в него, но вовремя успел притормозить, сориентироваться и пожать руку с ответным:
– Деркэн Анодар.
Новое имя не вызывало у него никаких запинок и проблем. Фамилии у него и вовсе отродясь не было – в Даркии звали по отцу, в Ньоне надобности в ней не возникало. А переделанное на анжельский манер имя звучало, на его вкус, вполне неплохо. В целом же, в общем сочетании, он чувствовал какую-то законченность и гармоничность, которой ему не хватало раньше, и это даже добавляло ему в его собственных глазах веса. Знаете ли, весьма велика разница между «просто Дереком» и целым господином с анжельскими суффиксами!
– Говорят, – с любопытством склонил голову набок Райтэн, рассматривая нового знакомого, – вы пишете и читаете по-анжельски?
– Как иностранец, – то ли подтвердил, то ли опроверг Дерек с лёгким смешком.
В самом деле, анжельский язык был достаточно сложен в освоении, и тому, кто не был рождён в Анджелии и не привык говорить и думать на нём с детства, не так-то просто было зайти дальше основ.
– А! – кивнул сам себе Райтэн и как будто делая вывод из только что сказанного, уверенно подтвердил: – На море нынче зыбь, да! [1]
Дерек честно попытался подхватить мысль – анжельцы славились своими погодными диалогами – и, как ему казалось, высказался в тему:
– Жаль, что солнце почти не греет.
Райтэн несколько секунд смотрел на него в упор с некоторым удивлением; потом уголок его губ дрогнул – он явно подавлял смех – но смех этот всё же отразился в его голосе, когда он отметил:
– Да, теперь вижу, что как иностранец.
В любом приличном обществе, вне зависимости от страны, разговоры о погоде были приняты как уместный способ наладить контакт. Но анжельцы в этом искусстве дошли до невиданных высот. Пользуясь метафоричностью своего языка, они с помощью разговора о погоде могли провести полноценную беседу, затрагивающую самые сложные аспекты как бытовых, так и абстрактных вопросов.
Будучи в Анджелии и наблюдая, как анжельцы разговаривают между собой в Ньоне, Дерек отметил, что погодным разговорам уделяется много времени, но понять принцип, по которому они строятся, так и не смог.
– Глупость сморозил? – уточнил Дерек, надеясь внутри себя, что это всё-таки получилась глупость, а не что-нибудь оскорбительное.
Райтэн покусал губы; в глазах его зажглись смешки.
– В деловом контексте, – объяснил он, – замечая недостаток солнца, лучше говорите «зато солнце не слепит глаза», или, напротив, «без солнца стало плохо видно». Говорить о недостатке или избытке тепла… – он прикусил губу, слегка хмыкнул и выбрал слово: – Неуместно.
– Спасибо, я запомню, – обезоруживающе улыбнулся Дерек, довольный, что выяснил, по крайней мере, что у погодных разговоров есть зависимость от контекста отношений между говорящими.
– В любом случае, – чуть помолчав, вернулся к своему делу Райтэн, – погодных нюансов у меня там нет, так что, думаю, разберётесь. Пройдёмте?
Он махнул головой в сторону юта, так и не объяснив, что ему, собственно, требуется. Однако Дерека это ни капли не смутило – он, напротив, был чрезвычайно рад, что у кого-то из «высшего круга» на корабле нашлась для него задача – ведь это позволяет завести связи, которые, возможно, пригодятся.
Тесная каюта-закуток, в которой ютился Райтэн, едва вмещала в себя кушетку, столик и стул. Зато в открытый порт проникало достаточно солнца, чтобы за столом можно было вести какую-никакую работу – в светлое время суток. Засадив Дерека на стул, Райтэн забрался на койку – иначе подлезть и объяснить что-то о бумагах на столе было невозможно – и взялся за огромный лист, на котором была начертана таблица, заполненная лишь на пару строк.
– Смотрите, – пододвинул он лист Дереку, – вот это мне нужно оформить. Названия корабля, – ткнул он пальцем в первую графу, – а дальше пошло-поехало. Водоизмещение, количество палуб, матч, длина-ширина, осадка, год спуска на воду, верфь, на которой строили… – в общем, он озвучил все столбцы, коих было пару десятков, и завершил их странным: – И здесь вот – сколько было столкновений с пиратами, и кто ушёл, кто попался.
Дерек, сосредоточенно слушавший, понятливо кивнул. Касательно всех этих деталей анжельский язык явно не представлял метафорических сложностей.
– Теперь, – Райтэн принялся выгребать бумаги откуда-то из-под подушки, из-за койки, из какой-то щели. – Вот здесь…
У него оказалась целая гора самых разномастных документов, которые содержали сведения о самых разнообразных кораблях. Они были написаны на анжельском и ниийском, ньонском и даркийском, джотандском и либерийском, на пергаменте и дешёвой бумаге, мятые и официального вида, с печатями и без, потрёпанные и рваные, с понятными ровными строчками и явно писанные второпях.
– Вот этих языков не знаю, – смущённо признался Дерек, откладывая джотандские и либерийские.
Райтэн с досадой щёлкнул языком:
– Ладно, эти я сам! – и принялся, что-то бурча, выгребать соответствующие из общей кучи.
На следующие три часа они плотно погрузились в работу. Дерек методично обрабатывал полученные листы, занося информацию из них в таблицу. Райтэн, шелестя бумагами и откуда-то вытащенными книгами, хмуро бормотал себе под нос, временами восклицал, и непрерывно делал пометки карандашом в пухлом блокноте, из которого торчали разномастные закладки, бумажки и прочая дребедень.
Дерек крайне увлёкся пусть монотонной, но довольно интересной работой, поэтому вздрогнул, когда Райтэн вдруг воскликнул:
– Он отлично горит!
Из-за двери раздался хоровой вздох.
Вскочив, Райтэн выглянул наружу и почти гневно повторил:
– Отлично горит! Не хуже дров!
– Но ужасно дымит, – со смехом ответил ему кто-то.
– Так сперва коксовать надо! – пылко возразил Райтэн, выскакивая в кают-компанию.
Дверь он закрывать не стал, поэтому некоторое время Дерека отвлекал от работы бурный и горячий спор на тему того, можно ли вместо дров использовать некий неизвестный Дереку… камень? Увы, здесь, кажется, уже начинались его проблемы с анжельским, потому что слово «камень» он явно узнал, а вот как этот самый камень может гореть – не понял.
Вскоре Райтэн вернулся. Громко хлопнув дверью напоследок, он резюмировал сквозь зубы:
– Ну дебилы… – наткнулся взглядом на Дерека, вспомнил, что не один, досадливо поморщился и вернулся к своим бумагам, некоторое время всё ещё бормоча себе под нос ругательства в адрес товарищей, не оценивших весь потенциал растопки печей каменным углём.
Хотя он явно пытался сдержать поток своего негодования и погрузиться в дело, эмоции заметно брали над ним верх, и, наконец, не выдержав, он возмущённо заявил Дереку:
– Нет, ты представляешь! Они реально думают, что приготовленная на нём еда отравлена!
Дерек замялся, не зная, как реагировать, потому что сути возмущения он так и не уловил, хотя и предположил, что речь всё ещё идёт о каком-то непонятном ему камне.
К счастью, Райтэну и не нужен был активный собеседник – ему требовался благодарный слушатель.
В следующие пятнадцать минут Дерек услышал весьма толковую, пусть и крайне эмоциональную, лекцию, суть которой сводилась к тому, что каменный уголь – отличная замена дровам, только его надо коксовать, чтобы не дымил, и всё тогда будет отлично, и уж тем паче ничего он не отравляет, что бы там всякие тупицы себе ни воображали…
– Вот и пусть платят втридорога, – неожиданно закончил свой страстный монолог ехидным выводом Райтэн. – Раз налог на глупость так и не ввели официально, будут расплачиваться так!
Дерек не нашёл ничего лучше, чем уточнить, что значит «коксовать».
…На обед ему всё же удалось попасть только потому, что увлёкшегося Райтэна чуть ни за уши вытащил наружу старпом.
***
– Да парень как парень! – резюмировал вечером Райтэн на вопрос Этрэна.
Тот слегка наклонил голову и выгнул бровь. Отсутствие в характеристике таких обозначений, как «дебил», «тупица» или «тормоз» было непривычно.
– Во всяком случае, мозги у него есть, – расщедрился на лестную характеристику Райтэн.
Такой многообещающий вывод он сделал на основе робкого замечания Дерека о том, что если каменный уголь после коксования горит не хуже дров, а стоит дешевле, то использовать его вполне разумно.
– Чуть побольше, чем у курицы, – спохватился Райтэн, который в целом был настроен к людям критично. – Но, Великое ты мое Пламя, он же совершенно неживой какой-то!
«Неживым» в его системе координат Дерек стал потому, что сидел тихо, работал молча, вопросов не задавал, не спорил, не ругался, просто делал, что сказали.
Райтэн однозначно считал, что «тупо делать, что сказали» – один из самых страшных недостатков человечества, и даже разумное отношение к использованию каменного угля этого недостатка компенсировать не смогло бы.
Этрэн развёл руками: мол, ну вот такой вот, какой есть.
– В общем, если умеет хорошо считать, – вернулся к теме Райтэн, – то можно и в счетоводы отдать. Не умеет, так в переписчики.
Вздохнув, Этрэн уточнил:
– А тебе самому переписчик-то не нужен? Раз уж с мозгами.
Эмоционально взмахнув руками, Райтэн горячо воскликнул:
– Мне нужен столяр! Нормальный, адекватный столяр! Переписать я и сам могу!
Насмешливый фырк не заставил его смутиться. Конечно, он не переносил необходимость что-то переписывать; но был совершенно уверен, что любой другой допустит сотню ошибок на ровном месте, поэтому лучше уж – самому.
1. Есть несколько причин, по которым разговоры о погоде возведены в Анджелии в ранг высокого искусства. В представленном контексте важна такая особенность, как изменение существительных по родам. В анжельском существительные не образуют родовые пары, как у нас (кот-кошка), а именно изменяются по родам (как наши прилагательные). Значение слова остаётся неизменным, меняется его сочетаемость. Довольно часто те существительные, которые в мужском роде относятся к миру физическому, в женском роде переходят в мир эмоций и абстрактных понятий. Разговоры о погоде предполагают использование существительных мужского рода, но в своём подсознании анжельцы постоянно достраивают смысл, какой получила бы фраза, если изменить род. Так, "зыбь" в мужском роде употребляется по отношению к состоянию моря. Но "зыбь" женского рода – это душевное состояние, которое мы бы назвали тревогой, колебаниями, сомнениями. Поэтому фраза "на море нынче зыбь" воспринимается коренным анжельцем как целый комплекс смыслов, от "вы, кажется, тревожитесь" до "что-то я сомневаюсь". Соответственно, "тепло" мужского рода – это состояние окружающей среды, "тепло" женского рода – состояние души. Фразу о том, что солнце не греет, анжелец поймёт примерно как жалобу "никто меня не любит" или "никому я не нужен". Райтэну смешно, потому что подобные заходы анжельцы используют обычно, когда подкатывают к девушкам, знаете, в этакой печоринской манере: "Меня никто не понял: и я выучился ненавидеть". Ну или наоборот, это аналог нашего девичьего "что-то холодно, кто б согрел?"
