Лариса Кольцова
Чужбина с ангельским ликом
Опираясь на опыт прошлых лет, вошёл в её тесное убежище и остолбенел, увидев, где это неземное создание вынужденно пережидала временную непогоду в своей жизни, резко перевернувшейся сверху вниз, в крайнее бытовое убожество. Но сразу же понял, – невозможно тронуть её, чтобы вот так сразу. Невозможно было даже присесть на убогое узкое ложе без риска его расплющить. Сиреневая и голубоватая иризация спутника, как от лунного камня или редкого опала, заливала её, даже не комнату, норку! А отчего-то на улице, за пределами её тесного обиталища игра света пропадала. Свет излучала она, так он решил. Она завораживала, как умела только Гелия. Но она не была посланной кем-то из космической бездны химерой Гелией. Она была настоящей, желанной точно так же, как и девять лет назад. С ней хотелось красоты во всём, хотелось возврата волшебства…
Уйдя, как и пришёл, невидимкой, не услышанным, никем не замеченным, он даже не подозревал о том, кто поднялся туда же, едва он покинул её…
Сомнительные игры
Она стала приглашать его на террасу под тент, где стояли ажурный столик из легковесного дерева и такие же креслица. Угощала своими напитками, говорила, что они из особых цветов, целебных и дающих силу, и весело щебетала, сливаясь с гомоном и трелью птиц леса. Совала разнообразные вкусности, которые он с удовольствием поедал, и почему-то возникало при этом чувство, что ей жалко дорогих сладостей, молниеносно исчезающих в его жадном рту. Она же выставляет их больше из этикета, желает только разговоров, а не утоления его здорового и молодого аппетита, поскольку следила с сожалением за тем, как опустошается содержимое её очаровательных голубовато-прозрачных тарелочек с золотыми вензелями и милым чьим-то профилем на них. Да невозможно было противостоять их насыщенному аромату, а вкус местных крошечных пирожных оказался поистине неземным. И рука Антона продолжала тянуться к ним, поскольку в городке ЦЭССЭИ таких не выпекали, а ей кто-то привозил разные вкусности из центра столицы. Он был тайный сладкоежка, но стеснялся обнаружить как бы и не мужские качества в столовом отсеке подземного города, где обычно ел с другими космодесантниками. И сладостей, не считая фруктов, там по большому счёту и не имелось. А если выставлялся мармелад, изготавливаемый по рецептуре доктора Франка кухонным многофункциональным роботом в содружестве с дежурными по кухне, то его было мало, и каждому доставалось по несколько долек. Поэтому не только за духовной пищей он стремился на её террасы, но и за лакомствами тоже. Уж очень было вкусно! Невозможно удержать себя. После пробежки же аппетит был просто волчий.
– Ешь, ешь, – говорила она нежным голоском, словно упрашивала забалованного ребёнка, а сама жалела свои лакомства глазами. Креслице было уютным, но таким опасно шатким, что Антон боялся упасть вместе с ним, сломав его, что всегда несколько мешало их гармонии. Она обещала вынести другое, но день приходил, а креслице стояло всё то же. И её память, и она сама, и столик с чашечками, – всё было каким-то полудетским, как и забавные пирожные с белой и взбитой шапочкой, которые она называла «бомбочками» и заказывала себе в столице, а поедая их, пачкала губы, как делают дети. Не вытирала губы, а облизывалась, как кошка. Он смотрел на её точёное личико в обрамлении кукольных в своей яркости волос, на немыслимые шляпки, на синие добрые глаза и не слушал особенно, что она говорит. Иногда смотрел на её влекущую грудь, до которой хотелось дотронуться. Она замечала его взгляды и, стесняясь, набрасывала прозрачную накидку. И хотя безразличия уже не было, что-то удерживало к ней прикоснуться. И он понимал, что, вернее, кто. Венд.
Однажды утром у выхода из ЦЭССЭИ Нэя садилась в машину, вызванную из гаража для сотрудников, к штатному водителю, чтобы ехать в столицу по своей надобности. Ей было дозволено такое вот приобщение к привилегиям для высших чинов города со стороны Главы Хозуправления Инара Цульфа. Он по-прежнему не нравился Нэе, напрягал, несмотря на проявляемую заботу о ней как о родном человеке. Цульф по возможности и сам избегал общения, раз уж для этого существовала Эля, а уж её-то он безжалостно гонял за всякое нарушение, несоблюдение и пренебрежение массой правил, уложений и прочее. Даже при отсутствии вины, что было невозможным ни для кого, Инар Цульф находил повод, за что можно держать Элю у себя в своих начальственных апартаментах.
Об этом Эля и ныла жалобно, не беря в расчёт Антона, встретившего Нэю и подбежавшего к ней по привычке. С лёту Антон понял, как трудно бедным женщинам держать оборону перед лицом могучей местной бюрократии. Он раскрыл рот и топтался рядом с ними, ожидая, когда Эля уйдёт на очередную расправу к немилосердному Главе Хозуправления. Ничего не зная о том, как функционирует их своеобразный бизнес, он искренне пожалел Элю, порадовался за Нэю, у которой такая преданная и самоотверженная помощница. Эля умчалась, мелко топоча, с быстротой горной лани, но не от расправы со стороны влиятельного чиновника, а ей навстречу. А уж за что потрепать причёску, начальство всегда найдёт, дала Эля понять напоследок. Нэя улыбалась ей вслед, вызывая недоумение у Антона своим безразличием к страданиям помощницы.
Они болтали о каких-то пустяках, как и обычно. Рядом затормозила другая машина, вышел Рудольф, чтобы взять Антона с собой, решив, что ему тоже надо в столицу.
– Ты чего в укороченных штанах? – удивился Венд его виду. – Тебя там сразу оштрафуют за нарушение столичного этикета… – он не договорил, внезапно увидев Нэю, которую Антон закрывал собою. Точнее, она как-то умудрилась спрятаться за фигурой Антона. Поняв, что маскировка не удалась, она с панической быстротой забилась к своему водителю, и нельзя было ни заметить, как ярко порозовело её лицо и как суетливы стали все её движения.
Но и Рудольф насторожился, словно кот, увидевший в траве мышь. Открытие столь бурного темперамента у стерильного, как думал Антон, их всеобщего подземного «отца» поразило, и вспомнились рассказы скучающего Франка о былых временах, к чему так склонны бывают все деды. Нэя не была настолько уж и нужна Антону, чего и вставать поперёк чужого увлечения, наличие которого он вдруг увидел.
Вокруг кристалла «Мечта» реяли неявные слухи, догадки любопытной по-деревенски местной публики о том, что Нэю сюда и привёз Рудольф, невзирая на протесты местной общественности. Именно он создал ей райский идиллический уголок не работы, а какой-то забавы, игры в тряпочки и куклы, как любимой своей дочке. Потому-то и не устрашали её свирепые чиновники, угнетатели и блюстители правил-постановлений. А трудности здешнего существования были таковы, что Нэе не зря завидовали очень многие из числа местных женщин и девушек. Не только Антону было хорошо находиться на территории цветущего и уникального местечка, где не замечалось ни единого угнетённого или печального лица. Там и трудились, казалось, играючи и припеваючи. Короче, чистая и привольная жизнь овевала своим дуновением всякого, кто сюда приближался. Отчего так было? Бездельниц на бесперебойно функционирующем предприятии быть не могло. Не иначе, сама Нэя волшебница, создающая свои правила жизни или игры?
Она накрывала его вспотевшее от бега тело мягкой красивой тканью, набрасывая на плечи, чтобы он не застыл, заботясь как мать. Но при этом он видел, как жадно она вдыхала его запах после пробежки. Он ёжился, стесняясь запаха пота, неизбежного следствия всякой нагрузки. Она следила за его руками и губами с затаённым чувством, которое трудно было понять, чего она хотела? Вернее, надо было быть совсем болваном, чтобы не понять её отношения. Но каким образом вписывался тут Венд со своим диким накалом в глазах? Её волнение и бегство, – что у них за игры? Ясно, что лучше держаться от неё в стороне, а он всё приходил по утрам, и всё сидел в шатком креслице, не забывая об этой шаткости, и всё ел её пирожные. А когда их не было, сожалел о них, и пил её напитки. Её цветочный нектар или колдовское зелье?
Иногда он смотрел на её девчонок, когда они ухаживали за цветниками или просто носились перед его глазами не без умысла. Но девчонки были как средство для сравнения с той, не с конфетно-ароматной модельершей, с другой. С воплощённой славянской богиней Ладой, где-то уронившей свои полевые русские венки из ромашек и синих колокольчиков с пшеничных волос, с груди и хрупкой талии…
И абсолютно непонятно, где её искать в безразмерных инопланетных горах? Олег тоже искал «фею гор» в своём наблюдателе-поисковике, включив программу внешнего поиска, но Антон был уверен, что опередит Олега.
Нэя ревниво перехватывала его взгляд, устремлённый на девчонок, как мнилось ей, с мужским интересом. И увлекала к себе своими бесконечными рассказами и размышлениями о прекрасном, чего так не хватает людям, а ему? Он ей не отвечал, но она и не ждала ответа. И Нэя, и девушки, и цветы, и птицы, всё сливалось в единое целое с ландшафтом, и он смотрел на неё, на всё, как человек в лесу, не имеющий намерения ни сорвать эти цветы, ни посадить в свою личную клетку этих птиц.
– Какую чудную планету почти наполовину загубили подлые владыки, больные злобой и расщеплённые ненавистью, – только и сказал он трафаретную фразу, где-то вычитанную в школьном учебнике, и по возможности переведя её на язык Паралеи. Получилась полная ерунда, да ведь и Нэя его толком не слушала. Она лишь кивала печально, и её цветы и ягодки на шляпке кивали, принимая участие в их печальных умозаключениях. Догадывалась она или нет, чем он был внутренне озабочен? Но улавливая его отстранённость, она смотрела грустно и тоже погружалась в своё недосягаемое измерение. И он чувствовал, как они были близки с нею в этот момент взаимной, но разнонаправленной невесёлой задумчивости.
О том, что скрыто за стенами «Мечты»
Этот момент взаимной, но разнонаправленной невесёлой задумчивости, непонятный для Антона, был ясен для самой Нэи. У одинокого Антона – печаль по увиденному где-то миражу, то ли бывшему в реальности, то ли не бывшему, а сам он – мечтатель, какой была она в юности. А у неё самой печаль по тому, кто видением не был уж никак, но мелькал быстро и неуловимо, всё равно, что и мерещился, – то тут, то там как призрак недосягаемый.
В самом начале у Нэи не было ничего особо ценного, кроме горсти камней и кукол из её прошлого. Все деньги, полученные за жалкое жилье в столице, за картины Нэиля она вложила в свою «Мечту». Приобрела нужное дополнение к закупленному оборудованию, ткани, что и стало основой её первоначальной коллекции. Но продавалось всё по смешным ценам по сравнению с затратами. Деньги, вырученные за тряпичные шедевры, уходили на оплату её работникам, на погашение выделенных администрацией Центра кредитов. У неё же самой в её изящном кошелечке-сумочке таилась всё та же нищая пустота. Её обманывали, обворовывали, бесконечно ныли и ругались, и были по-своему правы. Сама же она существовала за счёт регулярно поставляемых коробов с продуктами, непонятно кем оплачиваемых. Она считала, что за счёт самой структуры хозяйства ЦЭССЭИ. Но, по сути, к ней не устремлялось ни одно из властных щупалец, что происходит с неизбежностью со всяким, кто занят той или иной деятельностью, приносящей доход.
Но как-то незаметно, день за днём, появилось денежное изобилие, в том смысле, в каком его понимала она и окружающие её труженицы. Те суммы, что давал ей Рудольф в период «придорожной любви», так и остались неприкосновенными. Она сразу же убирала их в особую бархатную сумочку с бабушкиной вышивкой и лишь радовалась тому, как раз за разом, после каждого очередного «сеанса насыщенного секса», сумочка становилась объёмней, окончательно располнев, как беременная женщина на сносях, после того, как всё прекратилось. И ни разу не возникло желания пересчитать, сколько? Много. Он и сам не считал, – вытаскивал из карманов и отдавал. И наедине с собой она прижимала бархатную кубышку к груди, бесценный дар, вовсе не имеющий отношения к деньгам как таковым. Так она считала, и никто не переубедил бы её в обратном. Потому что он её не покупал, а выражал свою благодарность за разделённую любовь. Дарил поддержку, баловал, как сам же и говорил.
И трогать этот клад было незачем, всего хватало, трудовая деятельность вознаграждалась и не прекращалась, будто пролился на «Мечту» щедрый поток благодеяний от столь же щедрого божества, вдруг возлюбившего саму Нэю с той же страстностью, что и Рудольф. Никто из посторонних не посягал на неё, никто не обманывал. Не вводил в непомерные траты, не причинял ущерба. Как невидимка она жила в своём изукрашенном резервуаре, предоставленная сама себе. Могла шить, могла и не шить. Отвечать ей было, вроде, и не перед кем. У неё не имелось здесь зловредных и вообще обозначенных зримо начальников. А те лица, что несли в себе своё скрытое недоброжелательство, с неизбежностью возникающие вокруг всякой красивой и преуспевающей талантливой женщины, были бессильны хоть как-то её задеть и уж тем более негативно повлиять на её жизнь.
Как-то она вернулась из своего очередного похода в центр городка, где изучала местные торговые заведения и сам жилой квартал, а в зале показов Эля собирала разбросанные по пол тончайшие платья. Оказалось, пришла некая девушка, всех оскорбила и разметала всю коллекцию. Хорошо ещё, что ничего не порвала. Но она не была одинока в таком неприязненном отношении к новоприбывшим и к самому салону «Мечта». Конечно, многие женщины, девушки радовались её изделиям, а самой Нэе оказывали искреннее расположение, хотя и не звали в подруги, считая её как бы и сомнительной, непонятной своим статусом. Кто она? Зачем? Те, кто попроще, приходили, но уходили, возмущённые ценами, и больше не возвращались. Они думали, что наряды создаются как некий пустяк, играючи, из воздуха, из ничего не стоящей ерунды. Чужое время жизни, потраченное на то, чтобы искрящиеся витрины заполнились всей этой текстильной красотой, ни для кого не казались ценностью, кроме тех, кто и причастен к созидательному труду, в чём бы он ни выражался. Изделия «Мечты» продавались несопоставимо дешевле, чем подобные им в столице, да и свою коллекцию, нашитую в плантациях, Нэя продала за столь малые деньги, что в лавчонках столичного хлама дороже продавались чужие обноски. Так произошло не по дурости, а из-за нехватки средств поначалу.
В столичных салонах на ней нажились их ушлые хозяйки, перехватив её изделия оптом и дёшево. Ведь у самой Нэи в первое время не было возможности что-либо продавать на дорогих выставках-продажах для солидной клиентуры из высших слоев социума. И хотя всякий опыт дело наживное, она так и не проявила значительных способностей к коммерции, слишком бесхитростная и доверчивая. Она жила не за счёт своих усилий и таланта, а за счёт чего-то иного, скрытого от посторонних глаз ресурса, мощной подпитки тайных сил. Не исключено, что и высших. А талант её расхищали, как и труд отчасти, неустанный, но радостный. И теми, кто удачно к ней присосался, и теми, кто обретались в столице. Хитрые и, как казалось, покрытые незримой, нечувствительной корой вместо кожи, даже не двуличные, а многослойные столичные коллеги по ремеслу лишь поражались, на чём же она держится и не тонет в трясине того, что именуют условным термином «бизнес»? Инару Цульфу достаточно было лишь раз дать понять этому скопищу, якобы родственных творческих душ, что проявлять свои наработанные навыки, порой и в режиме автоматизма уже, по отношению к женщине из «Лучшего города континента», не стоит. После чего никто уже и не пробовал. Уступить дорогу этой фифе было куда как проще и даже выгодней, при развитом поведенческом подхалимаже строя из себя бескорыстных друзей-коллег, чем влипнуть в обещанные неприятности.
Была ли исключением подруга и помощница Эля? Умеющая служить и словами, и делами, не устающая, не унывающая, не упускающая возможности лишний раз напоминать, как исключительно она честна, как предана делу процветания «Мечты», она искренне любила свою работу. Но это была лишь показная, так сказать витринная, часть её работы. А вот другая и скрытая деятельность Эли велась вовсе не ради блага той, кто ей доверяла. Искушённая в очень осторожном, продуманном и лукавом воровстве, Эля успела развить в себе, ещё при жизни с Чапосом, навыки вводить в заблуждение и использовать любого человека. При том не забывая, что-то и отдать ему взамен. Чего жалко не было, чего в избытке имелось, – свою лошадиную буквально силу, свою природную выносливость для любой активной деятельности, чёрной работы, но никогда не бескорыстно.
Нэя жила на первом этаже, самом роскошном, по мнению её служащих. Что и соответствовало правде, если иметь в виду простор и дорогое оформление интерьеров. Но жить там было поначалу неуютно, пока ей не перестроили один из залов в сносное жильё со спальней, душем, маленькой гостиной и большой комнатой, которую она не использовала как жилую, храня там свои вещи и самые ценные изделия из тех, с которыми жалко расстаться. Всем этим она пользовалась одна. И сразу же изгнала Элю, поначалу пытавшуюся пристроиться рядышком на правах близкого человека. В ту самую пустующую и обширную комнату рабочие по требованию Эли притащили атласный диван, а та отгородила его ширмой с вышитыми птицами, водрузив рядом столик с атласными же креслами и хрустальную горку с посудой, расписанной также птицами. Всю эту роскошь она приобрела вовсе не на собственные средства, а на те, что ей и выделялись на разные нужды «Мечты». Поэтому, уйдя, Эля осталась и без атласного ложа и без шёлковых, а также фарфоровых птиц. Даже никем не востребованное это добро Нэя не пожелала отдать подруге, вошедшей во вкус роскошной жизни. Всему должна быть мера, даже дружеской щедрости. Впоследствии она и сама обустроила этот уютный уголок для себя, если ей требовалось уединение от всех.
На первом же этаже располагались и швейные мастерские, кладовые, просторная приёмная с примерочными комнатами и просторный круглый зал в центре под прозрачным куполом – потолком. На втором этаже размещались комнатки для персонала, – швей, девушек-моделей и работниц-садовниц в одном составе. Эля, всё же, вытребовала для себя отдельную комнату, но вынуждена была довольствоваться самой заурядной мебелью, не отличимой от той, какую предоставили и всем прочим. Кто желал, мог покупать себе личное постельное и тонкое бельё, но желающих таких не нашлось. Общие комнаты, хозяйское бельё всех устраивало. Здесь же никто не собирался жить всю оставшуюся жизнь. Также отдельную комнату, раз уж таковая нашлась, отдали Ноли Глэв, навязанной Нэе той же Элей под предлогом того, что сама Эля, занимаясь обслуживанием высокой клиентуры, не справлялась со сложным хозяйством.
Прибывшая особа позиционировала себя помощницей в делах непростого управления предприятием. Из бывших актрис, но неудачниц. Нэя сразу узнала её, хотя видела лишь раз в жизни, на том злосчастном пиру у Гелии. Ноли же вела себя так, будто увидела Нэю лишь здесь, льстиво, но и очень тонко, умело преклоняясь перед той, кто и стала её хозяйкой. А может, она на самом деле Нэю не помнила. Она и Гелию-то почти забыла, как выяснилось, когда Нэя попыталась завести разговор о прошлой столичной жизни. Есть такие люди, что не обременяют свою память ничем избыточным и не имеющим для них никакой практической пользы. Непостижимым чудом попав в мир за стеной, – уж коли её не нашёл лишней и сам Инар Цульф, утверждающий каждого служащего для работы в «Мечте», – склочная приятельница Эли стала кем-то вроде надсмотрщицы. Следя за хозяйством, она зорко высматривала, как бы кому чего ни досталось в тайно вороватые руки. Тут уж она точно стала преградой для алчности и беспринципности Эли, но сильно уступала той в тончайшей осторожности. Ноли, умеющая прекрасно считать и всё замечать, стала спасением от наглой воровки. Она честно платила Нэе за жизненную поддержку, если и не полной отдачей своих сил, то достаточно, чтобы Эля не привела «Мечту» к разорению. Чего прекраснодушная хозяйка даже не замечала.
День обычно начинался и заканчивался полушутливой лишь по виду грызнёй между Элей и Ноли, мечтающей стать администратором. Нэя упрямо не утверждала Ноли, не переводя из временного испытательного срока на постоянную должность. Она питала к вновь прибывшей стойкую, но тайную неприязнь за то, свидетелем чего стала Ноли в ту ночь, когда погиб Нэиль…
К тому же Нэя стала подозревать, что бывшая актриса, осчастливленная столь неуместно Элей, служила каналом утечки всей информации их модельного мирка в стан врагов, невидимо петляющих вокруг зеркального кристалла. Однако, не понимала того, что и Эля оберегала не столько территорию творческой самореализации хозяйки «Мечты», сколько свою личную ресурсную базу. И тщательно следила за сохранностью имущества – тканей, украшений, готовых изделий не только из-за бескорыстной преданности, а чтобы и самой было чем поживиться.
Попутно она следила и за тем, чтобы в фантазии Нэи, часто воспаряющей от грубой реальности, никто не вторгался. Ведь там, на загадочной и вроде бы незримой территории творчества и был скрыт источник их материального преуспеяния, их общего блага.
За созданной иллюзией якобы гармоничной трудовой общины «Мечты», -закрытой от внешних наблюдателей лишь по виду прочной металлической оградой и густым роскошным садом, – по сути, зыбкой и не спасающей никого ширмой, вроде кисеи, когда настырный наглец пройдёт, а по возможности и что-то опрокинет, поломает, – кипела весьма дисгармоничная жизнь. Толкотня, свары и неразбериха в коллективе разномастных пришлых людей, мало кому здесь подконтрольных. Парящая над ними фея в феерических убранствах, их управительница, никого толком не контролировала. Эля и Ноли практически одни несли на себе тяжесть управления, как они его понимали. Ноли старалась, но вполсилы, делая вид, что почти сгибается от взваленной на себя ноши, параллельно являясь осведомителем Латы-Хонг, да и мало ли кого ещё, постоянно отлучаясь в столицу, имея давние связи с теми, кто одевали столичную богему, актрис и тоже были конкурентами Нэи. Пропадали эскизы новых разработок, эксклюзивные выкройки, но за руку схватить никого не получалось, поскольку и рядовые сотрудницы могли быть к этому причастны.
Эля же реально сил не жалела, но никогда не забывала себя же и отблагодарить. Она ещё и училась, поступив в Академию, воспользовавшись таким нереальным шансом. Кто тут поспособствовал приложению её способностей и к учёбе, знала только она сама. В столице жили дети, можно сказать, что на руках её матери, всех вместе Эля и содержала, живя сама тем, что пристроилась к еде, платьям и прочему сложному хозяйству непрактичной хозяйки. Да и о содержимом коробов с доставляемой провизией никто не требовал отчёта. Сама Нэя ела мало, довольствуясь тем, что готовила девушка повариха. Кухня располагалась в стороне, в маленькой пристройке, хозблоке, чтобы кухонный чад и запах еды не оскверняли волшебную атмосферу салона «Мечты» Нэи. В тесной столовой при кухне ели и все те, кто жил и работал в кристалле. Охранял территорию муж поварихи, единственный мужчина – страж «Мечты». Он жил с женой во флигеле, где находились кухня и столовая, имея в личном распоряжении небольшой закуток.
Многих из числа необходимой обслуги приволокла из столицы именно Эля, наблюдательная, общительная и весёлая на показ. На самом деле ни грамма подлинного веселья или лёгкости характера в ней не было. Беспечная розовая и кудрявая лакомка осталась лишь в воспоминаниях Нэи, всё ещё не понимающей, что их общая юность исчезла навсегда. Уже искусанная жизнью женщина Эля принадлежала к той породе людей, что обозначают как двужильная. Как неистребимый сорняк, кем и обозвала её когда-то проницательная Ифиса, она, попав на богатую и обильную почву, пристроилась у корней культурного и великолепного цветка. И зацвела вдруг ярко и оригинально, что и случается порой с сорняками. Заметно не вредя самому цветку, поскольку и света, и питающей влаги, и жизненно необходимых минералов в почве имелся избыток. Она стала бы колючим врагом изнеженному цветку лишь в борьбе за скудный и насущный ресурс выживания, а так…. пусть цветут все цветы.
Жизнь в цветочных плантациях отчего-то остановила для Нэи время, и девяти лет она будто и не прожила. С таким же полудетским непониманием она относилась и к переменам характера Рудольфа.
Каждый день в закрытом уникальном городе становился вкладом в развитие способностей Эли, как в хорошем, так и в сомнительном смысле. Она не уставала учиться всему. Чапос в своё время не напрасно оплодотворял её не только в чисто-мужском смысле, но и неким познанием в тех областях жизни, в коих мнил себя знающим. Мудрецом он себя, конечно, не мнил, но жену за безмозглую не держал. Враги не на пустом месте распускали о ней сплетни. Заодно они мазали грязью и её трудовую, ни единой минутой не праздную жизнь, как бы ни казалась она таковой кому-то со стороны. Ведь Эля всегда пребывала жизнерадостной, ухоженной и легковесной по виду. Это и была её главная роль, – роль так и не состоявшейся, но вовсе не бездарной актрисы. Она изображала феерическую жизнь на сцене, каковой стала для неё территория засекреченного «Лучшего города континента». Изображала так, как она подобную жизнь понимала своим умом недоучившейся и ограниченной условиями своего формирования простолюдинки. Выросшей в семье мелкого торговца на той самой окраине, где прошло отрочество и начало юности самой Нэи.
Только Нэя жила там в своём особом семейном коконе с его особой атмосферой, а Эля была полностью продукт окружающей среды. Эля потому и раздражала некоторых неглупых, образованных по-настоящему людей, неприязненных к ней, особе сомнительной репутации, вторгшейся в «Лучший город континента», что они не властны были её осадить, а очень хотелось. Чёрные брызги долетали и до Нэи, задевали и её. Но о Нэе поведать что-то внятное и конкретное никто и ничего толком не мог. Одни догадки, одни предположения.
Женщина-загадка разгуливала в свободное время одна. Только Антон до начала своей собственной службы-работы пил по утрам её напитки. И всё. Вечерние же прогулки с Антоном тщательно продумывались по своему маршруту, – на это у Нэи хватало изобретательности. По вечерам люди в лесопарковой зоне редки, а лица их часто не различимы, если к ним не приближаться впритык. Не являлись тайной её вечерние выходы лишь для обитателей «Мечты», но там все по возможности умели держать язык за зубами. Да и что сказать-то? Гуляет, отдыхает после трудового дня, в сопровождении приятеля ввиду темноты. Возвращается отдохнувшей, после чего спит у себя одна до утра.
Часто Нэя вспоминала заповеди бабушки о необходимости делать всем добро, но как это совместить с элементарным выживанием? И кто делал добро ей? Рудольф? Но какую цену выставит он, когда придёт время платить по счетам? И являются ли частичной оплатой игры в машине? И кто счёл их неудачными настолько, что они прекратились без объяснения причин? Она или он? У него не спросишь, а у неё на этот неправильный вопрос ответа нет. Для того, чтобы объяснить происходящее, надо иметь здравый взгляд на вещи. Вместо этого её окутывал туман и страх открыть глаза, дабы не увидеть пугающих призраков будущего.
«Хорошо жрецу», – думала Нэя – «вещать о добре, когда ему все несут свои дары, и Храм Надмирного Света – полная чаша, по сути, его чаша». А что делать таким как она? И так ли уж была плоха та злая хозяйка – работодатель только потому, что отрастила себе когти ради выживания? Или Азира, став блудницей, или Чапос – торговец такими блудницами, мерзкие люди мерзкого общества? И она вздыхала, вздыхала наедине с собою, не находя ответа и бежала прочь от подобных низких удушающих раздумий.
Ей встретился во время одной из прогулок Инар Цульф. Было светло, совсем ранний вечер. Антон куда-то пропал, что являлось для него, скорее, нормой. Появляясь, он ничего не объяснял, да и к чему ей его профессиональные тайны? Запоздалые же прогулки без сопровождающего не прельщали.
– Что же вы не пригласили Элю? – равнодушно спросила Нэя.
– Люблю гулять в одиночестве. Как и вы, – ответил он. И вместо того, чтобы обогнуть её и следовать по собственной траектории, он спросил, – Вы здоровы, госпожа Нэя?
– Вопрос неправильный, – ответила она, – то есть, странный ваш вопрос.
– Господин Тон-Ат осведомлялся о вашем самочувствии, – продолжал Инар. – Сказал, что если вы устали от трудовой своей жизни, если насытились… то есть утомились, он готов принять вас к себе. Ему очень не хватает вас. Для этого я должен отвезти вас в его старый дом.
– Когда? – у Нэи пересохло во рту от нелепости происходящего.
– Завтра. На рассвете, как вы и любили прежде вставать. А сейчас что же? Клиенты иссякли? Или вы устали…
– Передышка же нужна. Я не машина, чтобы работать на износ.
Он закивал, – Я пришлю водителя, а сам буду ждать вас у стены.
– У стены? – поразилась Нэя.
– А где же?
– Как же моё имущество…
– Ваше имущество будет доставлено вам без утрат в последующие дни.
– Я имею в виду «Мечту»…
– «Мечта» вряд ли будет вам необходима там, куда вы отбудете, где вы и жили прежде.
– Почему вы спросили о самочувствии? Я выгляжу как-то не так?
– Всё так. Вы прекрасны как никогда. Ваш муж выражает беспокойство. Он считает, что дальнейшее ваше пребывание здесь может не очень благоприятно отразиться на вашем хрупком здоровье…
– Давайте я буду считать так, что мы с вами не встречались. Ваше странное предложение есть абсурд.
– Я не по личной инициативе смею беспокоить вас, госпожа Нэя-Ат, – тут Инар Цульф нервически сжал свои руки в зажим, настолько сильный, что хрустнули суставы его пальцев, – Как бы я мог! «Мечта» как преуспевающее предприятие прекратит своё существование без вас. Вы его душа! Да и мне эта столь увлекательная затея, как оказалось, дорога в силу стольких вложений и даже эмоциональных моих затрат, вовсе не измеряемых одними лишь материальными средствами, что погубить такое уникальное предприятие… думать об этом настолько печально, что я не спал всю предыдущую ночь. А мне необходим режим, чтобы функционировать, как вы и сказали, именно как отлаженная машина. Мне противопоказано уставать, сбиваться с чёткого рабочего ритма, да не обо мне и речь. У меня поручение от вашего мужа, от Тон-Ата…
– Тон-Ат не мой муж. Он отказался от меня. И вообще…. Тон-Ат, видимо, привиделся вам в вашем похмельном бреду. Ведь вы любитель посещать дорогие дома яств. А зря. Вы сами человек нездоровый. Уж простите….
