полная версия

Лариса Кольцова
Чужбина с ангельским ликом

– Я не «какая-то»! – гневно ответила я, – следите за речевыми оборотами! Вроде и образованный человек. С чего же вы решили, что тот, как вы выразились «хищник», охотился за мной? А если я вам скажу, что он был когда-то телохранителем моего отчима и мечтал стать моим женихом? Да я ему отказала.

– Да? – без всякого удивления ответил Рэд, понимая мою возникшую неприязнь к себе, но не понимая её причины. Он топтался на месте, повторно оконфузившись передо мной, а я напустила на себе вид предельного пренебрежения к нему, давая понять, что дистанция между ним и мною слишком велика, чтобы мечтать ему даже об обычном приятельстве со мной, не говоря уж о чём-то более тесном.

– Ваша жена наделена очень тонким и отличным вкусом, – сказала я, решив смягчить столь явную неприязнь, которой он не заслужил. – Изготавливать ей наряды большое удовольствие для меня. Её предельный такт в общении с любым человеком, даже с обычной швеёй на моём предприятии, аккуратная оплата готовых изделий, а также её стройная точёная фигура, – даже не верится, что она мать двоих детей, – делает её моей любимой заказчицей. Передайте, что её заказ будет готов уже завтра.

Я развернулась к нему спиной и ушла, почти убежала, унося в себе какой-то тягостный осадок от разговора. После этого я всегда шарахалась от него, лишь бы не сталкиваться опять в пустопорожнем общении. Не знаю, чего он там воображал, но он пытался предельно расширить свои узкие глаза при виде меня и вытягивал шею вперёд, будто голова его стремилась ринуться ко мне навстречу, а тело тормозило её рывок. И я описываю, пожалуй, лучшего из всех тех, кто меня «осчастливливал» своим вниманием.

Неожиданное примирение

Итак, Антон бегал от меня, а я бегала от Рудольфа. Самому Рудольфу, вроде бы, бегать было не от кого, если по видимости. Иви, всеми замечаемая, изукрашенная старанием Латы, как гуляла с другими парнями, так и продолжала гулять. Мать её периодически побивала, а она не слушалась. С Рудольфом я больше не разговаривала по той причине, что он опять куда-то пропал, а я каждый раз выходила из машины и озиралась, не появится ли он? Даже последняя наша встреча, когда он едва не прожигал меня своими глазищами, борясь сам с собой, то сердито ворча, то внезапно млея, не в силах отменить своего же влечения ко мне, не изменила зависшую ситуацию. И я тосковала, не видя его.

В один из дней он опять возник, а я настолько испугалась, что не вышла из машины, ожидая Вильта. Рудольф сам подошёл, распахнул дверцу машины и сказал каким-то чрезмерно осевшим и сиплым голосом, – За рубашку спасибо. Надеюсь, пригодится.

Я вынужденно вылезла наружу, поскольку была воспитана, да и обрадовалась до такой степени, что сердце колотилось, будто я бежала куда-то.

– Что с вашим голосом? – спросила я, не глядя ему в глаза и оглаживая подол своего платья из-за нервического волнения.

– Болел, – ответил он, – Жарко было слишком, а я нахлебался ледяной воды.

– Денег слишком много Антон мне отдал, – сказала я, поспешно пытаясь достать деньги из сумочки, чтобы отдать ему лишние, – Или я чего-то не поняла, и вы хотите заказать ещё что-то для пополнения короба вашей невесты? Я взяла условленную заранее оплату, а остальное хотела вернуть Антону, но он сказал, что просили отдать все деньги без пояснений…

– Оставь себе! – тоном приказа остановил он мою суету. – Раз тебе вручили, значит всё твоё! – когда в его голосе появлялось такое вот жёсткое повелительное звучание, я невольно цепенела, а тут ещё эта непривычная хрипотца.

– Вам сейчас уже лучше? Горло не болит?

– Да пустяки, прошло уже всё, – пренебрежительно отмахнулся он от моего сочувствия. – Что такое короб невесты?

– Ну, как же… то, что и необходимо всякой девушке для предстоящей супружеской жизни. Платья, бельё, новая обувь, драгоценности или просто украшения.

– Вот и пополни свой собственный короб… – он хмыкнул.

– Как же ваша… избранница?

– Кто? – спросил он, тараща глаза так, будто и забыл, что стал женихом.

– Вам понравилась моя работа? – я умышленно тянула время, не желая, чтобы он ушёл.

– Ты умиляешь меня своей исполнительностью, – ответил он. – Антон притащил мне рубаху, а я понять не могу, что это. А потом вспомнил свой же прикол над тобой. Заодно уж проверил, не спрятала ли ты где-нибудь в ткани зловредную маленькую иглу, чтобы ужалить меня сюда, – и он указал на область сердца, – Оказывается, нет.

Зря радовался! Он не знал главного! Он не владел теми сакральными тайнами как та, кого он обзывал больше, чем вкладывал в это хоть какое почтение, жрицей Матери Воды. А я однажды в детстве подслушала бабушкин разговор с одной её заказчицей. Она объясняла той одну из примет, безотказно работающих. Если соединить инициалы жениха и свои в том изделии, в рубашке, в какой избранник переступит порог Храма Надмирного Света, то всю жизнь с ним и проживёшь в неразрывной уже любви. Я и вышила вензель из начальных букв его и своего имени, а потом замаскировала вышивку во внутренней части воротничка рубашки. Теперь никто с ним рядом не войдёт в Храм Надмирного Света и не приблизится к зелёному огню в семейном алтаре, кроме меня! Моя радость по такому поводу выпирала из меня настолько очевидно, что он замолчал, какое-то время удивлённо меня рассматривая, не понимая, чему я так радуюсь? После чего ответно засветился разгорающимися глазами, сминая собственную же игру в охлаждение ко мне.

«Рано или поздно, а ты пойдёшь в этой рубашке со мною в Храм Надмирного Света»! – ликовала я. Ведь я и бабушкину словесную формулу произнесла над рубашкой, о чём этот недотёпа небесный и знать не знал! Что там какая-то иголка против реального волшебства реальной некогда жрицы Матери Воды – моей бабушки… Детская память меня не подвела.

– Тебя в последнее время не видно в городе, – сказала я тихо, пряча свои глаза, – я переживала, всё ли с тобой в порядке. Я и понятия не имела, что ты заболел. Если бы я знала, что Антон твой коллега, то я…

Он взглянул пристально и насуплено, но тут же расплылся в довольной улыбке, – Пришла бы дежурить у постели тяжко больного старого знакомца?

Я молчала, жалея его, представляя, как было ему грустно наедине со своей хворью. Будь я рядом, то не отходила бы от него даже ночью, гладила бы его лоб, сделала бы ему целебные напитки и поила бы его из маминой чашечки…

У меня даже губы задрожали от невозможности выразить ему свою запоздалую озабоченность, – Вот почему важно человеку иметь семью, близких, чтобы не оставаться одному в часы недуга…

– Да я и провалялся-то всего лишь пару дней. Мне болеть противопоказано.

– Что же так долго не было видно…

– Где?

– Нигде…

– А я, знаешь, не страдаю маниакальным синдромом, чтобы тебя преследовать. Я никогда не преследую девушек, поскольку с самой юности у меня была потребность как раз в обратном. Защищаться от женских преследований.

– Скромный же ты парень, – поддела его я, – С самой юности, оказывается, таким был.

– Но, если так и было? К сожалению, тех, кто безмерно дорог, всего-то раз или два возникнет за целую жизнь. Ну, может, и три у кого бывает. Но больше вряд ли. Всё остальное «и лиц пустое мельтешение». Как-то так. А я, к твоему сведению, очень щепетильный человек в этом смысле. К так называемой сомнительной группе жизнелюбов я не принадлежу. Я и женщин, если в обобщающем смысле, не люблю. Я могу любить лишь те уникальные экземпляры, что и нахожу в череде никчемных подобий под искомый образец, – он с лёгкостью перешёл в режим прежнего нашего доверия, и даже голос его смягчился, не так уже сипел.

– Как же тогда главная отрада жизни – секс? Без этого можно ли прожить? – я невольно приближалась к нему всё ближе и ближе. Как ни странно, но и случай в лесу, где оголодавший и щепетильный бедняга-пришелец, всем тут чужой, демонстрировал мне, как самому близкому существу, своё самое главное сокровище всякого мужчины, вызывал у меня чувственное волнение и непонимание уже, чего я тогда настолько вознегодовала? Добилась-то чего? Он же не к посторонней прохожей сунулся со своей страстью, а ко мне – к своей прежней возлюбленной, всего лишь желая возобновления прежней близости…

– Не хочешь секса с тем, кого сама же и выбрала в юности, не надо. Живи как настоящая уже жрица Матери Воды. Помнишь, о чём мечтала в юности?

Я почувствовала, что щекам стало жарко.

– Как мило ты алеешь своими щёчками, – произнёс он тихо с забытой давно нежностью. Я воспринимала его нежность как реальную физическую ласку и поёжилась от странных, но очень приятных ощущений. Не знаю, что на него нашло в этот раз.

– Эх ты, лапочка в алом платьице… Где же оно, твоё милое платьице?

Я не понимала, о чём он. Только в ранней совсем юности, но тогда никаких пришельцев точно не было рядом. А то платье бабушка носить запретила. Сказала, что это знак будущих несчастий, если девушка посмеет обрядиться в цвет самой жрицы Матери Воды, не будучи посвящённой, – Разве ты, в самом деле, волшебник, что видишь чужое прошлое? К тому же такое и давнее…

– Невозможно было тебя забыть с того самого раза, когда ты читала книгу, сидя у реки в алом платьице и с нежно розовеющим лицом. Ты была той, кого называют посланницей для спасения души. А тот случай твоего попадания в обзор, когда и настроя-то такого не было, как и самого поиска чего-то личного… получается, что инсайд свыше всё же бывает… – он не давал пояснений. Где именно и когда он меня видел? Алое платье… Это не могло быть его вымыслом. Ведь такое платье когда-то я и сшила себе…. Но теперь и быль казалась небылью.

Я вздохнула и подняла на него ожидающие глаза. Я настолько устала жить в личном одиночестве…

– Ты заметно похудел. Почему Антон, если он твой коллега по работе, не сказал о твоей болезни? Конечно, коллеги не семья. Чего им переживать? – я приблизилась настолько близко, что он снял с меня очередную фантазийную шляпку и потёрся подбородком о мои волосы.

– Я передам через Антона целебную траву, чтобы ты быстрее восстановился, – добавила я.

– Не надо, – ответил он, – я прочно уже здоров.

Я невольно прикоснулась к его руке и вздрогнула, а потом погладила в знак того, что рада его быстрому выздоровлению.

– Когда я валялся наедине со своими воспоминаниями, – а такое удовольствие мне перепадает не часто, – ты и явилась ко мне в том алом платьице, я и вспомнил, как мне хотелось именно в то далёкое уже время, чтобы Гелия нашла себе кого-нибудь сама, чтобы освободить меня для поисков такой девушки. Я же тогда не знал, что она давно уж так и сделала. Нашла твоего брата – прекрасного тролля. Да вот только ты никак не находилась. А ты думала, что я любил её? Нет. Тут была всего лишь ловушка, куда я в своё время по дурости залез. Ведь поставлена она была совсем на другую живность…

– Ты никогда мне о том не рассказывал… – я представила, как могла бы прийти к нему в момент его недомогания, как глажу его лоб, стриженую голову, а потом… вообразилась его мужественная, дивно развитая и красиво мохнатая грудь, а также… То, что при одном мысленном касании вызывало волнение весьма сложного свойства, – и отторжение, и влечение, стремление этим обладать и невозможность допущения мыслей о таком. Помещение, где он обитает, представлялось весьма смутно, – что-то, напоминающее тот самый фургон бродячих акробатов, но прозрачный и чистый как огромный резервуар для океанических рыб, доставляемых ради вкусового услаждения высших каст Паралеи. Я засмеялась, ловя себя на детских этих представлениях, одновременно тая от возникшей чувственности. Хотелось ласк, хотелось дать волю затаённым желаниям…

– Ну как же! Признаться, что меня, такого великолепного, такого несопоставимого с троллями, можно на тролля и обменять?

– Природа моя и Нэиля не местная. Мы не тролли.

– Твой отец был троллем. А кто сказал, что они хуже землян? – спросил он, таращась на меня так, будто мы стояли с ним в вечернем мраке, и он силится меня рассмотреть.

– Ты и говоришь всё время.

– Гордыня – род душевного недуга. Думаешь, это возможно не думать о тебе, когда ты всегда рядом, здесь…

Это был миг, когда мне стоило бы сказать, что я сегодня же выйду к нему в полночь к тому самому месту на Главное шоссе. Только не секса я хочу, а любви, без которой секс сам по себе мне, действительно, не нужен. Он продолжал жадно вглядываться в меня, уж точно учуяв сам момент моего сердечного размокания, после чего прижал меня к себе, и я уже не видела его глаз… Да этого и не требовалось. Он вошёл в мою душу целиком, как когда-то. Как всегда…

Мой водитель Вильт-Нэт, заприметив наши любезности, воспользовался этим и куда-то слинял. Я озиралась по сторонам. Я опять непозволительно опаздывала! Даже значительный запас времени, с которым я выезжала в столицу в то место, где меня и ожидали, был полностью истрачен, – Где же Вильт?

– Пусть шляется. А ты садись ко мне, я отвезу, куда тебе и нужно…

Переключение на негодный объект

И тут… Так, пожалуй, бывает лишь в глупых выдумках, а самое смешное, в самой жизни. Поблизости возникла Иви – дочка Латы Хонг. Она стояла с каким-то парнем, и её хорошенькие ножки, чрезмерно открытые нарядным платьем, демонстрировали окружающим ажурные чулочки – весьма недешёвое украшение. Как я сама мечтала о таких чулочках в юности, завидуя Ифисе, но у меня их не было тогда. А красотку Иви мама Лата баловала. Иви была именно что красотка, а не красавица, ибо ей, как и самой Лате не хватало гармоничности облика. Яркие обе, но присутствовало в них нечто отталкивающее и неопределимо неправильное. Парень, очень молодой и худой как жердина, но наделённый красочным чернобровым и глазастым лицом, выскочил из общественной машины прямо у стены. Увидев Иви, непонятно что забывшую у пропускного пункта «Лучшего города континента», он, видимо, попросил остановить общественную машину, не в силах упустить свою красотулю. И вот они уже приклеились друг к другу у всех на виду.

Девушку Иви в «Зеркальном Лабиринте» замечали все. Что не удивительно, её и в «Лучшем городе континента» замечали. Уже много позже описываемого времени я выяснила, что не раз и не два Рудольф отвозил Иви в столицу по просьбе Арсения Рахманова, у которого девушка работала лаборанткой. Вот она и дожидалась Рудольфа в тот день, прогуливаясь у стены, как Рудольф ей и велел. Он же, заметив меня, решил со мной пообщаться. Иви послушно выполнила его просьбу и покинула машину, а увидев своего юного дружка, искренне забыла и о тягостной предстоящей поездке в столицу по делам, навязанным начальством, и о самом Рудольфе. Она бросилась в объятия к весёлому и милому приятелю.

Девушка Иви как возможная замена.

Для Иви весь окружающий мир был подобен красочной картине, детали которой, в общем-то, не важны, – важна она вся целиком. Поэтому Иви не различала, не запоминала лиц мужчин и парней, не входивших в её ближайшее окружение, поскольку направленного на неё внимания было слишком уж много. Всё это являлось неотъемлемым свойством того мира, где она и существовала. Рудольфа в огромном «Зеркальном Лабиринте» она никогда не встречала. Он сам иногда возникал на этаже у Ар-Сена. Можно было бы и сказать, что он являлся той самой деталью красочного полотна мира вокруг, – один из множества. Если бы не то, что он цеплял её, тормозил на себе её взгляд, пребывающий в неустанном поиске того объекта, кто и станет для неё главным. И вовсе не в положительном смысле такое происходило, а примерно, как приковывается зрение к весьма искусной заплатке на ковре, замечаемой лишь тонким наблюдателем. Вот и Рудольф как бы и прикидывался частью общего фона, а раздражал, был инородным включением. Впрочем, она и считала его мутантом, то есть тем, кто не как все. И в данном случае, для Иви это был его негативный признак. Но вынужденно признаваемый окружающими как позитивный, в силу образованности и высокого социального статуса мутанта.

Если все парни и мужчины смотрели открыто и прямо ей в глаза, или иногда исподлобья, притягивая, отталкивая, восхищаясь, улыбаясь и даже насупившись, то этот смотрел через прищур, ощутимо обозначая дистанцию. Так вглядываются в отдалённый предмет, приблизиться к которому не имеют намерения. Поэтому она и угощение пирожными, и заигрывания с прикосновениями, как бы случайными, но бьющими по рецепторам её кожи зарядом впечатляющей мужской чувственности, отбрасывала как не стоящие внимания или запоминания. А на его предложение прийти к нему на его рабочий этаж, в позднее время! Сильно смутилась, возмутилась, но вежливо спросила, – Зачем?

На что он ответил, – Просто так, пообщаться без свидетелей.

– Я в позднее время суток отдыхаю дома. Я устаю от общения и во время учёбы, и на работе.

На самом деле, она вовсе не торчала дома возле придирчивой матери, а сбегала от неё при первой же возможности. К тем, с кем и дружила, с кем купалась в прогретом за день ближайшем и неглубоком озере, с кем участвовала в разнообразных затеях, порой и нарушающих общественный чинный порядок «Лучшего города континента», но с кем ей было захватывающе весело и легко настолько, будто детство и не закончилось.

Она бы и пришла на свидание, или чем это было? – может, он хотел пригласить её к себе на работу? Но нечто вроде инстинкта самосохранения, чуйка иррациональной опасности удержали её от такого поступка. При здравом-то рассуждении опасаться было нечего. Никто бы её не связал, не уволок во тьму неведомую, ни к чему насильно не принудил бы. Не таков был стиль жизни внутри особенного режимного объекта под названием «Зеркальный Лабиринт», чтобы там даже волос с головы самой беспутной девушки упал. Внутри его стен не могло быть места насилию, нарушению правил, скандалам, всему тому, что происходило повсюду, не исключая и территории «Лучшего города континента». Обычно скрытная в общении с матерью, Иви взяла и наябедничала ей про Рудольфа. Потому что испугалась. Потому что боялась его внимания. Чуяла его непонятную для неё, но не осознаваемую как нездешнюю, природу. Цепенела от его взгляда и не могла отказать в тех прикосновениях, которые он себе и позволял, невинные по своей сути. Или почти невинные. Разновидность игры. Когда желанная игрушка не в доступе, можно и той, что под руками, заняться. Помусолить почти бесчувственными губами и забыть о ней до следующего раза.

Именно угадываемое безразличие Рудольфа к ней как таковой, но в связке с проявляемой вдруг и сильной чувственностью, а также несомненная властность его поведения, и были причиной того, что Иви, чувствительная девушка, знающая себе цену и впервые столкнувшаяся с подобным отношением, старалась его избегать. Она хранила своё девичье целомудрие для будущего мужа, но не поверхность своего тела от вольных прикосновений тех, кому и позволяла это. Из-а личной прихоти, из-за мимолётной симпатии, из-за врождённого озорства или влияния довольно распущенной студенческой среды, но никогда из-за расчёта.

Она наблюдала, слышала от знакомых, как тот или иной влиятельный дядя из «Зеркального Лабиринта» мог сделать и существенный подарок девушке, пришедшей к нему поздней порой в комнату для отдыха, где высокоумные деятели отдыхали от своих дум и восполняли умственные затраты позитивными переживаниями лёгкого свойства. Но юная лаборантка, дочь достойных родителей, родившаяся вовсе не в простой семье, позволяла себе вольности лишь с одним и самым милым парнем из своей дружеской компании. А именно, неопытные поцелуи в губы и в грудь, ласку красивых ног или разрешение полюбоваться своей красотой во время купания в озере. В остальном она стойко соблюдала наставления суровой матери и традиции рода заодно.

И вдруг случилось то ли чудо, то ли несчастье, – предложение со стороны статного и статусного дяди совершить совместный ритуал в Храме Надмирного Света. При том, что домик в столичном пригороде уже приобретён им для избранницы, каковой он назначил Иви. Домик и не домик вовсе, а дом из таковых, что придётся по вкусу столь изысканной девушке, воспитанной в традициях своего достойного рода.

Мама Лата, не проявив заметной и, казалось бы, ожидаемой радости за дочь, сказала лишь, – Для тебя это выход. Боги наградили тебя редкой красотой, но не дали ума. Или правильнее сказать, обвесили тебя в этом смысле настолько, что ума у тебя всё равно, что и нет. А это всегда может обернуться для привлекательной и слабоумной девушки трагическими событиями при столкновении с неудержимыми самцами. Так что бери, что подсунули, раз уж других и подходящих нет». И при горестном размышлении добавила, что даже уйди дядя в туман странствий в ближайшем будущем, домик-то останется. Как и жетон законной жены, выданный жрецом Надмирного Отца.

– Себе, что ли, его хочешь? – спросила дочь, зная про отношение матери к тому, кто и озвучил такое вот странное пожелание, и безжалостная, как и многие из девушек в юном возрасте.

– Хочу-не хочу это не те установки, которыми я руководствуюсь в жизни, – ответила Лата. – Роскошный дом с окружающим садом не подарят лишь за то, что пощупают тебя за ляжку. Это тебе не пирожные из столичного «Дома для сладкоежек.

Соглашусь, думала Иви. И пусть потом уходит. Чем быстрее, тем лучше. Мать всё равно не отвяжется. Отца же нет в живых. А пока что красивому дяде можно и позволить приласкать себя на безлюдной лестнице, ведущей в его рабочие апартаменты. Главное, не соглашаться туда входить, чтобы избежать серьёзных последствий до прохождения ритуала в Храме Надмирного Света.

Когда Ар-Сен попросил её отвезти срочные документы по указанному адресу в столице, поскольку курьер заболел, она послушно, не переча начальству, вышла на площадь, прилегающую к зданиям «Зеркального Лабиринта». Там ожидал её Рудольф, кому Ар-Сен и навязал захватить с собой Иви. Раз уж ему по дороге. Рудольф открыл перед ней заднюю дверцу потрясающей машины, не скрывая недовольства тем, что ему навязали попутчицу. И это оскорбило её настолько, что в машине она, сидя на заднем сидении, не проронила ни слова. И на его замечание по поводу приятной совместной поездки тоже не отозвалась. Он на переднем сидении управлял машиной, а она глазела на окружающие природные красоты, укрепляясь в своей неприязни к нему. Так вжавшись в сидение, она и не чаяла, когда окажется в столице, от него подальше.

После этой поездки уже в «Зеркальном Лабиринте», в одном из обширных и общих коридоров, он прошёл мимо как посторонний. Хотя она опять же учуяла, – не узнал искренне, в упор не заметил! Скользнул отсутствующим взглядом, как по горшку с декоративным и аляповатым растением, угнездившимся в одной из ниш. Она как раз рядом оказалась, с горшком этим. Она решила, что он слегка сдвинутый головой. А может, и серьёзно где-то и как-то повредился, если не придурок от рождения. Этим несчастным свойством можно было объяснить его скользящий как по пустоте взгляд, когда он внезапно перестал её узнавать. Случай в коридоре «Зеркального Лабиринта» не стал единственным. Во вторую поездку с ним в столицу, опять же навязанную начальником Ар-Сеном, подойдя к его машине, она натолкнулась на такой же пристальный взгляд прозрачных глаз, лишённый даже намёка на особое чувство к ней. Он как бы недоумённо вопрошал: «Ты кто? И почему я должен везти тебя куда-то»? Ей стало настолько стыдно, обидно, настолько не хотелось уже садиться к нему в машину, что она сделала попытку направиться в другую сторону, чтобы подождать общественную машину.

А этот сдвинутый мутант ещё и рыкнул, – Не танцуй на моих ногах!

– Разве я танцовщица? – нелепая фраза была произнесена от непомерного изумления, что тот, кто набился в женихи, не проявил никакого чувства к собственной невесте! – Сам же встал на дороге! Пустите!

– Прыгай в машину! – и даже подтолкнул её туда, как будто она неуклюжая старуха, не способная справиться без чужой помощи. Но ведь и Ар-Сен отличался заметными странностями, и вполне мог ни о чём не предупредить Руда-Ольфа, а всего лишь заметил его на площади, глянув в окно, и послал Иви, чтобы поторопилась с выполнением поручения.

– Ты, действительно, похожа на танцовщицу, – сказал он ей.

Иви обиженно отозвалась, – Спасибо, что особой девой не назвали.

– Я хотел лишь выразить своё восхищение, – но произнесено было как-то равнодушно, без тени восхищения. – Ты очень стройная.

– Вы тоже ничего себе, но я же не обозвала вас… например, мутантом… – с каким тайным злорадством она обозвала его!

– Почему мутантом? Я разве урод? – спросил он без всякой обиды.

Она хотела бы сказать: «Ты хуже урода. Они хоть душевностью бывают наделены», – но, конечно, не могла этого.

– Говорю же, ничего себе…

– Ничего это пустое место, отсутствие.

– Так ты и ведёшь себя так, будто отсутствуешь! – она поперхнулась, испугавшись, что перешла на близкую форму общения.

– Ничего. Я ещё дам тебе почувствовать своё присутствие, – ответил он. – Не торопи события, детка.

– Кажется, уж выросла, раз в невестах хожу, – продолжала дерзить Иви.

– Вот именно, что тебе это только кажется. Как и мне показалось, что ты взрослая. Но ты пока что не совсем разумная, детка.

– Не смейте меня так называть!

– Не любишь ласковых обозначений? – спросил он невозмутимо.

– Это не ласка, а издевательство. Я способна воспринимать нюансы речи, поскольку не страдаю умственными поломками, не в пример некоторым…

– Кто ж это, некоторые?

Она не ответила. И он замолчал. Так и молчали всю дорогу.

Всё это настолько опечалило Иви, и даже вероятный домик не примирял с участью стать сексуальной забавой чокнутого человека. О чём она прямо заявила матери, уже подсуетившейся с заказом по изготовлению зелёного и дорогущего платья для дочери.

В третью поездку с ним по заданию того же Ар-Сена, Иви села в его машину с тем видом, с каким садятся в общественный транспорт. Без всяких эмоций вообще. К её удивлению, к машине подошёл один из самых приближённых сотрудников Ар-Сена. Ан-Тон. Она забилась в угол сидения, смутившись, что Ан-Тон тоже поедет в столицу. На тот момент к сердцу Иви уже подкрадывалось будущее и болезненное чувство влюблённости в Ан-Тона, но ещё не вступившее в свою острую фазу. Он улыбнулся ей своей прекрасной улыбкой и словно бы осветил всё пространство вокруг, и без того светлое в силу разгорающегося ясного дня, помахал ей рукой в знак приветствия. Передал Руду-Ольфу красиво упакованный шуршащий свёрток.

– Деньги занеси, когда гулять пойдёшь, – и Руд-Ольф протянул Ан-Тону солидную упаковку дензнаков.

– Все отдать? – спросил тот, заметно удивившись.

– Тебе отчёт, что ли, представить, сколько и за что? – сердито ответил ему Руд-Ольф. – Отдай и всё! Она сама поймёт, за что и сколько.

– Хорошо живут мастеровые! – присвистнул Ан-Тон. – Я за месяц рабочий куда как тоньше брикет получаю. А тут за рубашонку-распашонку. И то сказать, чтобы содержать такой дворец, надо быть реальной королевой…

– Рот закрой! – гаркнул Руд-Ольф, поразив Иви настолько, что она забилась в угол сидения, став наполовину меньше. – Слишком длинный нос отрастил, что суешь его во все щели.

После этого Ан-Тон ушёл. И насколько же контрастным такому вот тёплому проявлению симпатии Ан-Тона, всего лишь коллеги по службе, выглядело отношение к ней со стороны бесчувственного жениха-мутанта. Иви ощутила себя вдруг как осиротевший ребёнок, отданный в чужие руки, настолько захотелось ей убежать из этой машины. И даже неласковая мать показалась в данный миг такой родной, единственной защитницей от стылой реальности. Руд положил упаковку рядом с собой, надорвал её и вытащил зелёную великолепную рубашку.

– Как тебе? – спросил он, – Хороша вещичка? – и для чего-то прижал рубашку к лицу. Иви всхлипнула, грудь сдавило, будто ритуал уже произошёл, и назад пути нет. Меньше всего на свете ей хотелось оказаться наедине в супружеской спальне с этим человеком. Принять его в себя как мужа? Такой ужас она точно не переживёт! И она закрыла лицо ладонями, словно бы он уже неумолимо придвигается к ней…

– Ты чего? – спросил он с лёгкой усмешкой, – молишься, что ли?

Иви очнулась. Нет, она пока что не жена, и его рубашка, как и заказанное матерью платье, безумно дорогое, изукрашенное драгоценными камушками, не те причины, чтобы заставили её пойти в Храм Надмирного Света с нелюбящим и чужеродным.

– Ты ощущаешь? – спросил он, вздрагивая тонко вырезанными ноздрями идеально прямого носа. Но никакое его внешнее совершенство не могло примирить её с надвигающимся и нежеланным событием, стать его женой.

– Этот аромат даже не знаешь, с чем сравнить… надводный утренний цветок… с едва уловимым оттенком горечи и неодолимых чар… – произнёс он таким неузнаваемым голосом, что даже Иви, взбаламученной как мелкий ручей, когда его придонный ил смешивается с водой, показалось, что она слышит музыкальный напев.

И она тоже уловила приятный тонкий аромат, растёкшийся по всему салону, сразу определив, откуда это изделие. Характерный аромат «Мечты». Очень дорогой и неодолимо притягательной «Мечты», как он и сказал. Точно также еле-еле уловимо, но достаточно, чтобы затронуть обоняние, благоухает миниатюрная как статуэтка и такая же статичная, невозможно манерная и явно ненатурально-ласковая хозяйка-модельерша из «Мечты», куда мама Лата тащила все деньги. Так что и на еде экономили. Для чего Иви и стала работать в «Зеркальном Лабиринте», осознав, что мать ей не опора уже. Ведь хорошо учится, добросовестно работать, и развлекаться с парнями к тому же, было нелегко даже для Иви, девушки с отменным здоровьем и переливающейся через края её юной души жизнерадостной и кипучей энергией.

Девушка Иви – ненужная невеста

Подъехав к стене, он тем же тоном приказа потребовал, чтобы она вышла погулять. А ему необходимо переговорить с партнёром по совместным делам. Он так и сказал: «с партнёром». Иви пошла бродить по окрестностям, раздумывая, не прогуляться ли ей по лесопарковой зоне, примыкающей к стене? А то все мужчины пялились на неё, и к привычному для неё вниманию примешивалось удивление, почему она тут расхаживает одна? Кого ожидает? У неё уже поинтересовались, не подвезти ли? Не по пути ли будет?

Беспомощно озираясь, она увидела, что Руд-Ольф общается… с модельером из «Мечты»! Это она его «партнёр по совместным делам»? Но вспомнила про рубашку. Видимо, он решил выразить благодарность за отлично выполненный заказ. Сам Руд стоял к Иви спиной, но она не могла из-за неблизкого расстояния разглядеть выражение лица хозяйки «Мечты», как очень того хотелось. Не потому, что прежде того не делала, а чтобы зафиксировать, что это за «партнёрские» отношения бывают с мужчинами у той, кто всем вокруг давала понять, что она неприкосновенна ни для кого. Она потомственная аристократка. Шея стройная, лилейная, подбородок вздёрнут, грудь стоит как у статуи, не колыхнётся, поясница выгнута, плечи расправлены, задница подтянута с предельной возможностью, дабы не возбуждать непристойных мыслей о безупречности молодой вдовы. И вот эта «потомственная аристократка» заметно суетилась, теребила своё платье, расправляя его складки, нервно дёргалась, явно стремясь куда-то убежать от собеседника, и не казалась осчастливленной похвалой своему творчеству. Обычно так себя ведут те, кого судят за какой-то нехороший поступок. Нетипичное поведение этой задаваки навело Иви на мысль, что тут что-то не то происходит…