Лариса Кольцова
Чужбина с ангельским ликом
Хозяйка сиреневого кристалла
Антон знакомится с Нэей
Плавали и мерцали высшие города, в которых не было ему места и, проходя мимо них, по обширному холлу «Зеркального Лабиринта», Рудольф всегда вспоминал, точнее, всегда помнил, что эти образы «Созвездия Рай», как он их именовал, когда-то были рождены в душе брата Нэи. И что именно он, Рудольф Венд, был косвенным виновником гибели талантливого и так глупо, так рано погибшего человека. О чём думали все прочие, любуясь на диковинку, ему было неизвестно, неинтересно, ненужно. Это была его месть самому себе. В сверкающих фантастических сооружениях жил дух Нэиля.
На окраине лесопарка, чуть в стороне от жилых корпусов «Зеркального Лабиринта», утопало в цветущих зарослях любопытное строение. Розовато-зеркальное здание – многогранник, стоящее на холме, да ещё и поднятое над уровнем земли на трёхступенчатую платформу, напоминало культовое сооружение, выстроенное для некоего загадочного и очень взыскательного божества. Непонятно, для какой цели его соорудили, но оно долго пустовало, не находя себе применения. Хотели отдать детям под досуговый центр, но детей тут рождалось мало. И здание-кристалл приспособили под местный дом высокой моды для местечковой уже элиты, не хотящей ходить тут, как все прочие, в шаблонной одежде. Каждая капля воды повторяла структуру всего водоёма.
Владеть зданием-кристаллом и основанным там швейным предприятием стала миниатюрная, хорошенькая и забавная одновременно молодая женщина. Неведомым ветром её занесло сюда, на территорию закрытого секретного города и перекинуло через стены, как бабочку из других ярких и сочных джунглей. Она и сама носила и создавала что-то немыслимое, затейливое и воздушно-радужное. У неё был штат швей, охранник территории – мощного вида парень, пара приходящих технарей – наладчиков оборудования, и ещё какие-то вечно снующие и молодые существа женского пола. Сама она, так говорили в городе, была из богемной столичной среды и попасть сюда могла только через невозможно высокое покровительство. И этому никто не удивлялся, такой манящей и притягательной выглядела женщина, заполучившая под свою затею самый оригинальный архитектурный шедевр «Лучшего города континента».
Заманчивость места была ещё и усилена появлением здесь девушек из-за стены, играющих или исполняющих роли манекенов одежды, так называемых моделей, в свободное время несущих обязанности обычных подсобных работниц и уборщиц. Их было немного, но их где-то отбирали, хотя и с лёгкостью удаляли за оплошное поведение, так как за ними всеми в этом ярком кристалле пристально следила бюрократическая дама из Администрации города. Вход в «Мечту» был открыт для всех желающих, исключая дни театрализованных показов новых моделей одежды. Тогда заранее продавались пригласительные билеты.
– Пусть играют, – усмехался Рудольф. – Они же не умеют жить без своего повального распутства. А тут хотя бы всё под контролем. Можно сказать, как в детском саду…
Никакого «детского сада», в действительности, не существовало. За красивым фасадом запылали нешуточные страсти, возникли похождения семейных дядей и разборки их жён, набухали чьи-то личные драмы. Но землян это не касалось. У них был свой подземный и закрытый наземный мир, а также бескрайние горы, куда не было доступа никому из тут живущих местных людей.
Антон жил на поверхности, и Нэя его увидела. Высокий, крепкий и невероятно красивый парень, однажды он возник на одной из лесопарковых дорожек и поразил её своим полуобнаженным золотисто-загорелым телом, мерцающим игрой здоровых мускулов во время пробежки. Он абсолютно не походил на тех, кто жили вокруг. Да и в столице не встречала она подобных лёгких и совершенных бегунов. Сам бег его казался больше игрой, чем серьёзным физическим упражнением, поскольку он при своём движении успевал приветливо улыбаться встречающимся людям, а также проявлять интерес к окружающему. Ни искажающего напряжения от бега, ни хмурого или неприязненного выражения не наблюдалось никогда на его счастливом по виду лице. И при этом ни капли превосходства над другими или самовлюбленности в его добрых глазах тоже не замечалось.
Иногда останавливаясь, он с любопытством озирал окружающий пейзаж, трогал руками и рассматривал листья на деревьях или что-то искал в травах и, найдя это неизвестное, бережно убирал в маленькую коробочку, которую прятал назад в карманы коротких, до уровня колена, штанов. Часто Нэя видела, как он вдыхал аромат цветов, не срывая их, а нагибаясь к ним, как будто вслушивался в их безмолвное цветение. Казалось, и сама Ихэ-Ола поражена его появлением тут, поскольку её лучи окутывали его как-то особенно плотно, и он бежал как в светящемся облаке – она одаривала его особенным сиянием. Даже дорожка какое-то время сохраняла мягкое свечение, а потревоженный знойный воздух остаточную загадочно-мелодичную вибрацию уже после того, как он растворялся в переливчатой глубине растительности среди фиолетово-смуглых стволов.
Он бегал в парке по утрам, а она, спускаясь в это же время со своего холма, где и красовался «Дом Моды», окружённый экзотическим садом, специально приходила к беговым дорожкам, а обнаружив его там, не сводила с него глаз. Антон не считал её стоящей внимания, как-то невольно презирая всех скопом обитательниц «Мечты» не без помощи шефа.
Венд назидательно говорил своим подчинённым космодесантникам, – Не суйте туда свои любопытные носы. Эти куколки не по вашим карманам, которые у вас пусты от местных дензнаков. Если глазеть попусту, так глазейте, никто не запрещает, но общаться с прицелом глубокого погружения в их заманчивые прелести, не советую. Эти живые игрушки привозят из-за стены ради высших местных управленцев, а уж никак не ради вашего досуга. И хотя я вас обзываю в моменты гнева медяками – пустозвонами, учтите, для местного социума вы всё равно, что бродяги у паперти из прежних архаичных времён Земли. Им как раз такие позеленевшие медяшки и подавали на убогое пропитание.
– Что такое паперть? – спросил у Венда, вдруг проявивший любознательность, насмешник Глеб Сурепин. Он сильнее всех обижался на обзывание его «медяшкой», поскольку был рыжеволосым и веснушчатым.
– Паперть это площадка возле входа в Храм для верующих, где они и толпились в надежде на милостыньку. И поскольку эта «Мечта» тоже разновидность храма, но уже специфического, вроде храма красоты и источника вожделений разного толка, не уподобляйтесь нищим не по духу, как говорили теологи, а нищим по уму и личному развитию. За бесплатно тут никого не любят. Так что, делайте выводы, друзья медноголовые, но не лишённые перспективы на преображение содержимого своих голов в драгоценное наполнение во всех смыслах, то есть, становитесь разумными. Придёт такое время, и о вас будут слагать легенды, если вы и сами будете к тому стремиться. Или не придёт, если вы будете включать режим активности лишь для своей нижней головы, дабы не употребить слова зверски-едкого, то есть матерного. Учитесь преображать энергию низших инстинктов в высокую энергию личного творчества.
– Сублимация называется, – сказал Серёжа Бельский, самый начитанный и тихий парень. Он не являлся штрафником и прибыл сюда по конкурсу, как и Антон. Но жил в подземном городе, будучи технарём.
– Браво, Серёжа! – одобрил его Венд. – Это нелегко, переход на качественно иной и высокий этаж личного развития, но к тому необходимо стремиться, чтобы не скатиться совсем уж в тёмные подвалы до человеческого существования. Хотя оно и невозможно. Возможна лишь окончательная гибель. Человек не может стоять на месте. На него действуют одновременно два мощных вектора, – один вверх тянет, а это нелегко. Попробуйте бежать по крутой лестнице вверх, сразу это ощутите, как гравитация давит на сердце. А вниз скатиться проще простого, в инволюцию и полное сворачивание, в ничто. Абгрунд…
Антон лишь по случайности оказался на такой вот послеобеденной проповеди настоятеля подземного монастыря, говоря тем же архаичным стилем. Он посетил уровни подземного города ради зефира доктора Франка. Доктор сам и пригласил Антона не дегустацию «любимого десерта для моих мальчиков», как он, всеобщий дедушка, объяснил.
– Это и к тебе относится, Антуан, – Венд выделил Антона из прочих слушателей, привлекая к нему всеобщее внимание. Антон вспыхнул, как ему и было свойственно, точно он девушка, розовеющая от смущения.
– Что имеете в виду?
– «Мечта», как я заметил, стала привлекательной и для тебя.
– Разве мечтать плохо? – встрял опять Сурепин. – Мечта это то, без чего человеку жить уныло.
– Я, кажется, женат на местной женщине, – промямлил Антон, жуя зефир.
– Вот именно, что тебе это кажется! – процедил Венд. – А ты, Сурепин, рот закрой! Если не с тобой я лично общаюсь. Твои убогие мечты, как и сам ты, медяк пятнистый, здесь никого не интересуют в виду их малоценной значимости!
– Так-то зачем? – укорил Франк. – Личное оскорбление это не метод, воздействия, Рудольф…
– Я не внешность его затрагиваю. Намёк на то окисление что поразило его душу ещё на Земле. Ради чего мне эту нагрузку, во всех смыслах космическую, и навязали здесь. А у меня тоже, знаешь, хребет не титановый, и мне тяжелее во столько же раз с ними, насколько их совокупный вес тяжелее моего. Я-то один против них, а они тебе ноют о моём несносном давлении на их нежные души, дедушка – исповедник. Думаешь, я того не знаю? О тонкой душе надо было думать прежде тех тупых забав, что они себе и позволили на Земле, едва не закрыв с грохотом заслон, что и отделил бы их от светлой перспективы уже навсегда. А я их для светлого будущего готовлю…
– На Земле тоже можно жить ради светлых перспектив, – Антон встал, собираясь на выход. – В Космосе как раз жутко темно, непроглядно даже…
– Передумал связывать свою дальнейшую жизнь с космическими структурами? – задержал его Венд. – Надо ли тебя понимать, что мечта о ГРОЗ угасла? Раз уж ты другую «Мечту» для себя избрал? – он прищурился, вглядываясь в Антона через колючие ресницы столь же колючим взором.
– Не понял ваш подтекст, – смутился Антон, меньше всего желая стать центром всеобщего внимания.
И поскольку Венд не особенно-то и церемонился со своими подопечными, как и бывает у отцов с детьми, – и старину Штерна он не застеснялся, воспринимая его кем-то вроде запечного дедушки, а больше в столовом отсеке никого и не было, – он спросил, – Антуан, ты зачем с главной мечтательницей прогуливаешься по лесопарковым дорожкам? Расчёт-то на что? Или попутал реальные цветочки-бабочки с девочками из «Мечты»? – тут он вдруг рассвирепел нешуточно, – И ведь какое название-то подобрали, – «Мечта»! Но учти, здешние мечты пусть и заманчивые, не про вас всех скроенные.
– А для кого же? – спросил немилосердный к Венду «запечный дедушка» Франк Штерн. – Не для себя ли ты и оберегаешь эту неземную мечтательницу?
– Ну, коли пошла такая пьянка, как говорит наш доблестный отсекатель-зашиватель хирург, он же ценитель местной «Мать Водички»… А хотя бы и так! В семье ни у кого не должно быть тайн друг от друга. Ибо дом, разделившийся сам в себе, рухнет. Мне тут позволено и по выслуге моей, и по должности несколько больше, чем прочим. Конечно, не имею в виду вас, доктор. Вы-то и меня превзошли по всем характеристикам, и по здешнему долгожительству, и по возрасту…
– Возраст это не всегда мерило ума, Венд, – миролюбиво отозвался доктор Штерн.
– Ладно. Я вас в дискуссию не приглашал. Я лишь решил провести минутку просвещения для своих воспитуемых шалопаев, выражаясь языком любящего отца. А я для них отец любящий, потому и забочусь об их развитии и о будущей их реализации вовсе не здесь.
– Воспитание ваше странное, не скажу, что оскорбительное… – не собирался никнуть перед ним Антон, поддержанный доктором Штерном. – Я вышел из школьного возраста, кажется. К тому же не вхожу в ваш военный корпус.
– А тут чего тогда околачиваешься? Вместо того, чтобы на своём рабочем месте трудиться на благо не одного лишь Трола, но и ради нашей уже высокой миссии.
– Отстань от него! – вступился доктор Франк. – Я его пригласил на вкушение моего десерта. Самому-то делать, что ли, нечего, что и сам уподобился меди звенящей, кимвалу бряцающему. Кажется, правильно сформулировал?
Все засмеялись вокруг, жуя бесподобный зефир, созданный на основе местных фруктов и съедобных водорослей, найденных в горных озерах. Тот, кого обозвали загадочным и непредставимым зрительно «кимвалом», сверкнул глазами на доктора и встал со своего места, – Вам виднее, знатоку архаичных книг. А что, вы уже тут стали и религиоведом по совместительству?
– Всем понемножку я тут стал. Ребята все как на подбор у нас умные, времени много у них. Пусть вникнут по возможности во всю премудрость человеческую, а то может статься, потом будет недосуг.
– Знавал я одного такого мыслителя из затхлого колодца, – начал Венд. – Сидел всё, бороду архаичную поглаживал, гундел про абгрунд и дазайны бормочущие, но как-то не замечал я, что хоть кого он удобрил таким вот странным илом со дна этого иссохшего источника.
– Ребята пришли попить чайку с моим зефиром, по-домашнему, так что оставь своё воспитание для учебного полигона, – ответил доктор, сохраняя ласковую невозмутимость.
– Ну что же, вкушайте. Не буду никому омрачать вкусовое удовольствие. Ведь не поучениями едиными жив человек, а и хлебом, то есть зефиром насущным, – и удалился. Зефир он искренне не любил. Антон тоже двинулся к выходу, радуясь, что живёт на поверхности от всех отдельно.
Голу-Бике всегда восхищённо следила за женщиной из «Мечты» и как-то похвалилась Антону, что она приглашала её зайти, чтобы выбрать себе новое чудесное платье по сниженной цене из-за сезонной распродажи.
– Так и зайди, – ответил Антон, не проявляя ни малейшего интереса к тому, что носила его жена.
– Ты считаешь, что я вправе быть такой транжирой? Сниженная цена в её понимании это же моя зарплата за месячный промежуток работы лаборанткой.
– Разве твой начальник Руд-Ольф такой жадный, что настолько мало тебе платит? – Антон впервые задумался о социальной справедливости в «Лучшем городе континента». Хотя и понимал, Венд не сам по себе устанавливает размер оплаты, а следует тем стандартам, что и существовали в «Зеркальном Лабиринте» для рядового персонала.
– Платит больше, чем прочие! – возразила Голу-Бике, – с учётом моей малой занятости в его лаборатории и вовсе можно лишь мечтать о таком везении. Я даже не устаю, как прочие мои сокурсники, работающие на износ ради выживания после учёбы.
– Так и зачем бы тебе наряжаться как жёны и дочки важных лбов из высших уровней здешней иерархии? – спросил Антон. – Ты по любому тут лучшая. Но если хочешь, то купи, что и понравится, – он отдавал ей свои заработанные деньги, не интересуясь, на что она их тратит. Голу-Бике, кажется, так и не пошла в ту «Мечту». Зачем? Если её и так любил добрый и прекрасный муж.
Хозяйка же «Мечты» не оставляла его своим вниманием. Её лицо даже на расстоянии излучало ласку и обаяние. Его поражали её наряды, всякий раз разные, часто непривычно декоративные и забавные, но всегда поразительно искусные. Она приподнимала свою руку, совершая ею некий замедленный плавный жест, видимо, приветствовала его, как знакомого, хотя они ни разу и не общались. Он удивлялся, но нельзя было сказать, что это удивление было неприятным. Скорее, забавной она ему казалась. И уж с кем она его спутала, он не спросил, раз уж они не общались.
Однажды ему удалось рассмотреть её вблизи. В ней было, опять же, какое-то забавное несоответствие между тонкокостной фигурой и пышным привлекающим бюстом, из-за которого она и сама казалась пышнее в своих затейливых платьях, обладая в действительности миниатюрным сложением. У неё были синие васильковые глаза, тонкий ровный носик, девичьи свежие губы бантиком. Впечатление портили немыслимой окраски волосы, и Антон мельком подумал, что она похожа на куклу, а не на живую женщину. Была ли она красива? Да, но как декоративная открытка, слащаво -красочная, это тоже мешало её серьезному восприятию в человеческом плане. Она и казалась глуповатой, возможно из-за избыточной декоративности, не предполагающей психологической глубины.
Но забавная дамочка столь же забавно гордилась собою, открывая свою грудь на всеобщее обозрение, прикрыв лишь наполовину, а то и меньше. Заглядывая ему в глаза своими васильковыми глазами и окутывая облаком тончайших ароматов, аналогов которым Антон не мог и вспомнить, – на Земле таких точно не встречалось, – она не скрывала своего любования им, и он за её красоту ей это прощал. И мило улыбался, понимая, что она специально встречает его каждое утро.
Как-то она спросила, – Почему ваша жена не приходит ко мне и не шьёт у меня платья? Не смотрит моих коллекций?
Удивившись её осведомленности, он остановился и был несколько озадачен тем, как беззастенчиво она шарила невинными вроде, синими глазами по его вспотевшей фигуре.
Он пожал плечами, – А зачем? У неё всё есть.
В её глазах читалось сожаление, что у такого мужчины столь не искушённая в нарядах жена.
– Что она может купить там? – она пренебрежительно кивнула в сторону жилого городка, – Скука и нищета вкуса. Я наряжу её так, что вы её не узнаете.
– А мне нравится её узнавать, – сказал он в досаде на ненужное общение.
– Почему вас никто не видит с ней?
– Никто этот, кто же?
– Ну… Я.
– У нас разные траектории движения. Разный режим занятости.
– Она так занята?
– Ну да. Учится, работает.
– Учится? Как бы я тоже хотела учиться, но время, мне кажется, упущено.
– Разве вы старая?
– Нет. Но я должна думать об элементарном выживании, пропитании, а учиться может лишь тот, у кого есть те, кто содержит и кормит. Ей повезло с вами. Почему вы не гуляете по лесу с ней?
Настырная дамочка не оставляла его расспросами, ничуть не смущаясь его грубости, или в ней было недопонимание его невежливости.
– Я же не пенсионер, чтобы шататься по лесу и слушать певчих птичек. Дела, знаете ли.
Она озадаченно промолчала.
– Пенсэ… нер? Это кто? Я не знаю такой профессии. У вас лицо человека, который живёт один, – наконец сказала она. Антон смутился, поняв, что произнёс слово на земном языке, поскольку отсутствовало слово-аналог на языке местном. Разве тут были пенсионеры? Но мало ли существует понятий, явлений и их обозначений, которые необязательно знать несведущим, так что дамочка не очень удивилась странному слову, решив, что это некий неизвестный ей термин. Здесь обитало столько учёного надменного люда, и очень часто их речь казалась невразумительной, если их слушать со стороны человеку непосвящённому в их закрытые сферы.
– Как же можно это определить по лицу? Оно у меня кислое, что ли? – спросил он, тем ни менее заинтересованно.
– Кислое? – опять удивилась она, – разве лицо человека имеет вкусовое определение? Я же вас не пробовала на вкус.
Антон засмеялся, она же продолжала, довольная тем, что вызвала его смех, и откровенно любуясь им, – Определить же, одинок человек или нет, конечно, можно. Вот я, вы же видите, всегда одна, и вы – всегда один.
Подобный перл местной мудрости расшифровать было трудно. Он посмотрел сверху вниз, сначала в её вопрошающие синие глаза, а потом на её белоснежную и девственную на вид, полуоткрытую или полу прикрытую? грудь и опять засмеялся.
– Вы весёлый, – сказала она с удовольствием.
– А вы смешная, – ответил он тоже не без удовольствия от её вида и ответного радостного смеха, от чего она стала похожа на девочку.
Потом Голубику с непостижимой жестокостью убили неизвестные бандиты в том самом столичном граде Паралеи. И спустя какое-то неопределимо-тягучее время, он опять стал встречать хозяйку «Мечты» и болтать о том и сём, ни о чём короче, о погоде и о певчих птичках. Спрашивал у неё их название, название их местной флоры, хотя и знал уже достаточно по роду занятий и исследований. А сам ловил себя на том, что стал мечтать о ней во вполне определённом смысле, и удивлялся при этом, почему она одна? Молодую женщину совершенно не настораживало его невежество. Напротив, она поражалась глубине его познаний и говорила, что очень малое количество людей знает название столь редких птиц, которые тут обитают, и некоторые неведомы ей точно также. Вполне возможно, что у них и нет имени. Откуда? Кто им его давал? Что же касается мира растений, то у неё была уникально-сведущая бабушка, и многие её познания переданы были ей в детстве. Детская же память очень цепкая, и зря думают, что дети быстро обо всём забывают. Она говорила столь быстро, охотно, мило приоткрывая верхнюю очаровательную губку, следя за которой Антон терял понимание её слов. Хотелось потрогать её грудь. Это был элементарный физиологический голод, привычка к тому, чтобы рядом была девушка. Но была бы она не против этого, он не понимал. Он не знал, как это делается тут, каков местный ритуал заманивания, чтобы она не обиделась.
Наставления, или даже предостережения Венда оказались забыты наглухо после того эмоционального шока, во что и ввергла его жуткая гибель Голубики. Забыты настолько, что Антон как-то вечером просто взял Нэю за руку и повёл к себе пить кофе. Она же стала вдруг пассивной, и её активность как-то испарилась. Она стеснялась как неопытная девушка, но может это и был их местный ритуал? Она притворялась не ведающей любви, но вряд ли она таковой была. И пока он томился этими сомнениями, продолжая настырно увлекать её в сторону своего жилья, на дорожке возник Рудольф.
Вечерний сумрак не давал возможности рассмотреть его лицо, но Антону показалось, что глаза этого вольного или невольного, но, как считали многие тут,монаха засверкали как волчьи при взгляде на привлекательную модельершу. И он отчасти заторможенным жестом отвёл руку Антона от бедра женщины. Или он как наставник «подземного монастыря» следил и за глубоко личным поведением всякого молодого коллеги? Тут-то и всплыли подробности разговора в столовом отсеке при поедании нежнейшего зефира.
Венд отправил Антона вниз по срочным делам. Были ли они настолько срочными, Антон не стал анализировать. В конце концов, женщины в городке были, и какая проблема, она или другая? Но имелся нюанс, и Антон как человек не топорный его уловил. Некий всплеск на нейро – энергетическом уровне возник между Нэей и Рудольфом. Что это было? У неё задрожала рука, пытаясь прикрыть вдруг грудь, которую она так открыто являла всем прочим, а рука «настоятеля» тайного космического «монастыря» к ней и потянулась…
Вскоре это перестало и занимать. Произошла встреча в горах. И Нэя, окутанная своими облачными одеяниями и ароматом, опять превратилась в декоративную картинку. Ею можно было любоваться, но не приходит в голову на ней жениться. Она, приняв его новое наполнение, ничуть не огорчилась и сказала, – Антон, если у тебя появится девушка, – они уже были на «ты», – пусть придёт ко мне, и я сделаю из неё мечту.
– Мечту? – переспросил он, – Как ты думаешь, можно ли, реально найти мираж?
– Мираж? Мираж всегда где-то есть в реальности. Вот в пустынях – мираж озёр, городов. Их там нет, но в реальности они же есть.
Он вспомнил страшные бескрайние пустыни и сказал: – Но вдруг не есть, а только когда-то были?
– О, я уверена, ты найдёшь то, что ищешь. Так что подумай. Ради тебя я сделаю невозможное. Твоя девушка будет незнакомкой для тебя каждый день.
Так он подружился и по-своему привязался к милой, чрезвычайно любопытной, жизнерадостной Нэе. На Земле дружба между мужчиной и женщиной была в норме вещей, но тут была своя специфика. В основном женщин и мужчин связывали или узы родства, или сексуальные отношения. А дружбы искренней и подлинной добиться от них было непростым делом. Удивляло её одиночество. Вокруг неё был будто заколдованный пустой круг, за пределами которого ходили многие алчущие её. И он это видел. Но не понимал, кто начертил этот круг. Там, в его центре, она и жила, всегда оставаясь одна. Загадка имела отгадку, но отгадывать её отчего-то не хотелось.
Фея Паралеи из коробки
Не хотелось ему в последние годы и видеть столицу Паралею. А только он, пусть и не часто, а бродил по её улицам как на автопилоте, в прежнем и пребывающем в работоспособном состоянии алгоритме поиска той, кто исчезла почти девять лет назад. Зачем он забрёл в тот салон? Он и сам не знал. Но там оказалось интересно. Особенно поразили картины одной, совсем периферийной экспозиции, в самом далёком углу зала просмотра. На них местными красками была изображена Земля! Странно преломленная через чьё-то воображение, украшенная чистой и талантливой рукой, но родная Земля. По бирюзовому небу плыли облака над кристаллическими городами, растворяющимися у горизонта, синие реки текли туда же. На одной же из картин по зеленеющей земной реке, в окружении белых речных лилий он увидел… Гелию.
Сидя в белой лодке, она пыталась уловить рукой волосы, поднятые порывом ветра, который запечатлел художник, и от застывшего порыва они были как тёмное крыло у неё за спиной. Одно крыло, второго не было. Гелия глядела в его защемлённую болью душу. Через умышленно прозрачное платье, чтобы было видно, как она хороша, просвечивала такая узнаваемая, родная грудь её… Боль была не душевная, а на реальном физическом плане схватившая его, и дыхание на миг пропало. Что было делать в такой ситуации, когда даже возник панический страх от приступа?
Он отдалился от двухмерного призрака жены, и тогда увидел другую женщину. Живую и трёхмерную, узнанную сразу. Стоящую рядом в облачном бирюзовом платье. Она не сразу его увидела. Какое-то время он созерцал её сбоку, следя за шевелением верхней губы, она что-то шептала картинам напротив или себе самой. Потом она рассказала, что была огорчена замечанием одной посетительницы, и когда та ушла, то высказала ей всё, что о ней думала, но в пустоту, боясь затевать ссоры со скучающими невеждами.
Искал ли он её в последнее время? Нет. Давно уже нет. Просто бродил по улицам, ища неизведанные закоулки. Посещал Сады свиданий, как называли тролли свои парки, любя гулять там, где ни его никто не знал, ни он никого. Ощущение полного космического одиночества, когда на огромные расстояния вокруг ни единой близкой души. С Чапосом в последние годы он перестал поддерживать любые контакты. Он давно уже не был нужен. А тут вдруг в «Ночной лиане», куда он забрёл ради лёгкого перекуса, а там было всегда вкусно, Рудольф и увидел Чапоса, грезящего в обнимку с синей фляжкой. Видимо, тот иногда позволял себе такое вот редкое удовольствие, а может, и нередкое, как узнаешь. Чапос давно разбогател настолько, что мог и позволить собственной утробе столь изысканное удовольствие. Чапос нисколько не удивился встрече, не обрадовался, но и не огорчился. А Рудольф зачем-то сел с ним рядом просто по привычке. Вроде как они договорились о встрече. И ни один из них не произнёс ни слова. Молчаливо Чапос наблюдал за действиями Рудольфа, следя за поглощением дорогих угощений, в которых отказал себе по той самой причине, что синяя фляжка была уж очень дорогой. Разориться на закуску жадность ему уже не позволила. А жрать ему точно хотелось. Он едва не пускал слюни, следя за тем, как исчезают ароматные ломти рыбы в чужом рту. – Не угостите ли меня по старой дружбе, а то я реально поиздержался на данный момент. Давно тут не был. А хозяин заведения взял и поднял цену на «Мать Воду» ровно в два раза против прежнего. Сказал, что её поставки резко сократились. Конечно, я живу не так далеко отсюда. Дом-то у меня – полная чаша, да раз уж такая встреча произошла, чего бы нам и не посидеть в привычном дружеском уединении?
И вместо того, чтобы послать его за вопиющую наглость к местному чёрту, Рудольф подозвал обслугу и заказал для Чапоса то, что тот и любил. Побольше мяса в острой заливке, поскольку рыбу Чапос не любил. Рыба вызывала у него тошноту, в чём он и признался как-то. Чем была продиктована такая вот щедрость к тому, кто вовсе не вызвал душевной радости при встрече? А на всякий случай. Вдруг что и любопытное узнаешь. И узнал.
Одет Чапос был в какую-то диковинную кожаную жилетку. Зверь был пойман во время одной из облав в зоне так называемых пустынь. Экзотическая кожа блестела как атлас, была тонка и красива. И Рудольфу захотелось, чтобы и у него был такой плащ.
– Ваша воля всегда для меня действие, – сказал Чапос, сразу прикинув, какой куш он заломит за диковинку. Вскоре плащ был на удивление быстро состряпан и доставлен. Местная мода давно была привычна Рудольфу. И не казалась смешной или некомфортной. Так было только у бедноты. Богачи знали толк и в красоте, и в удобстве.
– Если бы вы знали, какие пригожие ручки прикасались к изделию, к коже, вы бы не снимали его никогда, – улыбалось это отнюдь не улыбчивое чудо-юдо, вручая готовое изделие, упакованное в душистую дорогую бумагу. Он излучал довольство не только потому, что рад был угодить. Чапос был уверен, что прерванная по неизвестной причине дружба возобновилась и принесёт ему немало пользы. Хотя бы тем, что можно будет иногда пожрать за чужой и щедрый счёт странного и расточительного чужака – идиота. Других таких Чапос не встречал ни разу. От того он и утратил контроль над собственным языком, что его занесло в собственных мечтаниях о бесплатных гастрономических удовольствиях слишком уж далеко. Странный примитив натуры, видимо, передался Чапосу по линии неизвестной матери. Поскольку отец его простаком не был уж нисколько. Или уж воспитание было таковым, что навсегда оставило в нём неизгладимый грубый след. Сумму за плащ он назвал несусветную, так что даже Рудольф понял его обман. – Нет! – заявил он решительно, но упаковку с плащом взял и положил рядом с собою. – Деньги я отдам той, кто и изготовила мой заказ. Завтра приходи с нею сюда же. Познакомишь меня. Я же теперь вдовец. Вдруг я стану её благодетелем, и ей не придётся уже утруждать свои чудесные, как ты говоришь, ручки.
– Нет, – заломался Чапос, – Такого уровня мастер сама за деньгами не придёт. Где ей время лишнее взять?
– Не придёт и не надо, – согласился Рудольф, – а вещь я уже не верну. Мне очень уж нужна новая одежонка. Старая, видишь, вся износилась.
Чапос ошалело смотрел на него, не понимая, что предпринять. Он пучил свои обычно запрятанные в глубоких глазницах глазищи, поняв свою глупость, катастрофическую поспешность, с которой всучил готовое изделие раньше, чем забрал деньги. Но сделать-то ничего не мог. Рудольф комкал упаковку, будто мог уловить на ней некие излучения и тепло рук той, о которой и думал в настоящий момент. Почему именно она должна была шить из этой тонкой шкуры то, что он и заказал? Он и сам не мог понять, почему. Может, у них с Чапосом давно уже была телепатическая связь друг с другом, о которой они и не подозревали оба, а она вот взяла и возникла, не пойми зачем. И те смутные образы о Нэе, о её пальчиках, колдующих над изделием, перетекли в него от Чапоса?
