Лариса Кольцова
Чужбина с ангельским ликом
Вильт-Нэт, вылезая из машины, на сей раз как-то странно меня оглядел, после чего произнёс, – Госпожа Нэя, я недолго совсем на этот раз… – он озирался вокруг, – А чего мы так рано-то? Никого вокруг, все спят ещё, а вы в такую рань куда-то собрались.
– Я вам не обязана отчётом, зачем и куда! – оборвала я его надменно, – Ваша работа такая, возить людей туда, куда им и надобно. За что вам и платят, а не за ваше неуместное любопытство. Радуйтесь, что я столь лояльна к вашим сугубо профессиональным небрежностям.
– Так ведь… я и радуюсь.
Машины Рудольфа у стены не оказалось. Я расстроилась, но потом приободрила себя тем, что смогу спокойно подремать в машине Вильта и разобраться в собственных скомканных ощущениях, свалившихся на меня реально оглушающей лавиной, да ещё столь внезапно…
Пока я так раздумывала, на абсолютно пустой пока что площади возле стены остановилась знакомая машина. Вильт заметно напрягся, – Госпожа Нэя, я сегодня недолго совсем…
– Я вас не тороплю.
– Так ведь господин Инар-Цульф выговор мне сделал, что я надолго отлучаюсь. Так ведь я думал, вы обычно не особенно и спешите, раз уж вы сама себе госпожа…
– Можете не спешить, а я подремлю пока что в машине…
Парень покосился на выходящего Рудольфа в намерении ещё нечто сказать, но покинул площадь, скрывшись в пропускном пункте. То, что Вильт уже давно догадался о моём отношении к человеку, с которым заставал меня раз за разом, меня не задевало уже. Степень серьёзности всего прочего он мог домыслить, как ему и позволяло его воображение и жизненный опыт. Или же он избегал подобного осмысления, не загружая себя тем, что не имело никакого практического смысла для него лично.
Воспользовавшись тем, что вокруг никого, Рудольф обнял меня и потёрся подбородком о мою макушку, как любил делать всегда.
«Похоже, до хрустальной пирамиды мы так и не доберёмся», – подумала я, обдумывая, как именно дать ему понять, что такие странные отношения стоило бы перевести в какой-то иной режим, – Давай отложим наши совместные радости, пока ты не привёл в порядок своё обиталище в «Зеркальном Лабиринте»…
– Зачем откладывать то, что требует своей насущной реализации прямо сейчас? – с привычной повелительностью он подтолкнул меня к своей машине.
– Вильт скоро вернётся, так сказал… – пробормотала я.
– Застрянет, уж поверь…
В машине мы одновременно набросились друг на друга, хотя моя же одежда продолжала мне мешать, отчего некий оттенок раздражения разбавлял накрывшую меня полноту любовного переживания. Раз за разом оно становилось острее и насыщеннее и без всякого леса, куда он вздумал пригласить меня. Как бездомный, как кот приблудный, как бродяга без стыда и правил. Исправить навязанный стиль отношений не получалось. Ценность его машины ничего тут не меняла, – неудобно и постыдно, а главное, неполноценно! А я уступала и уподоблялась такой же придорожной бродяжке, ибо даже особые девы имели такую нехитрую роскошь как удобную постель. Хорошо ещё, что не на лесной подстилке из травы и мха.
Он утягивал меня в необоримую тёмную глубину открывшегося колодца, ухватив за сердце, за трепещущие опалённые нервы. Как в том самом сне, когда он являлся ко мне в облике какого-то инфернального существа, подавляя больше, чем внушая нежную ответную страсть. Сама обстановка спешки и очевидной неполноценности такой вот любви плющила мою душу, гасила нежность, стремление к доверию, и я не имела различения, где любовь перетекает в муку. А противостоять не только не было сил, а наоборот, он возбуждал во мне дикое ответное устремление к себе. И я нешуточно начинала ненавидеть его заодно со своей неотменяемой женской и так долго подавляемой природной сутью, сладострастно барахтаясь как глупое насекомое в сахарной паутине, когда сладость переживаемого момента отменяет инстинкт самосохранения, что можно ведь и пропасть!
– Ну, когда же, наконец, мы будем любить в человеческих условиях! – произнесла я жалобно после своих же неконтролируемых вскриков и стонов. Желаемой вершины того, что и есть насущный смысл близости, ради чего женщина и позволяет мужчине вторгаться в своё трепетное и чрезмерно чувствительное нутро, достичь не удалось. Этому препятствовала неподходящая и уже надоевшая обстановка, моё неумение окончательно отбросить стыдливость, совместное с моим же нежеланием отдаться всему с реальной уже бесконтрольностью. Зажатость и невозможность разграничить, то ли это неудобство душевное, то ли физическое, – Я хочу полноценной, настоящей любви!
– Разве я тебе в этом отказываю? – спросил он. – В чём неполноценность?
– Во всём. Если ты не понимаешь, что наши отношения неполноценные, то к чему и объяснять… – я замолчала, наблюдая, как жадно он присосался к моей груди и удивляясь тому, что мне и это уже неприятно. Злость глушила все чувства.
– Похоже, что твоя мама не кормила тебя грудью в своё время, чтобы вволю, – заметила я, – Но в моей груди нет нектара, который с такой жадностью ты пытаешься выцедить из меня!
– Тебе не нравятся мои ласки? – опешил он. – И при чём тут моя мама? А кстати… – он откинулся на спинку сидения, отпустив меня из своих объятий, – У меня было искусственное вскармливание в младенчестве, и моя мама так и не потревожила свою пышную грудь такой вот обременительной работой… – от внезапной обиды он надул губы, будто его, действительно, оторвали от источника насыщения и оставили наполовину голодным. – А вот моя земная жена доходила до оргазма, когда кормила нашего сына грудью…
Упоминание о том, что у него была когда-то семья где-то там, в загадочных глубинах звёздного колодца, откуда он и прибыл, подействовало угнетающе. Учитывая подобный массив его личного опыта, что такое для него я? Случайно залетевшая в его жизненное пространство пылинка? Он вовсе не настолько молод, насколько таковым казался. А значит, и настолько простым, прозрачно-проницаемым для меня, каким тоже порой казался.
– Твой сын уже взрослый…
– И не только взрослый, он работает со мной вместе. Здесь, – пояснил он. Я облизнула пересохшие губы. Его сын здесь?!
– Тогда всё понятно. Зачем тебе идти в Храм Надмирного Света, если у тебя уже есть дети, и дочь, и сын… взрослые дети. Может, и ещё где-то живут твои дети, – добавила я с нескрываемой печалью. – Это у меня нет ни семьи, ни детей… И уже совсем скоро я вовсе не буду выглядеть как юная девушка, обольщая своей вечной молодостью, потому что не обладаю запредельным волшебством, каким наградила тебя твоя цивилизация. Тон-Ат, конечно, мог бы продлить мою молодость, если уж он маг, и если бы я осталась с ним навсегда. Но в этом случае, что толку от молодости, если нет любви? Нет детей, чтобы испытывать оргазм от их прикосновений к своей груди, налитой материнским молоком, а не одной лишь похотью…
– Похоже, ты ошиблась в своём выборе, – ответил он, не пояснив, кого имеет в виду. Бесплодного Тон-Ата или себя самого?
– Предупреждаю, это в последний раз… я не хочу таких вот отношений. Лучше я буду одна, чем так…
– Хочешь сказать, что я тебя не устраиваю? – он глядел на меня затуманенными глазами, не успев отойти от собственного чувственного запоя, – Выходит, твой муж-колдун настоящий ас в этом деле, и мне так и не удалось превзойти его высший пилотаж?
Насыщенность его речи странными и непонятными терминами лишь усиливала вдруг возникшую неприязнь к нему, – Мне хочется ударить тебя! – прошипела я, вовсе не шутя, и схватила его за уши. – Ты реальный лысый оборотень, околдовавший меня и подвергающий каким-то пыткам, а внушаешь, что это и есть любовь. Тон-Ат любил меня, а ты… я не знаю, каким словом обозначить происходящее. А ведь говорила мне бабушка, что Чёрный Владыка положил на меня глаз сразу же, как только я появилась на этот свет. Её зловещие таблицы так говорили: нет, и не будет, мне счастья! – я заплакала, царапая его за шею с умыслом причинить боль.
– Не ожидал, что в тебе скрыт такой вот садистский комплекс, – он лениво, но сильно сдавил мои руки, и опять какая-то невнятная белиберда вместо понятных слов!
– Говори нормально, раз уж я не знаю твоего языка! Но что и ожидать от оборотня, от того, кто не ставит ни во что всякую здешнюю душу! Неужели, в твоём подземном доме так ужасно, что ты не хочешь приглашать меня к себе? Сколько можно трепать меня как куклу и унижать во мне достоинство женщины… злоупотреблять моей любовью…
– Чего ты злишься? Ведь нам же хорошо. Всё остальное не имеет ни малейшего значения, – он пригнул мою голову к себе и впился в мои губы. Я вынужденно смолкла.
– С этого и стоило начинать, – произнесла я, отрываясь от его губ, – С поцелуев, а уж потом и всё прочее…
– Всё прочее ещё будет, уж поверь. Будет тебе и подземный мир, и хрустальная пирамида… Экзотика в любви тоже супер ценная штука, уж поверь. А когда накала нет, не поможет никакая хрустальная обитель. Ты же сама не хочешь, чтобы я приходил к тебе в твою изумрудную шкатулку. А я тебе послушен именно потому, что бережно отношусь к твоему аристократическому драгоценному достоинству.
– Пригласи к себе, в подземный мир, если уж хрустальная пирамида не то место, которого я достойна…
– Видишь ли, в тех местах, которые ты обозначила «подземным миром», обитает слишком много других одиноких мужчин и парней, а они будут завидовать мне, едва увидят тебя. А я, живя тут, стал суеверным троллем-мистиком и боюсь сглаза, – он явно шутил. – Сглазят моё счастье.
– Так я для тебя счастье?
– Ты того не чувствуешь?
Я задумалась. Ощущения не поддавались однозначной расшифровке, – Ты складно говоришь, но твоё же поведение ставит меня в тупик. Если это счастье, почему оно не взаимное?
– Любовь, если она есть, и в машине ею остаётся, и на любой подходящей поляне, и в реке и в яме, уж поверь. А если любви нет, то она и в роскошной спальне не возникнет.
Я сразу же вспомнила давние откровения Азиры о её любви с Нэилем на Дальних Песках, в реке, на острове под открытым небом. И об отсутствии любви в аристократических спальнях, когда Нэиля рядом с ней не было. И нигде уже его не было…
– Конечно, у тебя богатый опыт подобных отношений в самых неподходящих местах, – я ощущала возрастание печали, вытеснившей и последние остатки моего ущербного счастья.
– Что же ты хочешь, – отозвался он, тоже заметно остыв от моих укоров, – И ты, и я давно уж не целомудренные подростки. Так что притворяться как-то и смешно.
Он опять достал деньги, а я опять их взяла. Если он платит, то кто я? Наложница без ложа? Или же таким образом он подчёркивал свою любовь? Он обнял меня, желая утешить при всём своём непонимании, чего я взъерошилась-то? Его объятия всегда действовали успокаивающе, хотя… деньги тоже. Я входила во вкус не считать крохи, как было прежде, и не дрожать перед будущим. Сама профессия приносила мне столько денег, что я уже не всегда их и пересчитывала, оставаясь при этом скупой для своих служащих. Этому научила меня сама жизнь вокруг. Никто и никогда из окружающих не проявил бы щедрости ко мне, чего же я должна? Один мой прекрасный оборотень и есть исключение из всех. За что я и позволяла ему вытворять надо мной любые акробатические трюки. После этого у меня болели мышцы, но сладостно пело моё сердце. Меня окутала мягкая живая теплота, умиротворение, и сразу же потянуло в сон.
– Я мечтаю засыпать и просыпаться с тобой в одной постели, – призналась я, – А ещё хочу гулять с тобой перед сном, общаться на темы о звёздах, о других мирах, о тайнах жизни и смерти, и вообще… кушать за одним столом…
– Кушать за одним столом? Но ведь я не люблю «сливочные бомбочки», которые обожаешь ты, – он прижал меня к себе ещё теснее.
– Ты можешь кушать то, что тебе и мило. Разве я буду возражать?
– Мне кажется, что в этом случае я быстро тебе надоем. Пусть уж я останусь твоим праздником, – и он вздохнул явно не от праздничных мыслей. Даже находясь со мной, он постоянно пребывал где-то в своих мыслях. Я улавливала это его внутреннее раздвоение, хотя не могла знать, о чём он постоянно думает. Я была для него своего рода отвлечением и развлечением от того, чем и являлась его основная и недоступная мне жизнь. Тогда как он являлся главной сюжетной линией моей Судьбы, прочерченной на его же ладони, открытой ему и известной во всех её извивах и начертаниях. Как бы я ни хорохорилась, ни ругалась и ни царапалась.
– Какая же самоуверенность! – фыркнула я. – С чего решил, что ты для меня праздник?
– Разве не так?
При следующей встрече после очередной серии нашей любви в «карете для феодалов», как некогда он же обозвал свою дорогущую машину, он сказал, – Ты заметила, как я стал наряжаться ради тебя? Уж очень хочется порадовать тебя и зрительно тоже.
Не только с ним рядом, но и вообще я настолько утратила ощущение времени, что перестала заниматься уже и подсчётом дней. А это, с учётом моего рода деятельности, вносило большую путаницу не только в мою голову, но и в мои дела. Выручала Ноли Глэв, ответственно ведущая все записи, как и чёткое отслеживание всех моих заказов, контроль за готовыми изделиями, но по-прежнему нелюбимая мною. Она единственная из всех догадалась о том, что я вошла в близкие отношения с тем, кто и владел зданием «Мечты». А уж где и как оно происходило, её не увлекали такие познания. Она считала, что лишь в силу неодолимых обстоятельств я и вынуждена отдавать своё «чудесное тело» на потребу распутному бюрократу. Ноли сама же и сказала однажды, – Если уж Судьба кого кусает своими беспощадными зубами, то не спасает и чудесное тело, созданное по эскизу самой Матери Воды.
Она добавила также, – Не имею в виду себя, поскольку трезво оцениваю свою внешность, но ведь и красавиц, даже аристократок жизнь не щадит. Хотя и обычным женщинам не легче от пинков и укусов, какие приходится сносить от немилостивых Богов, коли уж они невзлюбят.
Тем самым она проводила знак равенства между мною и собой. Обе шлюхи не по выбору своего сердца. Пережив не самый отрадный опыт в прошлом, она развила свой женский ум, обогатив его не только скепсисом, но и чуткостью. Она замечала всё! И мою рассеянность, и проявляемую порой неадекватность, и мой недосып, и едва заметные тени усталости под моими глазами. Жалела меня, искренне надеясь на то, что тяжкий оброк скоро будет выплачен. Даже не подозревая, насколько этот груз есть для меня наивысшая отрада из всех возможных, что это любовь.
– Ты сегодня неплохо смотришься, – похвалила я его одежду, купленную уж точно в дорогом торговом центре. Он, действительно, выглядел так, что женщины, кто тайно, а кто и явно, наверняка столбенели, увидев его.
– Даже этикет, принятый в верхах, не мог заставить меня сменить свой стиль, который был любезно обозначен как бродяжий. Ты ведь помнишь, как меня обозвали? А ведь если уж вынужден по делам неотменяемым лезть на глаза представителям высшего сословия, в этом всегда был некоторый риск, имею в виду своё пренебрежение к установкам местных законодателей мод. Раздражать иных себе дороже, но я был непоколебим, ибо всякому ежу его колючки милее разрисованных и гладких шкур змей подколодных. И только ради тебя, моя атласно-кружевная аристократка, я пересилил свои простонародные привычки. Ты это оценила?
– Я не все слова твои понимаю, но, похоже, от этой привычки ты уж точно не избавишься. Если бы ты был моим мужем, я одевала бы тебя так, что все оборачивались бы тебе вслед.
– Кто же мешает тебе в этом и теперь? Давай, экспериментируй. Мне всё равно, что носить, так что и от твоих изделий я не откажусь.
– Мне мешает чужое и недоброе внимание. А вот если после похода в Храм Надмирного Света, то уж никто не посмеет и взгляда осуждающего вслед бросить.
– Ну, как-нибудь на досуге, – пробормотал он. Но я ему не поверила. Таким тоном впору сказать: «Ну, как-нибудь я поменяю фасон своей обуви». И точно так же, как не будет он менять свои странные башмаки на другую обувь, так и в Храм Надмирного Света он не соберётся.
– Ты, надеюсь, бережёшь ту рубашку, что я сшила тебе для Храма Надмирного Света? – меня распирало желание сказать ему, что рубашку я шила для того будущего дня, где я сама буду зажигать с ним зелёный огонь в зелёной чаше…
– Берегу, – сознался он искренне, и я сразу в это поверила. Так и должно было быть. Это же особая рубашка, обработанная особой бабушкиной магией. – Несколько раз порывался эту рубаху напялить на себя, чтобы тебя и окружающих порадовать. Но какая-то сила мне запрещает так поступать…
– Конечно! Это же непростая рубашка. Она для твоего особого и единственного дня созданная. Обещай, что только со мною переступишь в ней порог Храма Надмирного Света, – я так таращилась на него, что он даже опешил. То ли я безумной ему показалась, то ли чрезвычайно красивой…
– Ты всё придумал про Иви, чтобы меня позлить?
– Про какую иву я придумал? Когда ж было?
– Да недавно совсем! Ты же для кого рубашку-то заказал? Забыл разве?
– Для себя и заказал, на всякий случай. Хотел тебя немного порадовать. А то ты очень уж расстроилась, когда меня обозвали грязным бродягой. Да и хозяйство твоё народное решил поддержать. Ребят своих скоро всех к тебе пришлю, чтобы у тебя была сверхприбыль.
– Чтобы они щеголяли по городу в рубашках для Храма Надмирного Света? – я засмеялась. – Или ты решил их всех женить на трольчихах? Чтобы они нарожали себе трольчат?
– Хорошая затея, – согласился он и вздохнул.
– А ты-то не хочешь себя порадовать маленькими трольчатами? – зачем-то провоцировала его я.
– У меня же есть и сын, и дочь, – напомнил он.
– Где сейчас твоя дочь? – я имела в виду дочь Гелии, и понятно, что не ту неизвестную и несчастную девочку, рождённую Азирой. Об этом ребёнке он мог и забыть, как забыл про Азиру.
– Жалко её, – вздохнул он. – Живёт в полубезумном семействе. Хорошо ещё, что почти святом. Тихом и опрятном… Постоянно думаю, как переманить её жить здесь? Чтобы училась, чтобы рядом… Она не хочет. Она очень упрямая. Мои дети не любят меня.
– Разве и сын тебя не любит?
– А за что ему меня любить? – он уставился с искренним удивлением, – Я же для него чужой, если он впервые увидел меня лишь здесь. И я вовсе не тупой кабан, который притащился за урожаем на поле, которое даже не засеял. Конечно, я когда-то таскал его на руках, баюкал, да ведь он того не помнит… Любовь, как и всякий плод, требует взращивания и ухода… На Земле такие вот сброшенные на общество дети, никого потом не любящие, это почти норма. Как и родители, которые вынужденно любят всех чужих как своих, потому что образ жизни таков, что детей нет возможности самим воспитать… Все друг другу отцы и дети, без особой привязки и бесполезных укоров…
Я не очень поняла его странное сравнение своей персоны с неким земным существом, наверное, реально глупым, как и странное устроение их земной жизни, которым они отчего-то не тяготились, если только чуть-чуть печалились иногда. А в целом-то, очень любили свой явно неполноценный мир. Впрочем, как и мы свою отнюдь не идеальную Паралею. Недоразвитые существа в определении Тон-Ата. Между жителями Паралеи и землянами Тон-Ат не видел существенной разницы.
– Если я решу родить себе ребёночка, мне придётся искать себе того, кто уж точно пойдёт со мной в Храм Надмирного Света. Мне пора об этом думать. Я давно вышла из юной поры. Что ты думаешь по этому поводу?
– Как же я могу осуждать тебя за столь понятные устремления?
– Ты не расстроишься, если моим мужем будет кто-то другой?
– Расстроюсь, конечно. Но пока что, как я понимаю, подобное расстройство мне не грозит?
– «Пока что» не означает, что надолго. У тебя всего два выбора на том подносе, что каждое утро терпеливая Судьба оставляет у твоего порога. Или ты пойдёшь со мною в Храм Надмирного Света, или тебе придётся забыть обо мне.
– Твоя речь красива и поэтична, – похвалил он, но я заметила по особой тени в глубине его прозрачных и бесподобных глаз, что уклон беседы ему не нравится. Что в Храм Надмирного Света он со мною не собирается. И я сникла.
Магическая несвобода любви
Вильт уже без объяснений уходил в здание у стены, где и работала его невеста, и они уже вместе удалялись в лесные дебри. Она дежурила по ночам, а утром была свободна и ожидала его. Уже потом я узнала, что в том секторе леса, прилегающем к стене, на берегу небольшого озера построен для отдыха бюрократической публики павильон из ажурного дерева и цветного стекла. И поскольку сторож был приятелем Вильта, а столь ранней порой никто там не отдыхал, этот павильон оказывался в полном их распоряжении, где девушка опрометчиво одаривала Вильта тем, что стоило бы приберечь до ритуала в Храме Надмирного Света. Удивительно, как назидательно я думала о других, а не о себе, будто я уже и вычеркнута из числа тех, кому уготована семейная доля. Конечно, и по лесу они таскались в поисках уединённых мест, когда павильон служил тем, для кого и был устроен, а Вильт успевал и искупаться. Этот расклад настолько устраивал почти все стороны ситуативно сложившегося и весьма странного квартета, что никто ничего не обсуждал.
«Почти» это я. Меня-то как раз сеансы «насыщенного секса» в машине, застревающей в самой дальней от выезда нише в стене, не устраивали. И всё сильнее с каждым разом. Тогда как Рудольф не мог нарадоваться, когда обнаружил это укромное местечко, отгороженное к тому же цветущим декоративным кустарником от площади. Ниша представляла собой значительное углубление в стене, где скрывалась одна из не используемых дверей, запечатанная как резервная, наверное. Там мы и любили утренними часами и даже дремали иногда. Он устроился отлично, заполучив для себя такой вот павильон любви на колёсах, хотя и пребывающий в неподвижности у запечатанной двери, никуда потому и не ведущей, а вот я…
Зачастую я прибывала в столицу уже в разгаре дня. И мои ситуативные профессиональные коллеги уж точно за моей спиной обсуждали, что я стала заметно неряшливей, чем в те дни, когда возникла впервые. То причёска кое-какая, будто я вскочила спросонья и забыла причесаться, то платье мятое, то застёжка поломана, то пуговицы болтаются на нитке, если не оборваны. Обуздать Рудольфа при том, что вряд ли это было возможным, мне и не хотелось. Мне нравилась его неудержимая страстность, его изобретательство в ласках и любовных приёмах, и это в столь неудобных, заданных им же, условиях. Потеря витринного вида моих платьев меня уже не печалила. А снимать я их не могла. В машине ни раздеться, ни одеться потом, не получится. Только туфли и можно было снять. Да ещё чулки он умудрялся с меня стаскивать, поскольку любил ласкать мои обнажённые ноги…
Прибыв на место, я требовала приготовления для себя тёплой ванны, ибо успела пропылиться, утомиться и пропотеть в дороге. А уж потом в необходимой безупречности своего облика я и смогу заняться изысканной клиентурой. Хозяйка избранного мною салона принимала и эти условия, всё списывая на моё врождённое аристократическое чудачество. Как правило, все те, кто и обладали дорогими салонами одежды, обитали в тех же самых зданиях, устраивая там в меру удобное жильё. И мне дозволялось нежиться в хозяйской ванной комнате, иначе после «сеансов насыщенного секса» мне требовалось бы возвращаться в «Мечту» для придания себе необходимой телесной чистоты, а тогда уж я не успевала бы никуда. И обо всех этих выставках-продажах пришлось бы забыть.
Понятно, что никто ничего не высказывал, и не смел, но взгляды объясняли всё помимо слов. Деликатно мне давали понять, что я стала необязательной и порой без причины раздражительной, но я принимала позу высокомерного отбрасывания намёков и укоров. Исходя из прежнего столичного опыта, я уже знала, стоит признать свою вину, как тут же оседлают и заставят компенсировать любую оплошность снижением цен. Однажды, – по неосторожности так случилось или от еле удерживаемого раздражения хозяйки салона, скупавшей оптом мои изделия, – она сказала своей служащей, забыв плотно закрыть дверь в ванную комнату, где я и приводила себя в надлежащий вид после якобы «мучительной дороги», непереносимой для моего изнеженного организма.
– Могу представить, на каких свалках она бывает ночами, аристократка отверженная и вдова при живом муже. Платье вечно мятое, причёска кое-как держится, под глазами синяки. А глаза как у гулящей кошки светятся безумием. Явно сдвинутая женщина, хотя и завидно талантливая. У меня профессиональное и тончайшее обоняние, и я чую, как от неё разит как от женщины, побывавшей в обладании здорового самца! Откуда там дорожная усталость? Сидит в комфортной машине, на мягком сидении, отдыхает. А вот от прелюбодеяний, моя милая, если мужчины неутомимые к тому же, она и выглядит утомлённой. Повидала я таковых… откуда силы и на творчество, и на ублажение кобелей берёт? Хрупкая, болезная, а красота, похоже, дана самим Чёрным Владыкой, если ей износу нет!
– Я была бы счастлива, найти себе такого человека, чтобы сходить от него с ума в этом смысле, – ответила приближённая своей злоязычной хозяйке, – Если женщину любят, её красота лишь удваивается.
– Слышала я от одной своей знакомой из этого «Лучшего города континента», что дом «Мечту» ей подарил пользователь её тела. Дорогое же тело у этой особы! А старый психиатр её изгнал, ибо она его истерзала своими изменами.
– Чего и ждал, раз старый, – заметила более добродушная служительница. После этого я перестала поддерживать деловые отношения со сплетницей и без всякого объяснения перешла к её конкурентке. Та стелилась передо мной, как не всякая родная мать перед дочерью. Она даже завтраки мне готовила, ожидая встречи, и собственноручно делала мне причёску, если я разрешала. Короче, за мной закрепилась репутация вздорной и самовлюблённой, всех презирающей, но очень одарённой и фантастически работоспособной особы. Так что не воспользоваться таким сокровищем, благодаря которой можно жить и не напрягаться, многим пришлось по вкусу, – ходи себе да витрины украшай, да покупательниц, не считающих денег, ожидай. Госпожа из «Мечты» всё придумает, воплотит в текстиль, и привезёт. Я была настолько нарасхват, что из-за меня владелицы столичных салонов элитной одежды ссорились меж собой и караулили на всех выставках, чтобы заполучить себе мои разработки.
Пришлось открыть ещё один цех, – благо помещений в «Мечте» хватало. Инар Цульф очень быстро закупил всё нужное оборудование и уже сам нанял штат мастериц из числа жительниц города. В «Лучшем городе континента» жило, помимо учёного сословия и охраняющих их военных, много обыкновенных рабочих семей. Предприятие набирало обороты уже без всякого моего особого участия. Я превратилась, по сути, в бездельницу, утратив вкус и к личному творчеству. Рабочий алгоритм был налажен, прежние заготовки и наработки шли в дело, а я…
Ежеутренние в начале, встречи стали происходить всё реже. Я занервничала, заскучала по этим утренним часам в его машине. Днём он не мог уделять мне время из-за собственной уже службы в подземном городе или же в «Зеркальном Лабиринте», хотя там появлялся редко. Как и ночью не всегда принадлежал сам себе. Машина и была его домиком «отдохновения воина» и… желанных, а неутешительных утех для меня. То ли это была насмешка Судьбы, когда моя мечта о жизни в фургоне бродячих акробатов столь гротескно воплотилась в реальность, то ли моя собственная оплошность того дня, когда я позволила ему овладеть собой в машине у Главного шоссе. И он вдруг сообразил, насколько легко, без избыточных хлопот и фантазий, он может теперь устроить для себя усладительный досуг с дурочкой, на всё готовой просто потому, что она вообразила одурманенной головой, – её продолжают любить, как и в дни юности…
Машина его выглядела куда как роскошнее, вся пропитанная его особым ароматом, но вовсе не походила на целую комнату, как тот актёрский фургон. Сами её размеры задавали некоторые ограничения на то, чем мы там с ним занимались, из-за чего мои эксклюзивные наряды теряли вид воздушных витринных образцов. Даже не имея разностороннего опыта, я понимала, происходящее не дотягивает до надлежащей высоты, достигнуть которую в таких условиях не получится. А я к тому стремилась, и чем активнее, тем злее я становилась на того, кто и втянул меня в непродуманную авантюру и не желал ничего менять.
Ноли стала торговым посредником, снабжающим моими изделиями столичные дома по продаже дорогой одежды, тогда как я не всегда и появлялась там, где меня ожидали. После посещения его машины, я иногда и возвращалась назад в «Мечту», чтобы восстановить силы и много спала. Ноли моталась то туда, то сюда с коробами готовых изделий на выделенной для этого машине, и единственная из моих служащих не выражала удовольствия от внезапного расцвета «Мечты». С местными клиентами работала ловкая исполнительная Эля, очень довольная тем, что Ноли перестала скрадывать каждый её шаг, – следить не оставалось времени.
Тускловатый рассвет давно преобразился в ясное, золотисто-перламутровое утро, залившее все окрестности. Даже серая стена посветлела и казалась отлитой из серебра. Тени от деревьев голубели на влажных травах, а город заметно просыпался, наполняя окрестности своеобразным шумом и гулом, лишь приглушённым обилием садов и объятиями огромного лесопарка, стиснувшего со всех сторон городскую застройку. А часть зданий и вовсе тонула в море разноцветных облаков растительности.
Красота природы, великолепие уникального города, как и обычно, лишь усиливали переживание моего хронического личного неблагополучия. А ведь мне хотелось всего лишь простого семейного счастья. И всё! Хотелось пойти с ним в Храм Надмирного Света, чтобы поскорее заняться столь преступно отложенным, – не по моей вине, – деторождением. Представляя себе этих не рождённых детей, я наделяла их его красотой и силой, но с примесью моей мягкости и нежности. Только не было и близко его желания заиметь от меня детей, как и пойти в Храм Надмирного Света.
Но все эти мысли не отменяли того факта, что раз за разом я проваливалась в свои ощущения всё глубже, а дна у этого колодца так и не просматривалось. Уже и первоначальный страх перед очередным погружением в этот неодолимо-всеохватный омут покинул меня, и стыд за свои обнажённые интимные части тела перестал ощущаться, и даже вернулось то самое доверие к нему, которое возникло в ту самую ночь в спальне у Гелии. Он был моим собственным вещественно-выраженным продолжением, как и я его телесной частью, страдающей без своего целого, когда приходилось от него отрываться.
И всё продолжительнее становились наши сеансы «насыщенного секса», но не всегда получалось у меня испытать то, что и является вершиной любовного соединения. Мысли об иначе устроенном и желанном варианте нашей связи, не отменяя факта моего очень сильного влечения к нему, перекрывали возможность испытать совместно с ним то, что он и называл «райским полётом», «наивысшей точкой взлёта». Они этот полёт просто запрещали, точнее, обрывали его, и я плюхалась в ту самую неугодную мне реальность, куда он меня и затаскивал, то есть в опротивевшую мне машину со всеми её вопиющими издержками. И он, кажется, тоже стал это ощущать и понимать.
