Лариса Кольцова
Чужбина с ангельским ликом
– Твои семейные тайны – твоё драгоценное приданое… – замурлыкал тигр, став из «свирепого» бархатным и игрушечным.
Его рука проникла под ткань моего платья, где свободно блуждала, пытаясь подключить меня к своему напряжению…
– Я хочу, чтобы ты смеялась от счастья и уже никогда не плакала…
– Вчера ты застиг меня врасплох, а теперь, теперь… мне всё равно стыдно за свою распущенность.
– В чём ты видишь распущенность? В своём естественном устремлении испытывать наслаждение от секса?
– Да ведь в таком неподходящем месте… а я к тому же не твоя законная жена…
– Но ведь ты успела ознакомиться с тем, каковы тут нравы всех окружающих? Учись у них мимикрии. Мне тоже такое повальное лицемерие претит, я всегда за искренность. Не мы с тобой создатели здешних установок и вряд ли способны их ниспровергнуть. Да и зачем? Пусть живут, как им угодно. Никто не в силах запретить нам любить…
– Так ты любишь меня?
– Вопрос неправильный, поскольку ответ очевиден…
Тайны Вильта и прочая пресная суета моих будней
Появившийся Вильт, о самом существовании которого я забыла, вдруг остервенело застучал в закрытую дверцу машины и заорал каким-то диким голосом, – Госпожа Нэя! Я уже оформил выезд! Нам пора!
Откуда он узнал, что я в машине Рудольфа, оставалось лишь удивляться. Ведь я могла уйти в любую сторону, как проделывал частенько и он сам. Где-то поблизости, в одном из служебных зданий, прилепившихся к стене, работала его девушка, – вот к ней он и захаживал. Рудольф с силой открыл дверцу машины, перегнувшись через меня. Вильт вскрикнул от внезапности удара.
– Тебе положено служить и ждать, если твоя госпожа занята, а не орать на всю округу!
Но я поспешно вылезла из машины. На моё счастье я оказалась сидящей как раз у дверцы, так что Рудольф не сумел меня удержать. Моё зарёванное лицо скрыть было невозможно, и Вильт таращил свои глаза, сделавшиеся круглыми как пуговицы, и такими же лишёнными выражения они мне показались. Видимо, парень не разобрался со своим отношением к тому, с чем он и столкнулся.
Я принялась судорожно хохотать, представив, что было бы, начни он долбиться в дверцу машины в разгар «райским утех», когда вполне мог услышать мои стоны-причитания, природу которых поймёт всякий взрослый мужчина, а то ещё и внимание посторонних привлёк бы своим ором. Этот, если по существу дела, неисполнительный дурень вдруг проявил непонятную прыть там, где стоило бы поразмыслить, прежде чем приближаться. Но хотя он и догадывался о моей тяге к человеку, возникающему раз за разом в одном и том же месте, о статусе которого яснее слов говорила новейшая и недоступная абы кому машина, простецкий работяга и представить себе не мог того, что происходило только что за зеркальными стёклами. Он благоговел перед Цульфом и боялся даже взглядом задеть тех, кого и возил по приказу своего господина, не то, что влезать даже мысленно в их сугубо личную сферу. Однако же, злоупотребляя моей деликатностью, досаждал порой и болтовнёй, как и своими затяжными отлучками.
Только много времени спустя я узнала о том, что Рудольф подкупил Вильта, предложив ему за приличную награду «где-нибудь погулять», как только тот увидит его машину, стоящей у стены. Слиться на время, а потом оправдаться передо мной, а уж я как человек добрый и чуткий всегда войду в его положение. Бедный парень не мог отказаться от столь выгодного предложения. Он отлично понимал, что я вольный художник и не перед кем не отчитываюсь, в отличие от него. Главное, чтобы Инар Цульф ни о чём не прознал. Однако же, Инар Цульф как-то о том прознал. Кто-то выследил и донёс ему о том, что выделяемый Администрацией для госпожи Нэи-Ат водитель по имени Вильт-Нэт постоянно по утрам покидает территорию пункта пропусков, отлучаясь на длительное время в сторону лесного массива, растущего по периметру стены. В то время как госпожа Нэя ожидает его у контрольно-пропускного пункта «Лучшего города континента», где вынужденно теряет своё драгоценное время, томясь в машине.
Именно из-за тайного сговора Вильта и Рудольфа я приобрела в кругу своих столичных коллег репутацию необязательной и безалаберной, и они уже заранее назначали мне более ранние часы для встреч, зная, что я обязательно опоздаю и, похоже, живу в каком-то собственном временном режиме, отличным от общепринятого. А я продолжала удивляться тому, что они все поголовно являются ранними пташками, живущими в ритме трудовых народных будней, из-за чего мне приходилось не высыпаться и спешить к ним в столицу столь рано. И всегда ощущать себя нарушительницей перед всеми, быть уступчивой, сбрасывая цены из-за этого самого чувства вины.
– Быстро вы сегодня управились, – сказала я Вильту, раскрывшему рот от изумления и непонимания, чему я смеюсь-то? Из простодушной любезности он принялся мне подхихикивать. И вся эта нелепая ситуация, когда я с водителем якобы дружно веселились, а Рудольф, стоя рядом, сохранял отстранённую серьёзность, ещё больше усилила приступ моего нервического смеха.
– Так ведь она сегодня оказалась не на месте, хи-хи, послали куда-то с поручением, хи-хи. Так ведь… – пробормотал Вильт, выдав свою сокровенную тайну, следовательно, и причину своих отлучек. – Ну и жизнерадостная вы, госпожа Нэя! Глядя на вас, настроение как на празднике… хи-хи…
– Она вам кто?
– Так ведь… невеста моя, хи-хи. Избранница. Как же вы не помните, если я у вас платье для неё заказывал? Хи-хи. В Храм Надмирного Света собираемся. А господин Цульф оплатил мне половину моего заказа. Вот что значит щедрый начальник, госпожа… хи-хи…
– Так вы серьёзны со своим намерением пойти с девушкой в Храм Надмирного Света?
– Да, хи-хи…
– Чего же и смеётесь тогда? Над своим намерением или над доверием своей невесты?
Он перестал хихикать, – Так ведь… я всего лишь радуюсь жизни, как и вы тоже. Разве не так? Чего ж хмуриться?
– А вечером нельзя выделить часы для милования? – спросила я строго.
– Так ведь… Я работаю даже по ночам. И она тоже дежурит порой ночами, чтобы пополнить короб невесты всем необходимым. Мы деньги на будущее зарабатываем. В таком месте, где столь хорошо платят, не до прогулок. Гулять будем потом…
Пока мы с ним переговаривались, Рудольф стремительно укатил в сторону «Лучшего города континента». Я с досадой подумала, если бы он пригласил меня с собой, в свою хрустальную пирамиду, я бы уж точно забыла обо всех своих клиентах и неотложных встречах и поехала бы с ним за желанным ему продолжением. Но он настырно приглашал меня в лес, к паукам и прочему лесному малому зверью, – по счастью, лишённому любопытства к любовным делам человеческим. В то время я не знала, что его жильё, расположенное в комплексе зданий «Зеркального Лабиринта», полностью заброшено им, и он не жил там с того самого дня, как погибла Гелия. Его личное убежище располагалось в одном из уровней подземного города, а меня туда звать он долго не решался. Мнение земного коллектива было для него чрезвычайно важным.
По дороге в столицу мы с Вильтом уже не хихикали и даже не разговаривали. Ему было неловко, а я терзалась всей этой неисправимой, потому что не поддающейся мне ситуацией, похожей на какой-то очередной вывих моей Судьбы. Когда Рудольф раз за разом затаскивал меня в машину и не озвучивал своих серьёзных намерений на будущее. Или же их и не имелось? К тому же, от нервного перевозбуждения, от телесного утомления ощутимо ныл живот.
Чтобы утишить болезненные ощущения, я шуршала бумажной салфеткой, поедая лакомство, оставшееся от вчерашнего посещения дома яств «Сладкое прибежище», роняя крошки на подол своего и без того измятого платья. После чего нервически разглаживала его ладонями, – след детского невроза, всегда проявляющий себя в минуты волнения. Достав дорожную фляжку для воды, усыпанную россыпью драгоценного бисера, я отпила успокаивающий напиток, приготовленный мне с вечера заботливой Элей. Следы взбитых сливок и кондитерской пудры на дорогущей ткани уже ничего не значили, и я задремала, ощущая и сквозь прикрытые ресницы, с каким жадным и сугубо мужским интересом рассматривает меня Вильт-Нэт. Конечно, он был симпатичным парнем, но не настолько, чтобы прельщаться его нескрываемым любованием. Такое поведение требовало пресечения и обозначения служебной дистанции, о которой он забыл.
Я потребовала остановить машину, вылезла и растянулась на пушистой луговине возле дороги. Участь платья меня уже не волновала. Было лишь одно желание, где-нибудь спрятаться от глаз Вильта, – ненужного свидетеля. Оказаться у себя дома, а не тут, чтобы свернуться калачиком на своей постельке. Нащупала в сумочке маленькую плоскую пластинку с прозрачными росинками некоего снадобья, сунутого мне весьма заботливым Рудольфом. Он объяснил, что это чудо-лекарство снимет все неприятные симптомы, возникни они вдруг. Я положила одну капельку, похожую на твёрдую росинку, под язык и тут же ощутила прилив сил и полное исчезновение боли в области живота. Гнетущее чувство как следствие недавней эмоционально-затратной встряски истаяло столь же мгновенно. После этого я самоуверенно встала, отряхнула подол и пересела на заднее сидение машины. Иметь в близких друзьях волшебника, что ни говори, удобная штука! Сам растряс, сам и починил.
– Платье у вас до чего и шикарное! – подал голос Вильт, придавая ласковую и одновременно заискивающую модуляцию своему голосу. – Даже у моей невесты её платье, что я и заказал для брачного ритуала в Храме Надмирного Света, проще.
«Даже», – этот простак вознамерился поставить свою простушку вровень со мной, как и себя вровень с Рудольфом. Не слишком ли я мягка и обходительна с прислугой в принципе?
– Если я молчу, то и вы не должны открывать свой рот! – ответила я Вильту, – Тем более, что отвлекаясь от дороги и кося глазами во все стороны, вы подвергаете мою жизнь опасности! У вашей невесты и не может быть такого платья как у меня. Это эксклюзив, выставочный образец, произведение искусства, авторское творчество. Такие платья продают на текстильных аукционах в столичных салонах, их носят лишь женщины высших сословий!
Всё же, я решила несколько снизить тон своего назидания ему. Унижать людей, кем бы они ни являлись, это худшее из того, что и отвращало меня в окружающей жизни, и чему уж точно не стоило следовать как некоему примеру.
– Я помню мерки вашей невесты. Она примерно как я по комплекции, девушка миниатюрная. Это платье после того, как я вернусь назад, отдам вам. А вы отдайте ей как мой подарок.
– О, госпожа Нэя! – он заелозил от признательности, вовсе не страдая неуместной щепетильностью, – Так ведь… я буду служить вам с ещё большим старанием, а моя невеста любит вас уже с моих слов. Вы такая добрая и необыкновенная, что я…
– Я тут пятнышко посадила на подол, так пусть ваша невеста протрёт это место тем средством, которое я также вам передам. И следа не останется.
– Так ведь… она и с пятнышком будет непревзойдённой в таком-то наряде! – его глаза уж точно сияли как два фонаря от распирающей его радости, но я видела лишь его спину.
– А теперь молчание и собранность! – приказала я.
В ответ на мой подарок его благодарная невеста передала мне через Лату Хонг довольно дорогую брошь. В силу аляповатости изделия, столь ценимой простолюдинками, брошка пренебрежительно была отложена в сторону, на мой столик, где и стояли мои косметически-парфюмерные штучки, валялись колечки и мало мною ценимая бижутерия. Поэтому я и не заметила, как брошь перекочевала в шкатулочку Эли.
Ноли-Глэв, как-то подойдя ко мне и протягивая эту штучку, произнесла, – Госпожа Нэя, она опять украла у вас…
– Вы знаете содержимое её личных шкатулок? – удивилась я.
– Как не знать, – ответила Ноли, – если она своим добром хвалится перед всеми.
– Так может, она это купила? – спросила я. – Таких изделий полно во всех столичных ювелирных лавчонках.
– Это же авторская работа, – со знанием дела заявила Ноли. – Тут и клеймо мастера имеется. А Элиан никогда не тратится на то, что дорого. Если только ей дарит кто из её друзей, постоянных лишь своей сменой лиц. Или госпожа Лата одаривает её за некие услуги…
– За какие же услуги Лата её награждает?
– Вы сами о том у Эли спросите. Это уже их с Латой женские тайны.
– Женские тайны на то и женские, чтобы о них все вокруг знали, – улыбнулась я. В этот момент к нам приблизилась Эля, подозревая неладное. Они с Ноли постоянно отслеживали действия друг друга.
– Госпожа Нэя, – прокурлыкала она, – Вы не нуждаетесь и в моих услугах тоже? Я как раз свободна на данный момент… – тут Эля вытаращила свои плутовские глазищи на крупную брошь в руках Ноли. Ноли поигрывала разноцветными камушками, изображающими из себя плоды на затейливой веточке, а также птичку, притаившуюся в листочках из искристого сплава. Я удивилась вдруг красоте броши, которую сразу отчего-то не оценила, но медлила и не забирала её из ладони Ноли, будто эта вещичка была уже неисправимо осквернена самим фактом воровства. Ноли демонстративно улыбалась, взирая на Элю, заклятую подружку, в откровенной надежде вывести воровку на ясный свет из тени.
Но опрокинуть Элю, отнюдь не бездарную лицедейку, нанеся ей сокрушительный удар, не являлось таким уж лёгким делом, – Как хороша эта брошь, Ноли! – воскликнула она с неподдельным восторгом, – Где ты её раздобыла?
Брошь стоила восхищения, как и беспримерную игру Эли могла оценить лишь такая же талантливая актриса, – Я решала подарить Ноли эту безделушку, – произнесла я, – А то я никогда не отмечаю её несомненного усердия в работе никаким избыточным поощрением, – тут я взяла брошь, невольно любуясь на птичку, чьё тельце было создано из единого пёстрого камушка, а крылышки украшены уже россыпью более мелких и переливчато-прозрачных. Вспомнила сразу же ту птичку на корсете у Азиры, а также те украшения, что нам дарила бабушка Эли, живущая в хибарке на берегу реки «Синий рукав Матери Воды»…
Вслед за этими воспоминаниями ожила любовь к Эле, взросшая в годы детства. То, как без всякой жадности она, проявляя свою привязанность ко мне, отдавала мне все те штучки, что и дарила нам её странная и заброшенная бабушка, если я выражала восхищение по их поводу. «Всё равно я их потеряю», – обычно говорила Эля, – «Или мамушка отберёт, а потом тоже потеряет, как напьётся с другими тётками в доме яств. А то и Азира отнимет, спрячет»…
Мне очень хотелось забрать себе эту неоценённую сразу вещичку, без сомнения созданную с творческим умением, но данное обещание уже не позволяло так поступить. Как и отдать её Эле. Эля неосознанно разгоралась глазами, столь же переменчивыми по цвету, как и камушки на оперении птички.
Я протянула ладонь с брошью Ноли, – Ноли нашла мою вещичку среди груды готовых платьев и разумно решила, что я выронила её. Это так и было. Поощряя её не только за трудолюбие, но и за честность, я дарю ей эту брошь, – и я пристально посмотрела на Элю. Она изобразила улыбку, кивала головой и будто радовалась совместно с Ноли, – О, госпожа моя Нэя, как же вы добры к нам, как же щедры….
Ноли поспешно схватила подаренное украшение и, слегка склонившись, прикоснулась губами к моей руке, – Вашему великодушию нет меры, – сказала она, вспомнив театральную выучку. Так всегда поступали актрисы, когда благодарили своих покровителей за подарки, – Как же вы справедливы, моя госпожа, как же снисходительны даже не к проступкам, а к порокам отдельных ваших служительниц. А я и впредь буду служить вам безупречно!
Эли позеленела, как и её корсет, откуда она вытащила белый бутон, сорванный в цветниках утром, и поднесла к своему мило вздёрнутому носику, скрыв своё смятение, огорчение и страх за обнаружение её же личного воровства. Я сделала небрежный жест в их сторону, давая понять, что в их услугах пока что не нуждаюсь.
Они обе ушли осчастливленные и раздосадованные одновременно. Ноли сияла от внезапного подарка и тайно негодовала, что Эля опять увернулась от порицания. Эля радовалась, что не раскрыли, как она сочла, её очевидную кражу и жалела об утрате столь хорошенькой брошечки.
Впоследствии Ноли всё же продала брошь той же Эле, поскольку не питала любви к драгоценностям, ценя лишь наличные сбережения для покупки себе домика. Видимо, уступила она это искристое украшение за немалые деньги, поскольку Эля с веточкой из самоцветов не расставалась, прикрепляя её то на корсет, то на платье, а при этом вопросительно скашивала на меня глаза, едва я задерживала взгляд на очаровательной птичке. Прикрывала её точёными пальчиками, – а у Эли были и красивые руки к прочим её соблазнам; мол, не сержусь ли я за птичку? Я пренебрежительно отводила взгляд. Таковы и были мои привычные уже будни в моей «Мечте».
И забегая вперёд, скажу, что эту птичку уже спустя время мне передал посланец Латы. Он пояснил, что Лата нашла украшение в опустевшей к тому времени «Мечте». Брошка закатилось в щель на том самом подиуме, где мои девочки демонстрировали мои творческие новинки для жителей «Лучшего города континента». Лату привлек блеск, внезапно озаривший щель, когда луч Ихэ-Олы проник туда. Лата вытянула брошь оттуда и сразу же догадалась, что такая роскошь может быть лишь моей личной и потерянной вещью, потому и нашла повод, чтобы передать.
Брошь – птичка, как ни странно, осталась впоследствии единственной для меня вещественно выраженной памятью о моей «Мечте», о тех днях, о которых я и веду своё повествование. Тем самым и о Вильте, невольном свидетеле наших свиданий с Рудольфом, происходящих где-то на границе общепринятых норм поведения, или же за этой самой границей…. У заколдованной стены.
Тёмные и светлые воды любви
После того «сеанса насыщенного секса» в его машине и возникшей из-за этого недопустимо длительной задержки, столичные перекупщики всё равно дождались меня. Ждали бы и ещё дольше. Поскольку продавали мои изделия намного дороже, чем покупали у меня. Да ещё и выдавали их за новейшие творческие разработки и эксклюзивные модели своих собственных салонов. Но у них имелся выход на аристократические и прочие высокие уровни, а мне принадлежали лишь запросы и капризы обитательниц ЦЭССЭИ.
Ночью я не спала. И то, что вызывало возмущение, когда он тискал меня в тесной машине, – в собственной постели и уже без него наполняло всеохватной чувственностью, жаждой продолжения и бесконечного повторения уже начатого. Вызревшее, – если не перезревшее, – желание терзало и трепало меня так, что мне стоило большого усилия не вскочить с постели и не помчаться в лесопарк. И не сделала я так лишь потому, что прежде отправилась на смотровую площадку на крыше моей «Мечты». Возле закрытых ворот, с той стороны ограды, его машины я не увидела. Оказаться вновь в той самой роли, когда на всё готовая я неслась по темени к «Зеркальному Лабиринту» и… никого там не обнаружила, я уже не могла. Да и его могло не оказаться там, где он обещал ждать меня. То есть за металлической калиткой, закрываемой на ночь. И пришёл ли он пешком, или же нет, моё воображение вовсе не прельщало меня картиной секса на природе. Я не могла на такое пойти, считая подобную уступку низведением себя до уровня подлинной бродяжки, на всё готовой…
Встав рано утром, я обнаружила, что моя постель выглядит мятым комом. Кое-как одевшись, я поспешила на выход из «Мечты», уповая на чудо, на то, что Рудольф уже там, у заколдованной стены! Понукая прибывшего Вильта, еле разлепляющего глаза от недосыпа, так что он управлял машиной, досматривая сны, я вскоре уже оказалась возле пропускного пункта. Отсюда и выпускали машины из ЦЭССЭИ на лесное шоссе в сторону столицы после необходимой и рутинной проверки. И конечно, чудо вовсе не собиралось наниматься ко мне в услужение. Рудольфа там не оказалось.
После этого я не видела его довольно длительное время, уверенная, что теперь-то он точно заменит меня кем угодно. Моего обмана, будто он мальчишка, над которым потешается вздорная девчонка, не простит. Я и сама не могла понять, хочу ли я продолжения таких вот отношений, в какие он меня втянул? И можно ли ту уступку считать за серьёзные отношения? Я-то могу так думать, а он? Вовсе не обязательно. Он расплатился, как и положено с разовой особой девой и…
Я бродила и спотыкалась на ровном месте днём, роняя и теряя всё, что и держала в руках. А моя постель с комом из спутанных простыней была переполнена не утолёнными желаниями и обрывочными неполноценными снами.
В один из утренних моих выездов в столицу, когда я уже почти смирилась с его исчезновением, он и возник внезапно и неожиданно. Но таковым был его стиль и прежде. Вильт вышел из машины и, проходя мимо также вышедшего из своей машины Рудольфа, был им остановлен. Они о чём-то переговорили, после чего Вильт неспешно направился в пункт пропусков. Что испытала я, трудно описать. Это и страх перед возможным спросом за обман, и радость, и неверие в явленное чудо. Поняв, что должна подойти первой, я вылезла из машины и подошла к нему. Я стояла перед ним как нашкодившая девочка-малолетка, как стояла когда-то перед суровой бабушкой, ожидая взбучки, но поделать с собой ничего не могла. Он выглядел хмурым, не выспавшимся, но вовсе не так, как выглядит мужчина после затратной ночи с женщиной. Мне было это невероятно важно, и тут мне оставалось лишь доверять своей интуиции. Интуиция же нашёптывала: он настолько зациклен на мне, что никому, уж тем более особой деве, невозможно заменить меня.
Что касается танцовщицы, то она давно уже разбогатела. Она могла позволить себе иметь, если и не мужа, то постоянного партнёра. Круговерть же из пользователей её услуг являлась прибыльной, а потому и нелёгкой работой, о которой стараются забывать в домашних стенах и в часы досуга. Ни она в Рудольфе, ни он в ней взаимно не нуждались. И даже хуже там всё обстояло, – чёрная и глубокая, как топь, ненависть с её стороны. Абсолютное забвение с его стороны. Полное вытеснение памяти о ней, как о той же вязкой топи, куда он оступился, но откуда вылез.
Стена стала каким-то заколдованным местом наших свиданий, и кто кого подлавливал, я его или он меня, не имело значения. Мы вместе к тому стремились и почему-то не находили выхода из этого странного тупика, бесконечно топчась у этой бесконечно-протяжённой стены. На сей раз мне было необходимо успеть на выставку-продажу, куда мою коллекцию увезли уже заранее Эля и одна из моих сотрудниц в сопровождении охранника, всегда выделяемого для этой цели Инаром Цульфом – нашим соучредителем и властным покровителем из Администрации города.
Над лесом за стеной полыхал ярко-алый, но пока ещё слабо согревающий, утренний свет Ихэ-Олы. Я куталась в лёгкую пелерину, жалея, что не озаботилась более тёплой одеждой. Оглушительное пение птиц, расположившихся от розовеющих макушек деревьев до самых нижних и непроглядно-тёмных пока что ветвей, вовсе не казалось отрадным, как это было в безмятежной моей юности, а раздражающей какофонией, скорее. Будто подчиняясь вложенной в меня программе, я, ощущая озноб от всего сразу, – от нервического волнения, прохлады и недосыпа, ожидала его дальнейших действий. Ни приветствий, ни упрёков, – он деловито распахнул передо мной дверцу своей машины. И я ничуть не возмутилась, а с готовностью влезла туда. Он следом за мной, и дверца захлопнулась.
У меня закружилась голова от его близости и неодолимо-притягательного запаха, накрывшего меня всю целиком, будто я провалилась в согревающее и ласкающее облако. И уже не существовало той подлинной реальности, что осталась за пределами его машины. И разрыва нашего с таким трудом наладившегося взаимопонимания и сближения тоже…
Опять же с ловкостью он пристроил меня на своих коленях, и я уже с охотой подчинилась ему, обхватила его за шею, погружаясь в тот же самый колдовской колодец, который уже не пугал, а манил своей глубиной и на сей раз не обманул, дав желаемое утоление. Я закричала вовсе не от страха или боли, а от переполненности острым счастьем…
И чтобы никто меня не услышал снаружи, я прикусила его плечо. Только плотная ткань рубашки и спасла его от возможного укуса. Но синяк я уж точно ему обеспечила.
– Не надо быть такой кусачей, лягушонок… не сдерживай себя… кричи, никто не услышит… – попросил он беспомощным голосом, а я упивалась своей властью над ним. Упивалась своей распущенностью в столь неподходящем месте, в городе, где меня заставляли быть пресной и бесполой, а я таковой уже не была. Как, впрочем, и сами окружающие меня лицемеры.
После всего я какое-то время лежала в полном отстранении от самого местонахождения, растворяясь в его ласковых прикосновениях, как в струях реки «Синий Рукав» из моего детства. Лишающих меня чувства пола как такового, вымывающих из меня саму женскую суть, преображая в тот самый надводный цветок, у кого нет веса, нет телесности, нет мыслей, а есть лишь тёплый и баюкающий световой поток… Умри я в этот миг, я бы и не заметила того.
– Такое чувство, что мы опять в том фургоне акробатов… – прошептала я.
– В фургоне акробатов? – спросил он, но лишь затем, чтобы не сознаваться в том, что всё отлично понял. – Можно подумать, что твоя жизнь была переполнена путешествиями в таких вот фургонах. И много у тебя было этих похотливых акробатов?
– Один и был. И такая вот странность, у него было твоё лицо.
– Он же выступал в маске, – уточнил он.
– Но в фургоне он снял эту серебряную маску. А где она, кстати?
– Не помню. Где-то так и бросил в кучу сценического хлама.
– Надо было подарить её мне.
– Чего ж ты не попросила?
– А ты бы отдал?
– Тебе? Да что угодно бы отдал.
– А вот прочим ты разбросал слёзы Матери Воды. Мне ни одного камушка не досталось.
– Пустяковые осколки. Я подарю тебе настоящий природный шедевр. Как только ты согласишься прийти ко мне в гости.
– В твоё хрустальное облачное убежище? – спросила я, замирая от сладких ожиданий.
– Какое облачное убежище? – спросил он. – Разве я живу в облаках?
– Тот, кого я люблю, живёт там, – ответила я. – Но вот где живёшь ты, я не знаю…
– Так ты определись, кого ты любишь, – ответил он. – Меня или облачный мираж.
– Очень жаль, что ты настолько не совпадаешь с моей мечтой. Но ведь это проблема нерешаемая. Приходится выбирать из тех, кто имеет реальное воплощение. А ты среди всех лучший… Ты доволен моим признанием?
– В данном случае, хотелось бы уточнить, с кем именно ты меня сравниваешь? – спросил он.
– Зачем тебе это? – спросила я.
– Ты же, наверняка, приобрела богатый опыт, живя где-то в своей загадочной нирване…
– Какой опыт? – спросила я.
– Любовный опыт, – ответил он весьма флегматично.
– Твоего опыта, как я думаю, будет достаточно.
– Мой опыт тебе же и не понравился. Я не общался с облачными миражными девами…
– А с кем же?
– Очень надеюсь на то, что ты проведёшь надо мной необходимую реставрационную и тончайше-филигранную обработку, моя капризная нимфея… – это был ощутимый сдвиг в сторону утраченного и, казалось, невозвратного прошлого. Он опять воспроизвёл прозвище, коим меня когда-то наградил. Он произносил слово «нимфея» на земном языке, не давая перевода, что это? Имя цветка, бабочки, драгоценного камня или земное женское имя? Уже не поражало совпадение моих мыслей о нём и того, что он озвучивал. Наши мысленные потоки, похоже, опять слились в единое русло. Я глупо и вполне себе счастливо засмеялась.
– Ты утащил мои штаны в свой ангар? – спросила я, вспомнив, что в прошлый раз так и оставила своё сброшенное нижнее бельё в машине. – Или ты их выбросил? Знал бы ты, какое дорогое бельё я ношу. Аристократическое…
Он раздумывал над моим вопросом, не очень соображая, о чём я? – Какие штаны? Ах, твой кружевной соблазн! Придёшь ко мне в гости, я их тебе и верну. Вместе с теми, что ты бросила в лесу. В следующий раз не упаковывай свою драгоценную птичку в эти сети… каждая лишняя минута это неописуемое благо…
Выходит, он и те, что утащил в лесопарке, сохранил?
– Ты всё время говоришь; «придёшь в гости», но ведь сам ни разу не сделал мне такого приглашения.
– Как-нибудь решусь. А то, понимаешь, у меня такой холостяцкий бардак повсюду, что стыдно и самому бывает, когда я оглядываюсь по сторонам. И вообще-то, я не в «Зеркальном Лабиринте» обитаю.
– Где же?
– Где-то, где тебе точно не понравится. Там нет желанного тебе комфорта. И что делать нам с тобой? Может, приспособить для встреч твою изумрудную шкатулку?
– Какую шкатулку? – искренне не поняла я его обозначения, не поняв, что речь идёт о моей «Мечте».
– Место, где ты и обитаешь. Ведь тебе там комфортно? У меня же нет никакого комфорта, в твоём если понимании.
– Как же ты себе такое представляешь? А что будут думать мои служащие?
– Разве они умеют думать? К тому же по ночам они уж точно не думают, а спят. Или же гуляют, где им и хочется. В отличие от тебя.
– Если их ловят на недолжном поведении, они тут же выставляются прочь отсюда. И как такое возможно, что я буду у всех на виду принимать гостей?
– Разве так уж необходимо представлять меня твоему персоналу как своего гостя? Уверяю тебя, я буду неуловим ни для чьих глаз. Только скажи: жду тебя! И я возникну. А уж ты там сооруди тот комфорт, который тебе и необходим.
– Когда ты бываешь серьёзным? Всегда кажется, что ты со мною играешь в какую-то игру. Меняешь свои маски, хотя и не буквально так, и никогда не показываешь, какой ты в действительности.
– Поверь, что серьёзным, как ты говоришь, я бы точно тебе не понравился.
Я вспомнила Гелию. Её страх перед ним вызывал у меня недоумение. Но я всё приписывала её же обману. Редкий мужчина не мстит женщине за измену, если узнаёт о том. Хотя она и намекала, что Нэиль был избран ею как возможность убежища от пришельца, возможность сбежать от него туда, где он не обнаружил бы её. Отношения с Рудольфом она считала взаимным самообманом, и была уверена, что даже не любя её, он, скорее, покалечит её, чем вот так запросто отпустит на волю. Что он готов был терпеть её как ненужную и заброшенную вещь в углу своего жизненного пространстве, чем отдать кому-то ещё. Но я ей не верила и ничего пугающего в нём не находила, кроме его потрясающей необычности во всём. И странным, не до конца понятным, пугающим рассказам Тон-Ата про Кристалл Хагора я тоже не верила до конца. У Тон-Ата была своя собственная и непостижимая для меня система воззрений на всё. Своя загадочная и тёмная, как ночное небо, не сопряжённая с обыденной реальностью вокруг космогония мира.
Неотвязный и неодолимый алгоритм придорожной любви
И на следующее утро я оказалась у стены. Под предлогом того, что мне необходимо получить деньги за то, что всю мою экспозицию, оптом, и скупил один из столичных салонов. Я собиралась побродить по столичным торговым кварталам, по бесчисленным разбросанным там лавчонкам всевозможной всячины, чтобы усладить себя пустяковыми никчемностями, всегда дорогими как по цене, так и по тому даруемому ими удовольствию, которое поймёт лишь женщина. Живя трудовой и довольно однообразной жизнью, я стала обывателем-накопителем, даже понимая, что все эти безделушки лишь суррогат радости, её куцая замена.
