Лариса Кольцова
Чужбина с ангельским ликом
– Он мой, – сказала няня, глядя на украшение вдруг засиявшими глазами. – «Я хранила его прежде у своей надёжной подруги. И даже не обиделась бы, потеряй или продай она его. Ибо подруга мне дороже безделушки. Недавно она вернула браслет мне и посоветовала подарить самому родному человеку, близкому. Такой человек для меня это ты. Ты выросла, будешь им украшать свои великолепные руки, а мне-то он зачем, старой служанке»?
Оказалось, что этот браслет вовсе не принадлежал маме, а действительно являлся собственностью няни. Камни слагали надпись: «Финэля, ты надводный цветок, а я твой стебель». Глазастая Ола сумела прочесть! Она заставила няню отправиться им вместе к маме для выяснения всей этой неприятной истории.
– Кто это был твоим стеблем, Финэля? – поразилась мама надписи, сложенной из дорогих камушков – слёз Матери Воды. Она даже не удосужилась прочесть надпись, сочтя её всего лишь узором. А сам браслет был из мерцающего чёрного металла, добываемого в далёких месторождениях. Дорогущая вещь! Работа мастера.
– Дык… кто ж? – няня корчила из себя дурочку, – Забыла. Давно же было. Тогда я жила в отдалённом селении. Кого-то исцелила, видимо.
– И не помнишь? Это же точно дар аристократа, – мама крутила браслет.
– Дык… я этих аристократов столько исцелила, моя госпожа.
Маму ответ не удовлетворил. Она не поленилась и достала увеличительное стекло, через которое прочла надпись уже на внутренней стороне браслета. «Твой Реги».
– Кто такой Реги? – мама всматривалась в лицо няне и не верила, что та могла быть когда-то настолько хороша, что ей дарили драгоценности.
– Дык… мало ли мужчин по имени Реги живут на континенте? – ответила няня.
– За столько лет своей жизни в нашей усадьбе, ты, Финэля, могла бы и отвыкнуть от своих простонародных междометий и прочих дык-пык. Сколько я помню, всегда ты жила в нашем доме. Ты и за моим отцом ухаживала до последнего его вздоха….
– Она и твоей няней была? – поразилась вдруг Ола.
– Нет! У меня была другая няня, которую мне выбрала ещё мама при своей жизни. Моя мама рано покинула нас с сестрой, уйдя в Надмирные селения совсем молодой. Финэля же всегда находилась при папе. Его кухаркой, поскольку лично готовила ему блюда. А потом ухаживала за ним во время болезни.
– С сестрой? У тебя была сестра? Где же она?
– Она, скажем так, пропала без вести. И прошу тебя, никогда не касайся этой темы. Мне больно. Тебе понятно?
– Разве няне не больно было, когда ты её била за её же личную вещь? Может, тебе стоит попросить прощения?
– Что?! – повысила голос до визга мама. – Просить прощения у кухарки, повышенной в своей должности до няни лишь благодаря моему великодушию? Когда после смерти папы она умоляла меня оставить её в имении, ибо у неё уже давно нет собственного дома? Их посёлок сожгли власти за то, что там жили служители ниспровергнутого культа. И не смей задавать вопросов на эту тему ни мне, ни няне! Она всё равно правды не скажет.
– Хорошо, – согласилась девочка, всегда бывшая послушной своей строгой маме, – Но ты поспешила со своим подозрением, обвинив её в краже. Ты обязана попросить прощения. И вообще, надо быть благодарной нашей доброй Финэле.
– Может, мне и домашней мебели принести благодарность за то, что она доставляет мне удобство? – усмехнулась мама, такая красивая, утончённая внешне, а оказавшаяся настолько грубой, недоброй. Но браслет вернула. Няня же отдала Оле со словами, – Храни его детка. Он очень ценный и будет твоим оберегом. Я произнесла над ним заклинание.
Но Ола втайне побрезговала этим даром, питая абсолютное равнодушие к драгоценностям, не в пример маме. И никогда не обременяла ни своих рук, ни ушей, ни шеи украшениями. Куда-то засунула этот подарок, как ненужную безделицу. Ей важна была справедливость, а не сам браслет, одинаково ненужный ни ей, ни няне. Но если няня так решила, зачем обижать её отказом?
Отец всегда говорил, когда дочь проявляла равнодушие и к его дарам, – Вот что значит умная девчонка. Вся в меня. Побрякушками никогда не прельстишь к себе достойного человека, – не обижался, но настаивал, чтобы она хранила эти штучки на будущее. Вдруг и пригодятся? Дочь послушно складировала дары отца в глубокую шкатулку из золотисто-голубого минерала, – ископаемого окаменевшего перламутра. Не пользовалась, не любовалась, закрыв, тут же о ней забывала.
По-видимому, она дар Финэли в эту шкатулку не убрала, просто где-то оставила. Браслет опять оказался у мамы, и та на вопрос дочери ответила: «Коли ты такая растеряха, я-то при чём? А может, Финэля пожалела о своей щедрости и забрала? У тебя всего много, а что есть у неё? Поэтому лучше к ней не суйся, не тревожь её. Это другой браслет. Похожий. Твой отец подарил мне почти такой же»,– она поднесла браслет к глазам дочери. Прежние камушки, украшающие цветок и слагающие из себя не просто узор, а имя «Финэля», оказались заменены на другие и по цвету, и по своей конфигурации. Те были небесные, но слегка затуманенные, как бы небо с лёгкой поволокой облачности. А эти розовые и ярко-насыщенные, новёхонькие. «Айра», вот что прочла Ола в начале фразы. Айра – имя мамы. Дальше, вдоль стебля, увивающего запястье, переливалась надпись из уже небесных по цвету прежних камушков, «ты надводный цветок»…
Дочь тоже не поленилась и тщательно рассмотрела браслет через увеличительное стекло в платиновой оправе. Когда мама бросила украшение на свой столик для духов и косметики в комнате, где обычно украшалась и наряжалась. Присвоила, а ничуть не дорожила. Надпись «Твой Реги» замерцала на внутренней стороне браслета. Прямодушие, не иначе, являлось врождённым свойством Олы, как и её высокий рост и стать.
– Мама», – она протянула браслет матери. – Я нашла его на полу», – что являлось ложью, но браслет вполне мог и соскользнуть на пол. – Он определённо так и норовит убежать от тебя.
– Что ты делала в моей комнате для переодеваний? – мама почти шипела от негодования.
– Я… У твоей служанки болела рука, она же упала… и я помогала ей прибраться. Это совсем не трудно. Ведь ты очень требовательна к чистоте, – Ола сказала правду, и обычно мама не препятствовала причудам дочери. Пусть забавляется. Будущей женщине навык чистоты никогда не помешает. Мама сама же рассказывала, что её хромоногий и чёрствый отец был очень жаден и экономил на прислуге, заставляя сестёр самих убираться у себя в комнатах и гладить себе платья. Старшая сестра мамы и вообще была за служанку в их огромном доме, в этом самом, который потом перешёл по наследству маме после её замужества. Наследственный дом отца Олы, Ал-Физа, был очень старый, требовал ремонта, да так и не дождался его. Так что Ал-Физ с радостью перебрался в шикарный дом тестя, тогда ещё живого, сразу же после ритуала в Храме Надмирного Света. Отцу мамы не оставалось ничего другого, как съехать в небольшой дом, построенный некогда ради того, чтобы там жила старшая из дочерей, часто раздражающая его своим самовольным поведением, дерзким характером и упрямо отвергающая всех женихов, которых он для неё избирал, исходя из своих соображений, а не её симпатий.
Дом этот располагался на самой окраине роскошного усадебного парка и после пропажи старшей дочери пустовал. Туда же за хозяином усадьбы перебралась и Финэля. Обходительный внешне, как мама, а на самом деле деспотичный и редко к кому доброжелательный, влиятельный дед так и не дождался до самой своей внезапной кончины того, что зять починит свой наследственный дом и покинет его усадьбу. Он даже выделил средства для сноса наследственной развалюхи зятька и постройку нового жилища для семьи дочери, лишь бы избавиться от них поскорее, видя, что захватчик не спешит заняться ремонтом. Ибо хлопотно, а реставрация вещь очень уж дорогая и более длительная, чем сооружение новодела. Находясь в значительном отдалении, а также пребывая в служебной занятости, старый Реги-Сент не увидел, насколько неудачным оказался выбор дочери. А та молчала, поджав губы и лицемеря отцу по привычке, усвоенной с детства; «Я счастлива, папа. Мой муж это дар мне от Надмирного Отца». Финэля плакала над участью дочери своего хозяина, понимая её жуткий личный провал в стылое одиночество и наглый произвол распутного муженька, превратившего супружескую спальню в домашнюю оранжерею, а саму жену оттеснив в самое дальнее и толком недостроенное крыло дома, куда сам и носа не совал. Он выстроил на деньги, данные тестем, роскошный павильон для своих услад с юной танцовщицей, ставшей впоследствии не только матерью Олы, но и её старших братьев. Но девочка ничего этого не знала до того самого откровения своей холодно-сдержанной, но такой любимой мамы на берегу озера с ласкающим слух именем «Лучезарное».
Усадьба Физов располагалась поблизости, и парк был бы великолепен, если бы не столь запущен, давно став непролазным лесом местами. И в этом дремучем, во мнении маленькой Олы, лесу, едва ли не оплетшего дом своими ветвями и проросшего корнями под фундамент, раскрошив при этом обширную лестницу центрального входа, жила старая мать папы, никому не нужная, опять же кроме Финэли. Финэля посещала её и отслеживала работу кухарки и её дочери, бывшей служанкой дома. Как они блюдут честность и не обворовывают ли старую госпожу. Это было поручением отца Олы своей жене, а та без всякой дополнительной оплаты взвалила и эту ношу на безропотную Финэлю. В детстве Ола любила играть там с братьями в прятки. Бабушка терпеть не могла детей своего сына и даже не впускала их в свой огромный и частично полуразрушенный дом, глядя из раскрытого окна с явной неприязнью, требуя не приближаться к ней близко.
– Колдунья! – кричали братья и бросались в окно мелкими гладкими камушками от былых цветников.
– Простонародная шелуха, а не дети, – цедила бабушка. Её муж, то есть дедушка, давно умер, а сын, он же отец Олы, жил так, будто матери у него и нет.
– Бедняжка Айра, моя трепетная и воздушная девочка, за что тебе всё это? – обратилась старая и громоздкая женщина к девочке, когда та приблизилась к окну из чувства жалости к бабушке, не попали ли озорные мальчишки в неё камушком?
– Я не Айра. Я Ола, – пояснила девочка.
– Зачем мне знать твоё имя, если ты порождение особой девы? – пожилая женщина вглядывалась в неё с изумлением скорее, чем с неприязнью. – Ты сильно похожа на Ала, – добавила она задумчиво, – Но лучше бы тебе быть похожей на свою мать. Хочешь, я подарю тебе украшение на твою высокую шею? Очень хороша у тебя шея, как и у твоего отца. У меня кое-что и осталось. Айра не знает о том. Иначе бы точно притащилась со своей притворной родственной любовью.
– Не надо», – ответила Ола. – Украшения только мешают.
– Ты умна. Тоже в отца, – согласилась бабушка. – Хорошо бы ты выросла нежной и обворожительной в свою мать. Но не уверена в этом. В мире нет совершенства.
– Зачем ты назвала маму особой девой? Что это означает?
– Лучше бы тебе никогда не узнать того, – и бабушка закрыла скрипучее окно. Очень вовремя, поскольку в зелёное и потускневшее хрустальное стекло попал один из камушков, брошенный мальчишками…
Мама взяла браслет из руки дочери, и так случилось, что Финэля возникла рядом. Она готовила стол для вечернего лёгкого ужина в парковом павильоне и пришла позвать маму за накрытый стол. Выражение лица няни стало до того жалким, что Ола едва не заплакала,
– Отдай то, что не твоё! – потребовала она у мамы, чувствуя гнев и еле удерживая его в себе, – Это давний друг няни по имени Реги подарил. Она же передарила мне. А ты залезла в мою шкатулку! И ещё упрекаешь меня в том, что я посмела…, – Ола едва не задохнулась от возмущения.
И ведь мама не поленилась отдать вещь ювелиру для переделки! Зачем маме это понадобилось, если у неё имелись шкафы, набитые шкатулками и фермуарами с разноцветной и переливающейся всякой всячиной?
– В этом доме всё принадлежит мне! – сказала мама и исподлобья глянула на няню. – Ты же видишь, камушки на цветке другие, и надпись другая.
– Но внутри браслета та же самая, – твой Реги! А не твой Ал. Не имя папы. Это подарок няни мне! Зачем ты взяла?
– Ах! Не может быть. Браслет няни ты куда-то сунула по своему безразличию к украшениям, вот и не нашла потом, – тут мама оказалась права. Сунула и начисто забыла о ценном даре бедной няни. – А я всего лишь перепутала, кто и что мне дарил, – продолжала мама с неподражаемым лицедейским выражением растерянности на тончайшем лице. – Даров слишком много у меня. Моего отца звали Реги. Реги-Сент! И я была Айра-Сент до своего замужества. Это же мой отец мне и подарил. Это я осталась единственным цветком его души после пропажи моей сестры. Не так ли, Финэля? Или ты будешь утверждать, что мой отец Реги-Сент, влиятельный аристократ, был твоим… хм, хм… стеблем? А ты его цветком? И в каком же смысле так было? Это что же, интимный намёк… – тут мама опомнилась, поскольку дочь была пока что невинной девушкой, – Подтверди же, Финэля, что это другой браслет. Мой!
Та покорно закивала головой, пряча глаза. Это был жестокий наглядный урок для возвышенной и начитанной, молоденькой девушки-дочери, что есть такое – устроение роскошной жизни одних на человеческом рабстве других, и мерзостное чувство вызывала не только мать-госпожа, но и няня – рабская душа.
– Твой отец никогда не стал бы отмечать свой подарок тебе своим личным именем. И к чему бы ему делать столь двусмысленную надпись, явно любовную, на браслете для дочери? Ты слишком далеко зашла, мама, в своём двуличии. Не этим ли ты и отталкиваешь от себя папу?
– Тварь»! – зашипела мама, – Как же ты жестока. Вся в своего отца, – но не посмела ударить дочь, а лишь замахнулась, боялась, что эта история станет известной папе. Она безумно трепетала перед ним, стелилась, как и няня перед ней самой.
Уйди няня тогда прочь из их усадьбы, и Ола ушла бы с нею вместе, отринув такую мать. И вот теперь она сама стала рабою по собственной воле, вернее, утрате этой самой воли или её изначальному отсутствию в себе. Рабою своей чувственности, рабою обстоятельств, заведших её в нравственный тупик. А уж в этом тупике и любовь не всегда была в радость.
Теневая сторона любви
– Ты не уважаешь меня, – пробормотала она, обращаясь к отсутствующему Ар-Сену, без всякой уверенности в том, что заслужила это самое уважение. – Я решила. Я ухожу от тебя, я презираю это, пропахшее простолюдинами, место. Меня всё не устраивает!
Она не ушла, хотя и не устраивало. Правда, песен при этом, как няня, она не пела. Вскоре всё изменилось от не устраивающих её отношений к более плохим. Он практически перестал замечать Олу, ссылался на загруженность, когда она к нему льнула, отпихивал. Стремился поскорее ускользнуть от неё, едва заканчивал свои дела в холле. Не приглашал к себе в своё жилище уже давно. Когда это случилось? Тот случай с её походом на закрытый объект и стычку с красивым охранником, он никак не прокомментировал, а она не стала напоминать. Только именно после того случая и произошла непонятная перемена Ар-Сена. Может, тот с хвостиком и в неряшливой, хотя и дорогой одежде не по размеру, ему что-то наболтал такое, что она ему разом опротивела? Этого быть не могло. Потому что, она чувствовала, как Ар-Сен мечется в себе самом, что-то мучительно решая, а её и встречает и провожает по-прежнему жадным милующим взглядом, но отчего-то не прикасается. Отчего-то разыгрывает внезапную деловую суету, едва она пытается приблизиться сама. Не на колени же ей становиться, вымаливая очередное свидание? В холле же вечно кто-то толчётся, дверь стал держать нараспашку, и противная кудрявая студентка Иви, подрабатывающая в «Лабиринте», стала постоянно убираться у него в холле. А прежде и не видно было уборщиков. Находили время или в ранние утренние или в поздние вечерние часы.
А тут как раз в городке и появилась новая женщина, та самая модельерша. Если судить по её одежде, всегда нарядной, всегда разной на ней, то она напоминала очень дорогую особую деву, хотя обладала тонким лицом и аристократическими манерами. Да и особых дев в таком месте быть не могло. Им сюда вход был закрыт. К тому же говорили, что она вдова известного в столичных кругах учёного-психиатра. Но Ола, наблюдая её издали, ясно понимала, что мало кто пройдёт мимо подобной женщины равнодушно. Что такую женщину даже тот мерзавец с хвостиком не обзовёт «зеброй» или «тролихой», затей она с ним драку. Только такая не затеет. Надеяться же на то, что Ар-Сен её не заметил ни разу, было наивно. Городок был маленький. Женщину замечали и обсуждали все.
– Ты видел хозяйку дома «Мечта»? – спросила Ола у него после редкого уже сближения, во время которого, не иначе как из-за вечного и врожденного невезения Олы, их едва не застигла вездесущая Иви.
– Ты спишь с открытыми глазами! – заорал он, – Сомнамбула, чего дверь не заблокировала! – а орать он был просто не способен по структуре своего характера, по чудесной мягкости голоса. А тут заорал, даже задохнулся. – Сама же трепещешь, что окажешься объектом своего местечкового позора!
Кем он её обозвал? Да и вообще, те странные обороты речи, что он порой выдавал, ставили её в тупик. За Ар-Сеном требовался бы штат секретарей-писарей, чтобы записывать его ляпсусы. Ему была свойственна какая-то особая, наверно врождённая, патология – нелепое конструирование фраз и предложений. Так что не всегда поймёшь, о чём он сказал. Образование блестящее, а вот с речью – полная странность временами. Или же так велико влияние на человека его непородистой среды, что никакое образование не способно исправить чудовищных диалектов тех убогих городов и сёл, где вырастает большинство людей? Оле редко приходилось общаться с простым людом, исключая её детские путешествия в столицу к бедным родичам няни.
Но тут, в «Лучшем городе континента», у большинства с речью проблем как раз не было. Видимо, бедный, но прекрасный Ар-Сен родился и жил на такой кромешной окраине, где и говорить толком никто не умеет. И только его одарённый ум и помог ему преодолеть все барьеры и стать не просто образованным, но и одним из главных и ведущих учёных ЦЭССЭИ. На вопрос же о женщине из нового дома модной одежды «Мечта» он долго молчал, а потом ответил, – Ты ведь не хочешь, чтобы я тебе лгал? Я её видел, конечно, и оценил её уникальную красоту, но мне-то она зачем? Или так. Я разве ей нужен? Я давно уж тут, как и все – «трольская выработанная порода». Чем бы это я её прельстил? – пробормотал он
– Она красивее, чем я? – глупо спросила Ола, оцепеневшая от ревности. – Что за странные слова ты употребляешь? «Трольская порода»? Это камни из далёких месторождений? Как же моя любовь?
– Она разве была?
– Что же было?
– Мне иногда кажется, что с твоей стороны это вроде эксперимента, исследовательского опыта на предмет того, а как они любят? Те, кого ты столь презрительно называешь «простолюдины».
– За что ты так? Что я сделала не то?
– Всё то. Но, видишь ли, я… Я должен некоторое время быть на дистанции с тобою. Ола, девочка, за тобою всегда была слежка. Твой отец… Ты понимаешь… Следили даже не столько за тобою, сколько за мною, и… Тут так просто не объяснишь.
– А её? Любишь?
– Любит – не любит, к сердцу прижмёт – к чёрту пошлёт, – и засмеялся, будто был дураком из рабочих предместий. Оскорбительный какой-то смысл, заложенный в нелепице, вызвал всплеск обиды. К какому такому «чёрту» он посылал и кого? Её? И тут Олу прорвало. Никогда ещё она так не кричала на него.
– «Чёрт»? Это имя? Он кто? Что за нелепые слова ты сейчас произнёс? Ты не вполне здоров головой? Я замечаю, что ты часто не владеешь связной речью! За что мне это наваждение, эта неволя, эта тягостная связь и бесконечный страх? И ты входишь главной составной частью во все эти определения! Освободи меня от себя! Я не умею это сделать сама!
– Детская считалка, – опешил он, не повышая совершенно голоса в ответ на её крик. Может, удивлялся её реакции. Может, всё равно ему было.
– Тебе достался последний лепесток в этой любовной лотерее. Даже если я один во всём виноват, всё равно вина была взаимной.
– Вина? Я считала, что любовь…
– Я тоже так считаю. Но пойми, только на время ты должна покинуть эти места. Скажи отцу, что тебе тут невыносимо. Дело не в моём страхе, а в том, о чём тебе лучше никогда не знать. Если бы я был как другие, простым служащим, а ты была бы простой девушкой, как все остальные, я бы пошёл с тобою в Храм Надмирного Света, как сделал это Антон, мой младший коллега. Ты же помнишь ту историю с Голу-Бике…
– Какая Голу-Бике? Ничего я не помню и помнить не хочу. Я и знать не хочу о твоих подчинённых служащих, об их любовных историях, об их жизненных драмах. У нас своя любовь, только я не хочу, чтобы моя жизнь стала драмой.
– Но я не могу, мне нельзя заводить семью. Это невозможно. Не вообще, а именно с тобой. Никто не даст тебе согласия на ритуал с простолюдином. Меня просто убьют за это ищейки твоего отца как злостного нарушителя законов вашей касты. Я и беден к тому же. У меня есть возможность только на то, чтобы купить маленький домик в благополучной провинции, или жить тут в служебном жилье. Как жили Антон и Голу-Бике. Твои родители тебе это позволят? Жить как простолюдинка с простолюдином?
– Мы убежим. Мы спрячемся где-нибудь на кромке гор, у пустынь. Я буду заниматься полевыми работами, пасти скот, ради тебя…
– Ола, это бред, и ты это знаешь. От Департамента Безопасности нельзя спрятаться там, где царят ваши законы. А там, где нет ваших законов, там нет и вашей цивилизации. Но я найду выход. И это не ложь. Только ты должна на какое-то время оставить ЦЭССЭИ. Чтобы твой отец остыл от своих подозрений, ты понимаешь? Снял отсюда слежку…
– Ваших законов? Вашей цивилизации? А у тебя какие законы? И какая цивилизация?
– Тебе даже восстановят твою девственность. У меня есть один знакомый врач…
– Что?! Как это? Так не бывает…
Она вышила ему картину. Вышивку пропитала особым составом и вставила в рамочку: два оленя паслись на фоне розовой горной гряды, сизые травы шевелил весенний ветер, и зелёный перламутр неба казался подлинным и глубоким. Небо казалось надмирным окном, открытым в бесконечность иных миров. Рогатый самец прикасался губами ко лбу самки. Глаза им Ола сделала кристаллическими, вставив в вышивку драгоценные камни из собственной шкатулки. Золотой тонкой вязью был вышит тончайшей иглой стих, и паутинка слов мерцала в сизой траве, Ола задумчиво смотрела на творение своих рук. Редкое искусство, переданное ей няней в долгие совместные вечера, когда они вместе занимались рукоделием, столь странным для девочки из высокого сословия. Но мама никогда не возражала против этого, считая, что, развивая руки тонкой работой, человек развивает и тонкость мышления.
Когда-то в юности няня училась в школе художественного рукоделия, и имела намерение устроить свою судьбу совсем иначе, чем она у неё сложилась. Были девушки, которым посчастливилось стать женами аристократов, но это был не её случай. Как-то встретившись с одной из своих прежних подруг, ставшей такой счастливицей, няня и воспользовалась её помощью, чтобы войти в семью аристократов, но увы! Только прислугой. Да и это не малое везение. Особенно, если учесть тот факт, что в её жизни появилась Ола – любимая дочь, пусть и рожденная не ею.
«Даже когда меня не будет рядом, я останусь с тобой и в тебе. Может быть, беспричинной радостью, но может быть, и внезапной больной тоской, всё это зависит от тебя». – Написала она, не надеясь на то, что он прочтёт. И он не стал читать, лишь хмыкнул, поставив картину на столик на особой подставке. У самки оленя на вышивке глаза блестели так, будто плакали, а глаза самца были тусклыми. Камни такие попались.
– Может быть, – сказал он вдруг, глядя на вышитую картину, – ты передумаешь и перестанешь приходить ко мне на работу? Я не обижусь. Будет лучше, если ты уйдешь сама.
– Но почему? – опешила Ола, никак не ожидавшая такого отклика на свой подарок. – Как же практика в лаборатории?
– Когда она будет, я тебя позову, – отозвался он вяло и спросил: – Ты умна, и я обещаю тебе, что, если ты согласишься уехать отсюда после той самой процедуры, о которой я и говорил, когда-нибудь я всё расскажу тебе, объясню. Если ты любишь меня, поверь мне. А та операция по возвращению девственности, она будет безболезненна. Ты уснешь и ничего не почувствуешь. Тот доктор, он вроде доброго волшебника. Пусть это будет нашей тайной. Ты будешь ждать моего знака, и я найду способ, как тебе его послать. Тогда будет можно уйти туда, где нет ваших жестоких законов. Если ты не согласишься, то твою участь будут решать более беспощадные люди…
– Какие? Уже злые волшебники? С головами ангелов и телами драконов?
– Не знаю, – ответил он неуверенно. – Но я тебя не разыгрываю и не лгу. Я разве лгал когда? Тебе, другим?
– К чему мне твои сказки о волшебниках? И потом, не любишь ты меня. Тебе так только кажется. Я уже давно не люблю тебя. Я только и могу, что прикасаться к тебе в минуту своей подлой нужды, без этого ты меня не волнуешь. Тебе не обидно? – и все злые слова были ложью. Так ведь и его слова были ложью, как она считала.
– Зачем ты оскорбляешь меня? Я люблю…
– Нет. Не то это. Любви без взаимности не бывает. Она быстро тает, если ей нечем себя питать. Тебе же это кажется, потому что я просто скучала, я сама тебя соблазнила…
– Я знаю, что это кричит твоя обида. Я тебя предупреждаю – лучше бы тебе уйти самой. Ты согласна на операцию? Сегодня же вечером я отведу тебя к доктору…
– Нет! – Ола подошла к нему, хватая за шею и ища в каких-то сиротливо-опустелых глазах то, чего там не было. Что это фантасмагория, глупый розыгрыш.
– Если тебя такое устраивает, в чём моя вина? Это уже твой выбор, и я с тобой честен.
Девушка прижалась к его губам, – они даже не разжались.
– Была лишь глупая минута утраты самоконтроля. И от моего одиночества тоже. Если ты уйдёшь, я никогда не забуду тебя. И обязательно вернусь. Мы оба вернёмся к прежнему, и даже лучше будет. Но потом. Потом будет настолько хорошо, просто, ясно.
– Если нет? Если я выйду замуж?
– Я пойму тебя, и буду только рад твоему счастью, если ты его найдёшь с другим.
– Но мне никто не нужен! – она обвила его с ещё большей силой, – Ты спустился из небесного окна в наш мир, – прошептала она, прижимаясь уже со страстью. Постепенно, но с каждым разом все острее, в ней вспыхивала чувственность.
– С чего ты это взяла? – спросил он, отстраняясь.
– Всего лишь поэтический образ, – сказала она. – Сегодня я видела, ты стоял на Главной Аллее и кого-то ждал. Кого?
– Просто гулял.
– Нет. Ты ждал. Ты же стоял у машины и смотрел в лес.
– Может, тебя? – он гладил её кожу, разделяя на данный момент её порыв. – Ты способна вызывать во мне безумие… Но хорошо ли это? – и он лёг, положив её сверху, – но все же, мне жаль тебя. Ты достойна лучшей участи.
– Дай её мне, лучшую участь.
– У меня самого ничего нет. Этой лучшей участи. Нечего и дать.
– А кто был тот человек, который подошёл к тебе? Он так странно посмотрел в мою сторону, как будто хотел меня испепелить своим взглядом. Мне стало страшно, и мир вокруг сразу стал неясным и душным, словно я смотрела на всё через дым. Я бы сказала, что он похож внешне на тебя, я даже его путала пару раз с тобою, когда мы ещё не были близки. Только он совсем другой. Непонятный какой-то.
Недружественный визит в «Мечту»
Однажды Ола с надменным видом зашла в новооткрытый Дом моды с глупейшим названием «Мечта». Брезгливо осмотрела вывешенные платья, теребя их подолы, признавая внутри себя их дивную красоту. Хозяйки не было, а рядом мельтешила приглядная внешне, но вульгарно-окрашенная особа со вздёрнутым носиком и пристальными глазами, будто боялась, что Ола – воровка. Этой своей особенностью – милым, слегка вздёрнутым носиком и упёртым взглядом она напомнила маму.
– Уйди с моих глаз прочь! – прикрикнула Ола, как привыкла общаться мама с прислугой. – Ты мешаешь мне рассмотреть это убожество, что вы тут выставили.
– Чего же и рассматривать, если убожество? Для сиятельных особ существуют столичные салоны, где их обшивают подстилки их мужей и отцов, всегда понимающие, как и чем угодить. А мы шьём для свободных и образованных людей нашего города – прообраза будущего.
– Это ты-то будущее? Ты вся сплошное прошлое.
Молодая женщина таращила глаза неуловимо-переменчивого цвета, не то тёмно-зелёные, не то густо-фиолетовые, и они сразу утратили своё наигранно-гордое выражение, став простодушными и растерянными. Какое-то время Ола с удивлением всматривалась в это чудо природное, оценивая её с позиций ревнивицы. Нет! Она слишком вульгарна, если в целом, простолюдинка и коротышка, к тому же.
Служительница «Мечты» не понимала причины нападок красиво одетой и вздорной девушки, явно бывшей из числа тех, кто способен стать доходной клиенткой.
– Хотите ознакомиться с новыми моделями? Пожалуйста, пройдите в тот зал, он уже оформлен для приятного нахождения там клиентов, там вам подадут чашечку с горячим напитком и пирожное, пока я отлучусь за новым альбомом с роскошными эскизами, и вам не может ни понравиться…
– Что может тут у вас нравиться? Какие ещё напитки в этом замусоренном ангаре для хранения хозяйственного оборудования? – Ола с возмущением ткнула изящной атласно-кожаной туфелькой пустую ёмкость из-под строительного лака, забытую тут рабочими. Ведь ей было очевидно, что это всего лишь остатки не убранного строительного мусора, в то время как само просторное и необычное помещение не могло ни восхищать её своим радужным наполнением, прозрачным нежно-зеленоватым потолком, мягко-розоватыми стенами. Красиво было настолько, что только и оставалось затанцевать и запеть, да не до песен и танцев ей было. Не до манящих платьев, словно бы наделённых собственной красочной душой для каждой девушки и женщины. Равнодушные сюда не приходили, а в женском стадном и подражательном по преимуществу житейском поведении, они всегда редкое исключение, Ола же на данный момент как раз таким исключением и была.
Женщина-администратор виновато схватилась за высохшую и гремящую жестяную посудину, чтобы угодить капризной посетительнице. А поскольку была служительница храма моды наряжена как кукла для витрины и увешана вся бисерным искусным плетением на плечах, полненьких руках и даже на ногах вокруг щиколоток, то выглядела с этой грязной объёмной штуковиной достаточно комично. Не рассчитав своих сил, она чуть не упала, утратив равновесие. Жестянка с грохотом подкатилась под ноги Оле, и та со злорадным смехом пнула её назад с такой силой, что оставила вмятину в боку посудины. В пустых углах загудело отзывчивое эхо.
