Лариса Кольцова
Чужбина с ангельским ликом
– Нэя, ты только представь ужас всего нашего дома! – округляя коричневые обесцвеченные глазки, мать Эли прижала к груди маленькие кулачки, – Вашу бывшую квартиру арендовал чиновник из Департамента нравственности. Эта, скажу тебе, пакость теперь будет тут жить! И как теперь?
– В вашем возрасте никакие чиновники подобного профиля уже не страшны, – я еле скрыла свою улыбку. – Эля же будет жить в другом месте. Но дети останутся с вами. Она будет их навещать.
– Пусть живёт, где хочет. Лишь бы платила за содержание детей. Речь не о ней. Меня же, ты помнишь, засунули куда? Мой муж еле меня нашёл. Он как увидел «нравственного блюстителя» в нашем доме, пихнул его в уличный бассейн. А я говорю, к чему воду мутить грязью? Мы же для питья её берем. И тут, Нэя, заслуга твоей бабушки, какую красоту оставила владельцу дома! Он за декоративный бассейн теперь аренду дерёт ещё выше. Вот, мол, какой необыкновенный дом, платите за избыточную красоту. А что лестница от старости скоро грохнется на голову людям, кому дело? Правда, только с теми заключает договор на лишнюю оплату, кто не знает, что бассейн не его затрата. Мы-то, кто знаем, не платим. А те потом «ой», «ай», а что делать? – Она говорила, не умолкая. Вспомнила своё давнее заточение, всплакнула. Приласкала своего молчащего от неловкости мужа.
Но муж, вздыхатель и шаркун, и не думал её искать в то горестное время. Это сделал некто влиятельный по просьбе отзывчивой на чужое горе моей бабушки. Она узнала о несчастье и обратилась с просьбой проверить законность задержания женщины. И хотя времени прошло немало, а ржавый механизм правопорядка мог не заработать и вообще, изнеженной городской жительнице пришлось хлебнуть знойного лиха и мучительной, непредставимой в прежней жизни, тесноты. Вполне могло быть и такое, что бедняга так бы и оставила свои кости в отдалённой провинции, исчахнув на прополке, работам по уходу и уборке урожая на бескрайних полях неведомого владельца. Просто потому, что попала в момент сбора бесплатной рабочей силы продажными хупами. И чиновник Департамента нравственности к этому отношения не имел.
Эля, странствуя по своим личным запутанным тропам, но в едином для всех нас жизненном пространстве, о матери не вспоминала никогда. Ей было всё равно, жива она или нет. И только сбежав от Чапоса, она вынужденно постучалась в родную когда-то дверь. Мать она так и не простила за свою неладную жизнь, как будто бедняжка мать была виновата в собственном рабстве, куда её затолкали исполнители якобы закона. Поэтому Эля с матерью часто ссорились, лада между ними не было.
Эля приложила ладонь к губам, призывая меня к молчанию. Она обманула мать, что это она, дочь, спасла её от рабства, нашла её местонахождение среди бескрайних пространств континента, заплатила. Иначе, мать и на порог бы её не пустила. Да к чему мне-то разоблачения их ненужных тайн?
– Нэя, – мать Эли мгновенно забыла о слезах, – тут обратился ко мне один человек с просьбой продать ему декоративную скульптуру и отделку нашего дворового бассейна. Он, оказывается, сделан из редкого камня и работа уникальная. Но надо чтобы ты подтвердила своими документами, что ты аристократка, и бассейн твоя собственность – не вода в нём, понятно, а сам он. В Департаменте недвижимости требуют такого подтверждения. А деньги мы поделим с тобой пополам. Тот человек не поскупится. Он хочет сделать подарок своей будущей жене. Владелец же нашего дома такая жадная тварь, что хотел разобрать всю конструкцию и к себе утащить, как только вы отказались от аренды. Но мы встали горой, пригрозив, что вызовем тебя. Это же был ваш подарок всем, а не ему.
– Человек, желающий купить отделку старого бассейна, Чапос? Зачем ему?
– Камень легко заново отполировать, отчистить от водных отложений, от плесени и грязи. Вещь немыслимо дорогая, – тараторила мать Эли. Дочь смущённо молчала.
– Конечно, тратиться на новое всегда дороже, а старьё всегда дешевле, – произнесла я презрительно.
– Сказал, что будущей жене готовит подарок для личного сада.
– Кто же на сей раз? – спросила я.
– Может, Азира… – ответила Эля, притворяясь равнодушной.
– Не так! Не так! – возмутилась её мать, – чтобы такой респектабельный человек женился на последней падшей Паралеи? Да у нас на плантациях таких обтрёпанных шкур не было, какую она носит. Нет. Не так! Он нашёл чистого ангела, так мне сказал.
– Знать бы, кто столь ловко его одурачил… – пробормотала Эля.
– Это у тебя вместо головы пустой глиняный горшок, другие оказались сообразительнее! – накинулась на неё мать. – Даже у нас на плантациях таких тупиц не встречалось…
Она говорила: «у нас на плантациях», будто провела там всю жизнь. За последние годы она усохла вовсе не от работ под палящими лучами в засушливом поясе континента, задыхаясь от вездесущей пыли, наносимой ветрами, а наоборот, от принятия избыточной, но пьяной влаги в тени столичных дешёвых заведений, к коим пристрастилась.
– Заткнись уже, а! – заорала на неё Эля. И мать покорно утихла.
– Бассейн останется тут, – сказала я, – как память о бабушке тем жильцам, кто тут есть. А когда дом развалится, тогда какая разница, чей он будет. Что за ценность в декоративной чепухе, если мы сами все временные жильцы на свете?
Куклы Реги-Мона я тоже забрала, благодарная матери Эли, что она, всё же, многое сохранила в неприкосновенности. Дала ей денег за заботу о чужом хламе, расцеловала её в оплывшее, потемневшее, некогда прелестное лицо. Она даже всплакнула, счастливая наследница жалких осколков роскоши аристократов-изгоев, щедро отданной ей. И мне было жалко её за смешное подобие счастья.
– О, Нэя! – восклицала она, – вот оно, благородство происхождения! Такое возвышение души над тем, над чем мы привыкли трястись, растопырив жадные руки! Да мы к вещам привязаны больше, чем к ближним своим. – И она зарылась в короба на правах новой владелицы того, к чему прикасалась прежде как воровка, похищая и трепеща за возможный суровый спрос в будущем. И уже при мне выставила искристую большую синюю бабушкину вазу в нишу своего окна. Отошла на расстояние, любуясь и ахая, словно увидела впервые.
Только при чём тут была моя щедрость, «возвышение души», «благородство происхождения», если это было лишь окончательным пониманием, что прошлые вещи являются омертвелой, истлевающей скорлупой невозвратного прошлого. В неё не вернёшь отлетевшее дыхание той жизни. Девушку – звёздного ангела с её чудесным оленем, конечно, было жаль. Стоит она теперь у бандита Чапоса, улыбается ему пунцовыми губами на неизменно-счастливом лице…
Судьба старых друзей
Через день после выставки явился ещё один посланник из города в лесу, холёный и такой же обезличенный человек, как и тот, кто оформлял покупку картин. В отличие от первого он показался мне знакомым. Он перемещался по моей квартире, стараясь на меня не глядеть. Так же любезно, как и первый посланец, он обговаривал детали моего переезда, в то время как рабочий затаскивал в мою комнату коробки для моих вещей, предлагая помощь в их упаковке. Я отказалась от услуг рабочего, сказав, что всё упакую сама.
– Не аристократка, позолоту с рук не сотру, – буркнула я вдруг, на что рабочий радостно закивал и быстро сгинул за пределами моей тесной обители.
– Завтра всё соберите, что вам дорого и имеет для вас ценность. За вами приедут. Только зря вы отказались от уже оплаченной помощи. – Чиновник неодобрительно покачал головой, – не стоит развращать народ своим неуместным благородством. Вы же не простая женщина, мне известно. А он пропьёт дармовые деньги. – Он тщательно рассматривал мои руки, словно надеялся рассмотреть на них реальные следы позолоты.
– Не вздумайте завтра поднимать коробки сами. С вашей изящной фигуркой и с такими нежнейшими руками нельзя таскать тяжести.
Тут я и узнала его! Это был тот самый Инар – помощник Тон-Ата, взявший на себя хлопоты и расходы, связанные с похоронами моей бабушки, а потом стерегущий усадьбу. Только он был невероятно разодет, и лысина его сверкала как отполированная. А тогда он был всегда в шапочке. – Вы продали усадьбу Тон-Ата? – спросила я его в лоб. Он не дрогнул ни единым мускулом невзрачного лица. – У усадьбы, поверьте, есть хозяин. Или вы желаете получить свою долю от её стоимости?
– А вы бы не желали получить своё?
– Своё? – уточнил он. – И когда же усадьба была вашей? Разве вы в ней нуждаетесь? Ведь вы её покинули. Там восстановлена плантация лекарственных растений, и все доходы поступают для лечения и поддержания жизни самых обездоленных людей Паралеи – душевнобольных людей. Такова была воля вашего мужа. Вы желаете её оспорить?
– Вовсе нет, – сказала я совсем искренне, проникаясь неприязнью к человеку, даже не назвавшему своего имени. – Вы кто в том городе, куда я приглашена?
– Я возглавляю Хозяйственное управление в Администрации ЦЭССЭИ, – и он назвал себя. – Инар Цульф. – Имя поражало своей неблагозвучностью. Впрочем, и он своему имени соответствовал.
– И продолжаете охранять усадьбу по-прежнему?
– Чего мне её охранять, если у неё есть хозяин.
– То есть? Всё продали, а деньги поделили с Чапосом пополам?
– Та усадьба – ваше прошлое. А впереди у вас будущее, которое, как я надеюсь, будет не таким унылым и одиноким, как ваша жизнь в пустой усадьбе. Забудьте о ней. Ради вашего успокоения я скажу, что никаких денег от продажи чужого имущества я не получил. Я, знаете ли, никогда не жил и не живу паразитизмом в любой его форме.
– Как возможно совмещение в одном вашем лице бывшего приближённого Тон-Ата и настоящего крупного чиновника из ЦЭССЭИ?
– Я был знаком с господином Тон-Атом ещё в те времена, когда служил в одном имении, соседнем с имением ваших родителей. Тогда я с ним и сблизился. Иногда выполнял его поручения. Вот и вся загадка. А так, у меня хорошее образование и большой опыт в ведении сложных хозяйственных дел, поэтому и служба у меня достойная. Теперь мы будем с вами сотрудничать, а поскольку вам не нравится моя персона, в качестве посредника для дальнейшего и необходимого служебного общения я предлагаю вам взять с собою вашу подругу юности Элиан-Эн.
– Элю? Так вы её знаете?
– Я не назвал бы её полностью безупречной кандидатурой, но вас она никогда не подведёт. Не потому, что она связана с вами дружбой. Она не то, чтобы умна, а объективно очень трудолюбива, исполнительна и энергична. Когда требуется, может проявить инициативу без перехлёстов и способна отвечать добром на добро. Что само по себе редкость. А я буду её надёжно контролировать ради вашего блага. Вы не пожалеете о том, что она будет с вами рядом.
– Можно подумать, что вы её брат или муж, так хорошо её знаете, – удивилась я, радуясь, что уже и без него решила взять Элю с собою.
– Не муж и не брат. Её бывший муж Чапос никогда не ценил такой жены, а брат её – бродяга и уголовник, где-то сгинувший в бескрайности континента. Отцу же она никогда не была дорога. Я, если хотите, единственный человек, сумевший оценить все её качества по достоинству. Я повторюсь, она не безупречна, в противном случае я давно бы уже пошёл с нею в Храм Надмирного Света.
– А она с вами пошла бы? – лично я была бы удручена таким вот избранником больше, чем смертельной болезнью. Он отлично понимал моё отношение к себе, – Поверьте, пошла бы с радостью. Но тогда мне пришлось бы сковать её свободу. А я этого не хочу. Пусть она живёт, как ей хочется. Для проявления любого таланта нужна личная свобода. А я живу так, как удобно мне. – На том наше доверительное общение завершилось без сожаления с обеих сторон. Общение трудное, поскольку при виде этого человека вокруг меня сразу образовалась незримая, а бьющая ощутимым льдом дистанция. Он не без уважения поглядывал на мой холодный гордый вид, когда я замороженными губами цедила свои фразы, и даже не пытался никакой лестью согреть ледяной барьер. Без шансов ему было. Он только близоруко щурился на меня, считая, что вдова Тон-Ата таковой и должна быть. Наверное, я до сих пор не могла простить ему того замечания о себе, какое подслушала во время его беседы с Чапосом в старой усадьбе. Замечание нелестное, а женщины такого не прощают никому. После надлежащих назиданий, данных для подготовки к отъезду, он дал мне красивый и блестящий контактный браслет, сказав, что это связь, и долго объяснял принцип работы. Под конец общения я уже еле выносила его присутствие рядом. И спросила у самой двери, чтобы он не вздумал уже задерживаться, – А тот человек, Руд-Ольф, он там кто? – я надеялась, что ответ будет кратким, поскольку я одной ручкой легонько подталкивала его к выходу. Непосредственно к нему прикасаться было бы неприятно, но он был в толстом дорогом плаще. Видимо, он мёрз от скрытого недуга, ведь погода была чудесной.
– Рудольф? – он произнёс имя, не разрывая его на две части. – Какое он имеет отношение ко всему? Всё бытовое и коммунальное хозяйство в моём ведении, а я, как уже сказал, специалист по хозяйственно-бытовому устроению. – Его тягучая речь не давала шансов на то, что он из тех, кто кратко мыслит и кратко излагает. – Рудольф работает в другой закрытой системе. Мы с ним не соприкасаемся никак. Да я и видел-то его от силы пару раз. Я только попросил его помочь нам получить в аренду здание для устроения там Модного Центра. Само здание пустовало несколько лет, а принадлежит оно структуре под названием «Зеркальный Лабиринт». Рудольф помог. Здание теперь в вашем обладании.
– Какое красивое название! Что такое «Зеркальный Лабиринт»?
– Один из научных институтов. В городе их множество. У нас очень сложная и разветвленная организация жизни. И там обитает столько народа, что вы не будете с Рудольфом соприкасаться, если у вас с ним неприязненные отношения.
– С чего вы решили?
– Мне так показалось. Он своеобразный господин. Но что нам до него? Вы нужны нашим женщинам, девушкам. Вас же посоветовала нам одна моя хорошая давняя приятельница. Да вы её и знаете. Ифиса Лан. Ваша подруга. – оказалось, он и Ифису знает! – Ифиса рассказывала, как вас обманывали нечестные люди, наживаясь на вашем труде и таланте. Она настолько переживала, говоря, что вы попали к непорядочной особе. И считала себя виноватой, но она не ожидала, что ваша работодатель посмеет проявить такую неблагодарность. Ведь когда-то Ифиса вытащила её саму из очень больших затруднений…– он задумался, – Жизнь жестока и, к сожалению, многие люди мутируют в сторону жадности и нечестности, теряя лучшие человеческие качества. Госпожа Нэя-Ат, вас никто и пальцем там не тронет. А для вас – уникальный шанс развить и реализовать ваш дар.
И я согласилась, решив не думать о Рудольфе, оставить его на бессрочное заточение в своём внутреннем карцере. Сказочная перспектива, распахнувшись внезапно, прогоняла прочь все химеры и страхи, толпившиеся за порогом моего бедного жилища. Я будто увидела неоглядную даль, скрытую серыми зданиями бедного квартала.
Реги-Мон, узнав, что я покидаю столицу, сильно огорчился, но отговаривать меня от такой удачи, конечно, не мог. Я дала ему денег, став щедрой от внезапно свалившегося на меня богатства. Дом купить на такие деньги всё равно нельзя, и я решила поддержать тех, кто мне близок, – Ифису, Элю, Реги-Мона.
– Вот уж привалило нам добра от доброго человека! – стонала от счастья мать Эли, обнимая меня, умильно слезясь несчастными пропитыми глазами, – Я буду просить в Храме Надмирного Света только добрых дней для тебя у нашего Надмирного Отца!
Мне было неловко выступать в роли какой-то щедрой благодетельницы. Но хотелось поделиться со всеми хоть маленькой долькой своего огромного счастья, не измеряемого никакими деньгами. Ведь люди-то нуждались действительно. Ифиса несколько сдержанно поцеловала меня, сказав, что отплатит мне, когда будет необходима её помощь. В жизни же всякое может случиться. – Не вздумай ничего давать Эле, – вдруг сказала Ифиса. – Не вздумай и приближать её к себе! Она не стоит твоей дружбы. К тому же я точно знаю, что у неё припрятан клад. Она обокрала Чапоса, когда сбежала от него. А он думал, что его навестили неизвестные воры. Узнай он правду, Эле бы несдобровать! И дети не стали бы ей защитой!
– Каким образом Эля познакомилась с Инаром Цульфом? – спросила я у Ифисы, ничего не рассказав о том, что он охранял усадьбу Тон-Ата вместе с Чапосом. Но интересовала меня только Эля, а не этот неприятный тип.
– Мутная история! В доме родителей Эли был обыск, когда Элю заподозрили в воровстве некой ценной вещички у Инара Цульфа. Уж как Эля попала в жилище самого Цульфа, додумывать ничего не стану. Нашли, но не то, что искали. Несколько золотых и весьма увесистых вещиц! Инар честный человек, потому и сказал, что найденное к нему отношения не имеет. Эля сказала, что это плата её мужа. Его вклад в будущее детей. Элю выпустили как не виновную в краже. Инар даже выплатил ей компенсацию за ущерб, причинённый её репутации, словно она у неё была! Золото, отщипнутое у своего бывшего муженька, Эля сообразила быстренько и вовремя запрятать у меня. Конечно, Инар ничего и никому не разболтал. Но до Чапоса дошли какие-то слухи, что Элю трепали в уголовном Департаменте. Он тоже перерыл дом её родителей, но ничего не нашёл. Элю он уже не тронул, просто перестал ей давать средства на содержание близнецов. Эля потом взяла у меня своё добро и где-то перепрятала.
– Чего же ты и помогла ей, если так её не любишь?
– Не могла же я, какая там ни будь Эля, встать на сторону мрази Чапоса? Да и я своё взяла, что мне и причиталось. Не за пустые же слова благодарности со стороны этой воровки я впуталась во всю эту историю? Видишь ли, в чём дело, Нэюшка… Не люблю пачкать добрую репутацию других людей, но, если таковой у них нет? Чапос заразил Элю своим духовным недугом. Жадностью и беспринципностью. Мужчина, когда входит в биополевые структуры женщины, а это неизбежно происходит во время полового соития, передаёт ей часть своего информационного багажа. Как плохого, так и хорошего. И не смейся. Так всё и обстоит в реальности. Будь щедрой, но с теми, кто действительно нуждается. Прошу тебя, не дружи ты с ней!
– Тем не менее, Инар Цульф влюбился в Элю, – сказала я.
– Кто? Инар влюбился? Не смеши. Он на такое не способен. А Эля действительно его обокрала, но вовремя сумела спрятать ценную штучку, – тут Ифиса сунула к моему лицу свою холёную руку. На безымянном пальце красовалось кольцо с крупной и чистейшей каменной «слезой Матери Воды». – Камень из наследственной шкатулки матери Ал-Физа. А Инару Ал-Физ отдал когда-то за некую немалую услугу. Я забрала его у Эли как плату за сохранность её мерзких, и всегда только мерзких, тайн. Недостойна ни она, ни этот слизень Цульф владеть таким камнем. Они и цены-то ему не знают! А я отдала моему личному мастеру, и он сделал мне перстень. Разве не достойна я таких украшений?
Я подумала о том, что с таким-то сокровищем, не я ей, а она должна была бы помогать бедствующим друзьям. Впрочем, сама я никогда не причисляла себя к бедствующим. Но почему-то почувствовала себя задетой. К сожалению, я не знала никого лично, кто бы бедствовал по-настоящему, хотя и понимала, таких вокруг очень много. – Ни у моей бабушки, ни у мамы таких больших «слёз Матери Воды» не было, – сказала я, восхищаясь роскошным изделием, но вовсе не завидуя. – Мой дедушка Ниадор ради спасения людей той общины, где родилась бабушка и где в юности являлась жрицей Матерью Воды, отдал все свои наследственные сокровища тем, кто и был властен над жизнью и свободой несчастных и гонимых приверженцев прежней веры. Он спас их…
– На что же вы жили после изгнания из своих уже домов и владений? – полюбопытствовала Ифиса, – если сокровищ давно уже не было?
– Таких необычных и крупных камней не было, а мелочи-то всякой драгоценной много осталось. Одну-две штучки продадим, долго потом живём на вырученные средства. Но всегда просто, – вздохнула я. – С тех пор я не люблю драгоценности. Мамины и бабушкины не разыщешь, а других мне не надо.
– Недоступно, потому и не надо, – усмехнулась Ифиса. – Чего же муж тебя не баловал?
– Мне без надобности было, сказано же тебе! – разозлилась я.
– Так не бывает. Не думала я, что твой старче будет настолько жадным и чёрствым. Ничего тебе не оставил на жизнь, это как? Выкинул вместе с престарелой бабушкой как двух ненужных, ручных и маленьких кошечек вон из своего роскошного дворца! А если они не приспособлены к дикой охоте, тогда как? Хорошо, что я тебе попалась так кстати. Нэюшка, я не ради благодарности тебя спасала, а ради любви к тебе. Я о твоём теперешнем везении знать тогда не могла.
– Он умер, а не выкинул, потому я и вернулась…
– Неправда! Его видели уже после того, как он «умер»! А теперь ты, как и Эля, отщепенка! С такой-то красотой и талантами! Хорошо ещё, что у тебя нет детей, и ты не опустилась до воровства как Эля.
– У тебя тоже нет детей и нет мужа. А ты носишь на себе ворованную «Слезу Матери Воды», – не выдержала я. – Чем же ты от Эли в таком случае отличаешься? – я была удручена такими вот подругами. Да других-то не имелось.
– В нашем мире одни небезупречные люди помогают выжить другим небезупречным людям, поскольку выжить в одиночестве возможно лишь зверю. Да и у тех есть стаи и прочие звериные содружества время от времени. Этот камень розовой воды когда-то был подарен мне. Да ушла я от Ал-Физа без всего, не веря в то, что навсегда. А он потом и отдал этот камень Инару как плату. Так что я своё вернула! – добавила она с вызовом. – А Элю не советую тебе приближать. Тот, кто ущербен в своём поведении, ущербен и головой.
Я решила, что Ифиса ревнует Элю ко мне. Узнав, что я пренебрегла её советом, она сильно обиделась на меня. Но я не могла взять Ифису с собою. Что бы она стала там делать? Она никогда и никому не служила, не умела ни шить, ни вышивать, ни изобретать, ни рисовать новых фасонов одежды. Она не была способна к любой работе, как способна была к тому Эля – бездарность полная в смысле творческом. Эля не гнушалась никаким трудом, вплоть до уборки помещений, потребуйся от неё такая работа. В усадьбе Чапоса она освоила немало трудовых навыков. Да и не собиралась утончённая Ифиса – писательница и вольная пташка покидать бескрайние раздолья столицы. Она жила только ради себя и так, как того хотела.
Больше всех, разумеется, получил от меня денег Реги-Мон, самый бедный из моих друзей. К тому же он нёс на себе отсвет моего Нэиля, их совместной юности. Отсвет моей детской и не очень детской любви той же юности. Я подозревала, что он пьёт втайне. Жалела его, талантливого, но неудачливого. Может быть, это была ему и месть свыше за тех девушек его юности, которых он своей несдержанностью и страхом ответственности потом обрёк на участь падших. Вокруг него и сейчас роились женщины. Он обладал тем редким магнитом в себе, который даётся как дар далеко не всем, и не всегда он связан с красотой внешней. А у него была и поразительная внешность к тому же. Хотя и обшарпанная, хотя и несколько покалеченная красота его впечатляла до сих пор. Он привлекал своей статью, блеском глаз, и даже шрамом, и даже сединой. Но на меня его магнит давно не действовал. И он всё понимал. Он был и тонок в своём восприятии других людей, особенно женщин.
– Как повеселились? – спросила я его не без ехидства, сразу после того вечера своего несостоявшегося триумфа. Когда сама уехала у всех на глазах в роскошной «повозке счастья», осиянная звёздной пыльцой.
– Не знаю, – отозвался он безразлично, – я сразу ушёл спать, как только ты отбыла прочь. Чего я там не видел в «домах яств», кроме чада и распутства. А уж как они повеселились, то отдельная песня. Вначале они сдуру ломанулись в «Ночную Лиану». Облепили эту сладкую и сверкающую в ночи конструкцию как жужжащие мухи, ожидали нас с тобой. Те, кто не видели того момента, как ты всех покинула. Не помню даже, кто выдвинул безумную затею вломиться туда. Видимо, мечтали разорить тебя, чтобы было неповадно выскакивать впереди них. Решили пропить все твои заработанные деньги. Ещё рассуждали, можно или нет расплачиваться чеком, который ты получила. Примеривались уже к нескольким бутылочкам «Матери Воды». Мне девушка одна потом рассказала. А уж там, поняв, что к чему, все разбрелись кто куда. Туда, куда позволял собственный карман. Ругали нас с тобой по-чёрному. Только кому дело до их оскорблённых чувств дармоедов? А мне не привыкать к человеческой низости.
– Зачем же ты позвал их за мой счёт? – возмутилась я его непоследовательностью.
– Да я сам хотел заплатить. Я знал, что у тебя нет средств. Хотел поразить тебя.
Я почувствовала, что он лжёт. Не знаю, был ли он лжецом в своей молодости. Был, конечно, но меня он разочаровал окончательно. И не мог он подложить мне деньги по своему благородству, поскольку оно отсутствовало, а вот вытащить вполне мог и последнее.
Войдя во двор, тот самый, где я приземлилась недавно, я увидела на том же месте машину Рудольфа. Но его я не видела через зеркальные золотые стёкла. Испугавшись чего-то, я вдруг обняла Реги-Мона и прижалась к нему лицом. Реги-Мон ошалело замер. Лицо его стало счастливым и от этого ещё более жалким для меня. Я оделась как мальчик, в узких штанах и широкой рубашке, и Реги-Мон обнял меня за бёдра. В его руках я уловила напряжение, и ласка его не ощущалась как неприятная. Он всё же был искусник по части женщин, умел нежно и чувствительно прикасаться. Он гладил мою спину, но я отвела его руки, чтобы не обольщать несбыточным будущим.
– Пошли в «Дом сладкоежек», на самый дорогой верхний этаж, – сказала я, – угощаю напоследок. Ведь завтра я отсюда уезжаю.
– Я не ем сладкое. Объелся в молодости, – ответил он, – я сам угощу тебя в «Ночной лиане». Там бывают вкуснейшие океанические деликатесы.
Мне было всё равно, куда идти. А что видел и думал тот, следящий за мною из своего зазеркалья, я не знаю. В «Ночной Лиане» он тоже появился. Сел невдалеке и следил за мною, нисколько не веря в мои чувства к другому, кто не он сам. С безразличием отворачивался, едва я стреляла в него глазами. Уяснив для себя нечто, он наскоро поел и ушёл. Мне стало неуютно и печально, едва он покинул «Ночную Лиану». Помещение было по-утреннему полупустым, не совсем прибранным после ночи. Я сразу же утратила вкус к морским деликатесам. Да и не понравились они мне. А Реги-Мон радостно поедал дорогую еду, не желая её оставлять кому-то ещё. В промежутках между поглощением еды он не переставал ярко мерцать глазами уже в сторону других заходящих сюда молодых женщин, коих он ухватывал среди зарослей, если они того стоили. Мне стало даже не обидно, – кто он мне? – а скучно нестерпимо.
– Хотела бы я знать, что за сущность сотворила тебя вот таким? – спросила я вдруг.
– Уверен, что она является женщиной, – отозвался он весело. – Поэтому она оказалась столь щедра на мою красоту и на мой любовный темперамент. Всё прочее я сотворил над собою сам. Или другие постарались. Её мне обвинить не в чем. Она же не несёт ответственность за всех, кто меня тут окружает. Ведь сам мир, какой он и есть, сотворён отнюдь не нашими создателями. Их и самих кто-то создал. А лично ей я благодарен. Она дала мне испытать максимум из возможных блаженств и радостей жизни. Ответную, всегда только ответную любовь милых женщин.
– Ну, а кем же сотворён прочий мир? И почему ты так уверен в собственной неотразимости?
– Отвечаю сразу на второй вопрос. Другие женщины давали и дают мне такую вот уверенность. А на первый вопрос ответа я не знаю. Но, похоже, судя по жестокости и очень сложной, не поддающейся целостному, а не частному, научному изучению, запутанной структуре мира, то было Существо мужское и весьма суровое. Не стану говорить, что оно недоброе, поскольку высший смысл мира мне недоступен. Может, всё и к всеобщему Вселенскому благу. А, может, мы только расходный материал, промежуточное звено для чего-то более важного.
– А вот ты не жесток и не суров. Не очень и умён, хотя и талантлив. Или ты не мужчина?
– Если тебе интересно, так проверь это сама. Я не стану препятствовать твоему исследовательскому азарту.
– Нужен ты мне! – я встала. Реги-Мон, поняв, что как-то неправильно себя ведёт, выглядел растерянным. Я ушла, а он остался. Едва я покинула заведение, претендующее на предельный шик, да ничем меня не поразившее, кроме цен, я тут же и думать забыла о Реги-Моне. Какое-то время я озиралась в глупой надежде вновь увидеть Рудольфа. Будто он где-то стоял и ожидал меня. Никого так и не увидев, я вернулась домой к сборам на выход из неласковой столицы в какую-то совсем другую, уже бегущую мне навстречу, загадочную реальность.
Стремительная смена декораций
На следующее утро я уже бегала радостная по террасе вокруг будущего Дома Моды в то время, как рабочий выгружал коробки с моими безделушками и одеждой. В то же самое время Эля толклась где-то в угрюмой по виду, многоэтажной Администрации для устроения кучи неотложных дел. Едва войдя сюда, Эля оказалась уже необходимой. Она вернулась, спустя длительное время, бледная и выжатая от напряжённого общения с толпой неприветливых бюрократов. – Ужас, ужас, Нэя! Сколько же хлопот нам предстоит для обустройства! И все здешние служащие такие важные, придирчивые и недобрые. Ведут себя так, будто я уже успела их дочиста обокрасть! Хорошо, что один человек взял все наши бумаги для оформления сразу и не заставил носиться несколько суток по бесчисленным лабиринтам их огромной Администрации.
– Твой покровитель? Он тебе помог?
– Кто бы это мог быть? – отозвалась она без всякого удивления.
– Тот, кто даже не прочь пойти с тобою в Храм Надмирного Света, да ценит твою свободу. Инар Цульф.
– Разве такой человек хоть где существует? Инар Цульф всего лишь высоко значимый чиновник, перед которым я буду обязана некоторым отчётом. Поскольку наш проект включён в общую систему города. Ты ведь к нему ходить не будешь, заискивать ни перед кем не будешь, в очередях потеть тоже не будешь. Я никому, кроме тебя, не нужна. И никому, к счастью, ничем не обязана, – она легла на высокие мягкие короба с тканями и сразу уснула от усталости.
Свежая и ничуть не уставшая, я предвкушала, что теперь я буду носить здесь все те платья, что нашила, сидя в цветочных плантациях. Это будет и своеобразный показ местным жительницам, – если им понравится, я и им сошью. После того как наберу положенный штат швей и обслуги. Я была словно в полёте, не чуяла ног, тверди под ними, неужели это происходит со мной? И этот розовеющий зеркальный многогранник – моя обитель творчества, территория моей власти, моей реализации? Что за удивительная красота окружала меня! Цветники, украшенные пёстрыми камнями, мшистыми скалами, затейливыми конструкциями для вьющихся и ползающих растений, запрятанные в гуще тенистых зарослей маленькие бассейны с бьющей в них водой, в которой плавали живые надводные цветы. Кое-где таились у берегов в травах декоративные скульптуры земноводных, выполненные с искусным реализмом и в то же время с авторской фантазией. Художникам тут было раздолье.
