Лариса Кольцова
Чужбина с ангельским ликом
Я стала болтать в воде фонтана ногой, скинув туфельки и визжа от веселья и холода бьющей струи. Рабочий улыбался, наблюдая за мною, и на ходу выронил одну из коробок. Из неё посыпался мой скарб, но я веселилась ещё больше, пока он, испугавшись своей оплошности, собирал моё добро, ставшее мне безразличным. Такое ли я себе приобрету теперь, думала я, уносясь в своей эйфории ещё выше. Даже видя купол здания – кристалла сверху, будто вознеслась над ним. Был ли сам материал прозрачного купола зелёным, или это небо отражалось в зеркальной конструкции, но я видела блеск и феерическую красоту всего здания сверху! Возможно, это было следствием моего разыгравшегося воображения.
Так длилось всего лишь миг, я снова стояла на террасе среди растительности. Свет жаркого полдня не отражался, а словно частично тонул, поглощался сиреневыми панелями стен, всплывая зелёными сгустками из глубин каменной структуры. Но был это камень или что-то другое, я не знала. Но точно не стекло. При касании возникало то ощущение, какое бывает от холодного и твёрдого отполированного камня.
Я спустилась вниз в парк. Летали, блистая оперением, птицы, летала моя душа вместе с ними. Я испытывала головокружение, задрав голову на вершины густых крон высоких деревьев, что росли вокруг и цвели своим пунцовым великолепием. Ветер играл листьями, будто был он ласковый влюблённый мужчина, а деревья – расцветающие и доверчивые девушки.
– Неужели, возможно человеку жить в таком месте? Неужели, есть такие счастливцы? – прошептала я вслух.
– Ты будешь такой счастливицей, – ответила я себе. С наслаждением чувствуя босыми ступнями влажную траву, я подняла руки вверх, поднявшись на цыпочки, засмеялась и стала кружиться. Вокруг не было никого, я была одна, и это был мой мир!
Но вдруг, именно вдруг и внезапно, я увидела Рудольфа. Он стоял у границы дорожки, ведущей из лесопарка на ту территорию, фактической обладательницей которой теперь становилась я. Возле сдвоенной и закрытой на данный момент калитки в высокой ограде, в тени густолиственного лакового дерева. В этой ограде существовал ещё один вход, ведущий от ответвления Главного шоссе через лесопарковую зону непосредственно к зданию. Эта дорога была создана для машин, для подвоза и вывоза разнообразных грузов, она упиралась в массивные уже ворота, а они-то и были как раз распахнутыми. Калитка же предназначалась для тех посетителей, которые и будут в ближайшем времени сюда приходить, для заказчиков и будущих пользователей моих изделий. Для чего и выложили дорожку узорчатым камнем, а по краям высадили цветники. Но Рудольф стоял в тени густолиственных древовидных и высоких кустарников у закрытой ажурной калитки, почему я и видела его отлично. И если не прошёл через главный вход, а стоял с другой стороны ограды, как раз там, где калитка была закрыта, то и не собирался сюда входить? Он был все в той же местной одежде, в какой я и видела его на выставке. Его появление повергло меня в смятение. Я быстро взяла себя в руки и отвернулась, но вполоборота и так, чтобы его видеть. Теперь уже играла я. Он стоял в заметном ожидании. Он следил, пока я кружилась как сущая дурочка, уверенная, что меня никто не видит. И вышел, не выдержав, из зарослей. Очарованная улыбка, не подконтрольная ему, выдавала счастливого человека, меняла его, делая прежним, и мой самообман испарился. Я поняла, что люблю его, любила всегда… Никакого карцера, куда я хотела его спрятать от самой себя, – он царил во мне безраздельно. Чего и представить себе было невозможно ещё недавно, когда он подавлял своей отчуждённостью, а потом наигранным пренебрежением. Он радовался моему приезду! Только я уже не собиралась его так легко прощать.
Он явно ждал, что я подойду к нему. Я уже решилась подойти первой, хотя бы ради того, чтобы любезно, но и сдержанно поприветствовать его и открыть внутренний запор на калитке. Но как только я направилась в его сторону, произошла странная вещь. Некая сила шибанула меня в сторону, как будто моя недавняя обида, сцепившись со всем тем непростым и больным грузом, что остался от прошлого, вдруг стала сильнее моей же настоящей радости и, как нечто, наделённое собственной и независимой от меня волей, не позволила так поступить. Я направилась в здание и спряталась там от него.
Игры в прятки и догонялки
Конечно, он не побежал следом. Понятно, что не стал рыскать по всему зданию в поисках меня. Но иногда он всё же пытался подловить меня, где мог, но я убегала от него опрометью. И не потому, что я осознанно не желала выглядеть податливой и беспамятной, а потому что возник страх. Непонимание, какого рода отношения возникнут у нас? Прежние? Они не казались возможными. Я понимала это так, как будто передо мною поставлен выбор, – или моя новая работа или он. Уйти к нему означало бросить «Мечту», так и не приступив к её реализации толком. Да разве он звал меня хоть куда? А стать для него оплачиваемой «особой девой» было бы ужасно во всех смыслах. Меня стали бы презирать как падшую.
Одновременно со страхом мне кружила голову ожившая любовь, соединённая с некой, вдруг возникшей жаждой игры, – лови, лови, а я тебе не дамся! Не раз останавливал он машину у края шоссе и ждал, если видел меня. Но и тогда я быстро уходила в лес, чтобы не столкнуться с ним. И я не могла не понимать, что он свирепеет на меня день ото дня сильнее, но ходил он какими-то замысловатыми кругами вокруг, ни разу не позвав по имени, не делая попытки повиниться передо мною. Игра зашла в опасный тупик. С этим человеком играть было нельзя. И предчувствие расплаты за недолжные игры охватывало меня всё чаще. Но я искренне не представляла, как к нему приблизиться без риска утраты своей репутации. Я же постоянно находилась на виду и под очевидным наблюдением почти всех в этом городе! Во всяком случае, мне так казалось.
А всё же я столкнулась с ним в гуще лесопарка. Наверняка он пришёл сюда умышленно и ждал, отлично изучив все мои маршруты и само время прогулок. Внезапно, словно притянутая к нему какой-то нереальной силой, я оказалась прижатой к нему. Действительно, так и произошло, поскольку сам он как стоял, так и не сдвинулся с места. Тут бы и порассуждать, а чьими игровыми куклами мы являемся? Кто он, невидимый факир, достающий нас из своего затейливого сундука в мгновение ока? Или прячущий в неведомые недра как отыгравший своё реквизит? Что время от времени вдруг решает поиграть нами, не давая проявить волю или желание там, где и уместно. Он решает за нас, как надо действовать. А иногда он бросает нас, куда подальше от себя, и мы сами отчего-то обмякаем, теряем активность, проявляем леность или нерешительность, тогда как всё складывается едва ли не идеально для осуществления того, к чему и стремились настырно, а то и надрывно.
– Тебя практически невозможно заметить среди зарослей. Ты похожа на цветущую лиану, – пробормотал он, ощупывая меня сквозь тонкое платье. – Заодно и проверю, не таятся ли среди твоих цветов острые шипы…
Намёк был на то, что моё платье усыпали вставки из цветов, не отличимых от живых прототипов. Его внимание к моему внешнему оформлению приятно взволновало. Ради него и старалась. Он заметно раздался своим костяком, налился чрезмерной даже мощью. Видимо, сказалась чисто возрастная трансформация. Кто-то усыхает, кто-то толстеет, а он ни то, ни другое. Он, похоже, как раз и вошёл в то возмужание, непривычное лишь моему взгляду, но являющееся его природной нормой. Гелия настолько сильно терзала его, что в те времена от хронической нервотрёпки он выглядел в сравнении с теперешним своим обликом худым. Но мне не хватало того, прежнего и более утончённого, «акробата» и «волшебника». Не осталось и намёка на прежнюю чарующую гармонию черт, нездешнее сияние глаз, на глубинную особую мужскую нежность. Он огрубел во всех смыслах.
Я пискнула, давая понять, что зажим чрезмерен для моих «птичьих» косточек. Шляпка слетела с моих волос. Я ощутила его руку под своим подолом, ошарашенная столь молниеносной активностью. Столько времени не пытался и близко подойти, не посетил здание «Мечты» ни разу, как делали многие из живущих в городе обитателей из одного лишь любопытства, – разве могла бы я его прогнать? Нет. И права такого не имела. Я бы даже угостила его как дорогого гостя, пообщалась бы на разные отвлечённые темы. Не пришёл ни разу, как будто и не возникло тут такого увлекательного нового местечка, открытого всем желающим навстречу, а тут нате вам!
– Разве я принадлежу тебе, что ты бесцеремонно меня хватаешь! – возмутилась я для придания себе вида неприступной чистоты.
– А разве ты не принадлежала мне? – спросил он. – Разве ты после своего старика смогла найти себе хоть кого? – в подобном обращении не улавливалось ни нежности, ни уважения. – Жуткий минус для тебя, что ты принадлежала ветшаку…
– Я сильно изменилась? – не удержалась я от вопроса.
– Не заметил. Всё такая же красотка…
– Тогда в чём же минус?
– В нелепом обрыве наших отношений. И ведь не день прошёл, не год… а впрочем, не считал я ни дней, ни лет… увидел тебя, подумал, не вчера ли мы с тобой и расстались, красотка?
Упоминание о моей красоте, для него несомненной, но уже сомнительной для меня самой, сильно взволновало. Не слишком ли рано впала я в манию собственного увядания, что и настоящим-то старухам не всегда свойственно? Вначале Ифиса то ли по простоте душевной, то ли в отместку за прошлое соперничество, потом отвратительный Инар Цульф, посеяли во мне, чрезмерно мнительной и скромной, сомнение в собственных чарах. Как будто закодировали на то, что я вдруг с поспешностью вошла в роль какой-то бесполой пчёлки-труженицы. А теперь это зловредное кодирование таяло как воск на огне…
И я сразу же поняла, причина моих панических пряток от него таилась в так и не залеченном душевном надломе, в подрыве уверенности в себе. Да и последняя наша беседа наедине, неласковая сама по себе и имевшая такое унизительное завершение, укрепила такое вот умственное заблуждение – личное счастье для меня невозможно!
– Но оно возможно, возможно… – прошептала я, теряя самообладание от его близости. Он попытался вслушаться в моё бормотание, но ничего не понял.
– Но если бы не мои щемящие воспоминания о твоей юности, я бы и близко к тебе не подошёл…
– Почему? – опешила я и обиженно ткнула его в плечо, – И отчего же именно меня все вокруг стараются принизить и пригнуть?
– Завидуют… – произнёс он, заметно плавая сознанием, как будто где-то успел уже опустошить ёмкость с опьяняющим напитком. Но в его случае точно так не было, – Знают, что ты ничья, вот и сбивают твою самооценку, чтобы не возгордилась. Ты же нереальная…
– Ты должен был сразу же сказать об этом ещё в Творческом центре…
– О чём?
– А о чём твоя речь? – я видела его великолепный мужественный подбородок, сильную, молодую шею, не имея возможности прикоснуться к его губам, поскольку он был слишком высок для меня. Я встала на цыпочки, но и это не помогло. Я уткнулась носом в его грудь. Из-за жары его рубашка была распахнута. Я ответно таяла и точно также теряла остатки самообладания.
– Где же блуждала ты целых девять лет? И кто кого нашёл, я тебя или ты меня, это ещё вопрос.
– Пусти… – промямлила я совсем неубедительно, даже не пытаясь высвободиться из его рук, усиливающих свой захват. – Мне нечем дышать!
Он ослабил хватку, но лишь для того, чтобы освободить руки для более откровенного блуждания там, куда я его не приглашала. Ласка уж точно неуместная в таком-то месте! – Не здесь же ты собираешься проверять меня на ответные чувства?
– А они есть? – он прикоснулся губами к моему виску. Наши души по-прежнему были нараспашку друг для друга. Я и без слов его понимала. А болтал он лишь ради того, чтобы замаскировать свою радость, буквально сочащуюся из него, как аромат сочного вызревшего фрукта на нетерпеливой ладони, сжимающей его.
– Ценю твои тонкие игровые ритуалы… – он умудрился прижать меня к стволу лакового дерева, росшего совсем рядом, – Но не слишком ли они затянулись с учётом и твоего и моего совершеннолетия? А также прошлых наших глубоко тесных взаимоотношений? – едва прикасаясь, он гладил мою шею, – Я помню твою бесподобную отзывчивость…
Я тянула губы ему навстречу, готовая покориться любой его причуде, невзирая на то, что любой прохожий мог натолкнуться на нас. Ведь сияло ясное утро, приближающееся к полдню, и праздный народ шатался по лесным дорожкам. Он прижался теснее, и я оказалась сплющенной между ним и стволом дерева.
– Да ты меня раздавишь, как лягушку! – вскрикнула я, забеспокоившись о платье. Вдруг тончайшая ткань порвётся, зацепившись за шершавые наросты на стволе дерева?
– Приходи в полночь к «Зеркальному Лабиринту», – сказал он повелительно, словно отказа не могло и быть.
– В полночь? Общественный транспорт в такое время не работает. А идти лесом, чтобы меня укусил какой-нибудь зверь? А то и напал бы какой-нибудь насильник?
– Здесь нет ни страшных зверей, ни насильников, – ответил он. – Не забывай, где именно тебе довелось поселиться. Даже ночью тут царят безопасность и тишина.
– Всё здесь есть, и тишина бывает лишь на полях погребений, и безопасность мерещится лишь тебе, поскольку ты сильный…
– Так я буду ждать возле Главной Аллеи, рядом с твоим хрустальным теремком. Тебе там уютно?
Я не поняла слова «теремком», – Зачем? – мне чего-то не хватало, чтобы положительно ответить на его предложение.
– Вопрос неправильный. Ты знаешь ответ. Я буду ждать тебя в машине. На дороге. Там, где лесная тропинка ведёт в сторону твоего кукольного театра, – он чеканил фразы раздельно, будто я была слабоумной и слова понимаю через раз, – Но учти, целую ночь я дежурить не буду. У меня жёсткий режим: делу время, потехе час.
– То-то ты бродишь по лесу как бродяга с утра пораньше…
– Говорю же, сон сморил после купания. Всю ночь работал. В отличие от тех, кто проживает в аметистовом дворце и нежится в атласной постельке, я такой возможности не имею, как и времени для праздных шатаний по лесопарковой зоне.
Аметистовый дворец? Расшифровку он мне не дал. Подобный тон словно бы обесценивал меня, и назначение свидания походило на розыгрыш. Его поведение не соответствовало моим ожиданиям. Я тоже решила его задеть, заметив, какой мятой, небрежной выглядит его одежда, – Почему ты так одет? Как бродяга? Ты похож на какого-то заморённого трудом рабочего-строителя, безразличного к своему внешнему виду настолько…
– Да так и есть, – согласился он, не совсем понимая, что меня не устраивает. – Я с утра пораньше искупался тут, в местном озере, а потом и выспался в тени здешних кущ, вот и измялся чуток… – он потёрся подбородком о мои волосы. Я представила себе картину спящего и раскинувшегося под кустом Рудольфа и невольно засмеялась. Тот, кто наткнулся бы на него, принял бы за уставшего работягу, прибывшего из-за стены на краткое время найма, кому неважны условности здешних рафинированных сословий. Или же решил, что это спит напившийся сверх меры житель города, скрывший последствия своего пагубного пристрастия в гуще леса. По любому, существо презренное. В «Лучшем городе континента» пить напитки, охмуряющие голову, запрещалось всем без исключения.
Он задвигал плечами, пытаясь избавиться от насекомых, заползших под его рубашку, пока он беспробудно спал в траве. Стащив рубашку через голову, он вытряхнул её, представив мне на обозрение свой великолепный торс с мохнатой грудью.
Я пихнула его, – Осторожнее тряси своей тряпкой! Спасибо, что не в лицо…
– Твоя юбка тоже тот ещё шатёр… куда как более заманчивый для лесных жучков-паучков. И аромат же насколько вкусный… – он вдыхал мои волосы, руками елозя по талии и спине, – Уж точно мелочь лесная принимает тебя за экзотический ходячий бутон…
– Ты же не ешь и не пьёшь цветов, – я включилась в игру, поддев его.
В невольном чувственном забвении того, где нахожусь, мне неодолимо захотелось прижаться к нему губами, всем своим существом, замереть и…
Я так и сделала, бесполезно сожалея, что утратила столько лет в разлуке с ним, – Приходи ко мне хотя бы завтра. Я сошью тебе красивую одежду…
Вдыхая вовсе не забытый запах этого человека, давно утратившего свою прежнюю необычность и особо-то уже не отличающегося от большинства троллей, как он именовал здешних людей, я всё равно теряла трезвое восприятие реальности и тонула в его, пусть и несколько остуженных, а всё так же нереальных глазах.
– Зачем откладывать на завтра то, что требует своего осуществления прямо сейчас?
Какая-то оставшаяся здравомыслящей часть моего существа встряхнула меня, – Ты о чём? – я упёрлась в его грудь руками, пытаясь несколько ослабить его захват.
– И опять вопрос неправильный. О том, чтобы возобновить то, что прервалось не по моей вине. Хотя по ощущениям этих лет и не было. Разве ты не хочешь того же? Можешь врать, но твои же глаза тебя выдают… – и тут он обхватил мою грудь, – Чего ты так взмокла? Неужели, я способен внушать такой ужас?
– Выскочил, как подземный дух, было чему испугаться….
Попытка вернуть сгинувшего волшебника
На самом деле начинался жаркий день и от волнения, усиленного духотой, у меня в подмышках текли струйки пота. Даже густая тень леса не спасала и не лучшей была затея прогуляться по дорожкам вместо того, чтобы искупаться в водоёме на нашей закрытой садовой территории у «Мечты». А ходить в жару едва прикрытой, было не в традициях нашего мира. Я могла лишь сожалеть, что не являюсь бестелесным цветком, да ведь и цветы распускаются ради опыления, как и женское тело манит к себе ради того же – ради оплодотворения. Что и подтверждали его манипуляции с моим телом.
– Сколько можно убегать? Тебе не кажется, что наша любовная прелюдия неестественно затянулась? Мне осточертела игра в маньяка, преследующего свою жертву… – его рука залезла туда, куда я его пока что не приглашала. Временной разрыв, разъединивший нас, уже ничего не значил, но его поведение в машине, откуда он меня выбросил, прощено не было. Мне был необходим ритуал его покаянной нежности, а тут…
– Разве твоя птичка, не питаемая живительным семенем, не скучает? Или я чего-то не понимаю, и у тебя кто-то есть?
– Кто бы это…
– Тогда к чему игры девственницы? – нижнее бельё не стало препятствием для его ищущей руки, – Как нежны её пёрышки… Разве не хочется ей совершить вместе со мной прежний полёт?
Я опешила от непристойных намёков, не веря, что подобное обращение возможно вот так с налёта, без предваряющих возвышенных объяснений.
– Или твой бесполый муж посвятил тебя в настоящие жрицы Матери Воды?
– Сколько вопросов и все они неправильные!
– Так дай правильные ответы.
– Ты сам-то… подземный оборотень!
– Да не дёргайся так! Я только поглажу пёрышки у твоей птички… А ведь когда-то ты с превеликой охотой мне её открывала…
Вроде как, я и возмутилась, но размякала всё сильнее, словно пребывала под воздействием того самого охмурителя, какой пьют грубые рабочие…
– Сам-то не в состоянии понять, какую пошлую чушь ты несёшь! Только тёмный люд и пользуется подобным жаргоном! – моя ругань была единственной защитой от самой себя. Самообладание уходило, что называется, из-под ног, и я почти обвисла в его руках.
– Ах ты, моя пресветлая аристократка, да к тому же и тайная жрица, так обучи меня своей тонкой науке, а то я точно без неё не попаду в желаемую цель. А помнится, когда-то попадал туда не один раз и ни разу не промахнулся. Может, и теперь получится?
Не знаю, зачем он так себя вёл, когда сам случай свёл нас и приклеил друг к другу в неодолимой уже тяге.
– Не строй из себя малолетнюю дурочку…
– Я не буду тут! Я не шлюха!
– А кто ты? Если носишься от одного к другому…
Я задохнулась от оскорбления, – Не лучше бы в таком случае избегать вам столь недостойных особ?
Он не поспешил воспользоваться моим советом, а лишь теснее прижимал к дереву. Гораздо больше, чем его, я боялась, что мне за шиворот и в складки моего безупречного платья налезут и нападают какие-нибудь скользкие жучки и прочая древесная мерзость, которая уже ползала по моей спине и противно меня щекотала. Я извивалась в тщетной попытке освободиться и даже убежать отсюда. В моих мечтах он был бесподобен. Но тут…
Он напирал и пугал какой-то сверх уплотнённой вещественностью. Да ещё и без верхней одежды, как отдыхающий после уборки и вспотевший молодой мусорщик, вроде моего прислужника на все руки Ихэ-Эла – «Утреннего Луча». Тот обычно, никого не стесняясь, заваливался отдохнуть на садовой лужайке, скинув верхнюю одежду до пояса, улавливая через презрительный прищур взгляды женщин, иные из которых уж точно восхищались его простонародно мускулистой фактурой. Сам его вид сообщал без слов, он бесперебойно способен функционировать не только лишь как труженик из самой низшей категории живущих здесь, но и в самом главном для женщин смысле так. От него незримо, ощутимая даже на расстоянии, растекалась по траве, по почве, по воздуху жгучая энергия мощного самца с первобытными мозгами…
«Представляю, как хорош его твёрдый и горячий луч не только утром, но и ночью, и круглосуточно», – не скрывала своих устремлений Эля, то ли негодная, то ли несчастная в этом смысле женщина. Её удерживал лишь страх перед коллективом, передо мной, а уж никак не перед Цульфом. Что касается «Утреннего Луча», ему, похоже, было глубоко безразлично, кто та, что позволяет ему ощущать себя желанным мужчиной. Пухлолицая жена уж точно не была для него всех краше и милей. Вернее, она была мила ничуть не больше всех прочих, за кого и цеплялся его несытый взор.
Почему Рудольф настолько опустился внешне, являлось для меня загадкой. Сбросив рубашку, он и не подумал её натягивать, ему и так было отлично. Мышцы бугрились и отсвечивали, как смазанные питательным эликсиром. Даже прижавшись носом, я почти не уловила запаха пота, а лишь тонкий и неуловимый для определения некий растительный ингредиент, настолько знакомый по тем временам, когда мы…
Я и понятия не имела, как мало земляне придавали значения тому, что они именовали «маскарадом», одеждой для выхода в наш социум. Они слабо вникали в тонкости местной моды. И только молоденькие совсем парни из подземного города ещё как-то стремились украшаться, подражая местным модникам, чтобы привлекать внимание девушек. А прочим всё настолько уже надоело, что они напяливали на себя местную одежду как рабочую спецовку, на дефекты которой почти не обращают внимания.
– Мне тут нашептали в ушко, что твой ветшак вовсе не умер, а изгнал тебя.
– Не Чапос ли нашептал?
– Вопрос неправильный. О тебе многие знают и многие увлечены отслеживанием твоих загадочных путей.
– А я об этих многих и знать не хочу!
– Я ведь довольно долго и понятия не имел, что твой старый отчим и ты, якобы доченька, решили объединить две одиноких души в семейный союз! И вдруг ушам своим не поверил, как в клинику его попал по случаю, что у дорогущего целителя, чья клиентура почти сплошь драгоценные аристократы, есть любимая жена! Правда, клиника его поражала убогим оформлением своих интерьеров. Но тем, у кого ум пребывал в потёмках, думаю, это было не важно. Он всех выводил из мрака к свету. Неудачных случаев в его практике не было никогда.
– Чего ты там забыл? В его клинике?
– Вопрос правильный, но правильного ответа я тебе не озвучу. Забыл отчего-то.
– Зато я этот ответ знаю отлично. И ничего не забыла про твою танцовщицу…
– В том-то и дело, что моей она никогда не была. «Особая дева», как обозвал её чудо-доктор. Да и как ни понять твоего ветшака, кого ты избрала себе в мужья. Ходит и дышит рядом такое обольстительное чудо, а у него-то вместо отменно-твёрдого и всегда готового к действию инструмента ни к чему не годная ветошь между ног? – он засмеялся, довольный собственным сомнительным остроумием. Подчиниться ему после таких слов означало уронить своё достоинство поспешно и позорно. Ему и надо-то было всего лишь ласково и мнимо – покорно поворковать, даже если прежней любви не существовало.
– Я не могла долго жить у него, не имея статуса жены, он же не был мне родным отцом. Таковы наши традиции, а на самом деле…
– Я так и подумал, что старый иссохший пень решил сделать себе оздоровительный привой из юной гибкой веточки. Подействовало? Но, видимо, эффект не стал длительным. Вот ты и отвалилась, почему и была выброшена прочь! Всякому мужчине горько ощущать себя в проигрыше, сколько лет ему там ни будь. Душа, как известно, вечно-молодая…
– Почему ты такой грубый?! – крикнула я, – Что с тобою произошло?
– Со мной? А с тобой ничего так и не произошло за эти годы? Я был таким всегда… – пробормотал он, развернув меня к себе спиной для более изысканных ласк, видимо. – Жаль, что ты несколько мала ростом, моя фея… не вообще, а для меня, и столь отрадная позиция в данном случае невозможна…
Мне не хватало воздуха, и от ошеломления, и от ответного влечения к нему, и от унижения. Беспощадные слова терзали, а любовь не отменяли. Скомкав мой подол, он стащил, – нет, уже не лоскутные нищенские штаны, – а дорогое бельё, подобное тому, каким я восхищалась когда-то, видя такое же у Ифисы. Вряд ли он этим шиком любовался в такой-то момент умопомрачения. А поскольку думать он уже не мог, мне пришлось делать это за двоих.
– Ты в своём уме?! Ай-ай! – заверещала я таким писклявым голосом, что и сама не признала его за собственный. Он точно приготовился утащить меня в окружающие нас дебри, где и опрокинул бы на лесную подстилку или уж не знаю, каким образом он собирался всё «это» осуществить. Наконец-то я вывернулась, как способны на это кошки, выскальзывая из рук намного превосходящей их силищи.
– Очнись! Ты же не в диком лесу! Люди же вокруг бродят!
Я словно провалилась в кошмарное сновидение, когда услышала в подтверждение своих слов чьи-то голоса.
– Пошли отсюда! – засмеялась невидимая в зарослях женщина, – тут какой-то грязный рабочий развлекается с посудомойкой, наверное!
– Видимо, это те, кого недавно привезли на стройку из-за стен, – ответил мужским голосом другой невидимка, – Совсем одурели тут! Пора бы заняться их отловом и разъяснить при помощи плётки, следуя методу хупов, куда они попали. Здесь не простонародные пастбища для скота!
– Не лезь! – благоразумно отозвался женский голос, – этот здоровый лоб тебя пришибёт на месте. Ты учёный – утончённый, а эта рабочая скотина камни ворочает размером с дом.
Я не могла сделать вдох от ужаса. Если бы они подошли ближе и увидели меня! Я вжалась в Рудольфа, как будто стремилась слиться с ним, спрятав лицо на его груди, улавливая ровный сильный ритм его сердца. Ему вторил стук моего сердца, нервический и торопливый, и странно, я успокаивалась. С ним рядом всё было нипочём.
– Руд… милый… – прошептала я, ощущая себя точно так же, как когда-то стоя с ним рядом возле дома-машины бродячих актёров. Маленькой девушкой, пребывающей в полной зависимости от него. И лучше этой желанной зависимости ничего и не существовало… – Возьми меня на руки…
– Кажется, я знаю, кто там… – хихикнул женский голос.
– Кто? – отозвался мужской голос и добавил уже миролюбиво, видимо, при некотором размышлении, – Да пусть себе совокупляются, раз так припекло. Нам-то что?
– Так это же… госпожа из «Мечты», – произнесла совсем тихо женщина, но я отлично её расслышала.
– Ну и? Она не женщина что ли? Да и работяга, при здравом размышлении, для неё самое то, что и надо. По крайней мере, не разболтает никому. Суки вы все, только строите из себя чистоту небесную, – последнее замечание мужчина добавил весьма добродушным и даже одобрительным тоном. Ему нравилось, что все женщины суки в его определении. И с него спрос в таком случае какой? Мужской голос показался мне отчего-то знакомым.
Никто так и не приблизился. Видимо, морализаторы сообразили, что разгорячённую парочку лучше обойти сторонкой.
– Почему твоя рубашка как у мусорщика? – спросила я, успокоившись и поняв, что незваные свидетели удалились.
– Рубашка? – он таращился на меня, не приходя пока в осмысленное состояние. Он забыл о том, что раздет до пояса. Рубашка валялась у его ног, как и мои нижние штаны, и он топтался по ним своими несуразными ботинками. Этот фасон обуви был у него неизменен всегда.
– Почему как у мусорщика? – он всё же обиделся. – Тончайшая ткань, аристократическая по своему качеству, помялась всего лишь, когда уснул. Ты лучше не тряпку оценивай, а то, что за ней скрыто… – он без всякого стыда приспустил свои штаны…
Даю пояснение. Наши мужчины, трольцы в обозначении землян, носили штаны на эластичном поясе, который легко регулировался в случае необходимости, и не ведали о том крое, что принят на Земле. Всё происходящее воспринималось как глумление надо мной, невозможное разочарование, удар по моим возвышенным представлениям, что хуже был бы лишь удар физический.
Как ни старалась я отвести свои глаза, они приковались к тому, что с таким физическим упоением он мне и продемонстрировал, отлично зная о собственном телесном великолепии и гордясь таким вот символом торжествующего мужества. И не потому, что бы самцом, как Ихэ-Эл. Он считал меня той, кому открыты все его тайны, и сам смысл моего существования в том и состоит, чтобы к этим тайнам быть сопричастной, быть их неотъемлемой частью.
Я не была девственницей, и «юность облетела с кончиков моих ресниц», как выражалась бабушка когда-то. И я уже не светилась, наверное, как лучезарное видение в глазах встречных парней и мужчин. В зеркалах я себе нравилась, а как уж там с мнением окружающих, невнятным оно порой было. Но я слишком долго жила одна. Жила стерильно настолько, что свернула все былые желания, как сворачивают в рулон прекрасную картину, для которой нет места в тесном убогом жилище. И тут было от чего испытать зрительное потрясение, пограничное с мистическим каким-то ужасом.
– О, Мать Вода… – с мольбой промямлила я, – Убери же этот атрибут чудовища… не трогай, не трогай же… – наступив своей туфелькой на его ботинок, я зацепилась взглядом за невероятный дизайн такой вот обувки, недоумевая, почему он весь целиком столь несуразный? То, что ботинки нашпигованы техническим приспособлением для возможной самозащиты, случись что, мне тогда и в голову не приходило. Земляне не расслаблялись нигде, включая и свой подземный город.
– Неужели ты настолько прикипела к своему ветшаку с его дряблыми чреслами, что вид нормальной эрекции повергает тебя в шок? – прозвучало не настолько уж и грубо, насколько отрезвляюще для всех моих возвышенных ожиданий будущей любви с ним…
– Если невмоготу, разверни свои несуразные копыта в сторону «дома любви»! – тут уж я вспомнила все усвоенные навыки из детства, проведённого среди люда торгово-ремесленной окраины. – Порадуй там своим попаданием в цель на всё готовых птичек! Да и Чапос даст тебе скидку как старому знакомцу! Я тебе не «особая дева»! – с размаху я ударила его по лицу. От растерянности он таращил глаза, даже не осознав удара в лицо, и словно не верил, что та, кого обозначали «феей», способна на драку и ругань. Я повторно ударила его, но попала по уху, так как он успел ловко увернуться, заодно и привести себя в сносный внешний вид.
