Иван Андреянович Филатов
Метафизика возникновения новизны
6.3. Обоснование: почему бытие – это возникновение интеллектуальной новизны в виде идеи
Конечно, в некоторой степени составив себе представление о том, что такое бытие и уже вплотную приблизившись к необходимости определения смысла бытия, у читателя – да и автор здесь не исключение – может возникнуть вполне оправданный вопрос: почему за бытие нами принимается именно явление в мир интеллектуальной новизны, а не что-либо другое. Мы и ранее уже говорили о том, что определение понятия бытия – как и других основополагающих понятий в такой достаточно еще неопределенной сфере познания, каковой является метафизика – есть дело конвенции.
Так вот, не правомочнее ли было бы, положим, принять за бытие процесс логического мышления, когда шаг за шагом мы, казалось бы, продвигаемся в разрешении какого-либо интересующего нас вопроса? А почему бы за бытие нам не принять вполне ощутимый процесс чувственного восприятия окружающей нас действительности? (Вспомним хотя бы о бытии как объективной реальности, данной нам в ощущениях.) И, наконец, нельзя ли принять за бытие поток нашего сознания и связанного с ним обыденного существования и мышления? То есть, если «бытие определяет сознание», а в сознании формируются наши мысли, представления, суждения и т. д., то почему бы деятельность нашего сознания не принять за бытие?
Так почему же все-таки, вопреки вышесказанному, мы склоняемся к тому, чтобы принять за бытие акт возникновения интеллектуальной новизны и явления ее в наше сознание в форме объективной идеи? Но сначала, во избежание недопонимания, сразу же следует отметить, что применительно к интеллектуальной новизне термины «возникновение» и «явление» равнозначны, поскольку для нашего сознания явление интеллектуальной новизны в акте инсайта, интуиции или озарения равносильно ее внезапному возникновению, потому что сознание, во-первых, не информировано о том, как протекает сам процесс формирования новой идеи в нашем бессознательном, а во-вторых, оно получает ее уже в готовом и как бы «упакованном», хотя и невыразимом в каких-либо знаках, виде. (Напомним: речь идет о допонятийном этапе, этапе, предшествующем рефлексии-11). Всвязи с этим, по ходу текста мы также не будем различать и того, каким словом обозначать возникновение (явление) идеи: единовременный ли это акт или процесс, в ходе которого нечто новое самопредставляется нашему сознанию.
Итак, рассмотрим сначала общекультурные предпосылки, которые могли бы предложить возникновение интеллектуальной новизны на роль феномена, именуемого бытием (см. далее п. I), а уж затем попытаемся понять, дает ли сама метафизика какие-либо основания к тому, чтобы эту интеллектуальную новизну на данной роли утвердить (см. п. 11). Начнем с первого.
п. 1. Как нам представляется, явление интеллектуальной новизны – наравне с бытием – должно отвечать следующим критериям:
а) Изначальности,
в) Уникальности,
с) Фундаментальности (универсальности).
То есть оно, во-первых, должно быть в начале каких-то наиболее важных преобразований как окружающей нас действительности, так и самого человека; во-вторых, характером своего функционирования отличаться от каких-либо сходных процессов и актов познания; и, в-третьих, быть в основе фундаментальных процессов развития человеческого сообщества и окружающего его мира.
Итак, можем ли мы согласиться с тем, что явление новой идеи в наше сознание в полной мере отвечает вышеперечисленным критериям. Остановимся вкратце на каждом из них.
а). Во-первых, что может быть изначальнее внезапного явления новой идеи, неизвестно как сформировавшейся в бессознательном и проникшей в наше сознание? У знания, полученного нами посредством органов чувств и логики, есть предшествующие конкретные объекты (материальные и духовные), которые воспринимаются самими органами чувств и понимаются на сознательном уровне. Но можем ли мы сказать, что нечто конкретное способно предшествовать интуитивному или инсайтному акту явления совершенно новой идеи? Мы лишь можем, исходя из ранее приобретенного опыта, предполагать, что этому акту предшествует работа рефлексии-1 и бессознательная инкубационная фаза формирования идеи. Но нам не ведомо, какая конкретная работа должна быть проведена на уровне сознания и что должно происходить в инкубационной фазе для того, чтобы именно эта идея сформировалась и стала достоянием нашего сознания. Так что рождению идеи самой по себе ничто конкретно-определенное не предшествует. И только она сама вносит ту конкретику, которая служит первичным основанием развертывания идеи в мысль и последующей деятельности в соответствии с этой мыслью.
в). Во-вторых, может ли быть что-либо уникальнее самой идеи-новизны, полученной притом в единственном, присущем только человеку, акте иррационального мышления? Чувства и логика – также причастные к познанию окружающего мира – могут только воспринять и понять нечто им представленное, но они сами по себе не могут создать (обнаружить, «понять») саму новизну, то есть создать идею как начало интеллектуального познания и развития мира. Конечно, никто не будет отрицать того, что чувства первичны, но не они формируют и выдают новые идеи. Они находятся всего лишь на «дальних подступах» подготовки идеи. Да и не рефлексия (логика) выдает новые идеи. Она ставит вопросы и прорабатывает их. И если логика прорабатывает определенный объем материала возможно причастного к разрешению интересующей нас задачи, то конкретную и окончательную выборку объектов, его ценностно-смысловую состыковку и выдачу идеи в готовом виде осуществляет только иррациональная интуиция (инсайт, озарение и т. д.). Она-то и лежит в основе тех преобразований, которые изменяют мир и самого человека.
Да к тому же самое уникальное в явлении интеллектуальной новизны – это то, что все события нашей жизни: физиологические (по крайней мере, на макроуровне), психические, культурные, исторические и т. д. – обладают длительностью, и только событие явления идеи в наше сознание (как начала и причины любого последующего события) не имеет длительности: оно мгновенно, внезапно и происходит только в настоящее время. Но как мы понимаем, в настоящее невозможно «втиснуть» целиком какое-либо жизненное событие, в то время как событие явления идеи-новизны само рождается из этой «стиснутости» между прошлым и будущим. И если любое жизненное событие длится во времени, постоянно переходя в прошлое и организуя тем самым свою историю, то событие явления интеллектуальной новизны, – поскольку оно происходит между прошлым и будущим – не фиксируемо; мы узнаем о нем только по тем последствиям («следам» по Плотину), которые оно за собой влечет: развертывание идеи в мысль, выявление объектов, входящих в мысль, и взаимосвязей, сплачивающих эти объекты и т. д.
Таким образом, условно все события можно разделить на две категории:
1. Бытийственные события возникновения интеллектуальной новизны, события, не имеющие длительности.
2. Обыкновенные, жизненные события, не обладающие новизной, но обладающие длительностью.
(Здесь все как в природе: интеллектуальная новизна – это девственность. И можно сказать, что обыкновенные события платят длительностью за потерю новизны, как платят последующим длительным материнством за потерю девственности).
Так что события первой категории являются началом и причиной возникновения событий второй категории. Они как центры кристаллизации, вокруг которых организуются события, происходящие во времени. Так, например, вокруг некогда возникшей идеи справедливости организуется «пространство» порядочности, благотворительности, благородства, защиты слабых и неимущих и т. д. А вокруг, положим, идеи электромагнетизма организуется «пространство» новых открытий, изобретений и внедрений в этой сфере деятельности человека.
И поскольку возникновение интеллектуальной новизны происходит только в настоящем времени, то не может быть такого бытия, которое бы еще не явилось в этот мир и о котором еще никто ничего не знает. Мы вызываем его к жизни, но будучи уже вызванным в настоящем времени, бытие (по крайней мере в своей интеллектуальной форме), сразу же теряя свою оригинальность и новизну, перестает быть бытием, поскольку автоматически перекочевывает из сферы бытия в сферу существования. Так что как нет будущего (возможного) бытия, так нет и бытия прошлого: оно всегда в настоящем, в бесконечно узком промежутке между прошлым и будущим.
И не об этом ли на заре развития метафизики говорил еще Парменид? Он удивлялся тому, что:
«Как может «быть потом» то, что есть, как могло бы
«быть в прошлом»?»32. (фр. 8-19).
То есть бытие, которое «есть» не может быть ни в прошлом, ни в будущем, оно только в настоящем времени. Затем он утверждает:
««Было» – значит не есть, не есть, если
«некогда будет»». (Там же, фр. 8-20).
И далее следом Парменид говорит, на наш взгляд, знаменательную фразу:
«Так угасло рожденье и без вести гибель прошла». (Там же, фр. 8-21).
Не о новой ли идее здесь идет речь, понимание которой (идеи) «угасает» сразу же после ее рождения, не оставляя никакого следа (поскольку «без вести гибель прошла»). Скорее всего, здесь первое в метафизике описание акта Бытия, то есть акта возникновения новой иррациональной идеи и последующего исчезновения ее из нашей памяти по причине того, что это возникновение не было зафиксировано посредством какого-либо знака, являющегося единственной «вестью» о том, что уже прошло («было»).
Автор вовсе не полагает, что во времена Парменида у греков было какое-то представление об идее и интуитивном характере ее явления, но он вовсе не исключает того, что Парменид, как и всякий продуктивно мыслящий поэт и философ, испытывал как удивление и наслаждение от явления интеллектуальной новизны, так и разочарование от тех – не таких уж редких – моментов, когда новая только что явившаяся идея ускользала от внимания и забывалась вследствие того, что не была вовремя (то есть сразу же) зафиксирована в памяти посредством какого-либо знака (слова, фразы, символа, схемы и т. д.). Вот этот момент исчезновения вдруг мелькнувшего бытия (инсайтной идеи) и был, как нам представляется, зафиксирован в данном фрагменте поэмы Парменида.
Кстати сказать, о том же самом, то есть о «настоящести» бытия писал и Аристотель в своем трактате «0 возникновении и уничтожении»:
«…возникновение и уничтожение всегда будет происходить непрерывно и никогда не прекратятся …… однако бытие не может быть присуще всем (вещам) из-за их удаленности от (перво)начала. Поэтому бог завершил мировое целое тем способом, который оставался: он сделал возникновение безостановочным, Ведь именно так бытие больше всего может быть продолжено, потому что постоянное возникновение ближе всего к (вечной) сущности»33.
Как видим из этого отрывка, вот эта неприсущесть бытия объектам, удаленным от «(перво)начала» как раз и свидетельствует о том, что бытие уже свершилось в момент своего «(перво)начала», то есть в момент возникновения «вещи». А возникнуть она может, как мы теперь уже понимаем, сначала на интеллектуальном уровне явления той идеи, в состав которой она (вещь) входила одним из составляющих элементов.
Поэтому событийная история бытия (Хайдеггер) на самом деле есть «история» явления интеллектуальной новизны в краткие мгновения разверзания времени между прошлым и будущим. В связи с этим можно было бы даже сказать, что прошлое и будущее подобны мельничным жерновам между которыми перемалывается зерно известного нам знания (и опыта) в знание для нас еще неизвестное (то есть новое). Но новое знание, рожденное в настоящем на фундаменте прошлого, поглощается этим же настоящим, так и не дав ему стать ни прошлым, ни будущим: новизна не «прилипает» ни к тому, ни к другому.
Вот здесь-то как раз и можно найти корни стремления Хайдеггера связать кровными узами бытие и время, то есть породнить «место» возможного присутствия бытия, с событийным характером его осуществления. Но парадоксальность ситуации заключается в том, что бытие и время испокон веков находятся в этих узах, только вот человек еще не разобрался ни в том, что такое Бытие, ни в том, что такое время. Он только пытается составить себе представление об этом.
С точки зрения нашего обыденного сознания парадоксальность указанного выше породнения заключается еще и в том, чтобы попытаться в бесконечно узкий промежуток (момент, мгновение, инсайт, озарение) времени «втиснуть» спресованный сгусток бытийственного события, то есть явления объективной идеи. По сути дела, метафизика только тем и озабочена, как бы оправдать постфактум возникновение этого сгустка, то есть понять:
– где, когда и как он возникает;
– что именно служит тем материалом, из которого он формируется;
– и какие трансформации в нашем интеллекте он претерпевает в ходе своего «созревания», «плодоношения» и «увядания».
Однако, объяснение данного парадокса, скорее всего, нужно искать в следующем: сознание, оперирующее только событиями длящимися (обыкновенными, жизненными), принципиально не может постигнуть событие бытийственное, событие мгновенное, каковым является возникновение интеллектуальной новизны в бессознательном и проникновение ее в наше сознание. Если бы сознание понимало язык бессознательного, то мы бы, например, знали, что происходит в инкубационной фазе формирования идеи и что побуждает бессознательное выдать ее нашему сознанию.
Но мы ничего этого не знаем, потому что сознание и бессознательное бесконечно далеки друг от друга, у них разные языки выражения, между ними пропасть непонимания и по большому счету они в какой-то степени даже антагонисты. И для нас непостижимо, во-первых, как же все-таки бессознательное понимает запросы (вопросы) сознания, а, во-вторых, как сознание понимает и расшифровывает то, что внезапно выдает ему бессознательное в виде спрессованного во времени сгустка смысла, каковым является идея.
Невозможность понять и совместить два столь необычных для нашего обыденного сознания положения – мгновенность времени и максимум смысла, который выдается в это мгновение – как раз и вызвало удивление (недоумение) древнегреческих мыслителей. Вот это возникновение чего-то весьма существенного и ценного из того, что, казалось бы, не имеет никакой цены и никакого порядка – вспомним хотя бы слова А. Ахматовой о том, из какого «сора» рождаются стихи – как раз и является самым таинственным процессом, осуществляемым продуктивным мышлением. И нет Бытия без творчества и без генерирования новизны, возникающей как бы из ничего.
Но здесь к месту было бы заметить еще раз (и об этом мы еще будем говорить, когда речь пойдет об «идеях» природы в Разделах 6.17. «Сказывается ли бытие Природы на бытии человека?» и 10.4. «Аналогия в возникновении …»): не нужно думать будто бы творчество, – а значит и Бытие – присущи только человеку как разумному существу, существу, вышедшему из самой природы. Творчество присуще и самой «неразумной» природе, которая создала разумного человека. Было бы странным, если бы из системы, казалось бы, не обладающей креативностью вдруг появилось существо, превосходящее ее в своем совершенстве. Понятие креативности заключается в чем-то таком, что мы понимаем или слишком примитивно, или не понимаем его основной сути. Но ясно одно: новизна возникает или из существующего «помимо» нас порядка, – положим, генетически или космически обусловленного, – о котором мы пока что не имеем никакого представления, или из хаоса, неизвестно каким образом превращающегося в порядок, гармонию и красоту. Красота в представленной нами трактовке, по сути дела, единственный фактор, который свидетельствует о наличии новизны, а значит и творчества, в какой бы форме оно не осуществлялось: искусственные ли это формы произведений искусства или природные формы живых существ.
Вот почему, исходя из вышеизложенного, можно было бы вывести одно, как нам представляется, достаточно простое, но в то же время эвристическое правило, применимое не только к человеческому, но и природному существованию. И заключается оно в следующем. Все то, что:
– во-первых, возникает внезапно и мгновенно,
– а во-вторых, обладает абсолютной новизной, то есть новизной, которой ранее не существовало ни в природном сообществе, ни для человеческого сообщества –
это и есть Бытие.
То есть Бытие – это скачок качественного изменения взаимоотношений и взаимосвязей определенного и вполне конкретного числа объектов материально-духовной действительности. Причем скачок этот происходит в направлении приобретения новизны: новизны, прежде всего, интеллектуальной в сфере человеческого существования и новизны материальной в сфере природного существования. (О Бытии социума и о том, какая новизна, в каком виде она возникает, речь будет идти в Части 111).
Что касается последнего положения, то новизну в природе мы воспринимаем уже в материальном своем воплощении (положим, новые виды живых существ) и нам неведомо, руководствовалась ли природа при создании своих новых форм какими-либо «идеями», или она их образует, минуя «интеллектуальную» стадию. (Но к этому вопросу мы еще вернемся несколько ниже).
(Не забыть о мгновенности генетических мутаций, результатом которых, скорее всего, являются «мутации» видовые, то есть постепенное возникновение новых видов живых существ, пусковым механизмом возникновения которых являются мгновенные генетические мутации. Так что бытию Природы свойственны и абсолютная новизна видов, и внезапность, и «мгновенность» их явления. Упомянуть об этом, может быть, в разделе «Сказывается ли бытие Природы на бытии человека?»).
На этом мы закончим говорить об уникальности явления интеллектуальной новизны. Продолжим же теперь наш разговор, но уже об ее универсальности или фундаментальности.
с). Итак, в-третьих: может ли быть что-либо универсальнее новой идеи, которая является основой развития, по крайней мере, человеческого сообщества и окружающего его мира, развития, направленного на постоянное приумножение его много и-разнообразия. Можем ли мы назвать что-либо другое, что было бы способно развивать и укоренять духовно-материальную составляющую нашей цивилизации? И что бы из себя представляло человечество, не будь оно способно и денно и нощно генерировать интеллектуальную новизну? Но мало того что идеи преобразуют мир, они еще к тому же доставляют удовольствие своим явлением самому творцу, побуждая его тем самым к последующим все новым и новым актам творчества.
И для того чтобы хотя бы в некоторой степени не столько понять, сколько прочувствовать фундаментальность события возникновения интеллектуальной новизны, нам необходимо вспомнить о такой категории платонизма и, особенно, неоплатонизма, как Единое, и посмотреть, с каких из своих сторон она может быть соотнесена с продуктивным мышлением и, в частности, с возникновением интеллектуальной новизны в форме идеи.
Для начала приведем некоторые высказывания А. Ф. Лосева о Едином Платона и Плотина как наиболее основательного разработчика этой категории. А затем попытаемся привести наиболее характерные тексты самого Плотина о Едином. Вот что пишет Лосев о Едином – оно же «благо», «одно», «беспредпосылочное начало» – Платона:
«Поставив вопрос о тождестве всего смыслового и несмыслового и о происхождении самой этой антитезы, Платон нашел ответ на этот вопрос в учении об едином, или одном. …в «Пармениде»… выставляется такое Единое, которое настолько едино и настолько охватывает все, что оно уже ровно ни от чего не отличается. …ему не присуще вообще ни одно свойство, ни одно качество. Это абсолютное Первоединое, которое выше всякого бытия, всякой сущности и всякого познания; оно есть та абсолютная точка, из которой все исходит и которая все собою определяет. Этот абсолютный свет смысла, …является основой всего и в том числе и красоты… Единое же есть абсолютная нерасчлененность и отсутствие всякой структуры. Оно-то и лежит в основе всего; и красота тоже есть не что иное, как одно из его проявлений»34.
«…сам разум, по Платону…есть середина между сверхразумным началом, или Единым, и душой. Единое у Платоны есть то «беспредпосылочное начало», без которого невозможна никакая «предпосылка» (hypothesis), а всякая такая «предпосылка» есть не что иное, как функция разума, осмысляющая собою все внеразумное и прежде всего движение чувственных тел душою. Другими словами, сам разум, или ум, по Платону, является серединой между беспредпосылочным принципом и идеями разума как принципом всего существующего». (Там же, стр. З66).
«Это целое и нераздельное бытие, которое Платон называв единым, или благом, как раз и является первым условием, первым основанием, первым началом и первой ипотесой, без чего нельзя себе представить никакой отдельной вещи…»35.
А теперь высказывания Лосева о Едином – оно же «Первоединое» – Плотина. (В скобках по тексту Лосева даны ссылки на соответствующие места энеад Плотина):
«Это Единое, по учению неоплатоников, есть бытие, не охваченное никакой логической категорией, никаким познанием или мышлением… Оно есть лишенная всяких измерений точка бытия, в которой сосредоточено и сгущено все бытие…»36.
«…Плотин всегда твердит нам о том, что все происходит из Первоединого, что оно все обнимает, что все вещи есть только его порождения, его эманация и что само оно есть потенция всякого бытия». (Там же, стр. 203).
«Свое Единое Плотин нередко называет энергией или возможностью сущего…». (Там же, стр. 211).
«Раз Единое трансцендентно сущности, то оно трансцендентно и всякой деятельности (energeia), и вообще бытию (toy ontos, У 5,32,6). Мы должны ждать Единого, как восхода солнца (У 5,32,8), и тут уже от нас зависит, сумеем ли мы вынести это созерцание (У 5,32,10)». (Там же, стр. 233).
«Свет исходит от Единого, и больше того, он как бы есть само Единое (У 3,17,28-37). Ум в отношении к Единому, подобен лучу света, переходящему от сияющего источника (У 3,15,6-7). Ум есть насквозь свет, хотя источник этого света не в нем, а в Едином … Лишь Единое осуществляет в себе полноту бытия; вся остальная природа в разной мере стремится к воссоединению с ним». (Там же, стр. 236).
«Это Единое абсолютно трансцендентно (У 3,13,1-36) и дискурсивная мысль не может проникнуть в него. Мы можем заключить о нем лишь из его действий. … Таким образом, мы можем судить лишь о проявлениях Единого, но не о том, что оно есть в себе». (Там же, стр. 373).
«Всякое бытие есть «след» Единого (У 5,5,22). Высшее, то есть умное бытие есть зеркальный образ Единого» (У 1,7,1). (Там же, стр. 601).
А вот в каких выражениях характеризует свое Единое – оно же Благо, Бог – Плотин:
«Когда дух наш воспаряет выше всего того истинного, которое он может еще обнять своею мыслью, то он теряет способность не только словесно выражать, но даже мыслить то, что стоит еще выше всего этого. Чтобы выразить понятие какого бы то ни было предмета, мышление обыкновенно движется от одного элемента его к другому, пока не переберет и не соединит их все в одно; но разве возможен и уместен такой процесс, когда дано нечто абсолютно простое? Тут приходится довольствоваться и тем, если произойдет хоть некоторое мысленное соприкосновение между мыслью и мыслимым (νοερως εφαψασθαι), которое, однако, бывает так мимолетно, что пока оно есть, нет ни времени, ни возможности что-либо о нем подумать и сказать; лишь только потом можно о нем вспомнить и думать. Но в самый момент такого соприкосновения душа, внезапно озаренная светом, верует, что узрела его, что этот свет исходит от него и что в нем Он сам блеснул ей (Первоединый)»37. (У 3,17).
«В тот самый момент, когда ум наш озаряется таким светом, он не знает, откуда именно явился ему этот свет… Поэтому, кто желает узреть его, тому нет надобности искать его то там, то здесь, а следует спокойно ожидать, пока он не появится, и только надлежаще приуготовить себя к созерцанию его, подобно тому, как и глазу нашему приходится ждать, пока солнце не взойдет и не появится на горизонте…». (Там же, стр. 106), (У 5,8).
«Когда кто-либо удостаивается узреть свет, истекающий от блага и озаряющий весь ноуменальный мир, у того естественно возгорается желание пребывать в этом мире и наслаждаться сияющим тут светом… Поэтому-то душа как только почувствует это влияние (Блага), тот час приходит в волнение, в вакхическую восторженность, переполняется жгучим желанием и вся превращается в любовь …….быв как бы согрета теплотой оттуда (добротою Блага), она тот час пробуждается, чувствует приток новых сил, сознает как бы выросшие вдруг у себя крылья, и тогда воспаряет… дальше к чему-то иному еще высшему (к Благу), все более и более как бы делаясь легкою, благодаря силе (оживающего) воспоминания». (Там же, стр. 218-219), (У1 7,22).
«Кто удостаивается такого уединения, – тот зрит Бога, зрит в нем самого себя… видит себя просветленным, в сиянии духовного света, – даже более, – видит себя как самый свет … созерцатель тут собственно не созерцает, ибо сам становится тем, что есть созерцаемое». (Там же, стр. 290-291), (У1 9,9; У1 9,10).
Итак, из приведенных высказываний вытекает следующее: Единое Платона и Плотина, скорее всего, есть не что иное как иррациональная креативно-сингулярная точка (сфера), в которой возникает нечто интеллектуально новое и из которой оно, как из «хранилища» изливается и оформляется Умом в мысли. А вот из мыслей-то как раз и возникает все многообразие проявлений сущего во всех его видах.
Мы потому так подробно попытались в приведенных цитатах осветить категорию Единого, чтобы показать, насколько близко соотносятся между собой понятие Единого и понятие интеллектуальной новизны в виде идеи. Так что же мы все-таки видим. А видим мы то, что и Единое и интеллектуальная новизна обладают характером:
– целостности, поскольку неделимы в своей изначальной форме;
– трансцендентности, вследствие недоступности осмыслению на уровне сознания в самый первый момент своего проявления;
– последейственного проявления, то есть проявления на уровне осмысления и оформления сознанием;
– внезапности своего возникновения и воздействия на все то, причиной чего они являются;
– светоносности или инсайтности вследствие эмоционально-положительного воздействия на психику (душу) человека.
Таким образом, из вышеизложенного мы можем, хотя бы в некоторой степени, заключить о тождественности категорий Единого и интеллектуальной новизны. А по-другому и быть не могло, потому что историческая неизменность самого предмета метафизики – и основных его категорий – обусловлена в первую очередь неизменностью характера продуктивного мышления, состоящего из вполне определенного числа этапов, нами уже не раз поименованных.
1. Предварительной обработки на сознательном уровне ранее воспринятого нами опыта и знания по какому-либо интересующему нас вопросу.
2. Иррационального акта возникновения новой идеи и явления ее в наше сознание.
3. Логического развертывания этой идеи в мысль и оформления последней в какую-либо из знаковых систем.
Универсальность данного процесса, скорее всего, неизменна как во времени, – начиная с момента зарождения способности генерировать новые идеи, – так и в характере исторических и психологических различий индивидов. Данная универсальность была свойственна человеку разумному во все времена и вне зависимости от расовых, территориальных, религиозных и этнопсихологических различий. Вот почему Бытие человека неизменно и «едино» (Парменид) во времени: меняются религиозные и философские представления, изменяются условия проживания и нравственные устои различных человеческих сообществ, изменяется научно-технический и культурный уровень жизни человека, но неизменным остается как способ, благодаря которому совершаются эти – мелкие и глобальные – изменения, так и тот продукт, который возникает в ходе осуществления методологии этого способа. И нет иного пути производить эти перемены и эти продукты как только посредством генерирования объективных идей в актах, осуществляемых мгновенно и внезапно: инсайт, интуиция, озарение, вдохновение, экстаз и т. д.
Но мгновенность и внезапность явления идеи в наше сознание говорит еще и о том, что нет пограничной линии (или даже переходной полосы) между Единым, творящим идеи в своих недрах, и Умом (Плотин), эти идеи превращающим в мысли. Скорее всего, между ними разрыв, который необходимо не столько узреть, сколько преодолеть в своем сознании. Плотин, обладая мощным даром не только иррационального, но и рационального мышления, слишком «близко» подошел к этому разрыву, чтобы не заметить Единого. Но со слишком близкого расстояния достаточно трудно увидеть, что оно из себя представляет. А чем более неопределенно какое-либо понятие, тем больше позиций, с которых можно попытаться внести хотя бы некоторую определенность. Отсюда столь обширная панорама характеристики Единого с точки зрения и изначальности, и целостности, и трансцендентности, и потенциальности, и светоносности, и мгновенности, и внезапности явления «абсолютно простого» (Плотин). И все это вдобавок к тем многочисленным отрицательным характеристикам, которые Плотин дает своему Единому: это и не бытие, и не сущее, и не категория, и не сущность, и не ум, и оно не обладает каким-либо свойством или качеством и т. д. и т. п.
Кстати сказать, Хайдеггер в своих лекциях о Пармениде предлагает – скорее всего, для лучшего понимания изначальной сущности бытия – два взаимосвязанных между собой закона: закон близости и закон начала. Суть этих законов и их взаимосвязи заключается, по Хайдеггеру, в следующем:
«Постичь самое близкое тяжелее всего. В ходе нашего вы-хода к сущему, под-хода к нему и об-хождения с ним мы сразу и очень легко пере-ходим через это самое близкое. Поскольку самое близкое есть самое знакомое, оно не требует никакого особого усвоения. Мы вообще не думаем о нем. Оно остается меньше всего достойным мысли. Поэтому самое близкое появляется как самое ничтожное. Строго говоря, человек первым делом видит не самое близкое, а то, что за ним. Это второе в своей навязчивости и назойливости вытесняет самое близкое и его близость из сферы нашего опыта. Таков закон близости.
Закон близости основывается на законе начала… Поэтому в первый момент начало раскрывается в том, что изошло из него и в какой-то мере уже ушло от него. Первоначально начало оставляет позади себя близость своей начинающейся сущности и таким образом скрывает ее. Поэтому даже опыт изначального ни в коей мере не гарантирует возможности помыслить само начало в его сущности»38.
Как видим, и в данном тексте – как и в приведенных нами выше отрывках – речь идет о самом истоке возникновения интеллектуальной новизны, том истоке, который не может быть замечен нашим сознанием, поскольку последнее может «увидеть» только то, что уже стало объектом его внимания. А первым таким объектом становится мысль, разворачиваемая нами из идеи и оформляемая в какой-либо знаковой системе. Вот почему «человек первым делом видит не самое близкое, а то, что за ним». То есть он «видит» не саму идею, а ту мысль, которая из нее разворачивается. А вернее было бы даже сказать, что саму мысль он «видит» только благодаря тем объектам-сущим, из которых она состоит и которые нами уже названы (обозначены) знакомыми нашему сознанию и из него позаимствованными именами или знаками. Только благодаря тем объектам, которые нами поименованы и которые мы соединили посредством вполне определенных взаимосвязей, нам «видна» сама мысль.
