Иван Андреянович Филатов
Метафизика возникновения новизны
6.7. Что значит понять смысл идеи, в чем заключается новизна смысла и роль языка при понимании и выражении нового смысла?
I. Выше по тексту мы уже не раз употребляли выражение «понять смысл внове явленной идеи». И мы уже утвердились в том, что сама новизна идеи всегда рождается в нашем бессознательном. Но что означает словосочетание «понять смысл» в контексте «узнавания» нашим сознанием того, что явилось ему из нашего же бессознательного? Ведь эта идея нова для него. Как сознание узнает новизну смысла, то есть ту новизну, которая ни нам, ни кому-либо другому не была известна?
Но сначала рассмотрим более простой пример: что значит понять смысл идеи, кем-либо уже созданной (открытой), но лично нам еще не известной. Положим, что значит понять смысл закона Ома? Наверное, это значит: во-первых, узнать, какие сущие являются составными частями этой идеи (I, U, R, проводник тока, источник напряжения и т. д.), какими свойствами они обладают и в каких взаимосвязях между собой находятся; а во-вторых, какую функцию мы можем выполнить, зная все то, что мы перечислили. Итак, зная все это, мы можем считать, что способны выполнить функцию расчета значения любого из трех параметров формулы, подставляя значения двух других известных параметров. То есть формула открывает нам новую возможность в обращении с некоторым когда-то и кем-то образованным комплексом взаимосвязанных сущих. Она является подручным средством с сущностным свойством определять какой-либо параметр, осуществляя функцию вычисления.
Далее переходим к более сложному случаю. Именно он является предметом нашего интереса: что значит понять смысл внове явленной нам идеи, то есть той идеи, которая рождена не кем-либо ранее, а нами, пытающимися понять ее смысл, и не только понять, но и изложить во всеми понимаемых словах, терминах, знаках и т. д. А значит это следующее.
Во-первых, понять смысл – значит быть способным изложить на рациональном уровне (на уровне нашей логики) то, что явилось нам из иррационального бессознательного. (Почему мы считаем, что идея явилась нам из бессознательного, – это мы уже знаем: потому, что она не может в мгновение ока сформироваться в нашем сознании. А именно так, во всей своей целостности, является, положим, инсайтная идея. И об этом мы более подробно говорили как в разделах первой части, так и в разделах данной части). Но почему мы можем изложить смысл идеи? Да потому, что он нам уже явлен в сферу нашего сознания. Как увидеть мы можем только то, что уже находится в поле нашего зрения, так и понять мы можем только то, что уже представлено «пред очи» нашего сознания. А представлен, скорее всего, некий вполне определенный комплекс нервных образований (возбуждений, взаимосвязей и т. д.) в структуре нашего мозга. Вот этот комплекс мы и должны «перевести» с языка «символов» бессознательного на язык символов сознания. Именно поэтому «поставщиком» новых идей является наше бессознательное, которое, приняв во внимание все то, что мы проделали на этапе рефлексии-I и то, что было проделано самим бессознательным в фазе инкубации, выдало нашему сознанию идею, смысл которой мы должны раскрыть и изложить на языке всеми понимаемого рацио (логики).
Во-вторых, понять смысл идеи значит удостовериться в правильности «выбранного» нами комплекса сущих. В том числе определиться и с их количеством: не должно быть ни лишних, ни, тем более, недостающих сущих – все они должны быть причастны как к образованию смысла (Истины) идеи, так и к формированию вида и сущности искомого сущего. Но здесь мы, конечно, несколько лукавим, когда говорим о том, что этот комплекс «выбирается» нами. На самом деле не совсем так, потому что окончательный «список» сущих конкретной идеи выбирается уже не «нами», а нашим бессознательным. Оно же скорее всего определяет конкретную форму взаимосвязей между объектами идеи. И действительно, на этапе рефлексии-1 мы и впрямь выбираем тот гипотетический комплекс сущих, из которого, как мы полагаем, можно извлечь некий, желательный нам смысл. Но окончательный выбор делает наше бессознательное, потому что конкретный список сущих мы обнаруживаем уже на этапе рефлексии-II. И он, как правило, не всегда совпадает с тем комплексом сущих, которыми мы оперировали на этапе рефлексии-1.
В-третьих, понять смысл значит: определиться в том, в каких взаимосвязях должны находиться эти сущие и какими свойствами они должны обладать. И это нам нужно будет при разработке технологии изготовления подручного средства по образцу искомого сущего, той технологии, которая должна учитывать все свойства входящих в идею объектов. Так в излюбленной нами (с подачи Хайдеггера) идее кусочка мела доска должна быть достаточно большого размера, чтобы текст было видно издалека и как можно большему количеству студентов, зрение не должно страдать близорукостью, тряпка должна быстро удалять текст, чтобы изложение его и восприятие было мобильным, то есть легко и быстро исполняемым. Все должно быть взаимосвязано и согласовано между собой. Вот эти свойства и взаимосвязи определяют «качество» смысла новой идеи мела взамен, положим, не совсем удобной («некачественной») идеи обучения посредством нанесения текста стилем на индивидуальных вощаных дощечках, как это было при греческом обучении времен Сократа.
И, в-четвертых, пониманию смысла должно сопутствовать убеждение в том, что мы достигли намеченной цели в виде создания новой функции, осуществляющей необходимую нам деятельность по получению необходимого Продукта. Целеполагающая роль нового смысла в том и состоит, чтобы достигнуть каких-либо действий по созданию чего-то нового. Все это вместе взятое и означает «понять смысл внове явленной идеи». (Вопросу формирования смысла идеи будет посвящен и Раздел 15.3. «Что такое смысл идеи …»).
2. А теперь, коль скоро мы рассмотрели вопрос понимания смысла новой идеи, не лишним было бы знать, в чем именно заключается новизна смысла идеи, и где и когда она зарождается и появляется в нашем сознании. Начнем с вопроса: что из себя представляет новизна смысла идеи, то есть, из каких новых «элементов» она состоит? Как мы уже знаем, идея – это вполне определенный смысловой комплекс взаимосвязанных сущих, в процессе раскрытия которого нами выявляется форма и сущность того внове создаваемого нами сущего, которое в дальнейшем станет подручным средством, то есть объектом (предметом, моральным принципом, специалистом, идеей, институтом и т. д.) способным – посредством своего участия – исполнять определенную, заданную смыслом идеи функцию производства новой Продукции в социуме.
Как видим из определения идеи, в новизне самой идеи заключены те новые компоненты, последовательное возникновение которых составляет саму суть идеи. А именно:
– неповторимый в своем составе комплекс сущих, взаимосвязанных между собой, – скажем так, своеобразными отношениями – в то, что мы называем идеей;
– новая форма и новая сущность искомого сущего;
– новая, ранее не бывшая в обиходе человеческого существования функция (деятельность);
– новая Продукция, производимая нами посредством искомого сущего-подручного средства.
Рассмотрим вопрос подробнее и попытаемся определить, где и когда, то есть на каких этапах нашего мышления эта новизна возникает. Мы уже не раз указывали: на этапе рефлексии-I какой-либо новизны нет, поскольку, разрабатывая любой вопрос, мы оперируем не вполне определенным, гипотетически предполагаемым, комплексом готовых исходных сущих, каждое из которых не обладает какой-либо новизной. Наше мышление потому и способно ими оперировать, что они нам известны, то есть не новы для нас. Далее: на этапе рефлексии-II мы также оперируем известными нашему сознанию объектами. Но странное дело: почему-то в процессе развертывания структурно-функционального состава идеи у нас появляется потребность в создании совершенно нового (искомого) сущего, обладающего вполне определенным сущностным свойством (или рядом свойств), таким свойством, которое в сочетании со свойствами других сущих данной идеи способно исполнять совершенно новую функцию, то есть функцию, ранее не наблюдавшуюся в нашей жизнедеятельности.
Возникает вопрос: где и когда образуются как новое сущностное свойство, так и форма (вид) нашего подручного средства, изготовленного по образцу искомого сущего? Можно предположить два варианта ответа:
– либо они возникают на этапе рефлексии-II, то есть в процессе раскрытия смысла идеи и формирования вида и сущности искомого сущего (подручного средства),
– либо «идея» нового сущего – каким оно должно быть – зарождается в нашем бессознательном уже до момента явления идеи в наше сознание, то есть до начала рефлексии-II.
Первый вариант у нас отпадает, потому что, как мы только что указали выше, на этапе рефлексии-II мы оперируем известными нашему сознанию объектами-сущими. Остается второй вариант. Все дело в том, что скорее всего явление идеи в наше сознание есть следствие – и свидетельство! – нахождения нашим бессознательным «вида» того сущностного свойства (а заодно и формы искомого сущего), которым должно быть наделено это сущее для того, чтобы исправно исполнять возложенную на него смыслом идеи подручную функцию.
Вот и получается, что сама новизна зарождается на бессознательном уровне в недрах нейрофизиологических процессов, которые отдельно от сознания оперировали той информацией, которую – в основном ее виде – мы заложили в наш интеллект на этапе рефлексии-1. На этом же бессознательном этапе сложился – в своем окончательном виде – и новый комплекс вполне определенных сущих, потому что на этапе рефлексии-II мы оперируем уже известным нам списком сущих. И мы уже нисколько не сомневаемся – как это было на этапе рефлексии-I – в каком составе и в каком виде должен быть этот комплекс. На этапе рефлексии-II нам остается лишь раскрыть то, что нашему сознанию выдало бессознательное. Что мы и делаем, когда развертываем идею и формируем искомое сущее в интеллектуальном процессе создания технологии получения этого сущего из исходных материалов.
Так что наступление инкубационной фазы, следующей за этапом рефлексии-I, свидетельствует о том, что мы уже вплотную подступили к разрешению нашей задачи. Но рациональное по своей сути сознание не способно сделать этот решительный шаг, поскольку оно к этому (то есть к продуктивному мышлению) и не предназначено. А предназначено оно только к тому, чтобы как можно глубже проникнуть в суть стоящей перед нами проблемы. От степени этого проникновения во многом зависит наш успех. То есть, чем глубже мы проникаем в суть вопроса, тем вероятнее наступление инкубационной фазы и явления самой идеи в наше сознание. На первый взгляд можно было бы сказать, что инкубационная фаза – это тайм-аут, который берет наш интеллект перед решающим броском к сотворению идеи. Но это только видимость прекращения работы нашего интеллекта. На самом же деле с прекращением рефлексии-1 на скрытую от нашего сознания арену вступает наше бессознательное. Оно-то и бывает способно разрешить задачу и выдать в наше сознание новую для нас же самих идею. Причем, оно даже и не удосуживается известить нас о времени наступления инкубационной фазы.
Итак, наступление инкубационной фазы процесса мышления есть свидетельство того, что на «вахту» продуктивного мышления заступило наше бессознательное. Но мы уже знаем, что весь процесс продуктивного мышления состоит из пяти этапов: рефлексии-I, инкубационной фазы, явления идеи в наше сознание, допонятийной фазы и рефлексии-II. Знаем мы и то, что понимание нами помысленного приходит к нам только в том случае, если мы способны его выразить, то есть оформить средствами языка. Отсюда возникает вопрос: в какой степени язык причастен к нашему мышлению в каждом из вышеперечисленных этапов? Другими словами: если есть сам факт фиксируемого в языке продуктивного мышления, то на всех ли его этапах язык принимает участие. И тут обнаруживается, что, по всей видимости, участие языка, то есть оперирование знаками (положим, словами) языка на уровне нашего сознания – исключается с момента наступления инкубационной фазы до момента начала раскрытия смысла явившейся нам идеи, то есть до начала рефлексии-II.
Нам теперь понятно, что самое непонятное для нас происходит на трех средних этапах или стадиях нашего мышления: инкубационной фазы, явления идеи в наше сознание и допонятийной фазы. И не ясно самое главное: чем именно и как оперирует бессознательное в этот период своего функционирования – словами ли или понятиями, которыми мы обозначили ходы нашей мысли на этапе рефлексии-I, или оно переводит их в нечто нейрофизиологическое и оперирует уже этими образованиями то ли в виде нервных взаимосвязей между нейронами, то ли в виде сгустков нервных возбуждений. (Ведь не в бездействии же оно находится?). Здесь вотчина самой Природы продуктивного мышления, как вотчиной самой Природы является процесс пищеварения, о котором мы так же ничего не знали до тех пор пока нам не стала известной работа всех органов к ней причастных на разных стадиях. Так вот, что же это за «органы» (и секреты ими выделяемые и поглощаемые), которые совершают алхимический процесс «переваривания» того, что мы заложили в наш интеллект на этапе рефлексии-I, чтобы получить уже на выходе из рефлексии-II готовую идею в виде раскрытого нами смысла (Истины)?
Знаем ли мы, что происходит внутри системы продуктивного мышления на самом результативном этапе ее функционирования? И знаем ли мы, каким образом трансформируется то, что мы называем идеей – только что явившейся в сознание – в слова, знаки, символы, образы и т. д. Отнюдь нет. Мы знаем лишь только то, что мы заложили и что получили на выходе. Но мы не знаем самого главного: каковой – в каком виде, количестве, качестве и т. д. – должна быть обработанная нами информация, чтобы в гарантированном виде было обеспечено получение новой идеи. Потому что в подавляющем большинстве случаев наше мышление не достигает желанной цели получения идеи, то есть оно работает вхолостую. Где именно совершается «пробуксовка»: не «докладываем» ли мы в наш интеллект информации о разрешаемом нами вопросе, не дорабатываем ли мы на стадии рефлексии-1, или не хватает «мощи» самому бессознательному – вот в чем вопрос.
Резюмируя вышеизложенное, скажем: если мы задаемся вопросом, в чем заключается новизна нами сотворенного смысла идеи, то можно ответить следующим образом. Во-первых, она заключается в создании уникального комплекса взаимосвязанных сущих, обладающих новым смыслом, поименованным нами Истиной. Этот комплекс есть основание идеи, ее фундамент. Не будь его, не было бы самой идеи. Во-вторых, новизна представлена новой формой искомого сущего и новым сущностным свойством последнего. Они, форма и сущность, выделяют и возвышают данное искомое сущее среди остальных объектов (исходных сущих) этой идеи, и в то же время они опираются на последние. Форма и сущность подручного средства – это то острие, посредством которого исполняется функция. (Так острием заточенного карандаша выполняется функция рисования или изложения нужного нам текста). И в-третьих, естественно было предположить, что кроме уникального комплекса сущих, кроме не менее уникальных формы и сущности искомого сущего есть еще одна, третья, новизна – новизна той функции, которая осуществляет определенную, ранее нам не присущую, деятельность, деятельность по получению нового – и это уже в-четвертых – Продукта. Вот четыре вида новизны, привносимой нами в процессе нашего бытийствования. Это и есть те объекты, при помощи которых умножается много и-разнообразие нашего материально-духовного мира. И это не считая новизны и уникальности самой личности, сотворяющей эту новизну в сфере науки и техники, поэзии и литературы, живописи и музыки и т. д. и т. п.
3. Имея в виду сказанное выше, возникает вопрос соотношения новизны смысла идеи, которую мы способны понять и того языка, которым мы можем эту новизну выразить, то есть вопрос: как между собой соотнесены мышление как генерирование новых идей и язык как способ выражения и фиксации результатов нашего мышления? Пока что нам ясно одно: только тогда, когда мы сами поняли нечто нам ранее непонятное, мы способны найти слова, которыми можем выразить то, что мы поняли. Нахождение этих слов – оно и есть понимание. Вернее сказать, понимание приходит с нахождением слов, которые фиксируют это понимание. Незафиксированное – особенно новое – способно быстро или забыться, или исказиться. Но как это ни странно, понимание смысла и нахождение слов языка для его выражения – взаимообратимы и дополнительны: понимание смысла приводит к нахождению слов для его выражения, а нахождение слов приводит к последующему размышлению и пониманию. И можно ли здесь понять, что первично? Не исключено, что первичным импульсом все-таки является размышление, требующее как последующего понимания размысленного, так и фиксирования того этапа размышления, которого мы достигли.
Нам известно, что мысль – мысль рационально нами формируемая – продвигается вперед мелкими шажками, и каждый шажок должен быть зафиксирован в словах, иначе, он рискует быть забытым или искаженным. Мы вряд ли способны промысливать на много шагов вперед, не фиксируя промысленного. Даже в том случае, если мы это делаем, не фиксируя нашу мысль, положим, на бумаге, то мы все же фиксируем ее в устном виде, через внутреннюю речь, закрепляя суть смысла посредством каких-либо запоминаемых нами ключевых слов, образов, символов и т. д. «Голая» мысль – существо весьма эфемерное. Потому-то она так легко забывается даже в том случае, если приходит к нам в виде озарения. Последнее есть, скорее всего, обобщение ранее промысленных, но еще незафиксированных шагов. Подобное обобщение есть прыжок, суммирующий несколько ступеней нами уже промысленного. Отсюда эйфоричность нашего психического состояния при спонтанно-внезапном «понимании» этого накопившегося сгустка новизны. Объем и «качество» новизны смысла формирует саму эйфоричность нашего состояния, нашего восприятия инсайтной мысли-идеи. И фиксация этого смысла может быть осуществлена, если будут найдены слова, образы, символы, которые способны его выразить.
Не способное быть выраженным, не может быть – и не будет! – помыслено. Мы не можем «выпрыгнуть» из того языка, которым владеем. То есть предел той интеллектуальной новизны, которую мы можем помыслить (изобрести, открыть, «понять»), не выходит за границы того языка, который способен ее выразить. (Вот почему наше бессознательное выдает сознанию только такие идеи, которые могут быть выражены и оформлены. И в этом одна из черт мудрости нашего бессознательного). По сути дела проблема продуктивного мышления есть проблема нашего языка. Поскольку: если отсутствие языка (как крайняя форма его наличия) устраняет саму возможность (как способность) продуктивного мышления, то понятно, что только с развитием языка расширяется ареал того, что может быть помыслено, потому что последнее может быть запечатлено только в символах языка.
Можно сказать, что язык позволил мышлению развиться. Он стал «спасательным кругом» нашего продуктивного мышления, так как всегда оказывался на подхвате того, что нам способно было выдать наше бессознательное. Не будь языка, мы бы так и не научились генерировать новые идеи. Так что язык, прежде чем стать «домом бытия» (Хайдеггер), был спасителем, сохранителем и распространителем новых идей. То есть, мало того, что он спасал от забвения легко улетучивающиеся «образы» (эйдосы, смыслы) новых инсайтно-интуитивных идей, но он к тому же фиксировал смыслы этих идей и оттачивал формы их выражения, чем в немалой степени способствовал возможности их распространения. (Не забудем: чем привлекательнее, чем образнее форма выражения мысли, тем соблазнительнее желание понять и запомнить содержание последней. И не отсюда ли берут свое начало как сама художественность выражения смысла, так и развитие памяти как способности помнить смыслы, не прибегая к формам закрепления их в языке).
Вот почему эффективность нашего продуктивного мышления во многом определяется богатством того языка, которым мы владеем на данный момент времени. И это богатство надо накоплять сызмальства и никогда не останавливаться на достигнутом. Постоянно обретая его, мы создаем и удобряем почву, без наличия которой невозможна эффективность мышления. А те средства, которые этому способствуют в наибольшей степени, это в первую очередь искусства, предоставляюшие в наше распоряжение эти богатства: литература, поэзия, живопись, музыка и т. д. Они являются концентрированным выражением идей, образов, символов, знаков и т. д. в безбрежных просторах языка. Так в безбрежных просторах Вселенной концентрированным выражением материи являются галактики, «черные дыры», звезды, планеты и т. д. И как эти объекты своими силами тяготения формируют структуру нашей Вселенной, так и произведения наук и искусств формируют вселенский образ нашей жизни. Именно поэтому идеи правят миром.
Далее, в очередной раз обратимся к Хайдеггеру и попытаемся хотя бы в некоторой степени понять причину той сложности терминологии, которая иногда бывает присуща его языку. Герменевтические опыты с этимологией, с корнями слов, со словосочетаниями есть не что иное, как попытки «выпрыгнуть» из уже сложившегося языка (что порою выглядит насилием над ним). И если мы вспомним феномен фразеологического, – а не логопедического – косноязычия и зададимся вопросом, что является наиболее характерным для данного феномена, то вынуждены будем ответить одним словом: тавталогичность как набор близких по смыслу слов, не уточняющих смысл высказываемой мысли и не продвигающих этот смысл до своего логического завершения. Выражая какую-либо не совсем внятную нам самим мысль, ту мысль, которая «вертится на языке», но не поддается изложению, мы всякий раз прибегаем к тавтологии, граничащей порой с фразеологией (в смысле пустословия). Язык должен присутствовать в мысли естественным образом, а не насильственным. А для этого мысль должна «плавать» в языке как «сыр в масле», а не расплываться в нем в нечто бесформенное и трудновоспринимаемое. Для чего она сначала должна быть сформирована. Вот тогда она может быть сформулирована. Только тогда могут быть найдены слова, эквивалентно ей соответствующие.
Но тавтология, конечно, может быть разного уровня: от той, которая не способна выразить самую простую и всем известную мысль, до той, которая пытается «схватить» мысль, еще никем не высказанную, мысль только нарождающуюся, находящуюся в стадии своего становления, мысль, родиться которой еще не настало время, но дух которой уже витает в воздухе. Вот здесь мыслитель и прибегает к тавтологичности, пытаясь тем самым усилить значимость разрешаемой им, но так и не поддавшейся разрешению проблемы. Что касается Хайдеггера, то причиной сложности и многофункциональности его терминологии, о которую каждый раз спотыкается наше понимание того, что он хотел выразить, скорее всего, является то, уже не раз нами отмеченное обстоятельство, что в его фундаментальной онтологии отсутствует основополагающее понятие интеллектуальной новизны в виде идеи. А без этого понятия трудно выразить саму сердцевину метафизики. Так же, наверное, было бы трудно выразить и изложить основы биологии без понятия клетки и элементов ее составляющих. Но это скорее всего свидетельствует о сложности и запутанности самой проблемы Бытия и сущего.
Гениальность же Хайдеггера в той прозорливости, с которой он увидел – как в телескоп, – что суть всех проблем, которыми опутана и окутана метафизика, надо искать в далеких временах ее зарождения. (Так, наверное, Хаббл по «красному смещению» «увидел» в свой телескоп разбегание галактик из Большого Взрыва). Но родовая травма метафизики, хотя и была великолепным образом продиагностирована Хайдеггером, но она так и не была им излечена, несмотря на обилие предпосылок к этому. Но эта «предпосылочность», к сожалению, открывается нашим глазам только тогда, когда мы поднимаемся на другой уровень понимания той же проблемы. Так, только поднимаясь в стратосферу, мы можем увидеть и континенты, и моря, и округлость Земли, чего мы никак не увидим, находясь на ее поверхности.
Так вот, для того чтобы понять, откуда берут свое начало как тавтологичность, так и сложность терминологии Хайдеггера, попытаемся – в качестве примера – разобраться с понятиями, группирующимися вокруг одного из основных терминов его метафизики, каковым является термин «присутствие». Вот те понятия, которые он формирует на базе как этого термина, так и терминов с ним сопряженных, и посредством которых пытается изложить свое (и древнегреческое) представление о бытии: «допущение присутствия», «впускание присутствия», «выход присутствия из потаенности», «присутствие присутствующего», «открытие потаенности», «прибытие сути», «стояние в просвете бытия» и т. д. Да, действительно, присутствие (Anwesen) понимается Хайдеггером как прибытие сути и как выход сущего в не-потаенность. Но совсем непонятны как механизмы подобного «прибытия» и «выхода», так и сущности таких терминов как «суть», «не-потаенность» и т. д. А именно:
– что из себя представляет «суть» сама по себе, в чем она заключается, как формируется и каким образом «прилепляется» то ли к бытию, то ли к сущему. (Напомним: общепринятые выражения – суть бытия, сущность сущего и т. д.);
– что собой представляет тот объект, к которому прибывает «суть» и во что он превращается, приняв ее к себе (в себя);
– претерпевает ли сущее какие-либо трансформации, выходя из потаенности в непотаенность;
– в чем сущность непотаенности, из какого состояния она возникает, и в какое прибывает;
– почему сущее, ранее бывшее в потаенности, вдруг решило выйти из нее в непотаенность, что вынуждает его сделать столь решительный шаг.
Скажем сразу: ни на один из этих вопросов у Хайдеггера нет удовлетворительного ответа, что совсем не удивительно. Потому что в его фундаментальной онтологии, как мы уже указывали, нет стержневого понятия, понятия идеи как комплекса взаимосвязанных в единое целое сущих, одним из компонентов которого (комплекса) есть внове образуемое нами искомое сущее, являющееся основным фигурантом не только самой метафизики, но и нашей человеческой – да и Природной тоже – жизнедеятельности. А если нет понятия идеи, – возникновение и раскрытие смысла которой (в нашем интеллекте) есть Бытие, – то и неоткуда было взяться сопряженному с ним понятию о методологии (и технологии) возникновения сущего. Именно отсюда, из этого метафизического провала порою проистекает вся та невнятность, расплывчатость, неопределенность и многозначность хайдеггеровской терминологии. То, о чем у нас самих нет четкого представления, не может быть выражено в терминах и понятиях адекватно всеми понимаемых. А вопрос Бытия и сущего невозможно изложить, минуя понятие идеи и методологии возникновения нового сущего, сущего искомого. В таком случае непонятной становится роль полученного по образцу искомого сущего подручного средства. А ведь только при непосредственном участии последнего может быть произведена Продукция ранее затребованного вида. (Более подробно обо всем этом в разделах Части 111).
Это только сейчас, то есть только после того, как мы раскрыли структурно-функциональный состав идеи и обнаружили методологию возникновения сущего, нам стали более или менее ясными приведенные выше хайдеггеровские понятия и выражения. Вернее было бы сказать, что именно должно было бы скрываться за этими так и не расшифрованными словосочетаниями. А именно: за понятием «допущение присутствия» должно скрываться возникновение идеи, которое – как нечто неизбежное, являясь «чистым» Бытием допускает саму возможность явиться присутствующему, то есть тому сущему, которое в последующем будет обнаружено и сформировано в результате развертывания смысла идеи. Без явления идеи никакого «допущения» не может быть, поскольку нечего будет допускать. Возникновение сущего не может быть осуществлено без предварительного явления идеи, которая генетически предшествует появлению искомого сущего. Допускается только то, что уже содержится, – хотя и в скрытом виде, – в идее. Иначе говоря, в Бытии как возникновении идеи скрыта сама возможность явления искомого сущего.
Далее, другое словосочетание: «выход присутствия из потаенности». Оно должно означать процесс развертывания смысла новой идеи и обнаружения среди явленного нам комплекса сущих того искомого сущего, которое нам необходимо будет сформировать и наделить сущностью (то есть сущностным свойством). (Так мы формируем из известняка и других материалов кусочек мела, причем формируем его таким образом, чтобы он обладал сущностным свойством мелкодисперсно крошиться и оставлять видимый зрением след на доске). Именно на данном этапе «выхода присутствия из потаенности» на сцену нашего сознания выступают сущие, которые как актеры, взаимодействуя между собой посредством своих свойств, проявляют вид и сущность главного действующего лица – искомого сущего (подручного средства). Поскольку последнему предуготована идеей главная роль – исполнять возложенную на него (смыслом идеи) функцию производства Продукции нового вида.
Далее, за «открытием потаенности», скорее всего, скрывается то, что в философии было названо интуицией, инсайтом, озарением, потому что только в этих актах нечто «потаенное» открывается нам в своем «непотаенном виде.
Далее, «стояние в просвете бытия» означает нечто иное, как процесс созерцания внове явленной нам идеи, в ходе которого мы испытываем и удовольствие от интеллектуального понимания смысла идеи и удивления от самой его новизны.
Как видим, в данном ключе можно было бы, наверное, разобрать и другие не совсем нам понятные термины Хайдеггера.
