Иван Андреянович Филатов
Метафизика возникновения новизны
Правда, сам Адорно полагал, что загадочность произведения можно объяснить его незавершенностью.
«Загадочное в произведениях искусства состоит в их незавершенности… загадками они являются потому, что, будучи незавершенными, «недостроенными», они отрицают то, чем хотят тем не менее быть сами… Произведения искусства, как бы они ни стремились выглядеть совершенными и законченными, никогда не договариваются до конца, они всегда как бы обрезаны; тот факт, что их значение не выражает их сущности, производит такое впечатление, словно их значение заблокировано». (Там же, стр. 186)
Можно, конечно, согласиться с этим мнением, но было бы интересным знать, что именно является незавершенным в произведении искусства. Или может быть незавершенность – это всего лишь впечатление, обусловленное особенностями нашего интеллектуально-психологического восприятия или какими-то объективными обстоятельствами.
На наш взгляд одной из причин загадочности, создающей впечатление незавершенности, является с одной стороны способность художника представить в художественной форме непредставимое, каковым является эстетическая идея, а с другой стороны – способность созерцателя уловить своим бессознательным (душевным) чутьем эту идею и отреагировать на нее всего лишь спонтанно возникшим интеллектуальным чувством удовольствия. Если исходить из данного положения, то загадочность произведения искусства – его принципиальная черта, отсутствие которой как раз и говорит о несовершенстве произведения. Понимание (на сознательном уровне) идеи произведения созерцателем – свидетельство несостоятельности произведения как произведения искусства.
Другая причина – и причина объективная – иллюзии незавершенности произведения искусства в том, что, как мы уже указывали ранее, всегда отсутствует та понятийная база и символика, которые могли бы способствовать прояснению эстетической идеи и трансформации ее в идею научную. Но парадокс в том, что, – вследствие длительности и разорванности процесса познания, – когда появляется эта база и эта символика, мы уже «забываем» те эстетические идеи, прояснению которых и трансформации которых они способствовали. Искусство оказывается «не при чем». И это одна из причин столь заниженной оценки искусства обществом в деле созидания разнообразия нашего мира. Отсутствие непосредственных причинно-следственных отношений между конкретной зстетической идеей и конкретной научной (технической) идеей создает иллюзию самостоятельности возникновения научных (технических) истин и отсутствия каких-либо эстетических ее предшественников.
Но искусство генетически предшествует науке и технике хотя бы только потому, что оно научило – и научает – человечество творчески мыслить, оно содействует развитию его как иррациональных, так и рациональных мыслительных способностей. Не говоря уже о том, что само искусство генерирует неопределенные формы новизны (в виде эстетических идей), – служащие праформами, архетипами идей научно-технических.
К нашему сожалению, сама эстетика, если можно так выразиться, заблудилась «в трех соснах»:
– в нашей способности к сознательной – и притом множественной – интерпретации смысла (идеи) произведения искусства, о которой писали и Шеллинг, и Бодлер, и мн. др.;
– в нашей принципиальной неспособности понять на сознательном уровне истинный смысл произведения, смысл, однозначно всеми понимаемый;
– и в нашей способности «понять» этот смысл на бессознательном уровне, то есть уловить его душой.
На первый взгляд, конечно, может показаться, что Природа сыграла злую шутку с человеком, отказав ему не только в способности сознательного понимания истинного смысла произведения искусства, но и в непосредственном осознании того факта, что только бессознательное способно «увидеть» и уловить в свои сети идею-новизну. Почему она это сделала, нам не дано знать. Но злой умысел в этом усматривать все же не стоит. Природа мудрее своего, хотя и разумного, но не столь проницательного создания. И если мы не можем разгадать ее замысел, то это вовсе не значит, что его нет: в этом, скорее всего, заложен глубокий смысл, который мы просто не способны разгадать.
И все же мы можем узнать – правда, опосредованно, через испытание интеллектуального чувства удовольствия, – что наше бессознательное уловило смысл произведения искусства. Сознание же обделено такой способностью. Оно может всего лишь оформить «схваченную» интуицией идею и довести ее до состояния однозначно понимаемой мысли, и то только в том случае, если оно владеет соответствующим
«…арсеналом выразительных средств, присущих данному содержанию»62,
то есть той понятийной базой и символикой, которые разработаны на данное время и подходят для выражения именно этой новой идеи, как это зачастую бывает при открытии научной истины в какой-либо сфере нашей деятельности.
Эстетическая же идея сама по ceбe невыразима, поскольку нам не известна ни та символика-база, которая может быть применена для разработки и оформления каких-либо эстетических идей в идеи научные, ни те эстетические идеи для выражения которых потребна та или иная символика-база. Проблема претворения эстетических идей в идеи научные или технические это, по сути дела, проблема формирования определенной символики и понятийной базы и состыкования их с соответствующими эстетическими идеями, созревшими для того чтобы быть предъявленными данному сообществу.
Так что эстетические идеи – это такие идеи, относительно смысла которых можно сказать:
«…смысл существует, но мы не можем сказать о нем что-нибудь осмысленное»63. (формула Блюмфилда),
И не можем сказать до тех пор, пока не будет разработан соответствующий «арсенал» выражения. Причем, выразительные средства это не только соответствующий «язык», оформляющий идею, но и те понятия, представления, духовные знания, которые разработаны на данное время и посредством которых эстетическая идея внедряется в жизнь в своем измененном виде. Именно здесь – через язык, символ, подходящее к данному случаю понятие – осуществляется трансформация эстетической идеи в идею научную и именно здесь первая обретает форму, способную быть внедренной в реальную жизнь.
4.4. Современное искусство
И даже современное искусство, порою не возбуждающее наших чувств, все же может будировать нашу мысль. Загадочность «Черного квадрата» не в том, что в нем заключена какая-то нам еще неизвестная идея, а в том, что в нем нет никакой идеи. Более того, можно сказать, что развитие искусства подобно развитию других наук, таких как физика, философия, психология, астрофизика и т. д. Как в физике есть материальные частицы, а есть частицы виртуальные; как в философии есть бытие и есть небытие; как в психологии есть сознание и есть бессознательное и как в астрофизике есть наблюдаемые объекты и есть «черные дыры», так и в искусстве есть произведения, несущие чувственную и смысловую нагрузку, а есть произведения, которые не возбуждают ни чувства ни мысли. Это искусство не только «беспредметное», но и безмысленное и в этом заключена вся его новизна. Оно, как импрессионизм или сюрреализм, новый стиль в искусстве, который имеет такое же право на жизнь, как и все остальные стили. Несмотря на всю безмысленность произведений искусства подобного рода, они побуждают мысль к поиску того, что же все-таки могло бы в них заключаться. Вспомним хотя бы тот океан литературы, посвященный современному искусству.
И если нам пока что неведомо, какой ценностью обладает современное искусство, то это вовсе не значит, что оно совсем ею не обладает. Просто мы сами еще не созрели до подобного понимания. Любой феномен жизни – в том числе и духовной – имеет и причину возникновения, и функцию, которую он выполняет, и цель, которую он преследует. И современное искусство не является исключением. Так что пренебрежительно-уничижительное отношение к нему свидетельствует только о нашей ограниченности и неспособности его понять.
Таким образом, любая наука начинается с попытки познать окружающий мир и заканчивается попыткой понять то, что стоит на грани этого мира или уже не является этим миром, то есть то, что ему противостоит. И, поняв это противоположное, мы, возможно, поймем очень многое. Это и будет прорыв в другой мир, нам пока еще неизвестный.
А пока что новое искусство само ищет нетрадиционные формы своего выражения: в импрессионизме оно воспринимало жизнь через непосредственное индивидуальное впечатление, в сюрреализме жизнь воспринималась уже через мимолетные видения нашего бессознательного: сны, фантазии, галлюцинации и т. д., а в «живописи действия» предметом изображения являлась сама чувственно-кинестетическая энергетика художника.
К сожалению, общая, наблюдаемая в последние полтора столетия и достаточно печальная тенденция, заключается в том, что глубина чувствования, прошедшая свой пик в эпоху от Возрождения до импрессионизма, постепенно трансформируется в поверхностность ощущения. И виной тому соблазнительность и доступность благ добытых современной цивилизацией. Ловля сильных ощущений и впечатлений стала самоцелью жизни, в то время как глубина чувствования может быть достигнута только длительным и тяжким трудом работы над собой. А где взять время на то, чтобы добывать и хлеб насущный и хлеб духовный? Всеобщая круговерть и суматоха совсем не способствуют выработке сосредоточенности и проницательности, в гнезде которых только и можно «высидеть» глубокое чувство способное родить какую-либо плодотворную идею.
Так что если в старом искусстве художник стремился выразить окружающий мир посредством себя и своих чувств, то художник современного искусства стремится выразить себя и свои ощущения посредством искусства. Но эта задача пока ему не по силам. Слишком мало мы знаем себя, как когда-то слишком мало знали окружающий нас мир. А потому изображаем пока что только то, что «выпирает» из нас, а не то, что находится в глубине. Отсюда «странности» живописи действия, реди-мейда, кинетизма, лирического абстракционизма и т. д.. Отсюда «пестрота» современного искусства. Отсюда же поколения, не давшие
«…векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда»64.
И Лермонтов одним из первых уловил это снижение статуса полнокровного чувства до повседневной жажды ощущений:
«Повсюду нынче ищут драмы,
Все просят крови – даже дамы»65.
В оправдание человека, конечно, следует отметить один немаловажный факт: мы сначала увидели природу и окружающий нас мир и только потом, много времени спустя, заметили себя в этом мире. Что уж говорить о полноценности форм выражения собственной сущности, если только в последние полтора столетия мы стали кое-что узнавать об архитектонике собственной психики. А узнав нечто новое в себе, современный художник в своем «юношеском максимализме» отвернулся от мира и обратился в себя. Так подросток порою отворачивается от родителей и настаивает на полной свободе выражения себя.
Конечно, не следует думать, что традиционное искусство исчерпало свои возможности: просто изменились времена и люди, изменился уклад самой жизни, а вместе с ним и наш взгляд на природу и жизнь. И было бы неверно говорить о конце искусства, как было бы неверно говорить о конце мира в сезон засухи, предшествующей сезону проливных дождей.
Исходя из вышеизложенного, можно сказать, что искусства, не обремененного функциональным назначением, нет и не может быть, поскольку оно не способно уйти от своей изначальной функции в этом Мире, функции приумножения многообразия. Как бы там ни было, но приходится только поражаться и восхищаться Природой, насколько она хитра в достижении своей главной цели, цели создания разнообразия: она платит нам каждый раз наслаждением только за то, чтобы мы согласились воспринять и открыть ту новизну, которая в ней сокрыта или ту новизну, которую мы сами создаем из себя путем определенных интеллектуальных усилий, а порою и телесных лишений.
Так что, если идеи – это разменные монеты новизны, то чувство интеллектуального удовольствия – это плата, которой вознаграждает нас Природа за тот вклад, что мы вносим в бездонную копилку создания многообразия. И если мы будем равнодушны к Искусству, то исконная Природа нашей души и души нашего рода, в конце концов, отмстит нам тем, что станет к нам равнодушной. (Вот уж воистину: «Мне отмщение, и аз воздам»). Но это уже грозит катастрофой самой жизни.
4.5. Что бы смогла объяснить концепция новизны в эстетике?
Излагая свою концепцию, автор вовсе не предлагает заменить слово «прекрасное» на слово «новизна». Он хотел бы только показать, что объективная интеллектуальная новизна является всего лишь одним из аспектов так называемого прекрасного, «понимание» которого сопровождается спонтанным возникновением чувства удовольствия. И еще неизвестно, одна ли новизна способна доставить нам наслаждение. Например, композиционное построение, создающее гармоничное сочетание частей и способствующее целостности представления, разве оно не может внести свою лепту в «казну» удовольствия? Конечно, у произведения искусства есть и другие достоинства способные привлечь наше внимание, но не способные вызвать интеллектуальное чувство наслаждения, и эти достоинства не менее значимы, чем новизна.
Поэтому, исходя из вышеизложенного, одна из задач искусствоведения состоит, как нам представляется, в том, чтобы отделить в произведении искусства то, что доставляет интеллектуальное наслаждение от того, что не претендует на подобный статус, не становясь от этого ни менее ценным, ни менее привлекательным. Другая задача состоит в том, чтобы определить, каким образом и в какой мере то или иное достоинство участвует в формировании идеи произведения, являющейся источником интеллектуальной новизны. В частности, определить, в каких взаимоотношениях находятся интеллектуальная новизна и новизна органолептическая. И третья задача заключается в определении метафизической сущности искусства. Да, искусство существует тысячелетия, да, оно доставляет наслаждение, но только ли для того оно существует, чтобы доставлять удовольствие, не является ли услаждение струн нашей души всего лишь приманкой для выполнения Природой задачи более достойной человеческого рода, как, например, задачи приумножения многообразия Мира.
А теперь попытаемся представить, что бы смогла объяснить теория прекрасного, если бы в основу ее было положено наличие в произведении искусства объективной интеллектуальной Новизны взгляда художника на вещи и явления окружающего нас мира.
1. Во-первых, она бы объяснила так долго мучивший многих вопрос, отчего возникает удовольствие при созерцании произведения искусства.
А возникает это удовольствие от «понимания» на бессознательном уровне интеллектуальной новизны, той новизны взгляда художника на вещи и явления, которая никому еще не знакома – кроме художника, – но которая на бессознательном уровне созвучна тому, что присутствует в душе созерцателя в скрытом виде. Можно сказать, что творец возбуждает и тем самым «озвучивает» в душе созерцателя аккорды, доселе немотствовавшие.
Произведение искусства устроено таким образом, что его невозможно понять на сознательном уровне, его можно только чувствовать и интерпретировать, исходя из материала, представленного самим произведением и наших познаний в данной сфере искусства.
Отсюда парадоксальная мысль: искусство существует только благодаря непониманию той идеи, что в нем заложена художником и благодаря тому удовольствию, которое мы испытываем, но не понимаем, откуда оно.
2. Во-вторых, эта теория прояснила бы причину так долго существовавшего пристрастия большинства архитекторов, скульпторов, художников, искусствоведов и т. д. к связыванию прекрасного с непременным наличием в произведении искусства надлежащих пропорций, меры и согласованности его частей, а также соответствия произведения своему назначению. Что касается пропорций, симметрии, согласованности и меры, то данные качества произведения искусства характеризуют целостность, законченность, гармоничность данного произведения, а только в целостном и гармоничном можно почувствовать интеллектуальную новизну в ее полном и более «наглядном» виде. Произведение искусства, в котором новизна была бы представлена в «частичном» виде, не обладало бы ценностью в наших глазах, поскольку она не была бы нами обнаружена, как не было бы нами «узнано» сооружение, представленное, положим, всего лишь колоннами, боковыми стенами и парадным подъездом. И недаром гештальтпсихология первой обратила внимание на тот факт, что наша психика способна формировать «хороший» гештальт, то есть она способна из множества восприятий преимущественно фиксировать только то, что едино, симметрично, замкнуто, целостно. Относительно же соответствия того или иного произведения искусства той функциональной роли, для которой оно предназначено, можно сказать, что данное соответствие свидетельствует не только о целостности данного произведения, но и о гармоничности его существования в той среде, где оно успешно выполняет свою функцию. А гармоничность и целостность в наиболее полном объеме представляют интеллектуальную новизну произведения искусства, являющуюся неотъемлемым атрибутом последнего.
3. В-третьих, можно было бы объяснить идущее еще с Античности постоянное отождествление в эстетике красоты и истины, несмотря на то, что истина не имеет никакого отношения к самой эстетике, поскольку принадлежит гносеологии.
Красота и истина не просто соединены в произведении искусства, они порою бывают слиты в нашем представлении до неразличимости. Потому что, если истина – это внове созданная (обнаруженная, «понятая») ценностно-смысловая конструкция, то красота – это то, что спонтанно не столько сопровождает, сколько манифестирует возникновение данной структуры. Причем манифестирует с определенно заданной целью. Так что красота и истина – два названия одного и того же явления, именуемого объективной интеллектуальной новизной, но характеризуемого с двух различных сторон. Поскольку интеллектуальная новизна в виде объективной идеи обладает и истинностью, в силу своей верности, и красотой, в силу способности доставлять удовольствие. Так что «слияние» истины и красоты вполне объяснимо, поскольку в самой истине, обладающей первозданностыо и уникальностью, заключена новизна, а в самой красоте, обладающей способностью доставлять удовольствие, также заключена все та же новизна. (Но обо всем этом более подробно будет изложено в Части 11).
4. В-четвертых, стала бы более объяснимой причастность к эстетике категории безобразного: доставляя нам наслаждение, новизна может быть не столь привлекательной для нашего чувства (положим, брезгливости), для нашего суждения, для нашей нравственности. Важен сам элемент «понимания» и удивления от явленной нам идеи-новизны. И не столь существенно, какую, положим, моральную окраску имеет эта идея. Если добро и зло в этом мире имеют, по крайней мере, одинаковые права на жизнь, значит, они имеют одинаковые права и на представление самих себя в искусстве, представляющей эту жизнь.
5. В-пятых, можно было бы понять разногласия некоторых авторов относительно причины сокрытости или двойственности присущей любому настоящему произведению искусства. Сокрытость произведения искусства исходит не оттого, что творец его стремится непременно завуалировать «истинный» смысл произведения, а от того, что он просто не в состоянии его выразить, так как новизна, явленная нашему бессознательному, принципиально не может быть представлена однозначным образом нашему сознанию в какой-либо знаковой системе. Невыразимость идеи произведения искусства – характерное свойство последнего.
К сожалению, следует согласиться с тем, что термины «красота» и «прекрасное» сами по себе ничего не говорят нашему чувству, потому что умом мы понимаем, что за ними скрывается нечто для нас важное как для характеристики произведения искусства, так и для нашего восприятия его, но сердцем мы не в состоянии почувствовать их значение и смысл, потому что эти термины скрывают в себе и эстетическое удовольствие, как фактор нашего психического восприятия и переживания, и новизну, как отличительное свойство произведения, и оценку вклада природного дарования художника, как выражение уникальности последнего и мн. мн. др.
Поэтому, как в физике имеются фундаментальные законы и принципы, без которых невозможно понять устройство материи, так и в искусстве должны быть основополагающие понятия, без которых невозможно, хотя бы на феноменальном уровне, понять и познать психологию творчества художника и психологию восприятия произведения созерцателем. И такими понятиями, как нам кажется, могли бы быть:
– объективная интеллектуальная новизна,
– интеллектуальное чувство удовольствия,
– «понимание» идеи на бессознательном уровне,
– инсайт, интуиция,
– приумножение многообразия,
– природное дарование и т. д.
Подобные понятия должны быть таковыми, чтобы их можно было если не измерить, то хотя бы:
– почувствовать на феноменальном уровне, как, например, интеллектуальное чувство удовольствия;
– исчислить или сравнить с чем-либо, как, например, многообразие;
– зафиксировать, как, например, инсайт;
– сопоставить или проанализировать, как, например, новизна и т. д.
Только оперирование положениями, прочувствованными или уясненными нами самими, может быть плодотворным в вопросе понимания произведения искусства и самого процесса творчества.
А вообще, создается такое впечатление, что эстетика все время движется по издревле уже накатанной и раздолбанной до невероятной ширины и глубины колее красоты и она уже не способна – да и нет у нее особого желания – выкарабкаться из нее на расположенную рядом с ней прямую дорогу новизны. Эстетика, в основе которой красота, должна стать эстетикой, в основе которой новизна. Тем более что замена фундамента не влечет за собой кардинальной переделки всей надстройки эстетических категорий:
– остается и удовольствие от восприятия интеллектуальной новизны, и связанное с ним эстетическое переживание;
– остается и гармония, как достижение целостного образа, наделенного новизной посредством определенного взаимосочетания его элементов;
– остается и возвышенное, как знак отличия нового от известного и повседневного;
– остается и катарсис, как переживание от встречи нашего сознания-бессознательного с той интеллектуальной новизной, что представлена в произведении искусства.
Так что выбраться из старой колеи можно только посредством психологического и интеллектуального проникновения в категорию объективной интеллектуальной новизны, лежащую в основе любого творческого процесса, в том числе и процесса эстетического творчества.
Литература к Части 1
1. Коллингвуд Р. Дж. Принципы искусства. – М.: «Языки русской культуры», 1999. С. 45.
2. Г. Риккерт. Границы естественнонаучного образования понятий. – Санкт-Петербург.: «Наука». 1997. С. 522-523.
3. Грэм Гордон. Философия искусства. – М.: СЛОВО SLOVO, 2004. С. 23-24.
4. Платон. Сочинения в трех томах. – М.: «Мысль». 1970. Все цитаты из Платона даны по этому изданию.
5. Сенека. Нравственные письма к Луцилию. – Сенека Л.-А. Нравственные письма к Луцилию; Трагедии. – М.: «Худож. Лит.». 1986. С. 233.
6. Декарт Р. Страсти души. – Декарт Р. Сочинения в 2т. – М.: Мысль, 1989. Т. 1. С. 483.
7. Вертгеймер М. Продуктивное мышление. – М.: «Прогресс». 1987.
8. Мандельштам О. Собр. соч. в 4-х т. Т. 1. – М.: «Терра»– «Terra», 1991. С. 81.
9. А. Шопенгауэр. Мир как воля и представление. Т. II. –М.: «Наука», 1993. С. 411.
10. Ален. Рассуждения об эстетике. Пер. с франц. А. З. Акопяна. – Н. Новгород. 1996. С. 116.
11. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. – М.: Прогресс. 1989. С. 357.
12. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. – Ницше Ф. Сочинения в 2 т. – М.: Мысль. 1990. Т. 2. С. 253.
13. Шопенгауэр А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Parerga и Paralipomena: В 2 т. Т. 2: Paralipomena. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб; Республика, 2001. С. 41.
14. Ж. Жубер. Дневники. Эстетика раннего французского романтизма. – М.: Искусство. 1982. С. 321.
15. См. например: Пуанкаре А. Ценность науки. Наука и метод. – Пуанкаре Анри. О науке. – М.: Наука. 1983; Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. – М.: Советское радио. 1970; Лапшин И. И. Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии. – М.: Республика. 1999. С. 219-261.
16. Выготский Л. С. Собрание сочинений: В 6-ти т. Т. 2. Проблемы общей психологии. – М.: Педагогика. 1982. Страницы указаны в скобках.
17. Жан Бодрийяр. Соблазн. – М.: Изд. Ad Marginem. Пер. с фр. А. Гараджи. 2000. С. 165-166.
18. Сенека. Указ. соч. С.128.
19. Барт Р. Текстовой анализ одной новеллы Эдгара По. – Указ. соч. С. 434.
20. Цит по: Западная философия: итоги тысячелетия. – Екатеринбург: «Деловая книга», Бишкек: «Одиссей». 1997. С. 344.
21. Бергсон А. Смех. – М.: Искусство. 1992. С. 12.
22. Гомер. Одиссея. Пер. с древнегреческого В. Жуковского. – М.: ТЕРРА. 1996. Песнь 11. C. 546.
23. Гомер. Илиада. Пер. с древнегреческого П. И. Гнедича. – Л.: Наука. 1990. Песнь 24. С. 353.
24. О. Григорьев. Футбол. Поэма. – Олег Григорьев. Птица в клетке. Стихи и проза. – Санкт-Петербург.: Изд. Ивана Лимбаха. 2005. С. 240.
25. Платон. Теэтет. – Указ. соч. Т. 2. С. 243.
26. Аристотель. Метафизика. – Сочинения в четырех томах. – М.: Мысль. 1975. T. I. С. 69.
27. Г. – Г. Гадамер. Язык и понимание. – Г. – Г. Гадамер. Актуальность прекрасного. – М.: Искусство. 1991. С. 45.
28. Изард К. Эмоции человека. – М.: Изд-во Моск. ун-та. 1980. Таблица 7. С. 248.
29. Платон. Кратил. – Указ. соч. T. I. С. 453.
30. Вольтер. Эстетика. Статьи. Письма. – М.: Искусство. 1974. С. 294.
31. Валери Поль. Об искусстве. – М.: Искусство. 1976. С. 151.
32. Барт Р. Указ. соч. С. 495.
33. Из истории английской эстетики ХУШ века: Поп. Аддисон. Джерард. Рид. – М.: Искусство. 1982. С. 232-237.
34. Зельдмайр, Ганс. Искусство и истина. Теория и метод истории искусства. – СПб.: Axioma, 2000. С. 148.
35. Блейк У. Видения страшного суда. – М.: Изд-во ЭКСШ-Пресс. 2002. С. 211.
36. Э. Гомбрих. Мифологии Боттичелли. – «Искусствознание» 2/02 XX . Научное издание. С. 169.
37. Серен Киркегор. Дневник обольстителя. Серен Киркегор. Наслаждение и долг. – Киев.: Изд-во АО. 1994. С. 203.
38. Г. В. Ф. Гегель. Эстетика. В 4-х т. – М.: Искусство. 1968. T. I. С. 295.
39. Банфи А. философия искусства. – М.: Искусство. 1989. С. 34.
40. М. Хайдеггер. Исток художественного творения. Цит. по: Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв. Трактаты, статьи, эссе. – М.: Изд-во Моск. унив-та. 1987. С. 312.
41. История красоты. Под ред. Умберто Эко. – М.: СЛОВО SLOVO, 2005. С. 315, 317.
42. Сиоран. Искушение существованием. – М.: Республика; Палимпсест, 2003. С. 407.
43. Беньямин В. Озарения. Маленькие фрагменты об искусстве. – М.: Мартис. 2000. С. 283.
44. Шопенгауэр А. О четверояком корне… Мир как воля и представление. Т. 1. Критика Кантовской философии. – М.: Наука, 1993. С. 316.
45. Шарль Бодлер. Цветы зла. Обломки. Парижский сплин, искусственный рай. Эссе, дневники. Статьи об искусстве. М.: РИПОЛ КЛАССИК. I997. С. 517.
46. Дали С. Дневник одного гения. – М.: Искусство, 1991. С. 123.
47. Хосе Ортега-и-Гассет. Эстетика. Философия культуры. Дегуманизация искусства. – М.: Искусство. 1991. С. 220-222.
48. Лосев А.Ф. История античной эстетики. СОФИСТЫ. СОКРАТ. ПЛАТОН. – М.: Ладомир. 1994. С. 200-201.
49. Ницше Ф. Сочинения в 2 т. – М.: Мысль. 1990. Т. I. Человеческое, слишком человеческое. С. 237.
50. Гегель. Энциклопедия философских наук. Т. 2. Философия природы. – М.: Мысль. 1975. С. 539.
51. Шарль Бодлер. Указ. соч. С. 517.
52. Ортега-и-Гассет Х. Размышления о «Дон Кихоте». – СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1997. С. 110.
53. Уайтхед А. Избранные работы по философии. Приключения идей. – М.: Прогресс, 1990. С. 669.
54. Л. Фейербах. Избр. философские произедения. В 2-х т. Т. 2. Лекции о сущности религии. – М.: Гос. изд. полит. лит. 1955. С. 640.
55. Хёйзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. – М.: Издательская группа «Прогресс», «Прогресс-Академия», 1992.
56. Гельвеций. Сочинения. В 2-х томах. Т. 1. Об уме. – М.: «Мысль», 1974. С. 285.
57. Шеллинг Ф. В. Й. Сочинения в 2 т. Т. 1. – М.: Мысль, 1987. С. 478.
58. Ж. Жубер. Дневники. Цит. по: Эстетика раннего французского романтизма. – М.: Искусство, 1982. С. 322.
59. Шарль Бодлер. Указ. Соч. С. 790, 791.
60. Беньямин В. Озарения. «Избирательное сродство» Гете. – М.: Мартис, 2000. С. 116-117.
61. Адорно В. Теодор. Эстетическая теория. – М.: Республика, 2001. С. 185.
62. Ортега-и-Гассет Х. Размышления о «Дон Кихоте». – СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1997. С. 111.
63. А. Ж. Греймас и Ж. Курте. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка. Цит. по: Семиотика. – М.: Радуга, 1983. С. 519.
64. М. Ю. Лермонтов. Дума. – Собр. соч. в 4-х тт. М.-Л.: Изд-во АН СССР. 1962. Т. I. С. 443.
65. М. Ю. Лермонтов. Тамбовская казначейша. Указ. соч. Т. 2. С. 460.
