Екатерина Франк
Под флагом цвета крови и свободы
– Черт тебя дери, Генри! Это ведь твои корабли, а не мои – и тебя, а не меня они выбрали своим капитаном… А ты нашел выход – столкнуть на меня всю тяжелую работу, – с его губ не сходила настолько счастливая усмешка, что юноша и сам следом за ним осмелился улыбнуться, недоверчиво и робко. – Ты хоть знаешь, как далеко от берега твои галеоны придется ставить на якорь – потому что ни в жизнь они не войдут в гавань ни одного пиратского порта! И что ты мне прикажешь делать? Ведь и бросить их вот так нельзя, меня же потом собственная жадность загрызет!
– Но ведь ты что-то придумаешь? – все еще обнимая его за плечи, лукаво прищурился Генри. Джек фыркнул, взъерошив ему волосы:
– Куда теперь деваться, конечно, придумаю! Вот только становиться командором мне пока не слишком хочется – от этого слова так и веет образом жизни моего отца. Лучше уж будем с тобой вместе ходить на дело – два капитана, каждый со своей командой, на своих кораблях….
– И все добытое делить поровну, – подхватил Фокс. Джек кивнул:
– Именно так. В лучших традициях любимых рассказов нашей Эрнесты.
– А насчет всего остального…
– … мы как-нибудь договоримся, – хлопнув его по плечу, рассмеялся Рэдфорд, и на сей раз Генри последовал его примеру – уже очень давно ему не было так хорошо и спокойно на душе.
На горизонте, все больше приближаясь, маячил заветный берег спасенной Тортуги.
Глава XXXIII. Ничто не забыто
На Тортуге вовсю шло празднование: бесплатно предлагали выпить самым последним бродягам в портовых трактирчиках, лились рекой ром и грог для членов мало-мальски приличных команд на берегу, музыка и нестройный пьяный хор доносились из освещенных окон чуть ли не каждого дома, не говоря уже о городских борделях и рыночной площади, где гулянье, начавшееся еще днем, и не предполагалось заканчивать раньше утра.
Был уже поздний вечер – время, когда Морено привыкла либо ложиться спать, либо отправляться на ночную вахту. В доме ее отца, неожиданно оказавшемся в полном порядке: его занимал один из капитанов Джона Рэдфорда, благоразумно без возражений покинувший особняк, стоило прежнему хозяину появиться на пороге – тоже полным ходом шло веселье. На первом этаже пили матросы, за недостатком места столы выносили прямо на улицу; к ним присоединялось их начальство, и Эрнеста, улучив минуту, поспешила покинуть празднование: радоваться одержанной победе столь же искренне, как и все остальные, оказалось выше ее сил.
Сразу же по возвращении на Тортугу она встретилась с матерью и – безо всякого стыда – долго плакала у нее на коленях, со вкусом вспоминая окровавленное тело Рочестера: будь этот человек еще жив, Морено разорвала бы его на куски голыми руками из одной жажды мести. Сеньора Фрэнсис, конечно, не отвечала и на половину ее вопросов, пряча шрамы от пыток на теле и болезненно-нервый смех, рвущийся из горла – но Эрнеста видела намного больше: то, как блестели странным, диковатым блеском глаза матери, как она запиналась, пытаясь объяснить, искренне и всерьез, что никак не могла встретиться с дочерью, и просила за это прощения. Морено нисколько не была на нее обижена, она вообще не могла теперь злиться на родителей, столь долго считавшихся ею мертвыми, и про себя лишь молча ужасалась тому, во что годы превратили ее всегда энергичную, веселую и живую мать.
Впрочем, слова отца тоже были сказаны не без оснований. При виде мужа и дочери сеньора Фрэнсис мгновенно преображалась, начиная улыбаться и заговариваясь заметно меньше. Воспоминания о пережитых пытках и одиночестве, по всей вероятности, не смогли овладеть полностью ее сознанием. Спустя несколько часов у Эрнесты отлегло от сердца: сквозь изуродованный временем и – намного сильнее – человеческими руками облик все равно проглядывала гордая, умная и деятельная женщина, которую она смогла запомнить и сохранить в своем сердце. Обнимая ее и отца, Морено на какой-то момент почти забыла о собственном горе.
Вечером за столами она заставила себя выпить грога и присесть рядом с уцелевшими матросами с «Попутного ветра», слушая какую-то незатейливую песню – кажется, Эрнеста даже знала ее и подпевала вполголоса, не отставая от остальных. Правда, спустя пару часов, когда простого пьянства и еды вкупе с пением большинству перестало хватать, а потому и на улице, и в самом доме начались бурные пляски, принимать в них участие девушка отказалась: хоть и всего на секунду, все же старые воспоминания слишком больно кольнули ее сердце. Но и ситуация теперь была заметно лучше, чем на «Морском льве» когда-то – отец, зная нравы своих людей, заранее пригласил немало веселых женщин. Разумеется, те смогли заинтересовать незадачливых матросов куда больше, нежели единственная дочь хозяина, обладающая вдобавок тяжелым характером и непростым прошлым. Кое в чем всерьез опасавшиеся докучать ей своим вниманием матросы были правы: настроение у девушки и впрямь было скверное. С каждым выпитым глотком грог все сильнее вставал ей в горле мерзким колючим комом; ощущение какой-то неощутимой, но оттого не менее мучительной пустоты тянуще отдавалось в груди, под самыми ребрами – там, куда все-таки сумел незаметно просочиться, казалось бы, непоколебимо принципиальный англичанин. Выбросить его из своей жизни было подобно тому, как оттолкнуть от себя огромную монолитную глыбу гранита, мешающую идти вперед. Однако вместо облегчения Морено чувствовала себя так, словно вместе с этой глыбой оторвался кусок ее собственного сердца.
В небольшой комнате рядом с собственной – когда-то давно там жила ее няня – она устроила Мэри Фостер, насилу убедив перепуганную девушку, что здесь ей ничто не угрожает. Теперь та, совсем обессилев, спала, завернувшись в серое шерстяное одеяло: сама Морено никогда подобным не пользовалась, но раздобыла в кладовой, заметив, как худенькая девушка все время мерзла и тряслась, словно от озноба, под обычной простыней. Теперь губернаторская дочка, похоже, слегка пришла в себя и даже высунулась из своего кокона, устроив перебинтованную руку поверх одеяла; едва высохшие после мытья золотые кудри разметались по тонкой подушке, а высокая, некрупная грудь, стыдливо прикрытая сорочкой, редко и ровно вздымалась от спокойного дыхания.
Морено глядела на эту красоту без особенной зависти – жизнь среди мужчин вообще приучила ее считать саму себя женщиной лишь в силу воли природы, давшей ей именно такое тело – а скорее с тихой, усталой тоской по собственному потерянному счастью. Она столь сильно погрузилась в эти мысли, что не сразу заметила даже тихих шагов у себя за спиной.
– Тебе что, стало скучно внизу? Мне показалось, вы неплохо там устроились, – хмыкнула она наконец, обнимая себя за плечи и не оборачиваясь к двери. Джек прошел внутрь, прислонился боком к стене, не присаживаясь: он выпил немного и крепко стоял на ногах:
– Я думал, ты будешь рада нашей победе и возвращению родителей.
– Я и рада, – твердо возразила девушка.
– Тогда почему же ты здесь, а не там, с ними?
– Не знаю, Джек, – подумав, откровенно покачала головой она, в упор глядя на спящую мисс Фостер. – Я всем довольна, даже… я счастлива, что папа и мама оказались живы, что Рочестер мертв и нам больше ничего не угрожает, но… Наверное, просто неприятно сознавать, что для человека, к которому ты успел… чертовски сильно привязаться – что для него все равно есть нечто намного важнее тебя.
– Я говорил тебе, – глухо промолвил Рэдфорд, кладя руку ей на плечо. – Эти люди мыслят совсем иначе, нежели мы.
– Да, да, ты был прав… – рассеянно кивнула Морено, рассматривая спокойное лицо Мэри, освещенное ярким пламенем свечи. – Какая же она красивая, правда?
– Правда, – честно кивнул Рэдфорд, разглядывая разметанные по подушке золотистые волосы девушки. Морено помолчала, затем вдруг жестким, несвойственным ей в разговоре с близкими людьми тоном сказала:
– Если ты сейчас думаешь то же, о чем и я, то выбрось из головы эту чушь.
– Какую именно? – невесело усмехнулся Джек в усы.
– «Ему будет с ней лучше, чем со мной». Даже мыслей таких не допускай, – без улыбки проговорила Эрнеста, придвигаясь ближе к другу и беря за руку. Рэдфорд вздохнул, наклонился и поцеловал ее тонкие смуглые пальцы:
– Напрасно ты отпустила своего Дойли. Лучше ли, хуже – черт знает, а он ведь действительно мучился, когда считал тебя мертвой.
– Он мучился бы намного больше, оставшись здесь, – отрезала девушка, переводя взгляд с его лица на темный пролет лестницы за дверью: там, положив руки на плечи с любопытством вытягивавшего шею Роджера, стоял Генри Фокс, румяный от выпитого вина и смеха. Черные глаза его сияли такой тихой и нескрываемой радостью, что даже ожесточившееся сердце Эрнесты дрогнуло понимающе.
– Иди к ним, – похлопав Джека по спине, посоветовала она. – Я справлюсь со всей этой дрянью, не переживай. Мне просто нужно чуть больше времени…
Мэри проснулась – ожидаемо – поздним утром, когда в доме вповалку спали все, кроме собственно семьи Морено и пары протрезвевших с грехом пополам слуг, лениво прибиравшихся и растаскивавших по комнатам бесчувственные тела. Поэтому повязку на руке девушке осматривала сама Эрнеста; она же принесла подогретую воду для умывания и завтрак на двоих. Мисс Фостер ела аккуратно и даже не слишком торопливо: заметно медленнее, чем можно было ожидать от полуголодной бывшей пленницы, но это Морено отметила уже как-то лениво, без обычного азарта – поскольку иного и не ожидала.
Насытившись, мисс Фостер заметно повеселела и осмелела окончательно.
– Я очень признательна вам за помощь, – сразу же заговорила она, глядя на Эрнесту широко распахнутыми глазами. – Если вы позволите мне написать моему отцу, то он с радостью отблагодарит вас за вашу доброту…
Морено по-волчьи усмехнулась в ответ на последние слова, заставив ее испуганно умолкнуть. Тряхнув своими густыми кудрями, Эрнеста уселась на табурет напротив нее и скрестила руки на груди, глядя на девушку непроницаемыми черными глазами.
– Ну, здравствуй, мисс Мэри Фостер, – заговорила она спокойно. – Много слышала о тебе от самых разных людей, а теперь вот и вживую довелось познакомиться.
Реакция девушки оказалась странной: услышав свое имя, она лишь отодвинулась к стене, наблюдая за Эрнестой, как кролик за приближающимся удавом.
– Если остальные узнают, кто я такая – для меня все будет кончено. Но и вы тогда не сможете получить за меня выкуп, – шепотом произнесла она. Морено подняла брови:
– Отчего же? Твоему отцу всего лишь придется выложить чуть больше деньжат, раз уж он оказался самим губернатором Бермудских островов. Так об этом тебе нужно было думать прежде, чем помогать своему жениху в поимке моего друга. Или, – она наклонилась вперед, – у тебя и твоего отца есть иные причины для молчания?
Мэри одарила ее долгим, полным сомнения взглядом, а после шепотом попросила:
– Прошу, не выдавайте меня никому!
– Среди пиратов предателей нет: то, что говорится здесь, на Тортуге, никуда с нее не уйдет, – возразила холодно Эрнеста. – Стало быть, о делах твоего отца с Рочестером пока не известно?
– Что вы говорите? Это все наглая ложь! – с изумлением и почти суеверным страхом выдохнула Мэри. – Как вы…
– Как я узнала, ты хочешь спросить? Отчасти – от Генри Фокса, которого вы заставили таскать каштаны из огня, отчасти – от мистера Эдварда Дойли. Помнишь такого человека, а? – неожиданно со злостью спросила она. – А дальше уж сама размышляла, прикидывала да сопоставляла. Я ведь штурман, это моя работа –просчитывать все подряд… Никак не могу от нее избавиться, как бы ни хотелось иногда, – проворчала Эрнеста, сверля тяжелым взглядом тонкое личико девушки. – Так что брось свои штучки и рассказывай все.
– Мне действительно нечего… – начала дрожащим голосом мисс Фостер, но Морено резким жестом прервала ее:
– Сказала же, брось! Я, конечно, не ахти какой специалист по пыткам, но следы их от сломанной самой себе подсвечником руки и пары наспех сделанных царапин отличить могу… Кому ты врешь, девочка? Рассказывай все, если хочешь вернуться к своему отцу!
– Так вы все-таки отпустите меня? – ухватившись за последнюю ее фразу, недоверчиво шепнула Мэри; Эрнеста глубоко, зорко заглянула в ее сапфировые глаза и кивнула:
– Отпущу, если не станешь мне лгать. Ответишь на все мои вопросы, и я отпущу тебя к отцу… Здесь твое настоящее имя знают только три человека: я, Генри Фокс и Джек Рэдфорд – и эти двое совершенно точно с тобой счеты сводить не станут.
– Что вы хотите узнать? Спрашивайте, я не стану вас обманывать, – подумав, тихо, но твердо заверила ее мисс Фостер. Морено рывком поднялась на ноги и отошла к окну, повернувшись к ней спиной:
– Чья идея была использовать Генри в качестве наживки для Джека: твоя, твоего отца или Рочестера?
– Моя, – без запинки ответила девушка, накручивая на палец золотистый локон. – Джеймс сказал, что капитана Рэдфорда называют Неуловимым, так что будет непросто разыскать его против его воли. Но я видела – тогда, когда меня похитили год назад – как он смотрел на Генри, и подумала… подумала, что это может сработать.
– Ясно, – Морено кивнула, не оборачиваясь к ней; голос пиратки стал сухим, жестким и неприятным, словно царапал ей самой горло и мешал свободно дышать. – Почему ты отказала мистеру Эдварду Дойли, когда он попросил твоей руки? Я хочу сказать – это было твое собственное решение или у тебя просто не было выбора?
Мисс Фостер мгновенно стрельнула в ее сторону сверкнувшими подлинно женским любопытством глазами, и, несмотря на всю серьезность ситуации, лукавые искорки загорелись в них, несказанно разозлив Эрнесту.
– Отвечай! – едва сдержавшись, чтобы не крикнуть в голос, потребовала она. Мэри подтянула круглые коленки к груди, закутавшись в одеяло.
– Я уже была обещана Джеймсу, когда мистер Дойли сделал мне предложение, – уклончиво объяснила она. Морено поджала губы:
– Дочь губернатора не может сказать своему жениху, что передумала?
– С чего же мне было передумывать? Я не любила мистера Дойли, – откровенно удивилась девушка.
– А мистера Рочестера, значит, любила?
– Мистеру Рочестеру меня обещал отец, – столь сдержанно ответила Мэри, что Эрнесте стало даже слегка смешно, хоть и откровенно горько:
– Ты вообще когда-нибудь встречала человека, к которому… испытывала какие-то чувства?
Девушка одарила ее долгим и действительно затравленным взглядом: похоже, тема оказалась болезненной для нее – тонкими розовыми пальчиками затеребив бинт на запястье другой руки. Синие глаза ее потемнели, сделавшись враз глубже и старше.
– Нам не приходится думать о таком. Все было решено задолго до того, как я достигла возраста, в котором вообще могла что-то чувствовать, – прошептала она с искренней горечью, забывшись на мгновение. Эрнеста в искреннем недоумении подняла брови:
– Тогда на кой черт тебе возвращаться? Раз отец тебя уже один раз чуть ли не продал…
– Он не продавал меня, мой папа ни в чем не виноват! – сорвавшись, вскрикнула Мэри. Однако уже спустя секунду взгляд ее погас, и стиснутые было в кулачки руки разжались, безвольно упав на колени. – У него просто… просто не было другого выбора. Отец всегда старался дать мне все самое лучшее… Он никогда не был жадным, нет! Если бы не я, он даже на порог не пустил бы Джеймса, – с жаром заверила она Эрнесту. Морено нахмурилась:
– Рассказывай.
Многое из того, что было произнесено Мэри в тот день, она уже и сама либо знала наверняка, либо догадывалась об этом. Конечно, мнение дочери в отношении отца не могло быть совсем беспристрастным – и сама «мисс штурман» едва ли сказала бы хоть что-то дурное о собственных родителях, да еще и постороннему человеку – но, когда девушка перестала прикидываться наивной дурочкой и начала говорить прямо, дело стало проясняться на глазах.
Джеймса Рочестера Мэри знала еще с детства: ее отец, резко разбогатевший после знакомства с ним, нередко приглашал делового партнера и «дорогого друга» в свой дом в Лондоне. После назначения Джулиуса Фостера одним из помощников губернатора Бермудских островов – Мэри тогда едва исполнилось двенадцать – тот вовсе перестал скрывать от дочери, что в будущем ей предстоит выйти замуж за Рочестера. Низкое происхождение жениха с лихвой компенсировалось его деньгами и пользой, которую он приносил Фостеру; тем более, после ранней смерти матери для Мэри отец был единственным близким человеком, и она не смела даже подумать о том, чтобы его ослушаться.
– О том, что все не так просто, что Джеймс шантажировал его и одновременно старался подкупить все более высокими должностями, чтобы добиться этого брака, я стала догадываться намного позже. И прежде я действительно хотела выйти за него замуж, просто – не так скоро, как он желал, – говорила Мэри, глядя на Эрнесту со странным выражением. Будь девушка, выросшая в тесном коконе из неги и интриг, способна на сильное чувство, Морено решила бы, что то была ненависть – ненависть за то, что по вине едва знакомой спасительницы ей приходится вновь переживать тягостные воспоминания; но мисс Фостер явно не умела и не привыкла испытывать нечто подобное. Даже когда она рассказывала о самых мерзких и отвратительных для нее вещах, голос ее оставался звонким, заученно-ровным, как если бы фарфоровую куклу вдруг наделили способностью говорить. Спокойно, избегая грубых слов и лишь с изредка проблескивающими в ее глазах отголосками искренних чувств, мисс Фостер день за днем рассказывала о том, как Рочестер, используя свои связи, добился назначения ее отца губернатором. С того момента ее детство закончилось – каждый день становился лишь крохотной отсрочкой перед неизбежным.
– Отец умолял его подождать: говорил, что я еще слишком молода – мне ведь тогда едва исполнилось шестнадцать… – рассказывала Мэри почти шепотом, и Эрнеста внимательно кивала, складывая из пальцев странные фигуры и чуть ли не до хруста выкручивая их при этом. Она была не слишком чуткой, но честной и благодарной слушательницей: даже когда девушка сбивалась на совсем уж незначительные подробности, Морено не спешила перебивать ее.
Конечно, не сразу, но мисс Фостер тоже проникалась к ней доверием. Она была одинока и слишком юна, несмотря на интриги, в которые оказалась вовлечена, чтобы не тяготиться прилипшими к ней мучительными воспоминаниями. Со слезами, закипавшими в глазах, но так и не проливавшимися на щеки, она рассказала Эрнесте в один из таких дней о том, как мечтала когда-то тоже стать пираткой и сбежать прочь, как можно дальше от Нью–Лондона.
– Поэтому, когда капитан Робинс предложил мне однажды подняться на борт его корабля – настоящего корабля, понимаете? – я просто… просто не смогла удержаться. Для меня это было… – она разводила руками, не зная, как описать обуревавшие ее, тогда еще шестнадцатилетнюю наивную девочку, эмоции. Эрнеста помнила себя в том же возрасте – она отстаивала вахты за лежавших пластом в лазарете товарищей и училась самой грязной ругани и беспощадному шантажу, чтобы добыть за награбленное как можно больше денег, бросала считать убитых врагов и просиживала ночи над картами, высчитывая самый безопасный и прибыльный маршрут – но ей и в голову не приходило рассказать мисс Фостер обо всем этом. Разница между ними и без того была слишком очевидна; но впервые Морено действительно хотелось узнать, какая еще жизнь может быть – если не такая, как ее собственная.
Пока то, что она слушала, ей не нравилось: было понятно, довольно просто и незатейливо при всей внешней запутанности, а еще – гадко, мерзко до неприятного зуда в костяшках пальцев, так и норовивших сжаться в кулаки. Эрнеста не могла похвастаться знатным происхождением или образованностью, но ей не могла даже прийти в голову мысль, что отец и мать расплатились бы ею за деньги или положение в обществе. Невероятная, загадочная Мэри Фостер, бывшая невеста Эдварда Дойли, одной фразой столкнувшая его в бездну, таяла на глазах; за этим образом оказывалась лишь несчастная перепуганная девчонка, на миг возомнившая себя взрослой и заплатившая за это немалую цену – и эту девочку Морено было искренне и по-человечески жаль.
Мэри говорила и о своем похитителе, предателе Робинсе – Эрнеста знала о нем немного и преимущественно по рассказам Джека, и ничего хорошего в сложившемся в ее представлении образе не было. А мисс Фостер вспоминала те короткие две недели относительной свободы – несмотря на плен – с такой улыбкой, что никаких сомнений в ее чувствах остаться не могло.
– Он говорил со мной, как с человеком, – шептала она, пряча розовевшие щеки и дрожащие руки под шерстяным покрывалом – Морено диву давалась, как ей не было под ним жарко – и продолжала сбивчиво: – Обращался со мной, как настоящий джентльмен, хотя и никогда не был им! Не позволял остальным обижать меня… говорил, что я – слишком ценная добыча, но я знала… Я всегда знала… Я хотела остаться на том островке, где меня держали, навсегда! На нем я была не пленницей, а наоборот – впервые по-настоящему свободной…
– Но Генри и Джек-то этого не знали, – мрачно возражала Эрнеста. – Они хотели, как лучше, в чем же была их вина?
– Они убили его, – ясные глаза Мэри становились почти черными, когда она погружалась в тягостные воспоминания о собственном освобождении; о Фоксе, друге своего детства, беззаветно в нее влюбленном, она вовсе не желала разговаривать, похоже, не слишком сильно раскаиваясь в том, как поступила с ним:
– Все должно было получиться! Джеймс получал от него весточки, но вы каждый раз уходили в море прежде, чем поспевала погоня. Он нервничал, думал, что мы с отцом обманываем его… Но когда пришло известие, что капитан Гарсия взял в заложники Джека Рэдфорда…
– Вы и об этом знали?
– Разумеется! Джеймс и отец никогда от меня ничего не скрывали. Когда пришло то письмо от капитана Гарсии, Джеймс сразу же начал готовиться к нападению на Тортугу. Я уговаривала его подождать – вдруг у мистера Дойли еще получилось бы выкрасть Рэдфорда! – но он и слушать не хотел. А чтобы мой отец не смог что-то сделать в его отсутствие, потребовал меня в качестве заложницы…
– И губернатор Фостер согласился на подобное? – глядя на нее с совершенно нечитаемым выражением лица, словно с тяжкого похмелья и бессонной ночи одновременно, уточнила Морено. В принципе, ей и так все было ясно – беспомощное пожатие худенькими плечиками не требовалось даже в качестве формального ответа.
– У отца не было выбора… Он очень любит меня, я точно знаю это, – попыталась неуверенно возразить на ее невысказанное возмущение Мэри, но вместо этого смогла лишь прибавить – жалко, беспомощно и с мольбой: – Прошу вас, я очень хочу вернуться домой…
Матери, с трудом оправлявшейся от пережитого, Морено не стала рассказывать ни о чем – та и так только-только начала приходить в себя, просыпаться по утрам чуточку позже и выходить на улицу для коротких ежедневных прогулок, а за обедом – есть спокойно, без присущего бывшим узникам голодно-настороженного блеска в глазах. Но к отцу Эрнеста все-таки заглянула, спрашивая не столько совета, сколько разрешения. Капитан Антонио выслушал ее рассказ спокойно, по видимости, уже и так обо всем зная, и заверил дочь, что она может поступать со своей пленницей, как сочтет нужным. У него и без того было немало забот: одолжив два шлюпа у Джона Рэдфорда, капитан Морено хотел в скором будущем вновь выйти в море и подбирал себе команду – но денег от выкупа за мисс Фостер он все равно не принял бы от Эрнесты, о чем заявил прямо; и та ушла, еще больше гордясь своим отцом и проникаясь к нему еще с детства знакомой безоговорочной, восторженной нежностью.
«Уважаемый губернатор Фостер! – писала она в тот же вечер, слишком сильно надавливая на перо и кусая губы. – Извещаю вас, что Джеймс Рочестер мертв, а ваша дочь Мэри ныне находится в безопасности. Если желаете встретиться с ней, приезжайте через две недели к западной оконечности острова Тортуга и ждите возле скалы, похожей на голову черта: она достаточно приметна и видна со стороны открытого моря. Только непременно приходите в одиночку и на шлюпке, оставив свой корабль не ближе, чем в трех милях от указанного места. Если выполните эти условия, то сможете увидеть свою дочь и увезти ее в Нью-Лондон, если же нет – нас рассудит пуля из моего пистолета».
Письмо она передала удачно – на следующий же день с капитаном Скэлли, отправлявшимся в те воды. Последующие две недели прошли для нее, словно в тумане: Морено почти не выходила из дома отца, лишь по утрам отправляясь на берег и долго изучая при помощи подзорной трубы прибрежные скалы. Далекого судна под незнакомым флагом все не было, и Эрнеста возращалась домой – снова расспрашивать Мэри, уже больше для спокойствия самой девушки, чем из собственного любопытства.
Однажды, придя туда, она застала в дверях Генри Фокса – тот стоял, не решаясь войти, и молча глядел на бывшую возлюбленную: мисс Фостер не видела его сперва и заметила, лишь обернувшись на звук шагов Эрнесты. Вздрогнула, остановилась, сложив руки на груди с таким покорно-отчаянным видом, что Морено даже остановилась, не решаясь вмешаться; на секунду ей показалось, что юношу сейчас придется оттаскивать от Мэри и уводить вниз силой. Но капитан Фокс здорово изменился в последнее время: спокойно встретив взгляд девушки, он ступил вперед и сказал коротко, ясно и просто:
– Все мы ошибались. Я тебя прощаю – прости и ты меня, если я чем-то тебя обидел…
– Генри, я…– начала мисс Фостер чуть слышно, умолкла и после паузы закончила чуть тверже: – Я виновата перед тобой и знаю это.
– Прощай, Мэри, – спокойно, словно не услышав последних ее слов, проговорил Фокс, чуть склонил голову перед Эрнестой и вышел прочь. Девушка, не стесняясь ее, сразу же вновь опустилась на кровать, закрыв лицо руками: она не плакала в голос, но видно было, как мелко, беспомощно и неумело вздрагивали ее плечи в сухих рыданиях.
По счастливой ли случайности или странному совпадению, но на следующее же утро Морено вошла к ней в комнату с необычайно светлым, спокойно-сосредоточенным лицом, и сразу же распорядилась, бросая на кровать сверток с одеждой:
– Собирайся, идем со мной.
– Зачем это? – Мэри прижала к груди одеяло, отступая назад, но Эрнеста лишь усмехнулась, прислонившись к двери бедром и наблюдая за ней из-под полуопущенных ресниц – глаза ее были слегка прищурены:
– Давай-давай, одевайся. Ничего плохого я тебе не сделаю.
– Но я…
– Хотела бы – уже давно рассказала бы всем, кто ты, и ждала выкупа от твоего папочки-губернатора, – раздраженно отрезала Морено, выуживая из свертка рубашку, штаны и шляпу: – Одевайся, иначе я не смогу незаметно вывести тебя отсюда.
– Но ваш… ваш отец ведь все равно узнает! – вскрикнула мисс Фостер, уже послушно хватая принесенные вещи и начиная снимать с себя ночную сорочку. Морено фыркнула, нарочито грубо отрезав:
– А ты моего отца со своим не равняй. Он, слава Богу, людьми никогда еще не торговал… Думаешь, смогла бы я держать тебя тут столько времени без его ведома?
– И он отказался от возможности получить за меня выкуп? – путаясь в штанах, спросила растерянно мисс Фостер. Эрнеста, взяв с постели широкополую черную шляпу, нахлобучила ее на голову девушки:
– Запомни раз и навсегда: что нам нужно – сами возьмем. А других денег настоящий пират и даром не примет… Собралась уже? Надевай сапоги и пошли.
Шлюпка ждала их в прибрежных зарослях, неподалеку от портовой гавани; Морено сходу забралась на весла, раздраженно отмахнувшись от робких предложений помочь, и направилась прямиком в сторону скал. Она работала ожесточенно и молча, временами поглядывая на девушку так, словно мечтала выбросить ее за борт и утопить в море, но отчего-то не делала этого. Когда скалы и рифы окончательно скрыли за собой берег Тортуги, Морено остановилась, бросив весла, и начала внимательно оглядываться по сторонам. Мэри с некоторой опаской следила за ее резкими, стремительными, как у хищного животного, движениями.
– Сеньорита, – тихо, осторожно начала она, – сеньорита, зачем мы здесь?
– Не бойся, жить будешь, – коротко бросила Эрнеста, не глядя на нее. Перестав озираться, она села ровно и подняла на девушку темные, полные усталости и боли глаза: – Пока мы здесь еще совсем одни – пообещай мне кое-что.
– Что угодно, – растерянно заверила ее девушка. Морено усмехнулась, упираясь руками в колени и наклонившись вперед всем телом:
– Никогда больше не помышляй о том, чтобы стать пираткой. Думать забудь! Море не прощает такой глупости. Вернешься к отцу – заботься о нем, выйди замуж, если найдешь себе достойного человека, а если не найдешь – то не выходи вовсе. Найди себе какое-нибудь дело и трудись, не щадя сил: тогда проживешь свои годы, как полагается, и перед смертью не станешь ни о чем жалеть…
– Вы сказали – я смогу увидеть отца? – взволнованным голосом, в котором мгновенно пробрезжило искреннее волнение, перебила Мэри. Эрнеста одарила ее короткой усмешкой и указала подбородком на что-то за ее спиной:
– Гляди.
Одинокая вторая шлюпка, рассекая водную гладь, уверенно шла к ним со стороны странной невысокой скалы с двумя вершинами, похожими на рога; на веслах в ней сидел всего один человек, и при виде него Мэри, забыв об обычной сдержанности, вскочила со скамьи, едва не свалившись за борт, и закричала, замахав руками:
– Папочка, папочка! Папочка, я здесь!..
– Сядь, шлюпку перевернешь, – сухо посоветовала Морено, одергивая ее за пояс с нарочитой суровостью. – Видит он тебя, не то не пошел бы сюда…
Джулиус Фостер, губернатор всего Бермудского архипелага, оказался высоким и сухощавым человеком лет пятидесяти, с полностью седыми волосами, без парика развевавшимися по ветру, и слегка выцветшими голубыми глазами. Лицом Мэри явно пошла в него – он оказался довольно красив, а в молодости, вероятно, и вовсе был неотразим; однако теперь перед Эрнестой предстал лишь рано постаревший, явно сломленный последними событиями человек, трясущимися руками прижавший к сердцу вновь обретенную дочь. Морено молча наблюдала за этой семейной сценой – когда она заметила в глазах мужчины слезы и расслышала его сбивчивые покаянные слова, обращенные к Мэри, у нее немного отлегло от сердца.
– Не часто увидишь, чтобы губернатор сам садился на весла, – с легкой усмешкой заметила она; Фостер с присущей, видимо, всей их семье сдержанностью перед посторонними сразу же выпрямился, спрятав заплаканное лицо дочери у себя на груди.
– Вы сами потребовали, чтобы я пришел один, – с достоинством ответил он. Эрнеста усмехнулась шире и откровеннее:
– Потребовать-то я могла многого, но не ожидала, что вы выполните мои условия, – честно призналась она. – Неужели и оружия с собой не взяли?
