Екатерина Франк
Под флагом цвета крови и свободы
– Стреляйте, мистер Дойли! – увидев его колебание, со злым ликованием прокричала девушка. – Стреляйте, вы не знаете этих чертей: дадите им передышку, как они сразу ударят вам по корме. Стреляйте же! Горько аукнутся им поминки по Биллу Катлеру и Эрнесте Морено!.. – голос ее, звеневший над всем этим хаосом, полон был жгучего торжества.
На какое-то время Эдвард забыл себя; холодно и жестко приказывал он стрелять, добивая пытавшихся сперва сдаться, затем спастись на шлюпках, а после – уже вплавь достичь берега врагов. Он подгонял запаздывавших, резко отдавая бесконечные распоряжения – и даже не сразу заметил, что все орудия на галеоне уже разряжены, а вокруг уцелевших «Морского льва» и «Попутного ветра», идущих борт к борту – открытое море, полное горящих обломков.
Джек ждал его на палубе, уже перебравшись на борт призового судна; вопреки всем ожиданиям, на лице его была улыбка, которую можно было назвать приветливой.
– Поздравляю, мистер Дойли, – безо всякой насмешки сказал он, пожимая ему руку – Эдвард ответил что-то машинально, даже не слишком удивленный. – Сегодня был славный день. Отныне вы – наш главный канонир.
– Поздравляю, мистер Дойли! – вмешался сияющий, с ног до головы перепачканный порохом Генри, и даже Морган, подталкиваемый Макферсоном, неохотно пожал Эдварду руку.
– А где Эрнеста? – едва вырвавшись из этой череды поздравлений, задал Дойли единственный интересующий его вопрос. Капитан чуть заметно помрачнел и покачал головой:
– Она сказала, что хочет побыть одна. Ей нужно время – ну, чтобы пережить… все это, – он указал рукой на горящие обломки в красной от крови воды за бортом. Эдвард похолодел:
– И вы… Вы позволили ей? Бросили ее одну в такой момент?!.. – почему-то он был глубоко уверен, что Морено уже успела сотворить что-то непоправимое, когда почти бегом бросился в трюм, расталкивая в разные стороны ликующих товарищей.
– Мистер Дойли! – Джек, догнав его, схватил за плечо, вынуждая обернуться. Взгляд у него был сочувственный, но начисто лишенный разъедавшей душу Эдварда тревоги. – Нельзя заставить Эрнесту делать то, чего ей не хочется, а для того, чтобы признать это, ей требуется время. Если сунетесь к ней сейчас со своими утешениями, она пошлет вас к черту, как пару минут назад послала меня.
– Пусть она пошлет меня к черту, капитан, – отрезал Эдвард, лихорадочно прикидывая, куда же непредсказуемая «мисс штурман» могла пойти. – Пусть пошлет меня к черту – так я хотя бы буду знать, что она еще жива.
Эрнеста нашлась как-то легко и неожиданно, и запыхавшийся Эдвард, передумавший за минувшие полчаса поисков всякое, даже не смог как следует ругаться, когда увидел ее в дальнем углу рубки. Девушка сидела совершенно спокойно, живая и невредимая, по пояс зарывшись в те самые карты и листы с записями, бесцеремонно сваленные в одну кучу.
– А я-то уже надеялась, что это все-таки Джек, а не вы, – негромко заметила она, закрывая лицо очередной кипой смятых бумаг, и Дойли, привалившись боком к дверному косяку – предательски закололо под ложечкой – сумел лишь выдавить из себя:
– Надеялись?
– О да. Он-то в крайнем случае попросит меня не умирать, а вот вы – как минимум жить, – с невеселой усмешкой отозвалась Морено, пробегая взглядом аккуратные чернильные строчки. – Когда я писала это, то еще не знала, насколько это разные вещи.
– И чью же… просьбу вы бы выполнили? – уронил Эдвард, подтягивая к себе несколько листов. На каждом из них явно одной рукой, точными и четкими линиями были очерчены группки каких-то неизвестных ему островов – лишь на одном редкостно узнаваемо изображен был Меланетто, окруженный рядами рифов и похожий на причудливую акулью пасть.
– Красиво сделано, – не удержался он, и Эрнеста усмехнулась снова, заметив его взгляд:
– В те годы мне безумно нравилось мое дело. Было, для кого им заниматься…
– Нравилось? А сейчас?
– Сейчас я люблю его. Это тоже разные вещи, мистер Дойли, – отложив бумаги, она откинулась назад. – Когда нравится рисовать фарватер, ты пытаешься сделать его как можно красивее, но если любишь это занятие – то придумаешь с десяток разных маршрутов и выберешь тот, что более соответствует ситуации. Семь лет назад мы спустили на воду «Кобру»: тогда мне казалось, что нет корабля краше и моя судьба навсегда связана с ним. И что же? Ее обломки теперь окажутся на дне моря, остов обрастет водорослями и кораллами, рыбы будут поедать останки тех, кто помогал мне в те годы не умереть во время абордажа, шторма или от какой-нибудь болезни… – задумчиво и монотонно говорила Эрнеста, так, что успокоившийся было Эдвард даже не сразу заметил, что по ее щекам текут крупные слезы.
– Нет, – слегка побледнев, он поднялся на ноги и подошел ближе, зорко следя за выражением лица девушки. – Отлив сменяется прибоем, и на место старого корабля на воду спускают новый – а я однажды вернусь на службу, а в вашей жизни еще будут другой корабль и другая команда! Вы сами сказали, что все в наших руках, – крепко сжимая пальцами ее узкую, непривычно холодную ладонь, убежденно повторял он. – Подумайте о том, скольким людям вы спасли жизнь сегодня. Выйдите к ним, дайте выразить свою благодарность!..
– Вы по-прежнему плохо знаете пиратские обычаи, мистер Дойли, – на губах Эрнесты все еще играла саркастичная усмешка. – Для них я в любом случае предательница – хоть и в меньшей степени, чем могла быть… – она хотела сказать еще что-то, но Эдвард решительно обнял ее и изо всех сил прижал к себе, утешая, как умел:
– Давайте выйдем к ним и узнаем, кто прав.
Солнце уже перевалилось через границу, условно обозначавшую шестой час дня, когда оба они наконец вышли на палубу. Там, согласно пиратскому обычаю, вовсю шла дележка захваченной добычи, коей оказалось немало: всю казну Алигьери предпочитал хранить на «Пеликане», который ушел под воду последним, отчего в его трюме успели изрядно пообретаться люди Рэдфорда. Капитан, обнимавший одной рукой Макферсона, а другой – Генри, сам вел дележку, сопровождая ее веселыми шутками, на которые разомлевшая команда отвечала в тон. Обижаться в такой день никто ни на кого попросту не мог.
Однако, едва на палубе возникла Эрнеста, все голоса сразу же стихли. Затем матросы повскакивали со своих мест, окружив девушку со всех сторон – та инстинктивно стиснула руку Эдварда, однако в действиях ее товарищей вовсе не было ничего враждебного. Каждый из них, похоже, считал своим долгом пожать ей руку, хлопнуть по плечу или спине и сказать что-нибудь приятное; некоторые, правда, от избытка чувств уснащали свою речь обилием слов, не слишком уместных для женских ушей, но среди них не было ничего, не известного Эрнесте. Она растерянно оглядывалась, изредка отвечая улыбками на особенно удачные фразы, и впервые на памяти Эдварда выглядела откровенно смущенной и, быть может, растроганной.
Матросы могли бы еще долго выражать ей свою признательность – они отлично знали, чем была для каждого из них их собственная команда, и потому особенно хорошо понимали жертву девушки; но все они вынуждены были умолкнуть, когда капитан, выйдя навстречу Эрнесте, стиснул ее в объятиях без долгих речей. Они довольно долго стояли так, обнявшись – и, скорее всего, не будь вокруг посторонних, простояли бы еще дольше; когда Джек, первым овладев собой, отстранился, видно было, что глаза девушки снова наполнились слезами – но, воспитанная в суровых порядках пиратов, она сдержала себя.
– Эрнеста, – подводя ее к сложенной на палубе куче награбленного добра, произнес Рэдфорд почти обычным своим голосом. – Это твоя доля.
– Мне ничего не нужно, – негромко ответила Морено, но капитан лишь вытащил из-за пояса увесистый, туго набитый мешочек, положил его поверх остальных вещей:
– А это – лично от меня.
– Мэм, – выждав пару секунд, к ним навстречу выступил Генри, держа в руках кривую, богато украшенную саблю. – Мэм, я тоже хочу сделать вам подарок.
– А это – от нас с Фрэнком, – сообщил басовито Макферсон, выкладывая в общую кучу новенький кожаный жилет и сапоги, явно заботливо отобранные по ноге девушки.
– Мистер Дойли, ну хоть вы-то!.. – спешно выговорила она так, словно ей сложно было дышать, но Эдвард уже протягивал ей тяжелые золотые серьги из своей добычи:
– Это мой подарок, Эрнеста. Вы примете его?
И каждый, следующий за ним, в свою очередь подходил к куче добычи, добавляя что-нибудь от себя: украшения, деньги, оружие, чистую одежду – и так продолжалось до тех пор, пока не осталось ни одного члена команды, не поднесшего девушке свой подарок. И только тогда, все еще изумленно разглядывая все оказавшиеся в ее распоряжении средства, впервые Эрнеста заметила, что они составляют ровно четвертую часть всех добытых командой богатств. На пиратском языке это могло означать лишь одну вещь. Единодушно, безо всякого голосования и предварительного обсуждения и с ведома капитана команда «Попутного ветра» выбрала ее своим квартирмейстером.
Часть вторая
Глава XIII. Дела давно минувших дней
Вечером на захваченном судне пили. Делать этого в открытом море, прямо говоря, не следовало, однако Джек, сознавая, что удержать матросов от празднования после такой победы просто невозможно, разрешил сменившимся с вахты перед ночным сном пропустить по паре кружек рому. Сам он благоразумно отправился дежурить на верхнюю палубу, решив не доверять грезящим о долгожданной законной выпивке матросам дозор за ночным морем.
Эрнеста тоже собиралась на вахту, но капитан категорически запретил ей это, велев на ближайшие сутки забыть о любой работе – и поэтому она тоже была здесь, среди веселящихся моряков, без особой радости потягивая своей ром. Эдвард, твердо решивший воздержаться от возлияний, был на вечерней вахте, вследствие чего разговаривать ей было особенно и не с кем. Оставалось слушать затяжную историю Макферсона о временах его далекой молодости, стараться не улыбаться, когда старый боцман начинал откровенно завираться, кивать в подтверждение его словам и медленно напиваться до полного беспамятства.
Когда рядом с опустевшей кружкой неожиданно приземлилась другая, наполненная ромом до краев, Эрнеста даже не нашла в себе силы удивиться такой любезности: лишь один человек на этом корабле мог делать подобное и не выглядеть при этом отъявленным подхалимом:
– Спасибо, Генри.
Вопреки своей обычной оживленности опустившийся на пол у ее ног юноша был непривычно тих и грустен. Эрнеста, чувствуя себя как никогда сентиментальной – видно, сказался выпитый ром – опустила руку на его кудрявую макушку:
– Эй, парень, ты чего?
– Мэм, – тихо отозвался тот, поднимая на нее свои невозможные темные глаза. – Мэм, у меня к вам просьба.
– Сегодня – все, что угодно, – хрипло рассмеялась Эрнеста, потянувшись за ромом. Генри храбро вскинул голову:
– Я спросил Джека… Точнее, я уже давно хотел спросить… А сегодня понял, что мы в любой день можем умереть, поэтому не надо бояться узнавать то, что важно.
– Вот уж точно, парень, – кивнула Морено, делая большой глоток. – Что ты хотел узнать-то?
– Почему Джек так ненавидит своего отца? Я спросил его, и он сказал, что я могу узнать у вас. Что вы расскажете лучше него, – он неожиданно глубоко заглянул в замкнутые темные глаза девушки.
В другое время, вероятно, Эрнеста не поверила бы ему и его детским объяснениям или отправила повторно задавать вопрос Джеку – если первый раз вообще существовал. Но в этот вечер, когда все они, чудом выжившие, сидели на борту корабля, где прошла ее молодость, и этот мальчик задавал ей вопрос о самом счастливом времени всей ее жизни – Эрнесте и самой невольно захотелось хоть на мгновение предаться воспоминаниям о тех блаженных днях, когда все только начиналось…
Впервые она увидела его на борту «Трубадура», легендарного и зловещего корабля, принадлежавшего капитану Рэдфорду. Эрнеста уже плохо помнила, что тогда потребовалось ее отцу в порту, чтобы он взял с собой восьмилетнюю дочь – но увиденное тогда потрясло ее до глубины души, надолго врезавшись в память. Захлебываясь слезами и цепляясь за рукав сразу же увлекшего ее подальше от неприглядного зрелища отца, она непрерывно спрашивала:
– Папа, папочка, за что бьют этого мальчика? Папа, ему же больно!
Капитан Антонио страдальчески морщился – воспитательных методов своего старого знакомого он не разделял – но продолжал настойчиво внушать дочке:
– Его не бьют, а наказывают. Эрнеста, пойми: не все дети такие хорошие и послушные, как ты. Этот его Джек тот еще безобразник, такого только розгой и проймешь… – и, словно сам стыдясь своих слов, спрашивал: – А что я, по-твоему, должен делать? Это его сын…
Эрнеста, в глубине души совершенно не считавшая себя хорошей и послушной – ей тоже доводилось бедокурить дома, или сбегать в город на целый день без присмотра своей старой няни миссис Браун, или по ночам, запасшись украденным из кладовой вареньем, читать в постели те книги из отцовской библиотеки, которые специально ставились на верхнюю полку, куда, по мнению взрослых, она не могла дотянуться – от этих объяснений начинала плакать еще горше. Она безусловно верила отцу: раз он говорил, что ничего страшного в увиденном ею нет, значит, так и было – но узкая загорелая спина того мальчишки, покрытая многочисленными кровавыми стежками, его сосредоточенное – чтобы не вскрикнуть – лицо, наполовину скрытое нечесаными, грязными прядями волос, остро врезались в ее память. В то время Эрнеста была еще слишком мала, и все ее существо всколыхнулось от внезапного столкновения с простой и страшной для нее реальностью. Кое-как успокоившись дома и почти убедив себя, что все увиденное на самом деле ей показалось, ночью она не раз просыпалась от невнятных, но доводивших ее едва не до истерики кошмаров – слава Богу, в то время спала она уже отдельно от няни, на своей кровати, и глуховатая старушка не заметила ничего.
На следующий день она улизнула из дому сразу же после завтрака, даже не дождавшись ухода отца. Вздрагивая, шарахаясь ото всех вокруг, а при виде знакомых и вовсе ныряя за угол в непонятном безотчетном страхе, Эрнеста с трудом добралась до своего любимого пустыря неподалеку от порта – и неожиданно увидела его.
Джек стоял в тупичке, которым заканчивалась противоположная пустырю улица, у грязной серой стены, держа в руках холщовую сумку – явно не пустую – а у его ног копошилось с десяток вшивых дворняг, тоже каких-то серых, тощих, дружно и самозабвенно махавших хвостами. Им-то он и скармливал извлекаемую из сумки солонину, какие-то обрезки, даже несколько заботливо размоченных в воде сухарей. Увидев во все глаза глядевшую на него девочку, Джек нисколько не смутился, тряхнул лезшими ему в лицо волосами и усмехнулся:
– Ты чего? Тоже хочешь? – он протянул ей кусочек солонины. Девочка замотала головой. – Зря. А я съем, – преспокойно забросив мясо в рот, Джек наклонился, почесал за ухом одну из собак, аккуратно прошел между ними и предложил, будто знал Эрнесту всю жизнь: – Пошли Энни кормить. Она щенят ждет, я ей специально оставил куски пожирнее.
Энни, огромная лохматая дворняга с оборванным правым ухом и действительно заметно беременная, ждала их возле помойной ямы за рынком, примыкающим к порту. На принесенное Джеком угощение она набросилась с жадностью, зато позже, уже насытившись, даже позволила ему и Эрнесте погладить себя по тяжелому, горячему брюху. Несмело лаская разнежившуюся собаку, девочка наконец решилась спросить:
– За что тебя наказывали вчера?
– Вчера? А, я уже не помню, – небрежно сообщил Джек, машинально покосившись на пустую сумку из-под припасов. – Ты ведь капитана Антонио дочка, так? Тебе не влетит за то, что ты здесь ходишь одна?
– Н… Не знаю. Нет, наверное. Папа уже разрешал мне выходить из дому одной, если идти недалеко. А мама никогда на меня не ругается. Она говорит, нельзя злиться на своих родных…
Джек серьезно, хотя и без особого доверия покосился на нее:
– Тебя что, вообще не наказывают?
– Нет, – вся съежившись и мгновенно устыдившись своего незаслуженно привилегированного положения, пробормотала девочка. На долю секунды ей почему-то показалось, что сейчас ее новый друг просто встанет и уйдет – но Джек лишь усмехнулся, почесал собственную спину, чуть скривившись, и снова предложил, будто ничего страшного не произошло:
– Ясно. Пошли гулять?
Когда дети уходили, Энни еще долго шла трусцой за ними, то и дело водя хвостом в воздухе – вежливо и благодарно. Но в тихую гавань, куда повел девочку Джек, все же не пошла, отправившись опять рыться в отбросах в поисках пропитания: ей, с ее обильным приплодом и собственными немалыми размерами, требовалось есть как можно больше.
– Тебе было больно?
– Когда? А, ты опять про это… Да нет, не особенно. Ты умеешь плавать?
– Не… немножко…
– Правда? А вот я в твоем возрасте совсем еще не умел. Вся команда надо мной смеялась… Хочешь, научу плавать по-настоящему?
– Хочу…
Вода в море была теплой и очень соленой – за те недолгие два часа, пока палящее солнце не стало откровенно невыносимым, Эрнеста наглоталась ее немало. Джек, правда, старался изо всех сил, долго и терпеливо показывая нужные движения руками и ногами; он бодро хлопал в ладоши каждый раз, когда у нее получалось, то и дело уходил под воду, чтобы со страшным рычанием вынырнуть у нее за спиной, и даже разрешил держаться за собственные плечи, когда пришло время отплыть подальше от берега. Усилия его оказались не напрасны: ни разу за все это время девочка не успела испугаться по-настоящему.
– Ты еще придешь завтра?
– Я? Да, конечно. А, нет, вру, завтра не смогу. Послезавтра, значит. Ты где живешь? Мелкая ты все-таки еще, чтоб одной ходить.
– А ты как же?
– А я – что? Я – мужчина. И я старше, мне уже четырнадцать лет…
На самом деле, Джек немного прихвастнул – ему в ту пору едва исполнилось одиннадцать, но Эрнесте это было уже безразлично. Через два дня возле уже знакомой ей помойной ямы они снова кормили Энни – похудевшую, усталую, довольную и окруженную семью крошечными щенками, непрерывно тыкавшимися ей в живот.
– Эй, прячься! Там отец твой идет, – вдруг подорвался с места Джек, хватая ее за руку и утягивая к ближайшей куче мусора, способной послужить хоть каким-то укрытием. Эрнеста никогда не боялась отца и не понимала, зачем нужно прятаться от него, но на сей раз страх Джека словно передался и ей. Ничего в тот момент она не хотела сильнее, чем того, чтобы отец прошел мимо и не заметил их. Но капитан Антонио, читавший небеса, карты и моря, как одну огромную открытую книгу, разумеется, не мог не разоблачить их в первую же секунду:
– Эрнеста! Подойди сюда.
– Иду, папочка! – покорно пискнула она, глядя на смертельно бледного Джека. Когда они оба, дрожа, поднялись на ноги и подошли ближе, девочка уже чувствовала, что вот–вот разрыдается. Казалось, будто ее добрый, всегда справедливый отец сейчас совершит что-то очень страшное – но капитан Антонио лишь присел на корточки, с интересом разглядывая недовольно порыкивающую на него Энни:
– Славная девочка. Твоя, парень?
– Н-нет, сэр, – еле слышно пробормотал Джек, сам на себя не похожий.
– А зачем кормишь тогда? Еще и подворовываешь опять, поди, – нарочито сурово отчитал его отец, но Эрнеста, уловив в его голосе хорошо знакомые ей теплые нотки, сразу прильнула щекой к его плечу:
– Папочка, милый!..
– Много набрал-то? До сих пор спина еще болит, так ведь? – усмехнулся капитан Антонио.
– Четыре фунта солонины, а сухарей… фунта на два, наверное, сэр.
– Солонина, значит. То-то она у тебя еле дышит. Эрнеста, ступай-ка домой и скажи повару Джиму, чтобы прислал сюда четыре фунта солонины, два фунта сухарей и кусок говядины посвежее. Запомнишь? А сама набери воды – пресной, слышишь? – и лоханку какую-нибудь с собой прихвати. Ну, беги, дядя Сэм тебя проводит, – с улыбкой прибавил он, глядя на сияющую от счастья и гордости за него дочь. Даже столь нелюбимый ею эскорт в виде хмурого отцовского старпома, ожидавшего ее за углом, не мог омрачить этой радости.
Мясо и воду отец сразу выставил перед собакой, а остальное вручил ошарашенному Джеку:
– Положишь туда, где взял, пока не хватились. А теперь, раз уж ты такой отчаянный, может, уважишь наш скромный дом своим визитом и послушаешь пару историй о том, каково жилось морякам под командой старого Джеймса Флинта?
– Вы и правда служили у него? – восхищенно глядя на него, спрашивал Джек.
– Начинал когда-то, – с достоинством отвечал мужчина, незаметно разглаживая не раз латанную ткань жилетки на узких мальчишеских плечах. Эрнеста, шедшая между ними, заливалась счастливым смехом – она ничуть не обижалась, что много раз слышанными ею отцовскими рассказами теперь будет делиться с Джеком, а лишь радовалась, что через ее семью он сможет тоже получить для себя что-то хорошее и доброе, то, что в избытке имела она сама. Но увы – возле дома их внезапно нагнал невесть откуда взявшийся капитан Рэдфорд.
Даже спустя много лет, Эрнеста все еще отчетливо помнила его суровое, жесткое лицо, так пугавшее ее в детстве: плотно сомкнутые темные губы, внимательно и всегда словно бы с угрозой глядящие на мир черные глаза, резкие складки преждевременных морщин в углах рта и между бровей, густые темные волосы, заплетенные во множество кос, уже тогда кое-где отливавших серебром. Капитан Джон Рэдфорд был всего на пару лет старше ее отца, но не знавшие этого легко могли предположить разницу в четыре или даже в пять раз больше. За свою суровость и неподкупность он славился среди пиратов как наиболее частый судья в их многочисленных спорах. Если не могли решить, кому принадлежит имущество кого-то из погибших в плавании, или кого-то не удовлетворяла его доля в общей добыче, или вопрос касался чьей-то чести, или осужденному в свое время командным судом казался несправедливым его приговор – шли к капитану Рэдфорду. На своих многочисленных кораблях он поддерживал жесточайшую дисциплину, уличенных в каких-либо отступлениях от устава карал собственноручно, никогда не пил ни пива, ни вина, ни рома, и единственным его общепризнанным недостатком было то, что капитана Рэдфорда ни разу за все его существование в качестве пирата – более тридцати лет – никто не видел ни входящим в костел, кирху, мечеть, синагогу или церковь, ни даже просто молящимся.
В отличие от Антонио Морено, своего старого знакомого еще со времен былой матросской службы, моря капитан Рэдфорд не любил и потому, получив такую возможность, предпочел оставаться на Тортуге и продолжать свою судейскую деятельность, а собственные корабли в плавание отправлять хоть и под своим флагом, но во главе их ставить более молодых и жадных до быстрой добычи капитанов. Он вообще не любил куда-либо уезжать с Тортуги или даже просто надолго отлучаться из своего богатого дома на ней – и потому особенно удивительно было видеть его посреди дня вот так, без сопровождения, явно чем-то встревоженного и даже более хмурого, чем обычно.
– Антонио, ты нужен мне, идем! Ты что здесь делаешь, паршивец? – сходу напустился он на Джека и сразу же повторил, забыв о нем: – Антонио, идем же!
– Дети, ступайте-ка в дом, Фрэнсис вас накормит. Я скоро вернусь, – потрепав мальчишку по плечу и ласково погладив кудрявую макушку дочери, распорядился капитан Антонио.
– Есть, сэр! – восторженно отчеканил Джек и, утягивая Эрнесту за собой к каменной ограде, окружавшей их дом, забормотал ей на ухо: – Отец у тебя, конечно… мировой… Эй, погоди, давай послушаем, о чем они говорят. Поесть всегда успеется.
– Антонио, – капитан Рэдфорд с такой силой вцепился в свои волосы, словно хотел вырвать их все с корнями. – Антонио, Рапье вернулся.
– А я-то тут причем? – пожал плечами отец. – Ты его нанял, а не я.
– Да, знаю. Но ты ведь понимаешь, что я не могу вот так просто… То, что он сделал – это измена! Слава Богу, я вовремя подсунул ему фальшивые данные – а если бы…
– Избавь меня от подробностей, которые мне и так хорошо известны! То, что он сотрудничает с испанцами, я тебе еще когда говорил! – раздраженно поморщился капитан Антонио. – Чего ты хочешь от меня?
– Дай мне совет – как старый друг, которому я доверяю. Как бы ты поступил?
Джек затаил дыхание. Эрнеста, не понимавшая ни слова, но смутно догадывавшаяся, что смысл разговора для него чрезвычайно важен, тоже притихла.
– Мой совет ничего не даст. Ясно, что ты его снова отпустишь, – в голосе отца прозвучало нечто, похожее на печаль. Капитан Рэдфорд вскинул на него страшно горевшие глаза:
– Всем, говоришь? А если не отпущу? На этот раз – не отпущу?
– Значит, я проспорю Фрэнсис пять фунтов и признаю, что моя жена разбирается в людях лучше меня. Ничего, эту потерю я как-нибудь переживу, – безмятежно ухмыльнулся отец.
– Все твоя Фрэнсис! Снова и снова! Она да ее дочь, а больше тебе ни до чего и дела нет! – в голосе капитана Рэдфорда прозвучала столь откровенная угроза, что у Эрнесты мурашки пробежали по коже, но лицо отца осталось непроницаемым. – Думаешь, женился – и все, завязал с прошлым и концы в воду? Я достаточно тебя знаю, чтобы!..
– А я и завязал, ты не видишь? – резко перебил его капитан Антонио. – Я, если ты не забыл, нахожусь на королевской службе, плачу в казну проценты со своей добычи, а потому имею право не лезть во все ваши дрязги. Довольно и тех сведений, которые я передавал вам по старой дружбе! Разумеется, я забочусь о своей семье, хоть тебе этого и не понять! Плевал я, – голос его стал низким и угрожающим, – и на тебя, и на твоего Рапье, если на то пошло – прощай этого предателя, пока тебе не надоест или не станет слишком поздно. Сегодня он сдает твоих товарищей, а там – как знать, может, завтра он продаст и тебя?
– Кристоф так не поступит. Я нужен ему, – не очень уверенно проговорил Рэдфорд.
– «Нужен», – передразнил капитан Антонио. – Очнись, Джон! Единственный, кому ты всегда будешь нужен – это твой сын. Доверять можно только семье…
– Мой сын и все, что с ним связано – это мое личное дело. Твоего мнения я не спрашивал!
– Тогда я вообще не понимаю, зачем ты пришел сюда.
– Кристофер де Рапье, – тон капитана Рэдфорда стал почти умоляющим. – Скажи, как мне поступить с ним?..
– А кто он вообще такой, этот Кристоф-Рапье? – полюбопытствовала Эрнеста, когда они с Джеком, уже выйдя из своего укрытия, направились к дому.
– Месье Рапье? О, это один очень храбрый, умный и справедливый господин! Хочешь, расскажу о нем? – глаза Джека радостно загорелись.
***
– А правда, кто он такой? – с любопытством спросил Генри, наливая ей еще одну кружку. Эрнеста отрицательно покачала головой: пить больше не хотелось.
– Кристофер де Рапье тоже когда-то начинал службу у капитана Флинта, только юнгой – он был младше отца и мистера Рэдфорда лет на пять. Впрочем, к тому моменту, когда все случилось, ему было уже около тридцати. Зрелый, вполне состоявшийся и очень обаятельный мерзавец – женщины вечно липли к нему, как мухи. Да что женщины – сам капитан Рэдфорд постоянно за него вступался перед всеми. Выгонял, правда, несколько раз – или Рапье сам уходил куда чаще; потом возвращался, они мирились, пару месяцев жили спокойно и все повторялось. В тот раз мистер Рэдфорд, видно, крепко рассердился: подкараулил его в какой-то бухте, сжег корабль – свой же, заметь – всю команду отправил на корм рыбам, а Рапье хоть бы что! Говорят, капитан «кошкой» его отходил у себя в каюте, не при всех чтобы – тот потом несколько дней отлеживался, но разве это достойное наказание за его дела?
– А Джек? – тихо спросил Генри. Эрнеста болезненно скривилась:
– То-то, Джек! Для одиннадцатилетнего мальчишки этот Кристоф, сам понимаешь, был чуть ли не идеалом… В тот раз все обошлось, но через три с половиной – нет, почти четыре года… Конечно, отец был во всем прав – Рапье снова продался кому-то, только неудачно. Судно потопили, его самого привезли на Тортугу и приговорили к казни. Уж не помню, к какой, но она была назначена на следующее утро, а на ночь его посадили под замок… В общем, Джек стащил у отца ключи и освободил Кристофера.
– А подумали на капитана Рэдфорда?
– Могли бы, – усмехнулась девушка, – только наших беглецов вдвоем в ту же ночь поймали в порту. Рапье удалось ускользнуть, а вот Джека схватили. Его отец сам вынес приговор… – она зажмурилась, крепко сжимая сильными пальцами край стола. – Обвинение было серьезным, он и сам мог попасть под удар… и поэтому… – Эрнеста дернулась всем телом, словно желая встать и выйти из-за стола, но Генри, по-юношески порывисто вскочив на ноги, тотчас опустился на пол у ее ног и взял за руку, жадно и отчаянно заглядывая в лицо девушке:
– Что именно решил капитан Рэдфорд?
***
Энни снова ощенилась тем летом, и Эрнеста уже привычно кормила ее прихваченной из дому требухой. Упругие, толстенькие щенки, которым шла вторая неделя, расползлись по всей подстилке, а один, особенно крупный и смелый, настойчиво тыкался девочке носом в ботинок. Джек говорил, что таких малышей нельзя еще брать в руки, чтобы не перебить материнский запах своим, поэтому Эрнеста старалась не касаться его. Но умная Энни не проявляла ни малейших признаков беспокойства, облизывая детенышей по очереди – возможно, она просто успела хорошо запомнить запах девочки и не воспринимала его как нечто чужеродное.
Джек задерживался. Возможно, он зачем-то вдруг потребовался на судне – такое случалось, поэтому Эрнеста почти не беспокоилась. Почти – потому что всю последнюю неделю перед этим он ходил необычайно мрачный и даже не обрадовался ее первым успехам в освоении навигации. Начерченный ею кривенький, но довольно точный фарватер был предметом особой гордости Эрнесты, поэтому она до сих пор была немного обижена его пренебрежением. Но она не умела еще долго помнить о плохом и лишь хотела, чтобы Джек наконец пришел и увидел второй фарватер, над созданием которого она, в то время еще не знавшая о существовании лоций, трудилась целых три дня, решив в нем показать не просто примерный курс, а точное расположение корабля с учетом всех особенностей морского дна вокруг Тортуги.
На рыночной площади, которой Эрнеста решила пройти, чтобы срезать путь – теперь, став старше, она почти всегда ходила в город одна – было крайне оживленно; но это являлось делом обыкновенным, и она даже не обратила сперва внимания на то, что говорили люди…
– Врежь ему! Так его!..
– …ты чересчур жалеешь своего ублюдка! Исполосуй предателя хорошенько!
– Мало, мало ему дали! Бей, пока не умрет!..
– …мама, мамочка… – хрипло, еле слышно донеслось откуда-то из толпы – этот голос показался Эрнесте страшно знакомым. Сэм Дуглас, отцовский старпом, с трудом протиснувшись сквозь ряды обезумевших зевак, бросился к девочке:
