Екатерина Франк
Под флагом цвета крови и свободы
– Хватит! – Эрнеста в ярости стиснула виски сильными пальцами и несколько раз глубоко, размеренно вздохнула. – Хватит говорить, как мистер Дойли, это не только не смешно, но и совершенно неуместно сейчас!..
– Думаешь, только твой мистер Дойли имеет право на честь и самоуважение? – мимоходом скользнув острым и внезапно цепким взглядом по ее лицу, полюбопытствовал Рэдфорд. Неловкое внезапное молчание на несколько томительно долгих секунд воцарилось над палубой, затем Эрнеста покачала головой с выражением искренней растерянности:
– Разве похоже, что я так думаю?
– Случается, – безжалостно припечатал капитан, как отрезал – желания возвращаться к прежнему спору в нем не было ни капли. Но девушка не стала снова перечить: склонив голову, она неожиданно обернулась и с удивлением огляделась по сторонам:
– Что это? Ты ничего не слышал?
Джек пожал плечами – он вовсе не заметил чего-либо подозрительного, но все же, доверяя острому чутью Эрнесты, внимательно оглядел палубу и даже направился на капитанский мостик, происходящее на котором с того места, где они стояли, рассмотреть было сложно.
– Должно быть, просто волна плеснула, – признала Морено, выглянув за борт и разведя руками. – Что-то нервы шалят в последнее время – мне так отчетливо показалось, что…
– Погоди извиняться, – Рэдфорд улыбнулся широко, почти по-мальчишески: будто над ним не нависла угроза поединка с опасным и трудным противником. – Быть может, и не показалось… А, вот ты где! – без малейшей опаски он обхватил за плечи отступившего к фальшборту человека, и в неясном свете с берега их взорам предстало смущенное лицо Генри.
– Я… не хотел подслушивать. Извините, – чуть слышно проговорил он. Джек понимающе усмехнулся, хлопнув его по руке:
– Не хотел, как же. Ну-ка, брось эту пакость! – велел он, ловко извлекая из пальцев юноши небольшую курительную трубку и вытряхивая на ладонь щепотку содержимого: – Господи Боже, тебе что, не хватило денег на приличный табак? – Фокс растерянно взглянул на него, явно не понимая сути претензий, и Рэдфорд со вздохом принялся объяснять: – Табак должен быть сухой, рассыпчатый, а это что за месиво? И вообще, не привыкай курить. Вот, мой старик в свое время дымил, что какой-нибудь люггер-китобой, так потом как начал кашлять и задыхаться – а к этой дряни уже привык, успокаивался он ею, видите ли, – вопреки собственному же негласному правилу, с некоторых пор Джек, словно извиняясь за недавнее свое молчание, сам намеренно заводил с Генри речь о собственном прошлом, и неуемное любопытство юноши лишь распаляло обоих еще больше. Эрнеста, не слишком хорошо относившаяся к такого рода приступам откровенности и в лучшие времена, отвернулась с плохо скрытым негодованием. Приятный, мягкий голос Генри отдавался у нее в ушах оглушительным колокольным набатом, позволяя уловить лишь обрывки фраз:
– …нет, Джек, все остальные тоже переживают! Неужели совсем нельзя как-то договориться с этим человеком? Мне показалось, он настроен вовсе не враждебно…
– Договориться? Интересное предложение, – усмехался в усы Джек, искоса с какой-то покровительственной нежностью старшего товарища наблюдая за ним. – Да, пожалуй, я бы мог с ним договориться. Скажем, предложить ему забрать судно еще в тот момент, когда он только окликнул меня. Что скажешь, Эрнеста, это бы сработало?
– Разве обязательно было отдавать корабль? – не отступал настойчивый юноша. – Мы взяли много добра после боя с капитаном Алигьери – денег более чем достаточно. Можно было попробовать уговорить его взять отступные…
– Неплохо для помощника хозяина шорной лавки, – от души засмеялся Рэдфорд, несильно, по-доброму толкая его локтем в бок. – Только вот кто даст тебе гарантии, что через пару дней месье Ришар не отметит свое приобретение в соответствующем заведении столь бравым образом, что начисто забудет о нашей сделке и явится требовать свое по второму кругу?
– А кто даст гарантии, что он не сделает этого, потерпев поражение в завтрашнем поединке?
Спор все рос, и не думая стихать – оба его участника даже не повышали друг на друга голос, что позволяло им говорить в том же духе хоть всю ближайшую ночь напролет. И Эрнеста, хоть и не относила себя к типу женщин, периодически страдающих мучительными мигренями и оттого ненавидящих весь мир, начинала чувствовать закипающее в висках мерзкое ощущение, больше всего похожее на выкристаллизовавшуюся, концентрированную беспомощность. То самое чувство, которое она ненавидела больше всего на свете – куда более страшное, чем смерть в завтрашнем поединке, согласись Джек на предложенный ею план…
– Я пойду спать, – глухо, в пустоту произнесла она, даже не слишком надеясь, что увлеченный спором Рэдфорд услышит. – Если понадоблюсь, я у себя.
– Да, да, иди. Доброй ночи, – согласился Джек до обидного легко – Эрнесте очень захотелось ударить его, но она понимала, что в таком случае просто позорно разрыдается и потратит оставшиеся до поединка часы на бессмысленные и утомительные уговоры, в перспективе способные обернуться настоящей масштабной истерикой – а этого позволить себе гордая Морено никак не могла.
И все равно, уже запершись в своей крошечной каюте, без огня раздевшись и улегшись прямо на сундук – сил натягивать гамак не было – Эрнеста не находила в себе силы уснуть хотя бы на час. Она лежала, рассеянно обнимая руками напряженные плечи, укрывалась сбивавшейся простыней то с головой, то по пояс, а затем и вовсе, обмотав ее вокруг своего стройного тела, вскакивала и бежала к открытому окну глотнуть свежего ночного воздуха, а следом – воды из стоявшей в углу бадейки. Спать хотелось неимоверно, но напряженно и сумбурно работавший разум ни на секунду не успокаивался, выдавая все новые картины завтрашнего боя, в которых неизменным оставалось лишь залитое кровью тело Джека и его неподвижные, но все равно глядящие с немым укором глаза. А вслед за разумом напрягалось и тело: Морено почти чувствовала, как ноют руки и ноги от первобытного желания вскочить, броситься бежать, сделать хоть что-нибудь, что позволит предотвратить неизбежное…
Спал ли кто-нибудь той ночью на «Попутном ветре»? Спал ли двумя уровнями выше Джек в своей каюте, зная, что наверняка ночует в ней последний раз? Спали ли матросы в кубрике, ворочаясь в гамаках и гадая, что случится завтра? Спал ли Эдвард Дойли, радовался ли он скорой гибели не раз унижавшего его капитана? Спали ли верный боцман Макферсон, угрюмый Морган, доверчивый Генри, мальчишка-юнга Карлито и многие иные, презревшие старый моряцкий обычай и в эту ночь оставшиеся не на берегу, а здесь, со своим капитаном? Этого Эрнеста Морено, штурман и избранный квартирмейстер команды «Попутного ветра», не знала и не могла знать. Однако до самого рассвета, когда первая полоска облаков на востоке понемногу начала розоветь, она так и не сомкнула глаз.
***
Утро было какое-то странное – не будь они в широтах, где через час после рассвета уже воцарялась удушливая тропическая жара, Эдвард даже назвал бы его зябким. Матросы, непривычно трезвые и тихие, толпились на баке и оттуда косились на дверь капитанской каюты, не решаясь постучать. Эрнеста, бледная и злая, кутаясь в жилет, что-то писала в увесистой тетради, лежавшей на планшире, сразу же зачеркивала все и вскидывала на окружающих яростно блестевшие черные глаза. За минувшие сорок минут один Генри, тоже против обыкновения молчаливый и с тревогой смотревший в лица всем, кто стоял вокруг, несколько раз спускался на палубу, подходил к девушке и, получив от нее пару коротких фраз–приказов, возвращался на место.
Наконец дверь капитанской каюты дрогнула – чуть заметно, так, что нельзя было понять, шелохнул ли ее сквозняк или человеческая рука – и внезапно с размаху распахнулась. Джек, в своем лучшем камзоле темно-фиолетового сукна, неизменной кожаной треуголке и заткнутыми за пояс саблей и пистолетом, непривычно аккуратный и застегнутый на все пуговицы – обычно он мало внимания уделял своему внешнему виду – вышел на палубу и сразу же удивленно огляделся по сторонам:
– Вы что это толпитесь здесь ни свет, ни заря?
– Джек, – немного хриплым, но обретшим мало-мальски привычную твердость голосом ответила ему Морено, – Джек, встреча с капитаном Ришаром через полчаса.
– С кем-кем? – Рэдфорд удивленно развел руками и расплылся в нарочито широкой усмешке. – А, ты об этом несчастном французишке? Я и забыл о нем! – матросы вокруг одобрительно загоготали, и даже на строгом лице Эрнесты появилась слабая усмешка:
– Не сомневаюсь, что так и есть. Но мы все же пойдем вместе с тобой.
– Увидим своими глазами, как ты прикончишь этого наглеца, Джек! – непривычно широко и напряженно улыбаясь, пробормотал обычно флегматичный ко всему Макферсон. В руке он держал аккуратно сшитый холщовый мешочек на шнурке, источавший едва уловимый запах каких-то трав. – Вот, надень это – тогда точно победишь сегодня! – Старый боцман все еще силился сохранить лицо, но красные воспаленные глаза его, привычные к слепящему блеску залитой солнцем морской глади, уже часто замигали, а протягивавшая заговоренный талисман ладонь, тяжелая, темная, вся в задубевших мозолях, чуть заметно подрагивала. Джек крепко пожал ему руку, принимая подарок, кивнул головой:
– Спасибо, – и уже хотел было надеть на себя, но Эрнеста остановила его:
– Погоди! Генри, – окликнула она вытянувшегося по струнке за спиной капитана и глядевшего на него с неподдельным напряжением и готовностью броситься выполнять любой его приказ юношу, – Генри, у тебя рука счастливая, давай ты!..
Фокс, повинуясь ее требованию, выступил из толпы и, глядя Рэдфорду прямо в глаза, осторожно, старательно надел на шею капитану амулет, а затем, неожиданно ярко покраснев, трижды перекрестил. Такое действие, на взгляд Дойли, определенно противоречило законам религии и простой логики – к чему мешать непонятные языческие обряды и христианское таинство? – но пираты, набожные не менее, нежели суеверные, встретили этот жест одобрительными возгласами и радостным ревом. У самой Эрнесты немного разгладилась жесткая складка между бровями, не сходившая с самого утра.
– Хорошо, довольно, – стараясь не смотреть на юношу, кивнула она; но Джек, строго взглянув на нее, закинул свободную руку тому на плечо, пресекая любые дальнейшие попытки раствориться в толпе. Они так и сошли на сушу все вместе: никому из матросов даже не пришло в голову не проводить своего капитана до места поединка, не говоря уже о членах командного состава – и Эдвард, сам не отдавая себе отчета, также не задумывался, пока шел вместе с остальными по берегу, по щиколотку увязая в мокром послеприливном песке и изредка поглядывая в сторону Эрнесты. Та шла тихо и ровно, не поднимая ни на кого глаз, обведенных столь густыми темными тенями, что казалось, будто девушка провела без сна не одну ночь, а пять или шесть. Какого-то волнения по этому поводу Дойли не чувствовал – наверняка столько лет ходившей в море пиратке доводилось переносить и не такое – но эта ее неподдельная тревога за Рэдфорда лишала его возможности затаенно радоваться тому, что ненавистный капитан, возможно, сегодня получит сполна за все свои многочисленные преступления. Оставалось лишь идти, низко опустив голову, и сверлить яростным взглядом даже сейчас отвратительно прямую спину шедшего впереди капитана.
Прогалина, указанная им Ришаром, оказалась длинной полосой травы и земли, опоясывавшей песчаный берег и продолжавшейся до самых лесных зарослей вдалеке. За верхушками самых высоких деревьев впереди виднелись синие очертания гор, а море позади блистало в лучах вставшего солнца – зрелище было настолько прекрасным в своем первобытном, диком великолепии, что Эдвард невольно залюбовался бы им, не различи он далеко по левую руку медленно приближавшуюся со стороны порта пеструю толпу моряков, по численности в два или три раза превышавшую их собственный отряд.
– Это они? – крайне негромким голосом, тем не менее, прозвучавшим почти как истошный вопль в наступившей вокруг тишине, спросил Генри. Морено отчетливо вздохнула, смерив его сердитым взглядом, но Макферсон, уловив в тоне юноши какую-то родственную его собственным чувствам нотку мучительного беспокойства, потрепал того по плечу:
– Да, сынок. Они самые.
Капитан Ришар, шедший впереди своей маленькой армии, выглядел не менее бодрым и уверенным, чем вчера: он явно превосходно и безо всяких терзаний провел ночь, и белоснежное перо на его шляпе смотрело строго вверх, словно ртуть в барометре. При виде противника на лице его сразу же расцвела любезнейшая из его улыбок:
– Доброе утро, капитан! Надеюсь, вы хорошо спали?
– Я высплюсь в своей каюте на «Морском льве» сегодня ночью, – холодно отрезал Рэдфорд, демонстративно не пожав протянутую ему руку. – Прежде чем мы начнем, хочу спросить у вас: вы не хотите, пока не поздно, отказаться от своих притязаний?
– Какое совпадение! – непринужденно рассмеялся француз. – Тот же вопрос я намеревался задать вам. Полагаю, теперь мы оба знаем ответы друг друга и можем начинать.
– Сеньорита, – глядя на ее смертельно бледное лицо, наугад спросил Эдвард первое, что пришло в голову. – Судьей в поединке должен быть квартирмейстер, так? Это будете вы или…
– Квартирмейстер ответчика, если соперники из разных команд, – глухо отозвалась Морено и прибавила, опустив взгляд на свои чуть заметно подрагивавшие руки: – И в данный момент я даже рада уступить ему эту честь.
Все было уже решено, а потому приготовления к поединку уложились от силы в пару минут: представив квартирмейстеру и остальным присутствующим свои шпаги в знак подтверждения, что сражаются равным оружием, соперники воткнули их в землю на расстоянии в десять шагов и отступили назад еще на пять.
– Ну все, хватит трястись! – торопливо стягивая с плеч тяжелый камзол и протягивая его стоявшей позади него девушке, распорядился Рэдфорд. В последний раз окинул взглядом свою команду, улыбнулся бледному Генри, на секунду стиснул горячей ладонью ледяные пальцы Эрнесты – та, судорожно выдохнув, подалась навстречу всем телом – но Джек уже отстранился и твердо велел: – Держись! Пожелай мне удачи.
– …поскольку противники отказались от примирения, предписанного законом… – уже зачитывал вражеский квартирмейстер за его спиной. Морено, тяжело дыша, открыла было рот, но не смогла произнести ни слова – лишь ее губы безмолвно шевелились, как у вытащенной на берег рыбы. Генри, задев ее плечом, сделал шаг вперед и коснулся мелко подрагивавшими пальцами локтя Рэдфорда.
– Мы с тобой, Джек. Мы все, – глядя на него огромными глазами, тихо проговорил он.
– Удачи тебе, Джек! Помогай тебе Бог, капитан! – вторили ему остальные пираты с «Попутного ветра». Французский квартирмейстер на мгновение смолк, с неподдельным удивлением воззрившись на них, покосился в сторону Ришара, после чего свернул свою речь и рявкнул с претензией на судейскую бесстрастность:
– Можете сходиться!
Над берегом мгновенно разлилась удушливая, смертельная тишина. Оба противника были достаточно опытными бойцами, чтобы не броситься сразу же друг на друга – такое поведение годилось для пистолетного поединка, где все решали доли секунды, но в схватке на холодном оружии полученная в первую минуту царапина могла служить поводом для прерывания дуэли и объявления победителем того, кто первым пролил кровь. Капитан Ришар был почти на две головы выше своего противника и смотрелся внушительнее за счет широких плеч и длинных, обвитых мускулами рук; однако Джек, первым выхвативший свою саблю и ловко державший ее обратным, испанским хватом – что позволяло ему полностью скрыть клинок из поля зрения соперника – еще больше пригнувшись к земле, как изготовившаяся к атаке змея, он вовсе не казался человеком, готовым легко уступить кому-либо победу. Теперь два капитана бесшумно кружили по песку, ловя каждый взгляд, шаг и вздох врага, дожидаясь ошибки – той, что позволила бы начаться смертельной схватке.
Джек не выдержал первым – резко, с силой свистнуло в воздухе сверкающее лезвие и сразу же послышался лязг скрещенных клинков: капитан Ришар явно не собирался оставаться в долгу. Снова удар, и еще, еще – Эдвард никогда не видел, чтобы на шпагах сражались вот так, будто орудуя тяжелыми катлассами; не было в этом ни изящества, ни смертоносной отточенности выпадов и блоков, которой учили когда-то его самого, ни даже стремительного, ослепляющего напора, как у Эрнесты – при всей своей неправильности ее владение оружием было красиво, Дойли не мог не признать, но это…
Он настолько задумался, что сам словно пропустил вражеский прием, когда Рэдфорд, оступившись, упал на одно колено и лишь в последнюю секунду успел уйти вбок. Рядом с Эдвардом вскрикнула Эрнеста, неосознанно дернувшись навстречу другу, и сразу же остановилась усилием воли, оттолкнула назад бросившегося следом за ней Генри:
– Не вмешивайся! Нельзя.
– Но ему нужна помощь! – впервые за все то время, что Дойли его знал, он различил в звонком юношеском голосе хриплую и твердую ноту протеста. Так порой говорил Джек, никогда – Эдвард, и очень часто – сама Морено; но теперь она лишь повернула к юноше бледное от волнения лицо с горящими бессильной яростью глазами и повторила непреклонно:
– Если вмешаешься – все пропало. По закону Ришар будет сразу же объявлен победителем. Хочешь, чтобы Джек проиграл без боя? Ты настолько не веришь в своего капитана?
– Я верю в него и верю ему, но дело же не в этом!.. – с болью выкрикнул Генри, глядя мимо нее на продолжавшийся поединок. Теперь бойцы снова, как и в начале дуэли, не сближались, оценивая последствия короткой сшибки: оба были ранены – у Рэдфорда от плеча до локтя шла длинная кровавая полоса, а у его противника белоснежная рубашка на груди была разрезана наискось к ребрам, и видно было, как под тканью уже собирались крупные алые капли. Однако широкие плечи капитана Ришара все еще были уверенно расправлены, а Джек после неудачного падения припадал на правую ногу – старательно скрывая это от соперника, но по тому, как француз всеми силами старался подловить его при переходе и упорно заходил именно с этой стороны, было ясно, что он уже разоблачил противника.
Рэдфорд снова атаковал, с совершенно неожиданной позиции, не щадя больную ногу – в какой-то момент казалось, что эта блестящая и бесстрашная атака не может не стать успешной; скорее всего, с равным по силе и весу противником она бы обеспечила ему победу. Но капитан Ришар был на добрый фут выше и, по меньшей мере, на двадцать фунтов тяжелее врага, а падение лишило Рэдфорда скорости – его основного преимущества. Меткий удар в лицо локтем свободной левой руки был бы запрещенным в официальном фехтовании и мог послужить причиной для прекращения дуэли, однако в пиратском поединке не оговоренный заранее прием не мог считаться беззаконным. Джек успел только заметить руку противника, но не увернуться от удара – а в следующую секунду, оглушенный и полуослепший от боли, едва сумел вывернуться из чужого захвата прежде, чем лезвие шпаги впилось в его грудь. Ребра неприятно оцарапало и рубашка мгновенно стала горячей и мокрой – видно, проклятый француз все-таки успел зацепить его…
– Джек!.. Джек! – забыв обо всем, закричала Эрнеста – голос ее оказался спасительным маяком, выдернувшим его из душного марева боли, заставившим кое-как уйти от нового удара, чуть не ставшего последним, выставить перед собой шпагу… А затем – внезапно – оружие не встретило привычного сопротивления, хотя Рэдфорд готов был поклясться, что слышал звон стали. В ту же секунду чья-то тонкая, но сильная рука вцепилась ему в плечо, отталкивая назад, за спину его неожиданного защитника.
Секундой ранее Генри Фокс, воспользовавшийся заминкой Эрнесты, змеей проскользнул под ее рукой и, выхватив из ножен свою саблю, с размаху ткнул ею в сторону Ришара – столь яростно и неумело, что тот от неожиданности бессознательно отшатнулся в сторону. Не отличаясь особыми фехтовальными навыками, Генри, тем не менее, рассудил молниеносно, сходу встав между ним и Джеком и закрыв последнего своим телом.
Мгновение над берегом повисло абсолютно безумное, полное невероятного напряжения молчание – а затем случился второй за этот день абсурдный и противоречащий всем пиратским законам поступок: с обеих сторон сперва команда «Попутного ветра», а затем и их противники сорвались с мест, на ходу вырывая из ножен оружие.
– За мной, ребята! Защитим капитана Рэдфорда! – во всем этом хаосе отчетливо различил Эдвард в какой-то момент голос Эрнесты – ее саму, крохотную и почти незаметную в рукопашной, увидеть было не в пример сложнее, хотя затем, пробравшись вперед, Дойли разглядел и ее: вместе с Генри они с двух сторон поддерживали раненого Рэдфорда, уводя его из самой гущи схватки. Однако в подобных призывах уже не было нужды: единым свирепым напором команда «Попутного ветра» добралась до своего капитана и окружила его, плотно ощетинившись всем имевшимся оружием, так что французы, сунувшиеся было к ним, мгновенно отступили. Воистину чудом стало то, что в этой полуминутной сшибке никто не оказался убит или серьезно ранен; во всяком случае, именно благодаря этому обе стороны предпочли вовремя остановиться. Всеобая ярость, захлебнувшись, понемногу начала стихать.
– Как твое имя? – вытирая лившуюся из рассеченной брови кровь, крикнул капитан Ришар. К всеобщему изумлению, юноша мгновенно откликнулся – звонко и уверенно:
– Меня зовут Генри Фокс, я служу в команде капитана Рэдфорда!
– И в каком же ты звании в его команде? – прищуриваясь и даже убрав руку от окровавленного виска, с неподдельным интересом спросил француз.
– Он старпом, – обхватив юношу за пояс, спешно выговорил Джек. – Мой старпом. Второй человек после меня на корабле!
– Ты же, помнится, решил не брать старших помощников после того бунта? – нахмурился Ришар. Рэдфорд лишь крепче стиснул своего спасителя в объятиях.
– Этот парень заставил меня передумать, – чуть изменившимся голосом, тише и тверже ответил он. Вражеский капитан поднял брови:
– К сожалению, похоже, это действительно так. Однако скажи-ка мне, мальчик, – его насмешливо-снисходительный взгляд уперся в открытое лицо Генри, – неужели твой капитан не объяснял тебе, чем чревато вмешательство в дела, которые тебя не касаются?
– Он новичок – всего несколько месяцев в команде, откуда ему это знать, – меньше всего на свете Эдвард ожидал от себя, что станет защищать этого мальчишку, редко вызывавшего у него что-нибудь, кроме раздражения – но все же почему-то он выкрикнул это с неприятным холодком в груди. Со спины его сразу же ощутимо толкнул локтем в бок рулевой Морган, с правого бока – вцепилась в плечо и глухо зашипела Эрнеста:
– Тихо! Молчите, ради Бога! – ее острые ногти даже сквозь рубашку впивались в кожу до боли, и Дойли послушно проглотил свое непрошеное заступничество. Какого черта он вообще в это ввязался?!
К его удивлению, разоблаченный Генри нисколько не смутился – хотя не мог же он не понять, что только что лишился последнего шанса выйти сухим из воды? – или мог? Но юноша, помедлив секунду и устремив свой открытый взгляд на полное злорадного торжества лицо врага, ответил со своей обычной спокойной вежливостью, просто и твердо:
– Даже если бы знал, все равно поступил бы так же. Капитан Рэдфорд – мой друг. С тех пор, как я вступил в команду, он всегда был добр и заботился обо мне, – рука Джека, все еще крепко обвитая вокруг его талии, при этих словах напряженно дрогнула, и Генри поспешно накрыл ее своей ладонью: – Если сегодня кто-то из нас двоих должен умереть, то лучше я, чем он!
– Капитан Ришар… – глухим, жестким голосом начала Эрнеста, но никто не услышал ее: взволнованные выкрики людей Рэдфорда смешались с ропотом французской команды – Эдвард, отлично знавший этот язык, очень отчетливо различал в нем главное требование: «Mort au criminel!»15
– Таis-toi!..16 Тихо! Молчать, я сказал! – загремел голос капитана Ришара; его тяжелая мускулистая рука, предостерегающе поднятая вверх, произвела над толпой пиратов эффект пушечного выстрела. Не во всякой армии на смотру могла поддерживаться такая тишина, какая мгновенно воцарилась среди французов.
В противоположность сопернику, Рэдфорд не спешил отдать приказ: его и Генри уже успели окружить матросы с саблями наголо, среди которых угрожающе проглядывали дула пистолетов – но команда «Попутного ветра» все еще находилась в меньшинстве, и их удача двухминутной давности объяснялась исключительно неожиданностью и слаженностью нападения. Джек прекрасно сознавал это и не собирался лишаться единственного своего преимущества.
– Я не стану уступать им ни парня, ни корабль, – различил Эдвард в общем шуме голосов слова, быстрым шепотом сказанные им стоявшей ближе всех к капитану Эрнесте. Девушка кивнула, но с сомнением поджала губы, зорко следя за противниками – один из пистолетов в ее руках был нацелен точно в голову Ришара, а другой – куда-то ему за спину; присмотревшись, Эдвард заметил там какого-то щуплого жилистого француза, державшего направленный в сторону Рэдфорда широкодулый мушкет.
Однако вопреки самой неоднозначной ситуации и настрою его спутников, капитан Ришар казался скорее впечатленным мужеством вставших у него на пути людей, нежели разъяренным их сопротивлением. Закончив вытирать запекшуюся кровь со лба, он снова надел на голову свою великолепную шляпу и поднял на Джека тяжелый взгляд:
– Значит, твои люди готовы умирать за тебя, даже если ты проиграешь? Это достойно уважения. А что насчет тебя самого? Заслуживаешь ли ты того, чтобы они сражались за тебя? – с явным вызовом усмехнулся Ришар, и на секунду Эдварду показалось, что Рэдфорд в ответ кинется на него – для пирата не могло быть обвинения хуже, нежели в трусости и слабости – но Эрнеста и предусмотрительный Макферсон с двух сторон одновременно пододвинулись к капитану, а через секунду он и сам овладел собой, лишь небрежно дернув уголком рта в ответ на вражескую насмешку. И тотчас сумасшедший Генри Фокс, не затиснутый своими доброжелателями вовремя как можно дальше от основных событий и, похоже, так ничему и не научившийся, снова влез в разговор – как и раньше, без спросу, так, что никто даже не успел заткнуть его вовремя:
– За кого жить и за кого умирать – мы решаем сами, капитан! Джек уже сражался за нас сегодня, теперь наш черед, – словно в подтверждение своих слов, он повернулся лицом к встретившим его новую выходку одобрительным ворчанием товарищам. Рядом с Эдвардом тяжело и почти безнадежно выдохнула Эрнеста, однако и у нее при этих по-мальчишески несдержанных, но столь же простых и искренних словах повеселели глаза. Заметив это, Дойли отвернулся, снова ощутив глухой приступ раздражения – до того ли сейчас, когда на каждого из них приходится два или три француза из чужой команды? На Рэдфорда, наверняка еще и светящегося наполовину отеческой, наполовину вообще какой-то противоестественной гордостью за парня, он и вовсе старался не глядеть.
Но, очевидно, проведя вместе с пиратами почти полгода – а до того больше десятка лет ловя их по всему Карибскому побережью, допрашивая и периодически вешая – Эдвард вынужден был признать, что все еще слишком плохо понимал их обычаи, суждения и в особенности нравы. Ничем другим он не мог объяснить того, что после продолжительного молчания, тяжело нависшего над расстилавшимся вокруг песчаным пляжем, капитан Ришар вдруг расхохотался – громко, с чувством, от всей своей наверняка адски черной души – и было не до конца понятно, чего больше в этом самой хохоте – веселья или чего-то иного. Дойли не взялся бы судить, не знай он наверняка, что у тщеславного и, вероятно, довольно жадного француза подобные юношеские рассуждения и не могли встретить что-нибудь, кроме смеха.
Однако он ошибался. Нахохотавшись всласть, Ришар вновь устремил на вражескую команду свой пронзительно-угольный взгляд – и в нем не появилось ни капли насмешки, даже когда он неожиданно одним слитным движением воткнул шпагу в ножны и освободившуюся руку протянул в сторону Генри. Не будь между ними расстояния в десяток ярдов и разницы в добрых двадцать лет, пораженно осознал Дойли, это выглядело бы как… как рукопожатие?..
– А вот теперь станет очень-очень весело, – хрипло и чуть слышно, едва ли к кому-то конкретно обращаясь, пробормотала Эрнеста, и Эдвард, через силу выдавивший из себя неопределенный смешок, был как никогда согласен с ней.
– Ты смелый парень, – спокойно и даже с каким-то уважением произнес капитан Ришар. Теперь, когда он говорил медленно и вдумчиво, французский акцент почти полностью исчез из его речи, и это казалось неким дополнительным реверансом в сторону противника. Что было еще более удивительно, Генри слушал с не менее вежливо и со своим обычным ненавязчивым, ровным любопытством, будто не против этого человека обнажал оружие минуту назад – и в таком положении они, как ни странно, казались почти равными друг другу. – Тебя любит твой капитан и уважает команда. Когда я впервые посмотрел на тебя, то думал, что вижу неоперившегося мокрого цыпленка, но у тебя пиратское сердце и сильная рука. Сегодня ты смог обезоружить меня, а по нашим законам уронивший оружие дуэлянт может сдаться, отказавшись от своих требований. – Он возвысил голос и уверенно, властно, будто приказ отдавая, четко проговорил: – Я проиграл и признаю поражение! Капитан Рэдфорд, – Ришар вытянул руку ладонью вверх, – «Морской лев» принадлежит вам.
Мгновение Джек колебался, ожидая ловушки за этими словами, затем выступил вперед и пожал протянутую ему руку.
– Благодарю, – неподдельное удивление отчетливо слышалось в его голосе. В неразборчивом гуле голосов спешно переговаривавшихся с обеих сторон матросов послышался необычайно громкий смех Эрнесты – все еще цепляясь левой рукой за плечо Генри, правой, той, в которой зажат был пистолет, она утирала текшие по ее лицу слезы, и Эдвард, мельком взглянув на нее, с удивлением заметил на щеке девушки, возле мочки уха, темный след растершегося пороха. Почти неразличимый на загорелой гладкой коже, такой, который можно было бы спутать со следом старого ожога или просто родимым пятном – Дойли он как-то сразу резко и неприятно бросился в глаза, из-за всегдашней ли педантичной аккуратности или по другой причине – но он внезапно ощутил совершенно неуместное желание дать девушке свой платок, а за неимением такового – самому стереть этот след секундной слабости, допущенный от страха за друга: разумеется, никогда бы в иных обстоятельствах аккуратная и внимательная Морено не пропустила бы неплотно прикрытый замок пистолета, угрожающий ее собственной жизни…
