Екатерина Франк
Под флагом цвета крови и свободы
– Здорово… – забыв о напускной взрослости, шепнул мальчишка. – А кто он, этот человек? Он раньше был пиратом, как мы?
– Нет, малыш, нет, – покачала головой Морено. – Но он был сыном древнего бога, повелителя морей, и звали его Орион. После своей смерти он отправился на небо, чтобы указывать путь всем морякам своим мечом. Где бы ты ни находился: хоть здесь, на Карибах, хоть на Мадагаскаре, хоть в самой Англии, – голос ее чуть заметно дрогнул, – или, положим, в Испании – тебе достаточно поднять глаза такой вот ясной ночью, и ты увидишь его на небе…
– Мэм, это все очень интересно, но я все равно не понимаю, как использовать эту информацию применительно к вашей карте, – вмешался Генри, и Эрнеста внезапно залилась звонким, искренним, по-настоящему девическим смехом. Юноша смущенно склонил голову: – Я задал настолько глупый вопрос?
– Когда-то давно наш капитан Джек учился основам навигации у моего отца. Это был первый вопрос, который он ему задал, – отсмеявшись, ответила Эрнеста. Генри и Роджер, переглянувшись, мгновенно дружно расхохотались.
– На самом деле тут есть одна хитрость, отец научил меня ей, когда мне было пять лет, – с необычайно доброй, хотя и чуть печальной усмешкой поделилась Эрнеста, когда оба они немного поутихли. – В моих картах, чтобы не было путаницы, север всегда находится вверху страницы. А где находится восток? – нарочито строго посмотрела она на Роджера, но мальчишка, нисколько не испугавшись, бойко ткнул пальцем в правый край карты:
– Вот здесь!
– Великолепно! Джек, я возьму твоего сына к себе в ученики – давно мне не попадались такие смышленые ребята, – жизнерадостным голосом заявила Морено приблизившемуся к ним капитану; однако тот лишь бледно усмехнулся мальчику и с озабоченным видом протянул ей подзорную трубу. Эдвард видел, как девушка мгновенно вскочила на ноги и почти выхватила прибор у него из рук: вся ее веселость сразу же исчезла: – Где, Джек, где?
– На северо-западе, – указал тот рукой. Морено взглянула в указанном направлении и почти сразу же вздрогнула, произнеся еле слышно:
– Давно?
– Уже почти три часа. Разглядеть флаг до утра не удастся, но само судно явно не мелкое.
– И, может быть, даже не одно, – негромко заметила Эрнеста, забирая трубу и вместе с ней отправляясь на корму, откуда открывался лучший обзор. Когда она проходила мимо него, Эдвард осторожно тронул ее за плечо:
– Сеньорита, что случилось?
– Взгляните сами, – ответила та, протягивая ему трубу. Дойли взял ее, приладил к своим глазам и навел в указанном направлении. В первые секунды ему показалось, что горизонт чист: однако затем он различил смутные тени, в которых опытный взгляд сразу определил бы очертания кораблей. Эрнеста Морено была права: не один, но по меньшей мере три тяжелых судна, более всего похожих на испанские галеоны, покачивались вдалеке на волнах – не начиная пока что атаку, но огромными угрожающими тенями следуя точно за ними.
Глава XXII. В поисках ответов
В доме мистера Рочестера Томас уже бывал раньше – Бенни Хантер, исполнявший там обязанности помощника повара помимо прочих мелких поручений, редко имел возможность отлучаться надолго со своей работы, но приятелей охотно привечал, зазывал на кухню и делился кусками побольше и повкуснее. Над Смитом и его странностями он посмеивался, но не с целью обидеть, а просто в силу своего жизнерадостного характера – это понимали все, а сам Томас – в первую очередь. Ни за что прежде он не стал бы отвечать этому добродушному, приятному во всех отношениях толстяку обманом на все его мелкие услуги, но теперь и сам не понимал, что произошло. Смит сознавал, что слаб умом и потому не поймет многих вещей, очевидных обычным людям; однако неведомое чувство жгло его изнутри, как раскаленным железом. Ничего в своей жизни – в известных ему ее пределах – ему прежде не хотелось так, как увидеть еще раз ту женщину; и еще, как бы глуп он не был, Томас все же полагал, что ей может потребоваться помощь – пусть даже от такого беспомощного сумасшедшего, как он.
На кухне у Рочестера ему нравилось: там было тепло, спокойно, и, как правило, тихо; повар Хаксли, в целом незлобивый, имел известное пристрастие к спиртному, а потому после обеда обычно взваливал все обязанности на Бенни, а сам уединялся с бутылкой в своей комнатушке и не выходил оттуда до утра. Хантер же быстро, в два часа готовил еду – отдельно для хозяина дома и для прислуги – а оставшуюся часть дня посвящал вот таким многочасовым посиделкам с друзьями на кухне. Смит и прежде частенько бывал здесь, однако впервые чувствовал себя чуждым этой сытой, безмятежной обстановке. Расположившись в углу, подальше от распространявшей нестерпимый в послеобеденные часы жар печи, он с непонятной ему самому настороженностью наблюдал за остальными – какое-то внутреннее чувство настойчиво повторяло ему, что нужно дождаться момента и постараться что-нибудь узнать о той случайно увиденной женщине. Словно дикий зверь, поджидающий добычу в засаде, сидел он, лениво-устало развалившись, будто задремав после тяжелого дня, слушал вполуха остальных и неотрывно смотрел на дверь, гадая, когда придет нужная минута.
И подходящий момент наступил: послышались тяжелые шаги, и в дверь просунулась всклокоченная голова какого-то человека. Смит не знал его имени, но вспомнил лицо: то был один из матросов, вместе с Хендриксоном тащивших рыжеволосую пленницу в дом Рочестера.
– Эй, ты, – подозрительно небрежно и тихо позвал он Бенни – тот мгновенно подорвался с места, схватил лежавший в корзине под столом сверток и бросился к нему. Матрос махнул рукой, недовольно покосившись на остальных: – Давай-ка выйдем, Хантер.
Дверь за ними захлопнулась, однако сразу же чуть приоткрылась от сквозняка; и это случайное событие почему-то полностью завладело вниманием Томаса. Он никогда не был особенно аккуратен, и товарищи нередко посмеивались над его неуклюжестью. Однако то, что происходило теперь, определенно было странно: медленно, с тем же сонным видом Смит поднялся, отступил в тень от шкафа с посудой, никем не замеченный, подошел к двери и приник ухом к узкой щели, в которую виден был коридор. Правой рукой он извлек из кармана пеньковую трубку, которую почти не курил, и принялся набивать ее; но все его внимание было занято Бенни и тем матросом, переговаривавшимися громким шепотом в коридоре.
– Вот, Уилл, – искательно предлагал Хантер, протягивая собеседнику сверток. – Все так, как ты любишь: и свинина, и сухари, и масло…
– Ну ладно, – ворчал тот недовольно, принимая угощение. – Надо бы и той, что в подвале, еды отнести, слышишь? Только тихо чтоб было.
– Сию же минуту, – покивал Бенни, оглядываясь на дверь – Томас похолодел и шатнулся было назад, но, охваченный каким-то лихорадочным стремлением, вновь приложился к ней глазом. Все существо его оказалось подчинено единственной узкой полоске пространства между дверью и стеной, в которую видно было, как Уилл наклонился к Хантеру и пробурчал со странной смесью сожаления и неприязни:
– Хозяин велел тебе подсыпать ей в питье вот это, – в руке его мелькнул какой-то мешочек и сразу же скрылся в нагрудном кармане Бенни. Тот вздрогнул:
– Это яд?
– Вот еще выдумал! Стал бы он ее столько времени выслеживать, сюда тащить да допрашивать, чтобы отравить? – резонно возмутился тот. – Узнать ему от нее что-то надо. Уж хозяин с ней вчера полдня пробыл, а сегодня битую ночь мы с ней возились – вот ведь чертова баба! Хоть с живой кожу снимай, ни черта не скажет, только на нас и хозяина ругается…
–Я сейчас же все соберу, Уилл, – заверил его Бенни, и матрос кивнул – Смит едва успел на сей раз отступить от двери и усиленно занялся трубкой, когда Хантер прошел мимо него.
– Эй, Бенни, в карты сыграешь? – помахав ему из-за стола перетасованной колодой, крикнул Эндрю. Хантер вздрогнул и обернулся с застывшей на губах улыбкой:
– Спасибо, ребята, мне тут нужно отойти. Давайте вы уж первую партию без меня, а?
– Ладно, как хочешь, – пожал тот плечами. – Том, а ты что же?
– Я… – на мгновение у него сорвался голос – почему-то показалось, что все вокруг смотрят на него и знают о его замыслах – но Смит выдохнул и заставил себя ответить как можно проще: – Я лучше помогу Бенни, если можно.
– Да, бери вот это и иди за мной, – махнул рукой помощник повара, спешно заворачивая в полотенце какие-то остатки с обеда – он стоял спиной к Томасу, но тот готов был поклясться, что слышал шорох, с которым порошок из отданного матросом мешочка высыпался в кувшин пива. Смит, холодея от невесть откуда взявшегося смутного желания вмешаться, поднырнул к нему под локоть – и весьма вовремя: неловким движением заметно нервничавший Хантер едва не столкнул на пол сверток с едой, и Томас сразу же схватил его, прижав к животу. Бенни усмехнулся – смущенно и слегка виновато, словно пойманный с поличным вор-карманник:
– Ох, спасибо, Том! Хорошо, давай сходим вместе, – заметно было, что он сам здорово нервничает перед встречей с той женщиной в подвале; будь Хантер чуть тверже, он ни за что не взял бы с собой приятеля для поддержки, но Томасу было все равно – главное, теперь он наконец-то получил возможность увидеть ее вблизи.
Он не ошибался, когда предполагал присутствие охраны: у входа в подвал стояли четверо человек – в том числе и тот самый Уилл – сразу же заступивших им путь.
– А это еще кто? – хмуро воззрившись на Смита, спросил старший из них; Бенни спешно ответил – казалось, ему крайне не хотелось входить к пленнице в одиночку:
– Это Том, он мне помогает.
– Я же сказал, чтоб никого!.. – мгновенно отозвался Уилл, но кто-то из его товарищей заметил примирительно:
– Да ладно тебе – я вроде знаю его. Это же тот полоумный из команды мистера Миллера? Пусть проходит, чего он там может натворить-то?
Остальных их пререканий Томас выслушивать не стал: путь в подвал, по шести скользким каменным ступеням вниз, упирающимся в даже на вид тяжелую и крепкую дверь, был свободен – и он последовал за Бенни, тихо ругавшимся и державшим кувшин с пивом, как щит.
Смит никогда раньше не бывал здесь, но, стоило двери открыться, он тотчас осознал, что нисколько не сожалеет об этом: более неприятного и тягостного места он не видел за все семь с половиной лет известного ему обрывка собственной жизни и был убежден, что не нашел бы и за нее всю. Перед его глазами предстала довольно большая комната – насколько можно было понять при столь скудном освещении – очевидно, проходная, поскольку в углублениях промозглых заплесневевших каменных стен виднелись несколько дверей, натыканных то тут, то там, словно шляпки гвоздей, хаотично заколоченных в одну доску неумелым мастеровым. На каждой из них висело по замку, однако поверх него – видимо, чтобы не брать всякий раз ключи – находились еще маленькие окошки, забранные толстыми прутьями решетки.
Когда Бенни и Томас вошли внутрь, у одного из окошек как раз стоял человек – всклокоченный, надорванным сиплым голосом повторявший что-то едва слышно; от него на всю комнату распространялся запах соли, пороха и железа, а еще крови. Смит, поколебавшись, подошел ближе и, дождавшись разрешающего кивка приятеля, просунул между прутьев горлышко собственной фляги с водой, разбавленной лимонным соком – от частых головных болей он всегда спасался этим нехитрым средством. Неизвестный захрипел, мгновенно присосавшись к фляге. Пил он долго, жадно, как умирающий от жажды – хотя, возможно, так и было. Смит не жаловался: во внутреннем кармане кителя у него всегда висела запасная фляжка, плоская и потому почти не заметная. Напившись, человек с наслаждением выдохнул, глядя мимо него сквозь решетку пустыми, пьяными от сытого блаженства глазами.
– Вода… – пробормотал он чуть внятнее прежнего: – Хорошая вода, вкусная вода, слаще рома… И зачем я только польстился на «Бесконечную удачу»…
– «Бесконечная удача»? – растерянно повторил Смит: название показалось ему знакомым, но он не мог понять, где слышал его раньше. Хантер, ежась при виде пленника, позвал с безопасного расстояния в несколько шагов:
– Том, пойдем, нам надо спешить.
– Это корабль такой, – с хриплым смешком пояснил неизвестный. – Хороший у нас капитан был, даром что пират – знал, где добычу взять, где переждать, у кого сбыть; как он помер, так и надо было завязывать со всем этим. А я польстился на обещания того ублюдка Джонса, вот и сижу теперь здесь… Спасибо за воду, – прибавил он вдруг совсем другим голосом, глядя на одного Смита. – Знатно, конечно, рожу отделали, но это все ерунда – кому какое дело до нее, до рожи, когда сердце еще живое…
– Идем, Том, – настойчивее повторил Хантер. Смит кое-как отвел глаза от лица пленника – почему-то сделать это оказалось неимоверно тяжело – забрал, не глядя, опустевшую флягу и понуро последовал за Бенни дальше. Тяжелая дверь, в отличие от других, закрытая наглухо, без окошка, неохотно заскрипела, когда лязгнул проворачиваемый в замке ключ. Пламя единственной свечи заметалось, будто готовясь сорваться с фитиля.
В крошечной камере, расстояние между стенами которой легко покрывалось тремя шагами Томаса, было темно, наверняка страшно грязно – в воздухе стояла отвратительная вонь гниющей соломы – и почему-то промозгло до ужаса, хотя снаружи и стоял жаркий тропический день: Томас невольно поежился от холода, про себя ужаснувшись тому, каково должно было быть человеку, вынужденному постоянно здесь находиться. Услышав тихое, прерывистое дыхание, обернулся – и вздрогнул уже по-настоящему, чувствуя, как где-то в тесной клетке ребер сжалось от жалости и ужаса сердце.
Она сидела в самом дальнем углу, скорчившись под обрывками того, что раньше было одеждой: драные окровавленные лоскуты, сквозь которые просвечивала смуглая кожа, испещренная темными пятнами синяков – и рыжие волосы ее даже в почти полной темноте горели для него ярче огней береговых маяков в ночи. Еще не видя ее лица, на котором глаза виднелись лишь черными провалами, полными боли и угрозы, не услышав ни единого слова, наверняка произнесенного бы сорванным, хриплым шепотом, как у того человека в соседней камере – Смит уже знал, что не сможет остановиться и уйти. За спиной непреклонно, решительно захлопнулась дверь – для него, не для нее.
– Что вам надо? – глухо, угрожающе спросила она, хватаясь за скользкие стены обеими руками в попытке встать – слабые пальцы лишь бесполезно царапали стену: Томас не хотел знать, что успели уже сделать с этой женщиной и что еще собирались. Он видел, что та не заговорит в любом случае – и в обычно наполненной рассеянным туманом с плавающими в нем обрывками мыслей голове его застучало судорожно, толчками: времени мало, мало!
– Мы принесли тебе поесть, – как можно спокойнее ответил за двоих Бенни, наклоняясь и быстро ставя перед собой кувшин. Женщина перевела на него взгляд: в тусклом свете свечи ее глаза казались черными, в действительности же, скорее всего, были серыми или зелеными. На осунувшемся, с опасно заострившимися скулами и кровавыми подтеками на лбу и щеках лице они смотрели пристально, действительно страшно – Хантер вздрогнул и осторожно попятился.
– Идем, Том, – упавшим голосом распорядился он, однако Смит не подчинился: пленница не была закована в кандалы, но он, сам не до конца понимая, что делает, поднял с пола кувшин и подошел к ней, опустив обед прямо у ее ног. Холодная, жесткая рука мгновенно обхватила его запястье, но Смит почему-то даже не испугался толком – хоть и слабоумный, он все же был мужчиной, и не пристало ему бояться измученной пытками женщины.
– Чего ты хочешь? – севшим голосом проговорила пленница, и Томас, осененный внезапной идеей, терзавшей его с той минуты, когда он узнал про подсыпанный в пиво порошок, сунул руку во внутренний карман, нашаривая флягу с водой.
– Тебе надо подкрепить силы. Если не хочешь или боишься есть, то хотя бы пей, не то умрешь, – со всей возможной убедительностью ответил он, глядя ей прямо в глаза и указывая на кувшин с пивом сжатой, словно в тисках, ее пальцами рукой; второй он быстро и незаметно вытащил флягу и просунул под охапку тощей соломы у ее колена. Женщина ничем не выдала, что заметила этот маневр, только ресницы ее на секунду дрогнули; однако Томасу хватило и этого. Бенни схватил его за плечо и почти силой увлек за собой на лестницу.
– Вот ведь ты смелый, Том! У меня душа в пятки ушла, когда ты к ней подошел, – вполголоса выговаривал он приятелю, торопясь в сторону своей излюбленной безопасной кухни. – Уилл говорит, она совсем сумасшедшая.
На другой и третий день Томас трудился в порту – капитан Миллер давно лелеял надежду заново просмолить и покрасить корпус судна, и теперь, получив возможность, ухватился за нее, что называется, обеими руками. Однако на четвертый день Смит сумел-таки улизнуть из порта и направился прямиком в дом Рочестера. На кухне Хантера не оказалось, и он успел уже отчаяться, когда неожиданно столкнулся с ним в коридоре, как раз ведшем от подвала к заднему двору. У Бенни оказалась здорово рассечена нижняя губа, и к себе он прижимал растерзанный едва ли не в клочья сверток с едой – вернее, с тем, что от нее осталось. На расспросы приятеля он отвечал, захлебываясь словами – не то от ужаса, не то от возмущения:
– Я туда больше не ходок! Это не женщина, а сам дьявол во плоти. Я-то спрашивается, чем ей навредил? Говорит, будто я опоил ее чем-то, чтобы вызнать все ее секреты, – нижняя губа его, наливающаяся кровью, подрагивала с таким негодованием, что, не знай Смит про подмешанный в пиво порошок, и он бы при всем своем слабом рассудке заподозрил неладное:
– Не волнуйся. Хочешь, я отнесу ей еду и попробую успокоить? – Хантер в ответ радостно закивал головой: видно, он был по горло сыт этой историей – как и охранники, почти без расспросов на сей раз пропустившие Томаса к пленнице и лишь со смешками пожелавшие ему удачи. Первым, что он увидел внутри, была полнейшая темнота: единственной свечи, прежде хоть как-то освещавшей камеру, не было. Женщина лежала ничком, лицом вниз – Томасу на секунду показалось, что она мертва, и он непроизвольно метнулся к ней, схватил за плечи:
– Эй, эй! Ты… ты что?.. – пораженно выговорил он, едва не вскрикнув, когда чужие руки мгновенно сомкнулись на его горле – слишком слабо, чтобы задушить, но все же вполне ощутимо. От неожиданности Смит потерял равновесие и чуть не рухнул на нее сверху, чудом успев схватиться за стену: – Это я!.. Это же я, помнишь меня? – нашарив пустую флягу в углу, он поднял ее трясущейся рукой. Женщина замерла, в глазах ее появилась тень узнавания:
– Ты – ты снова?..
– Я, я, – спешно заверил ее Смит, вынимая из кармана заботливо припасенную флягу с водой – самую большую из его запасов. – Возьми ее, а ту я заберу… Будем так их менять и дальше, – прибавил он, заметив, как расширились глаза пленницы. Сверток с обедом лег между ними на пол.
– Еду можешь брать, но не пей то, что приносит Бенни, – сразу велел Смит, опасаясь забыть самое важное – с ним такое нередко случалось. – Если… есть кто-то, кому я мог бы…
– Нет, – тихо отрезала женщина, подбирая флягу с водой и пряча под рваный подол между колен. – Нет никого, я одна. Так и передай тому, кто тебя послал!
Смит не обиделся на нее в тот раз: он прекрасно понимал, что пара фляжек с чистой водой не могла бы заставить пленницу довериться ему. На следующий день ему повезло: не доставили в срок необходимые для ремонта запасные мачты, так что капитан Миллер с утра отправился в город ругаться по этому поводу – и Томас снова, отбыв вахту, отправился в дом Рочестера. Его уже узнавали сразу, а Бенни засыпал целым ворохом рассказов о доказательствах сумасшествия пленницы и всучил новый сверток с едой. Охранники в подвале и вовсе пропустили его безо всяких проблем; и лишь спустившись вниз, Томас услышал негромкий голос той женщины.
– Наши души молчаньем кричат,
Только в этом – не наша вина.
На дне моря нет смерти, нет жизни,
На дне моря под водною толщей лежат –
Мертвый холод отсека, лед вечного сна… – слабо, но уверенно выводя привычную мелодию, пела она, и Смит против воли остановился, боясь нарушить внезапное волшебство мгновения. От каждого звука внутри него все переворачивалось от непонятного, мучительного чувства – казалось, что вся его нехитрая, наполовину состоявшая из попыток стать полноценным членом команды жизнь разбивалась в мельчайшую стеклянную пыль, наполнявшую сердце и легкие. Слезы подступили к глазам, и он уже дернулся было, желая уйти – но песня вдруг оборвалась, тишина наполнилась напряженным ожиданием: каким-то неведомым образом пленница почувствовала его присутствие. Когда Смит открыл дверь, она уже смотрела прямо на него с прежней настороженностью. По виску ее стекала кровавая дорожка, и Томас почувствовал, как в его обычно мирном сердце закипает незнакомое жгучее чувство – иногда он испытывал его в своих снах, но вживую – еще ни разу.
– Это… это мистер Рочестер сделал с тобой? – охрипшим голосом спросил он, отрывая манжету от своей рубашки и принимаясь обрабатывать разбитый висок. Женщина молчала, мелкими жадными глотками отхлебывая принесенную им воду.
– Не худшее из того, что он делал, – неожиданно тихо произнесла она. Смит вздрогнул, едва не выронив подготовленную ткань. Пленница коротко, жестко усмехнулась: – Боишься, да? Он хочет убить моего мужа… за то, что он узнал что-то о твоем хозяине. Все говорят, что я сумасшедшая, но я, я все знаю! – она расхохоталась громко, с безумным торжеством, и сразу же стихла, зашептала чуть слышно: – Твой хозяин – страшный человек. Он и мою дочь убил бы или использовал против него, если бы знал, где она… Я семь лет не видела свою дочку. Не знаю даже, где она сейчас. И что бы Джеймс Рочестер не делал со мной – ее он не получит, так и передай! Передай ему, как я сказала!.. – задыхаясь от усилия, она поднялась на локтях, ухватив Томаса за ворот рубахи – тот дернулся было назад, но заставил себя остаться на месте:
– Мистер Рочестер не знает, что я здесь.
– Разве не он – твой хозяин? – холодно возразила женщина, глядя ему прямо в лицо горячечно сверкающими, пронзительно серыми глазами.
– Он мой хозяин, но…
– Тогда передай ему то, что я сказала, и перестань ходить сюда! Я не стану больше гадать, в который день в воде окажется яд или еще что-то, что развяжет мне язык, – с нестерпимой яростью выплюнула она, отталкивая его и отшатываясь в сторону. – Пусть лучше еду приносит тот пекаришка… Или пусть совсем никто не приходит, и все наконец закончится! Лучше умереть от голода, чем на дыбе, – глухо прибавила она, отворачиваясь к стене и прижимаясь к ней виском – слава Богу, здоровым, успел заметить Томас, пережидая этот бессильный приступ отчаяния. Медленно, очень-очень осторожно он передвинулся поближе к ней, почти касаясь рукой ее плеча, и чуть слышно выговорил:
– Ты не поняла меня. Мистер Рочестер не мог послать меня к тебе, потому что я сумасшедший. Он никогда не доверил бы мне столь важное дело.
– Сумасшедший? – недоверчиво, искоса взглянула на него пленница, и Томас кивнул:
– Да. Я попал в какую-то страшную, ужасную историю – я не знаю, в какую именно. Я вообще ничего не знаю… Видишь эти шрамы? – он провел рукой по своему лицу, как никогда ненавидя себя за его уродливость. – Вот таким меня нашла моя команда в море. Я не помню ничего из того, что было раньше… Иногда я вижу сны… У… у меня в них тоже есть дочка, – непрошенные, скупые и жалкие слезы подступали к самому горлу, душа и мешая говорить, и Томас захлебывался ими, еще больше презирая себя. – Она такая маленькая… такая чудесная… В тех снах женат, и у моей жены волосы – рыжие, как солнце… как твои. Когда я их увидел… вот тогда я и решил прийти.
– Послушай, – чуть заметно дрогнувшим голосом перебила его пленница. – Если ты думаешь, что твоя жена – это я…
– Нет, я и не думал! – искренне воскликнул с жаром Томас. – Я… даже не посмел бы… Я просто подумал, что тебе нужна помощь… – он замолк и снова опустил голову, стыдясь сказанной глупости. В команде товарищи в таких случаях обычно сразу останавливали его, прямо заявляя: «Дружище, ты несешь чушь!» – теперь же некому было произнести эти грубоватые, но разом все прояснявшие слова.
Из оцепенения его неожиданно вывела прохладная твердая ладонь, опустившаяся на плечо. Пленница смотрела на него молча – без отвращения или даже прежней постоянной настороженности; и голос ее был почти спокоен, когда она спросила:
– Как тебя зовут?
– Томас… Томас Смит. Так меня все называют, – торопливо ответил он, еще не веря своему счастью. – Настоящего моего имени я не знаю.
– А меня зовут Фрэнсис. Я жена капитана Антонио Морено, и я верю в то, что он жив, – тихо, бесконечно убежденно проговорила женщина. – И меня тоже считают сумасшедшей…
На корабль Томас вернулся только ближе к вечеру: он сам не знал, почему его до сих пор никто не хватился, но после рассказа Фрэнсис еще несколько часов блуждал по городу, сталкиваясь со случайными прохожими, сбиваясь с дороги и снова выходя на нее. Голос неведомым образом ставшей ему за несколько дней самым близким человеком женщины все еще звучал у него в ушах, когда он кое-как добрел до своего судна, получил выговор от полупьяного боцмана и отправился на палубу разбирать старые канаты: часть из них была еще вполне пригодна для использования, прочие же после осмотра отправлялись на выброс.
– Знаешь, как смешно мы познакомились с Антонио? – шептал в его голове прямо в затуманенный разум голос Фрэнсис – и Том едва понимал, что из этого все-таки слышал от нее, а что додумывал сам. – Он тогда только-только стал капитаном и частенько промышлял по своим менее удачливым собратьям. Но на том судне, которое он решил взять на абордаж, капитаном была я; я хорошо знала те берега и предложила заманить их на мель. И мне это почти удалось! Антонио все считали величайшим штурманом – он и был им! – но даже он едва сумел отклонить корабль от курса, чтобы не сесть килем на дно. Их пушки были мощнее и дальнобойнее наших, а команда многочисленнее; мы приняли бой и проиграли, однако после боя Антонио сказал, что пощадит нас, оставит судно и часть припасов на одном-единственном условии, – Фрэнсис начинала смеяться, и в ее охрипшем голосе звенели неожиданно молодые нотки. – Он хотел видеть штурмана, который почти обманул его. И я согласилась…
– … эй, парень! Рабочий день закончился, – хлопнул его по плечу Эндрю, протягивая фляжку с водой; Томас вздрогнул, кивнул и кое-как поднялся на ноги – голова гудела, будто чугунный колокол, от встававших перед глазами ослепительной круговертью образов.
– Ну, чего встал, как вкопанный? – продолжал допытываться старший товарищ, пихая ему в руки половину пшеничной лепешки – мягкой, явно изготовленной в пекарне на берегу и настолько не похожей на привычные сухари, что Томас сперва растерялся, не понимая, что ему с ней делать. – Капитан Миллер сегодня заночует в городе. Пошли хоть отдохнем, пока есть возможность. Где ты был вообще? Я всюду искал, но ты как сквозь землю провалился…
Том механически следовал за ним, что-то отвечая, но не имея возможности разобрать собственные слова. В кубрике уже собрались матросы – кто-то ложился спать поближе к стене, где было темнее, остальные при свете одинокой свечи, разожженной против устава, травили какие-то байки; к ним и направился Эндрю, вознамерившись сперва утащить туда и приятеля. Но Смит, сославшись на головную боль, скоро забрался в свой гамак, накрылся тощей простыней и зажмурился, пытаясь совладать со становившимися все назойливее мыслями.
– Я стояла перед ним и была уверена, что смотрю в глаза своей смерти, – шептала Фрэнсис, прикрывая веки и зябко поводя плечами. – Антонио позже говорил мне, что собирался убить опасного противника, чуть не погубившего его товарищей. Но когда он увидел перед собой женщину, то сперва долго не мог поверить, что я говорю правду, а после… – слабая, доверчивая усмешка на мгновение расцветала на ее губах, и сразу же пропадала, словно в ожидании удара. – После он встал передо мной на одно колено и попросил стать его женой.
… Томас так и не смог заснуть. Промаявшись в гамаке добрых полтора часа, он вышел под звезды – холодные и белые, с необозримых высот своей древности они глядели на него в безмолвном презрении. Смит застыл на месте, не в силах шелохнуться от непонятной ярости, медленно закипавшей в нем. Несправедливость, случившаяся с той женщиной, собственные беспомощность и беспамятство сводили его с ума: Томас готов был отдать руку, ногу, голову, что угодно, лишь бы понять, вспомнить что-то очень важное – то, что обрывками металось в его воспаленном мозгу уже очень давно, но никак не могло найти выход.
У него уже начинала болеть голова – так было всегда, когда он пытался поглубже погрузиться в несуществующие воспоминания; обычно сон помогал прогнать боль, но на этот раз Смит твердо решил не поддаваться искушению. Медленно, но верно раскаленная пружина развернулась внутри уродливых шрамов на лице, задела висок и принялась распрямляться дальше, потихоньку затрагивая затылок и основание шеи; Томас терпел, стиснув зубы и чутко прислушиваясь к безумному сознанию. Огненной сеткой перед его веками пронеслась разметка карт наподобие тех, которые иногда чертил их штурман, и Смит ухватился за эту мысль, разматывая, как канат. Там картинка была проще, здесь же вместо прямой линии шел какой-то безумный чертеж со множеством проекций, требующий сложнейших вычислений; выдумать и осуществить подобное мог лишь безумец… или гений?..
Он очнулся прямо перед дверью в штурманскую рубку: вход сюда, в общем-то не был ему запрещен, но, конечно, не в ночное время и не в отсутствие самого штурмана. Смит колебался всего секунду – вот он стоял в нерешительности и сразу же за этим уже сжимал в руках несколько наспех выхваченных из ящика стола, по счастью, не запертого, листов бумаги, остро наточенный карандаш и, что важнее, пухлый атлас с многочисленными картами. Какие-то из них были в нем изначально, какие-то чертил их штурман и затем аккуратно подшивал к остальным – Смит не знал этого точно, но каким-то новым, обостренным зрением видел теперь на отдельных листах мелкие ошибки и неточности, выдававшие их происхождение.
В рубке оставаться он не посмел, но на палубе было пусто – часовых в порту обычно не ставили – и поэтому он устроился в укромном уголке на баке, перетащив туда украденное вместе с наспех зажженным фонарем. Тот шипел горячим воском, потрескивал, но свет дарил исправно, так что Смит поставил его слева от себя, уселся на палубу, поджав под себя ноги, и расстелил на коленях лист бумаги. Взял в руку карандаш, подумал, положил было обратно, снова поднял, выдохнул, стараясь отрешиться от боли и думать об одних лишь картинках в голове – и резко, торопливо провел первую черту. Опомнился, принялся было чертить сетку координат – пальцы не слушались, два или три раза он сбивался, зачеркивал и чуть ли не вслух начинал отсчитывать упрямые градусы и минуты. Восток и запад почему-то оказались не напротив друг друга, а на одной четверти окружности – Томас всхлипнул, смял лист и запихал внутрь фонаря, с наслаждением наблюдая, как пламя пожирает бумагу. Не может быть, чтобы он, такой идиот, хоть на мгновение представил себе… Разве бывают такие чудеса?
