Екатерина Франк
Под флагом цвета крови и свободы
– Мисс Эрнеста, что вы здесь делаете? Идемте скорее, я отведу вас домой… негоже вам на это смотреть… Что за чертовщина, прости им, Господи!..
– Пустите меня! – отчаянно закричала она – мужчина невольно отшатнулся, опустив протянутые было к ней широченные ладони – и бросилась прямо в человеческое месиво впереди: – Пропустите, пожалуйста, стойте, не надо!.. Пожалуйста, хватит!..
Первое, что бросилось в глаза Эрнесте, когда она, с распустившейся косой и в лишившемся двух пуговиц на воротнике платьице, сумела протиснуться сквозь толпу – была спина. Багрово-красная, мокрая настолько, что при каждом ударе о нее хлыста вокруг разлетались страшные прозрачно-кровавые брызги, и с, как показалось ей тогда, начисто содранной кожей… Затем она увидела лицо, страшно искаженное болью – и лучше бы ей было не узнавать в этом полумертвом существе Джека, но это, несомненно, был он. И третьим, что она разглядела, оказались страшное, черное, мертвое лицо капитана Рэдфорда и окровавленный кнут, который он держал в руке.
– Девяносто восемь! Девяносто девять! Сто! – сорванным голосом считал какой-то смутно знакомый Эрнесте человек за его спиной, высокий и сутулый, с загорелым лицом бывалого моряка – должно быть, кто-то из подчиненных Рэдфорда. – Наказание окончено, сэр!
– Все, стало быть, – тоже хрипло, будто ему трудно было говорить, отозвался капитан. – Ладно! – Подойдя вплотную к столбу, к которому был привязан сын, он негромко, но решительно потребовал, причем Эрнесту потрясло странное, неудовлетворенно-мстительное выражение его лица: – А теперь говори, за что наказан. Кайся перед всеми, слышишь?
– Джек… Джек! – робко и испуганно подала голос Эрнеста – на мгновение ей показалось, что юноша уже мертв. Джек медленно, с трудом поднял голову, взглянул в глаза отцу, как мог, выпрямившись всем своим худым, дрожащим, истерзанным телом, но ничего не сказал.
– Молчишь, значит? Не станешь каяться? Тогда я удваиваю наказание! – возвысил голос капитан Рэдфорд под рев толпы, в котором смешались одобрительные и недовольные выкрики. Юноша упорно молчал. – В последний раз предлагаю…
– Пошел ты к черту со своим покаянием… – сплюнув кровь, вдруг еле слышно проговорил Джек. Его затуманенный взгляд остановился на одном лишь отце, став болезненно пристальным. – Убийца…
Вся кровь отхлынула от лица капитана Рэдфорда.
– Так ты, значит, да?! Вот тебе! – взревел он, уже безо всякого счета раз за разом опуская кнут на окровавленную спину сына. – Удвою! Утрою!! Учетверю!!! Я т-тебя переупрямлю…
– Мистер Рэдфорд, стойте! Наказание окончено! Окончено! Вы же сами сказали!.. – охваченная жалостью настолько, что она пересилила в ней даже страх, закричала Эрнеста. Никто не успел остановить девочку; ее крохотного тела не хватило бы даже на то, чтобы загородить Джека, поэтому она просто упала на землю, обнимая колени капитана Рэдфорда. – Пожалуйста… Пожалуйста, хватит! – взмолилась она.
Мужчина действительно на мгновение приостановил расправу – возможно, не столько из-за ее слов, сколько потому, что повисшая на нем девочка мешала делать столь удобный шаг назад перед каждым новым ударом. Держа кнут в правой руке, левой он грубо вздернул ее лицо за подбородок вверх и прохрипел:
– Прочь с дороги! Никто не смеет мешать вершиться правосудию!
– Вы сами вынесли приговор, – сама не зная, откуда в ней взялась смелость отвечать, прошептала девочка. Глядя прямо на страшно перекошенное лицо над собой, она продолжила: – Сто ударов кнутом. Приговор приведен в исполнение. Отпустите Джека!
– Приговор будет приведен в исполнение, когда я скажу об этом! Я и есть правосудие! – выкрикнул капитан Рэдфорд. Эрнеста замотала головой. – Уйди с дороги, неразумная девчонка! Если бы твой отец узнал о твоей глупости, ему было бы стыдно!..
– Мой папа говорит, что наказание не может быть больше преступления, – поднявшись с колен, она шагнула назад, закрывая собой Джека. – Вы добрый, с… справедливый человек. Все пираты… ува… уважают вас, – Эрнеста чувствовала, что вот-вот разрыдается, и изо всех сил старалась говорить четко и внятно. – Поэтому в… вы не… станете… сами нарушать закон.
– Вот как? – зловеще усмехнулся капитан Рэдфорд, и от выражения его лица у Эрнесты мороз пошел по коже: она, наконец, поняла, что ей не остановить этого человека. Не уговорить, не задобрить, не испугать – потому что он не остановится, пока не отомстит за мельчайшую обиду, нанесенную ему, и не насытится своим торжеством. Наверное, иначе было нельзя: маленькая Морено немного понимала в стремлениях этого человека, однако привыкла считать поступки старших верными и справедливыми. Но сына… своего родного сына…
Больше всего ей хотелось бросить все и убежать домой. Спрятаться в теплых, надежных и ласковых объятиях матери, рассказать все отцу и попросить его, такого большого и сильного, заступиться за Джека… но она знала, что это ничего не даст. Никто не станет вмешиваться, даже ее добрый папочка, самый справедливый из людей – он тоже не станет защищать чужого сына. Преступника, конечно же, совершившего нечто настолько отвратительное, что даже родной отец предпочел стать ему не защитником, а судьей и палачом!
– Я не уйду, – упрямо сказала она, размазывая по щекам предательские слезы. Капитан Рэдфорд поднял кнут, заколебавшись, опустил его, затем, похоже, разозлившись на себя за эту секундную слабость, с силой хлестнул им по воздуху всего в паре дюймов от плеча Эрнесты. Она ахнула, отшатнувшись в сторону, но тут же опять встала между ним и Джеком и звонко, отчаянно повторила: – Не уйду!..
Острая боль обожгла запястье, словно вокруг него не обмоталась кожаная полоса, а сомкнулись раскаленные металлические тиски. Она даже не успела закричать – а потом уже просто вцепилась в руку рядом с мгновенно вспухшим рубцом, пытаясь не издать ни звука.
– … держите девчонке голову, пусть смотрит! – как сквозь толстое одеяло, донесся до нее голос капитана Рэдфорда. Чужие широкие ладони сразу же впились в ее плечи, а тот, сутулый, который раньше вел счет, сжал ее подбородок, не позволяя отвернуться. Когда снова раздался свист кнута и глухие стоны Джека, все равно невыносимо отчетливо различимые на фоне одобрительного рева толпы, девочка зажмурилась, захлебываясь слезами.
Все закончилось как-то слишком быстро – и одновременно исчезли державшие ее руки; вокруг воцарилась странная, оглушительная тишина. Эрнеста несмело дернулась и распахнула полные слез глаза, с трудом веря в то, что такое возможно. Ее отец, высокий и решительный, стоял перед капитаном Рэдфордом, крепко держа его за руку, сжимавшую кнут, и когда он заговорил, голос его показался Эрнесте выкованным из металла:
– Если ты еще раз тронешь этого мальчишку, я убью тебя!
– Убирайся к черту! – прорычал Рэдфорд, резко дернув руку с кнутом вверх в попытке ударить им противника по лицу. Дальше все произошло, словно осветившись одной кратчайшей вспышкой молнии: капитан Антонио, извернувшись, впечатал кулак ему под ребра, сбив с ног, швырнул о землю и пнул сапогом по пальцам, вынуждая бросить кнут.
– По закону все, да? По закону? Вот тебе твой закон! Сына родного калечить? Я думал, ты мне друг, а ты!.. – он грязно и страшно выругался. Рэдфорд, что-то невнятно выдохнув, перевернулся на бок и попытался повалить его на себя. На сей раз удар отца пришелся ему точно в челюсть, и еще один, последовавший сразу же за ним – в живот.
– Эй, Сэм, Марти, Дик, отвяжите парня! Я забираю его, – громко потребовал капитан Антонио, и никто не осмелился остановить троих его сопровождающих, принявшихся тотчас кромсать туго затянутые вокруг запястий, колен и щиколоток Джека веревки.
– Папа! Папочка! – опомнившись, наконец выдохнула Эрнеста, с ужасом и восторгом глядя на него. Капитан Антонио вздрогнул и обернулся, только сейчас заметив дочь:
– Что ты здесь делаешь? Ты… Он что, и тебя бил? – в два шага отец оказался рядом с безуспешно пытавшимся подняться на ноги Рэдфордом: – Ты ее трогал? Трогал, я спрашиваю?! – он повернул к дочери его перепачканное кровью лицо. – Ты, ты скажи! Скажи, и я убью его!..
Эрнеста в ужасе глядела на него, не смея произнести ни слова. Она даже не думала осуждать отца, не допускала самой мысли, чтобы возразить ему – и тем более не стала бы лгать. Не ее бесконечно любимому папочке, единственному, кто воспротивился совершаемой несправедливости и смог настоять на своем, остановить безумца-судью и защитить их с Джеком. Но, глядя вот так в искаженное болью и бессильной яростью лицо капитана Рэдфорда, Эрнеста понимала, что может верить отцу: этот человек умрет, если она скажет правду.
Вокруг все молчали. Они видели… они скажут, если она солжет… или вообще не посмеют вмешаться – так же, как не смели во время расправы над Джеком…
– Нет, папочка, – почти шепотом ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза и осторожно пряча за спину опоясанную красной полосой руку, которую до сих пор жгло болью. – Нет, капитан Рэдфорд не бил меня. – И, вжав голову в плечи, подбежала к уже отвязанному Джеку, которого отцовские люди как раз укладывали на импровизированные носилки из куска парусины, прежде заменявшей боцману Сэму Дугласу плащ: – Осторожнее, пожалуйста!..
– Стараемся, – пробормотал изо всех сил прятавший глаза старпом. Когда Эрнеста, отказавшись от его помощи, бросилась в толпу, он предпочел поскорее отправиться к капитану, чтобы сообщить ему обо всем, и теперь надеялся лишь на то, что девочка не вспомнит об его собственном невмешательстве в случившееся.
– Мама… Мама, ты здесь? – пробормотал Джек, пытаясь разлепить склеившиеся от слез и пота ресницы.
– Это я, Джек. Папочка, можно я возьму?.. – метнувшись обратно, Эрнеста почти сорвала с его пояса небольшую фляжку с пресной водой – ром капитан Антонио обычно с собой не носил – и опять подбежала к носилкам: – Вот, попей. Станет легче…
– А вот вода, кстати, и правда не помешает, девчонка дело говорит, – подтвердил также исполнявший обязанности судового врача боцман, но капитан Антонио нетерпеливо перебил его:
– Нет времени! Понесем ко мне в дом, это ближе всего. Эрнеста, беги вперед, предупреди маму, чтобы послала за доктором и освободила какую-нибудь комнату. А вы – расходитесь, нашли, на что поглазеть! – прикрикнул он на толпу зевак, облепившую их со всех сторон и с каждой минутой становившуюся все гуще. – Э-эх, поднимай! Донесем, донесем, парень, рано тебе умирать еще… Эх ты, бедняга…
Глава XIV. Нежеланные воспоминания
Дома было невыносимо тихо и спокойно. Эрнеста, как и велел ей отец, пулей влетела внутрь, пересекла крохотный внутренний дворик с тихо шелестевшим фонтаном, наугад метнулась в столовую, где служанки как раз накрывали к обеду, и упала в объятия матери, захлебываясь смехом и слезами.
Слава Богу, объяснять ей почти ничего не пришлось: сеньора Фрэнсис уже знала о случившемся и сразу отправилась выполнять распоряжения мужа. К тому моменту, когда отец и его люди внесли в дом едва живого Джека, эта маленькая, необыкновенно энергичная женщина успела подготовить одну из гостевых комнат на первом этаже, а на пороге едва различимой тенью маячил доктор, очевидно, боявшийся пудовых кулаков посланного за ним повара Джима даже больше, чем мести капитана Рэдфорда. Готовы были и чистая постель, и бинты, и все лекарства, имевшиеся в их доме; даже Эрнеста, отправленная следить за тем, чтобы как следует прокипятили и затем остудили воду для промывки ран, немного пришла в чувство. В комнату, где положили Джека, ее не пустили, но мама уверяла, что отец и доктор сделают все, что в их силах, а ей самой велела отдыхать и молиться за его здоровье.
После долгих уговоров няня все же увела ее наверх, переодела, накормила, а затем усадила рядом с собой перед образом Девы Марии и принялась горячо и усердно читать вслух молитвы – Эрнеста честно пыталась повторять за ней, но почти сразу же уснула, привалившись плечом к ее теплому мягкому боку. Однако уже через полчаса она очнулась с криком, свалилась со скамейки и, не слушая няню, обеими руками вцепилась в подножие статуэтки.
– Пожалуйста, пожалуйста, пусть он не умрет! Я… Я буду молиться утром и вечером каждый день, и никогда не буду забывать! Пусть… пусть лучше я всегда буду плохо учиться… Нет, я буду учиться, я все-все выучу сама и больше никогда не буду читать по ночам, а еще не буду… то есть, буду хорошо себя вести и всегда слушать папу и маму, только пусть он не умрет!.. – Последние слова она договаривала, уже сбегая вниз по лестнице.
Мама встретила ее на пороге, торопливо обняла и увела обратно в коридор. Прижимаясь щекой к ее пышной юбке, Эрнеста видела лишь, как толкуют между собой приглашенный доктор, отец с очень серьезным лицом и старый Рэндалл – когда-то он был корабельным врачом и считался одним из лучших, но, как-то раз потеряв ногу в пьяной драке, жил на улице и питался подаянием, пока капитан Антонио едва ли не силой привел его в свой дом и велел оставаться. Рэндалл частенько пропадал на улице неделями, если была хорошая погода, но в дожди, или когда случалось что-то дурное, сразу возвращался. Эрнесту он любил, всегда угощал сладкой лакрицей, резал ей красивые модели кораблей из дерева, легко умещавшиеся в ее маленьких ладошках, а она звала его не иначе, как «дедушкой» – и, увидев его морщинистое, чуть заметно улыбающееся лицо, сразу обрадованно спросила:
– С Джеком все будет хорошо?
– Будет, будет, внученька. Раз ты пришла, значит, точно будет, – ободряюще кивнул ей Рэндалл. – Ему бы только первые два дня пережить – коли в них Богу душу не отдаст, там уж его никакая сила убить не сможет…
– Рэндалл, Рэндалл, что ты говоришь? – хрипло, устало оборвал его отец. – У парня жар, вся спина до мяса разорвана, мы еле опиумом его отходили, а ночью… Эрнеста, ты-то что здесь делаешь? Иди, миссис Браун уложит тебя спать… Доктор, так что, вы полагаете?..
– Я уже сказал вам, – низко пригибая голову, с почти искренним сожалением пробормотал тот. – Если уже сейчас его едва берет такая доза… увеличивать ее нет смысла. Боюсь, это уже то, что мы зовем dolorem inferens inpulsa10… Disperatio11, да.
– Антонио, куда ты? – тревожно вскрикнула мать, так как отец внезапно резко поднялся на ноги и, тяжело и громко ступая, направился вон из комнаты.
– К Джону. Приволоку сюда, пусть видит!.. – в бешенстве рявкнул он, едва не задев ее плечом. Рэндалл с неожиданным проворством оказался рядом с ними:
– Погоди, капитан. Совсем уморить мальца хочешь, что ли? Думаешь, ему в радость будет видеть здесь Джонни? Да и тому время нужно, чтобы все понять. Ты лучше здесь останься, парню сейчас особенно отец какой-никакой нужен, – примирительно посоветовал он. Капитан Антонио выдохнул и сумрачно воззрился на него:
– Да какой я ему отец? Так, прикрыл от Джона пару раз, пока самому не трудно было…
– Ну вот, видишь? Уже больше для него сделал, чем родной отец! – бодро улыбнулся Рэндалл и посоветовал чуть тише: – Докторишку этого убери, ты и сам не меньше него знаешь, и вот еще что: пусть дочь твоя на эту ночь здесь останется.
– Зачем это? – растерялся отец.
– Как это зачем? Дети – они как ангелы Божьи, добро к себе тянут, а зла и не помнят вовсе. Парню-то этого добра и не хватает… Да и ей, поди, нелегко под дверью маяться.
Уговоры были долгими, но в итоге отец сдался и разрешил Эрнесте заночевать в соседней комнате. Сам он остался с Джеком, отправив жену спать; Рэндалл тоже разместился поближе к больному. Многострадального доктора, даже не потребовавшего платы за свой визит, отпустили восвояси, и в доме воцарилась тревожная, тягостная тишина.
Эрнеста знала, что по ночам и взрослым, и в особенности детям полагается спать, но, промучившись несколько часов, она босиком, на цыпочках прокралась в соседнюю комнату и встала в дверях. Единственная свеча светила отвратительно ярко, на подсвечнике неопрятной массой громоздились желтые подтеки воска; воздух был наполнен густой смесью разных трав и отваров. С постели, стоявшей в углу, слышалось хриплое, неровное дыхание, перемежавшееся короткими стонами – Эрнесте, знавшей о том, насколько Джек обычно нечувствителен к боли, при этих звуках стоило большого усилия над собой не заплакать. Отец, в домашней рубахе, с обнаженной грудью, как раз менявший завернутый в полотенце лед на лбу юноши, и растиравший что-то в ступке Рэндалл одновременно обернулись к ней.
– Папа, – стараясь говорить твердо, позвала Эрнеста. – Папочка, как он?
Мгновение капитан Антонио колебался, затем устало покачал головой:
– Лучше иди спать, дочка. Не знаю, сколько еще продержится… Не нужно тебе это видеть.
– Не слушай его, внученька, – улыбнулся Рэндалл. – Вот увидишь, обойдется. Веришь мне?
Эрнеста робко взглянула на него, затем подошла к кровати и шепотом попросила:
– Можно мне остаться?
– Еще чего… – начал было отец, но она с жаром перебила его:
– Папочка, дедушка! Джек ведь мой друг… Мне надо быть тут, пока ему плохо. Папа, пожалуйста, – прибавила девочка умоляюще, и капитан Антонио сдался:
– Пожалуй, хуже уже все равно не будет. Оставайся.
Джек был неимоверно горячий и весь мокрый, хотя его и укрыли лишь тонкой льняной простыней. Подушка под его головой вся промокла не то от растаявшего льда, не то от пота. На спину, хоть та и была намазана мазями столь густо, что страшные рубцы оказалось невозможным разглядеть, Эрнеста смотреть побоялась. Немного повозившись, она заползла под простыню, прижалась щекой к плечу Джека, вложила в его руку свою крохотную ладошку и спустя минуту уже спала по-детски крепким сном.
Утро встретило ее спросонья еще неразборчивым, но необычайно взволнованным голосом отца, послышался радостный вскрик матери. Повернув разметавшуюся кудрявую голову, Эрнеста увидела Джека. Тот все еще неподвижно лежал на кровати, но глаза его были открыты и смотрели вполне осмысленно:
– Привет. Ты чего тут делаешь?
– Ничего, я так… – она даже не сразу поняла, что плачет, все еще крепко держась за его руку.
Джек поправлялся, хотя и медленно и мучительно. Отец с Рэндаллом вливали в него множество самых разнообразных настоев, из-за чего он почти все время спал – и это было даже к лучшему, потому что во сне он не так страдал от боли в изуродованной спине. Эрнеста, которую после случившегося чуда – иначе в их доме и не говорили – теперь беспрепятственно пускали к нему, захватив два выданных ей отцом географических атласа, бумагу для копирования и большую карту звездного неба, почти поселилась в комнате, где лежал ее друг. Когда он не спал, девочка показывала ему получившиеся работы, рассказывала известные ей истории о великих пиратах прошлого или даже уговаривала отца поговорить с Джеком об особенно интересовавшем его Джеймсе Флинте. О капитане Рэдфорде и о случившемся не было произнесено ни слова – лишь один раз угощавшая детей своей изумительной выпечкой мама, увидев, с каким удивлением юноша посмотрел на пышный кекс с изюмом, еле слышно пробормотала: «Что за изверг…». Эрнеста испуганно дернулась при этих словах, но Джек ничего не сказал – он вообще очень мало говорил с того момента, как очнулся, и это было по-настоящему страшно. Но не страшнее того, что случилось на четвертый день.
Они как раз завтракали – Джек, полулежа в кровати, Эрнеста с матерью – за придвинутым к окну столиком, а уже насытившийся отец рассказывал что-то смешное, когда с улицы послышались крики:
– Антонио, я знаю, что ты слышишь!.. Он мой сын! Я имею право знать, что с ним! Вели своим холуям пропустить меня, не то я буду кричать отсюда!.. Отвори, Антонио!..
– Я его убью сейчас! – выкрикнул отец, вскакивая на ноги, но Эрнеста уже едва слышала его – она не могла отвести взгляда от совершенно белого, полного какого-то животного, обреченного ужаса лица Джека. Мама, тоже заметив это, бросилась к нему:
– Ну, ну, тише, милый! Антонио все уладит, вот увидишь. Твой отец даже не зайдет сюда.
– Пожалуйста… Пожалуйста, я не хочу его видеть!.. – стиснув ее руку до боли, впервые за все время взмолился Джек. Вжавшись грудью и лицом в подушку, он как-то странно и отчаянно мотал головой, словно пытаясь заглушить доносящиеся с улицы крики:
– Уберите руки, я сказал! Это мое право! Антонио! Антонио, отвори!..
– Тебе больно, да? – вдруг быстро, не задумываясь, спросила Эрнеста именно то, что думала. Мать возмущенно шикнула на нее, но Джек на мгновение поднял лицо – бледное, измученное, с искусанными в кровь губами и глазами, полными мольбы:
– Да. Да, мне очень больно…
– Он сейчас уйдет. Уйдет, вот увидишь. Я сама ему скажу! – вдохновенно пообещала Эрнеста, глядя ему в глаза, и, прежде чем мама успела задержать ее, выбежала из комнаты.
Они все стояли возле дома: ее отец, повар Джим, садовник Грегори, непонятно зачем тоже вмешавшийся Рэндалл, еще два или три человека из мужской прислуги. Капитан Рэдфорд был тоже не один, но двое сопровождавших его матросов благоразумно остались у ворот. Впрочем, его это явно не слишком беспокоило – лицо его, искаженное злобой и яростью, было страшно:
– Не смей меня задерживать!
– Папочка, что случилось? – тихо спросила Эрнеста, подходя ближе. Отец приобнял ее правой рукой и подтянул к себе:
– Ничего особенного, дочка. Мистер Рэдфорд уже собрался уходить. Ступай в дом и скажи маме, чтобы она не волновалась…
– Я никуда не уйду! Я хочу видеть своего сына! Не думай, что у тебя выйдет… – прохрипел капитан Рэдфорд, грудью надвигаясь на него и тяжело, с присвистом дыша. Отец расправил плечи, одновременно быстро и незаметно оттолкнув дочь себе за спину, но Эрнеста неожиданно – едва ли не впервые в жизни – воспротивилась, крепко ухватившись за его пояс:
– Но ведь он не хочет видеть вас! – Выпалив это, она сразу зажмурилась, приготовившись к самому страшному – но ничего не произошло. Когда через несколько секунд девочка решилась открыть глаза, капитан Рэдфорд стоял на прежнем месте и как-то странно, почти растерянно, вмиг позабыв о своей ярости, смотрел на нее. Не меньшее удивление читалось и в глазах отца, хотя Эрнеста была уверена, что он в любом случае не стал бы ничего уточнять сейчас.
– Неужели? Джек… сам так сказал? – хрипло, невнятно, до крови впиваясь зубами в побелевшие губы после каждого слова, проговорил капитан Рэдфорд. Эрнеста плотнее прижалась к отцу, но кивнула:
– Да. Джек сказал, что не хочет вас больше видеть.
– Уходи, Джон. В мой дом ты силой не войдешь, – вмешался отец, и в его голосе отчетливо послышалась угроза. Капитан Рэдфорд отрицательно покачал головой, по–прежнему растерянно глядя на Эрнесту – и она лишь сейчас поняла, что ей вовсе не страшно, но отчего-то невыносимо неловко стоять перед этим человеком, когда у него такое лицо…
– Хорошо, я сейчас уйду. С твоего позволения, Антонио, – почти со смирением выговорил капитан Рэдфорд, неотрывно глядя на нее, – я хочу прежде задать твоей дочери один вопрос. Обещаю, что не причиню ей вреда. Дай нам…
– Ни за что, – отрезал капитан Морено без колебаний. – Наедине с тобой я ее не оставлю.
– Хорошо, – глухо ответил тот, в задумчивости сделав шаг вперед – отец тут же двинулся ему навстречу, еле слышно прорычав что-то – и капитан Рэдфорд отступил на прежнее место, присел на корточки, впиваясь своими огромными черными глазами в лицо Эрнесты:
– Когда я ударил тебя там, на площади… Почему ты защитила меня? Зачем солгала своему обожаемому папочке? Ты боишься крови, или не любишь смотреть, как люди умирают, или…
– Нет, – шепотом перебила она, не смея отвести глаза. И в молчании, прозрачном и звонком, вдруг ей стало понятно, что так жаждет и боится больше всего услышать этот большой, страшный, жестокий человек, едва не забивший насмерть собственного сына.
Джек никогда не сказал бы ему этого в лицо – как бы ни был обижен, что бы ни вынес от него. Но ведь кто-то должен, обязан объяснить! И лучше она, чем отец, которому тоже тяжело, чем Джек, чем – тем более – кто-нибудь, находящийся в подчинении у капитана Рэдфорда…
– Мне это было все равно, – спокойно, почти не волнуясь и пытаясь только говорить просто и понятно, ответила она. – Вы не мой папа. Руке было больно, а тут, – не зная, как объяснить, Эрнеста прижала ладошку к ямочке между ключиц, – тут не страшно совсем. А вот Джеку очень, очень плохо сейчас! Вы сделали ему слишком больно, он не может с вами говорить, – неожиданно с еще чужой пока что для нее злостью выпалила она. Однако капитан Рэдфорд никак не отреагировал на этот выпад. Поднявшись на ноги, он медленно, с трудом развернулся и побрел в сторону ворот, затем остановился и, не оборачиваясь, проговорил:
– Передай ему, что я не приду, пока он не захочет. И… И что я простил его.
– Не передам! – прежде чем отец успел одернуть ее, дерзко и яростно выкрикнула Эрнеста ему в спину и метнулась обратно в дом, задыхаясь от обиды, разочарования и злости.
– Передай, что я прошу у него прощения!.. – слабо, едва различимо послышалось с улицы, и на секунду она заколебалась, но затем все же втянула голову в плечи и отправилась обратно в комнату Джека. Когда она зашла, тот все еще лежал лицом вниз, с головой зарывшись в подушки; какое-то время оба они молчали, напряженно прислушиваясь к дыханию друг друга, потом Джек спросил:
– Он ушел? – Эрнеста кивнула, с трудом сдерживая слезы. – Вот и хорошо… – пробормотал юноша, переворачиваясь на бок и глядя на нее сухими блестящими глазами. Вошла сеньора Фрэнсис с позвякивающим подносом в руках.
– Что сказал папа? – внимательно, хоть и без осуждения посмотрев на дочь – мама вообще никогда не ругала ее, считая это бессмысленным и унизительным занятием – осведомилась она. Эрнеста молчала, стиснув кулачки, и женщина, мягко потрепав ее по лохматой макушке, принялась раскладывать на столике принесенные бинты и пахучие мази для перевязки. Джек по-прежнему не шевелился, и от этого девочке почему-то было еще страшнее – особенно когда он даже не застонал, как обычно, после того, как сеньора Фрэнсис принялась размачивать старую повязку каким-то раствором, издававшим удивительно резкий и неприятный запах – Эрнеста еще не знала тогда его названия, но единственным уместным сравнением ей казался ром, которым изредка пахло от отца и куда чаще – от его матросов, когда те сходили на берег. Только ром был сладковатым и душистым, а эта прозрачная жидкость, внешне похожая на воду, пахла в разы сильнее и отвратительно жгла, стоило хоть капле ее попасть на открытую рану. Дедушка Рэндалл иногда обрабатывал Эрнесте разбитые локти и коленки ею, приговаривая что-то про непонятную и сложную «дезинфексию», и теперь, сравнивая свои детские ссадины с до сих пор кровоточащими ранами на спине друга, девочка даже боялась думать о том, насколько ему должно быть больно.
– Мам, – нахрабрившись, тихонько позвала она, наблюдая за тем, как новые полосы бинтов понемногу скрывают жуткие ало-бурые рубцы. – Мама, а когда придет Кристофер Рапье?
Рука сеньоры Фрэнсис чуть заметно дрогнула: на белом бинте расцвело красное пятно. Джек еле заметно, хрипло и быстро, с присвистом втянул в себя воздух, но промолчал.
– Должно быть, скоро, малышка, – чуть тише и резче обычного – так она иногда говорила с посторонними людьми, когда те спрашивали о чем-то очень неприятном – ответила мать. Эрнеста вздрогнула и съежилась, поняв, что сказала глупость, но отступать не стала:
– Раз мистер Рэдфорд приходил, то он тем более должен быть здесь! Почему его нет, мама?
– Потому что он не придет, – тихо, медленно, словно в бреду, неожиданно проговорил Джек. С трудом держась за спинку кровати, он поднял голову и посмотрел в лицо Эрнесте своими глазами – такими же сухими и еще более блестящими, чем прежде.
– Милый, ляг, пожалуйста. Я еще не закончила, – мама осторожно дотронулась до его плеча, но Джек не шелохнулся – только на его совершенно белом, подрагивающем лбу медленно взбухали крупные капли пота:
– Он не придет…
– Милый, – сеньора Фрэнсис ласково положила теплую ладонь на его спутанные, неровно обрезанные волосы. – Никто ничего еще не знает.
– Но он не придет. Я знаю, он не придет, – мотая головой, глухо, глотая слова, повторял Джек. Он снова уткнулся лицом в подушку и, не поднимая головы, все так же отрывисто продолжал говорить: – Ему ведь все это нравилось, понимаете. Так было… Я, когда приходил к нему… после отца, он всегда смотрел… Улыбался. И еще спрашивал: «На что еще ты готов ради меня?» Он… он говорил… а я бы все, все стерпел, только это ведь ничего не изменило… – его голос понемногу становился все тише и неразборчивее.
Сеньора Фрэнсис поджала губы, затем наклонилась ниже, обняла Джека за шею и что-то зашептала ему в затылок, укачивая, будто маленького – а Эрнеста все так же сидела напротив кровати, не решаясь шелохнуться. Только потом, когда, казалось, стало немного легче – или это просто Джек перестал говорить – она, наконец, сползла со своего места, подошла ближе, обняла его за шею, так же, как до нее мама, и тихо, еле слышно заплакала вместе с ним.
Следующие два дня Джек был почти невыносимо весел, постоянно говорил о чем-то с отцом и матерью, смеялся и тормошил саму Эрнесту, и ей оставалось лишь послушно улыбаться и прятать глаза, чтобы не обидеть его своей жалостью. Удобнее всего делать это было, когда под рукой находились очередная карта и чистый лист бумаги, на котором девочка по нескольку часов подряд вычерчивала неровные контуры архипелагов и крупных островов – в материках она уже перестала ошибаться, а изучение отдельных стран отец велел ей отложить на время. После случившегося с капитаном Рэдфордом он стал уделять значительно больше внимания обучению дочери, возможно, впервые признав за ней право на определенную взрослость и разглядев в ее каракулях то, что отличало его собственные маршруты – редкую точность и умение учесть сразу все возможные препятствия. По вечерам отец звал ее к себе в кабинет, сажал на колени и внимательно рассматривал все сделанное за день, попутно делая замечания и заметки на полях, а днем уходил в город и возвращался оттуда мрачным и озабоченным, лишь слегка смягчаясь при виде жены и дочери. Эрнеста уже знала, что Джек наотрез отказался вернуться в отцовский дом, и найти ему место под своим началом стало для капитана Антонио наиважнейшей на тот момент задачей. На седьмой день отец пришел хотя и усталый, но наконец-то удовлетворенный, и сразу же отправился в комнату Джека:
– Ну, парень, считай, что тебе повезло. Сам знаешь, в Компании все строго, даже команду самому набрать не дозволяется, но я договорился-таки с ними. Как поправишься, пойдешь ко мне на «Бесконечную удачу» третьим помощником. Я выторговал тебе положенную долю, если будет ценный груз – сам знаешь, еще двадцать процентов сверх. Доволен? – и, обняв вошедшую маму за плечи, распорядился: – Ну, жена, теперь корми, как на убой: я со всеми этими делами забыл пообедать. Да и ребятам моим надо выдать по двойной порции рома… Славный сегодня день!
