Екатерина Франк
Под флагом цвета крови и свободы
– Я… – помедлив секунду, Эрнеста шумно выдохнула, собираясь с мыслями: – Да, живы. Полагаю, что так.
– Что именно произошло? – нисколько не успокоившись, продолжил расспросы Рэдфорд. Девушка поджала губы и с силой дернула плечом, высвобождая стиснутую им руку:
– Твой Фокс сбежал прошлой ночью. Мистер Дойли сообщил мне обо всем и предложил отправиться на берег. Его план имел шансы на успех, и я согласилась, – принялась излагать ситуацию Эрнеста. Рэдфорд на мгновение прикрыл глаза, и она даже внутренне приготовилась к удару в лицо или чему-то подобному – однако капитан овладел собой и лишь спросил тихо:
– На какое время вы с ним условились?
– До полудня. Джек, мы не сказали тебе, потому что…
– Потому что опасались, что я подвергну опасности всю команду. Напрасно, – холодно перебил ее Рэдфорд и обернулся к рулевому: – Айк, разворачиваемся! Идем прямо к берегу…
– Джек, Джек, стой! – побледнев, Морено метнулась к нему, встав между капитаном и штурвалом, словно это могло разделить их непреодолимой стеной. – Именно этого мы с ним и боялись, когда решили не говорить тебе!..
– И зря! Команда не пострадает, – отрезал капитан. – Подойдем к берегу на расстояние в три мили, и я сяду в шлюпку. Со мной пойдут пять человек добровольцев, если таковых не будет – обойдусь. И нет, тебя, или Макферсона, или Моргана в их числе не будет! Ждите до полуночи, и если мы не вернемся все вместе…
– Этого не будет, Джек, – слегка севшим от волнения голосом возразила Морено. – Этого не будет, пока я жива и в своем уме. Если бы тебе не застилала глаза привязанность к этому мальчишке, ты и сам понял бы все! Мы доверимся мистеру Дойли и последуем его плану.
– Мистер Дойли, мистер Дойли! – раздраженно повторил Рэдфорд. – Вот как я это вижу: Генри вчера вечером уже осознал свою вину и никуда сбегать не собирался, а сегодня они оба с твоим мистером Дойли исчезли неизвестно куда, и ты даже не знаешь, что в действительности произошло! Да полно, не притворяйся, будто не понимаешь…
– Мистер Дойли не заслуживает твоих подозрений, – перебила Эрнеста; Джек закатил глаза:
– Мистер Дойли сказал бы тебе что угодно, чтобы только покинуть борт. То единственное, чего он хочет, ждет на берегу! Неужели ты до сих пор не поняла… – начал было он, но, уперевшись взглядом в упрямо поджатые губы и сведенные в одну линию брови Эрнесты, шумно перевел дыхание: – Айк, разворачиваемся, я сказал! Готовьте нижние стаксели, брасопьте грот! Как ты вообще можешь ему доверять? – со все еще не израсходованным гневом снова обернулся он к девушке.
– Так же, как ты доверил пост второго человека после себя мальчишке, для которого и место пятого помощника рулевого – непозволительная роскошь! – Морено тоже явно сдерживалась из последних сил, чтобы не начать кричать в голос. – Делай что хочешь – но я не пущу тебя на берег, Джек. Мы должны дождаться вестей от мистера Дойли!
– Мы дождемся разве что пары «охотников» либо хорошего обстрела из форта! – огрызнулся Рэдфорд, прицеливаясь подзорной трубой на пока что тонкую синеватую полоску земли прямо по курсу. – Пойми уже наконец: твой мистер Дойли больше не вернется!
– Нет, вернется, вот увидишь! – без тени сомнения или волнения отрезала Эрнеста; черные глаза ее вдруг расширились, а на губах прорезалась слабая, недоверчиво-изумленная усмешка, когда она указала на какую-то едва различимую даже для Рэдфорда точку, по-черепашьи медленно выделявшуюся на фоне основной линии берега: – Вот он.
Джек мгновенно наставил подзорную трубу, как дуло ружья, на указанное ею место, прищурился, подкрутил даже винт – что получилось лишь со второго раза, так как его заметно потряхивало от волнения. Морено лишь молча усмехнулась, задыхающаяся и торжествующая: если у нее и оставались какие-то сомнения в собственных словах, то она предпочла оставить их при себе.
– Отставить разворот! – наконец оторвавшись от трубы, охрипшим голосом рявкнул Рэдфорд. – Травите шкоты, сукины дети! Пропустим ветер – застрянем здесь самое меньшее на сутки!.. – в крохотной точке, указанной ему зоркой «мисс штурман», отчетливо можно было разобрать очертания шлюпки, однако разглядеть с такого расстояния, кто именно находится в ней, не представлялось возможным.
– Я уверена, что мистер Дойли вернется не один, – до неприличия легко разгадав его волнение, Эрнеста ободряюще положила руку ему на плечо. Джек дернулся, как от ожога, но промолчал, до рези в глазах всматриваясь в мутноватое стеклышко окуляра.
– Дай-ка мне, – предложила после тягостной минутной заминки Морено. На полный самого искреннего затравленного негодования взгляд Рэдфорда она лишь спокойно пожала плечами: – Что? Не твоя вина, что у меня глаза получше будут.
– Сам справлюсь, – сквозь зубы проговорил Джек, с такой силой вертя винт, словно намеревался сорвать резьбу ко всем чертям. Прошло не меньше пяти минут, и шлюпку стало уже возможно разглядеть и невооруженным глазом, прежде чем капитан снова выровнял подзорную трубу и приник к ней.
– Это они, – произнес он упавшим голосом, в котором удивительным образом смешались облегчение и крайнее разочарование. Затем отвернулся, медленным, тяжелым шагом отошел к штурвалу, отмахнувшись от Айка, и сам взялся за неподатливое рулевое колесо. Труба перешла в руки Эрнесты, и та с чуть заметной довольной усмешкой принялась разглядывать скользившую по волнам и медленно увеличивавшуюся в размерах шлюпку, в которой уже можно было разобрать очертания фигур двух людей: один, повыше ростом и шире в плечах, ожесточенно работал веслами, второй – сидел неподвижно, сгорбившись и уронив голову на руки. Вероятно, Генри досталась приличная выволочка за его побег, мстительно порадовалась Морено, бросая обеспокоенный взгляд на капитана: ее не слишком радовала собственная победа в споре с другом, и вздорного мальчишку, столь сильно его разочаровавшего, она готова была возненавидеть, как злейшего врага.
– Эй, ребята, готовьте трап и найтовочные концы! – вынырнув из своих малоприятных раздумий, громко прикрикнула она на матросов. Рэдфорд не вздрогнул, не побледнел – лишь рука его державшая штурвал, на мгновение сжалась столь сильно, что от костяшек полностью отхлынула кровь: зоркая Морено, стоявшая ближе всех, успела заметить эту его секундную слабость, и в черных ее глазах мелькнуло угасшее было беспокойство:
– Эй, Джек, ты в порядке? Если…
– В полном, – слегка охрипшим голосом отрезал капитан, с трудом отваливаясь от штурвала. Генри уже первым взобрался на палубу и, съежившись, как побитый щенок, протягивал руку оставшемуся внизу Эдварду; на капитана он старался не смотреть.
– Все сделали, что я велел? – глядя в упор на Эдварда, как можно громче спросил капитан. Эрнеста, осторожно приблизившаяся к ним, сделала страшные глаза, однако Дойли и без того уже сообразил, что от него требуется:
– Да, сэр. Готов доложить о результатах нашей… вылазки, – при последнем слове он чуть заметно скривился, покосившись на Генри, и Рэдфорд плотно поджал губы:
– Пройдемте в мою каюту и поговорим там, – он сделал приглашающее движение рукой, все еще глядя на одного Дойли – ловкая Морено, втиснувшись между ними, уже плечом перекрывала путь Генри, заставляя его оставаться на узком пятачке между фальшбортом и стволом абордажной пушки, принайтованной здесь же. Судя по выражению ее лица, она уже готова была устроить проштрафившемуся юноше разнос; однако Рэдфорд внезапно потянулся к подзорной трубе в ее руках, не отводя застывшего на одной точке горизонта взгляда.
– Дай-ка! – Он почти выхватил у Эрнесты требуемый прибор, прижался к нему глазом и сразу же отпрянул, заметно побледнев: – Черт, черт, черт!..
– Погоди! – Морено отняла у него трубу и настороженно нахмурилась: – Это разве не торговое судно?
– На флаг посмотри, – отрывисто бросил Рэдфорд, озираясь по сторонам, как затравленный зверь. – Уходим отсюда. Возьмем курс на юго-запад… Хватит запасов до следующего рейда?
– Сделаем стоянку в Джеймс-тауне, – машинально отозвалась Эрнеста, щурясь на закрытый окуляром глаз. – Черт возьми, это же… «Рочестер и Компания»?
– Он самый, – кивнул Рэдфорд и повторил громко, хрипло: – Уходим как можно скорее!
Неизвестный корабль разглядеть как следует Эдварду не удалось: спустя долгих полтора часа спешной смены курса и гона на всех парусах прочь от берегов некогда ставшего ему второй родиной острова горизонт на всех направлениях, сколько он ни напрягал зрение, оставался чист. Непонятно было, намеревался ли загадочный противник преследовать их, или Рэдфорд и Эрнеста предпочли перестраховаться – но на авральные работы были отряжены все члены команды, и на «Морском льве», тяжело рассекавшем волны в полусотне ярдов позади «Попутного ветра», царила сходная атмосфера: в воздухе временами отчетливо раздавались особенно громкие, грязные и затейливые ругательства Моргана. Морено, с досадой разглядывая собственные стертые канатным ворсом ладони, лишь плотнее сжимала губы, но молчала: похоже, дело было серьезно. Улучив свободную минуту, Эдвард подошел к ней и, почти не стесняясь, протянул ей фляжку с ромом и две чистых полосы полотна, припасенных для перевязки – далеко не всегда у доктора Хоу имелись достаточные запасы бинтов:
– Вот, обработайте руки. Я закончу за вас, – наклонившись, он споро принялся разбирать тяжелые канатные бухты. Эрнеста с кривой усмешкой кивнула, усаживаясь прямо на палубу:
– Спасибо. Что-то я совсем расслабилась в последнее время, – она скривилась, поливая свежие мозоли ромом и заматывая поверх тканью.
– Кто такой этот Рочестер? – дождавшись, когда девушка закончит перевязку, осторожно спросил Дойли. Морено с удивлением посмотрела на него и чуть ли не в голос расхохоталась:
– Вы – вы что, правда не знаете? Никогда не слышали об этой компании и ее владельце? Вечное назидание всем пиратам, которые полагают, что служба родной стране как-то защитит их от ее карающего правосудия – бело-зеленый флаг, украшенный черным косым крестом…
***
Бело-зеленый флаг, украшенный черным косым крестом, вечное назидание всем пиратам, слабо болтался на ветру, больше напоминая старую тряпку: на острове Челси-Эйдж, нанесенном далеко не на все карты сердце «Рочестер и К…», царил полный штиль. Солнце клонилось к обеду, и все обитатели порта, имевшие такую возможность, спешили укрыться в домах от, казалось, плавившей саму почву острова удушливой жары.
– Том! Эй, Том, ты чего? Уснул, что ли? – бесцеремонно тряс весь пропахший соленым морским духом, со свисающими до груди седыми косами матрос Эндрю Горбатый своего товарища за плечо. – Вставай, с полчаса назад уже швартовку закончили. Или не хочется тебе на твердую землю-то ступить?
Тот, кого он называл Томом, рассеянно потер веки шершавой ладонью и откинул со лба отросшие темные пряди с глубокой проседью, открыв покрывавшие левую половину его лица уродливые извилистые шрамы:
– Сам-то чего вернулся?
– Да тебя жалко стало, убогого, – ворчливо ответил Эндрю, косясь на чудом уцелевший среди белой сетки рубцов левый глаз собеседника. Глаз был такой же, как и правый: черный, блестящий и здоровый – хотя на изуродованном лице и смотрелся странно. Но бывалые моряки – иных мистер Рочестер не брал на службу – видали вещи куда страшнее, поэтому к некоторым особенностям внешности товарища относились спокойно. – Дорогу-то найдешь, или, может, отвести тебя? А то с нами иди, мы в такое превеселое заведеньице собирались…
Самого себя Эндрю убогим, вопреки прозвищу и его причине, не считал. Он и вправду был слегка крив на правый бок: во время какого-то сражения пушечное ядро пробило борт корабля в паре шагов от него, зацепив обломками досок – и потому клонился вперед и немного в сторону; но его изъян не мешал ему быть отличным такелажником и воспринимался им как нечто неизбежное и при том не слишком обременительное. Однако из какой-то особой солидарности всех увечных и больных людей друг к другу именно он взял на себя опеку над Томасом, когда тот появился на их судне семь с половиной лет назад.
Строго говоря, Томом Смитом он никогда не был: это имя дали ему остальные матросы, обнаружив, что тот напрочь ничего не помнит о своем прошлом. На англичанина он, рослый и широкоплечий, с густой шапкой смоляных кудрей и угольно-черными глазами, не был похож совершенно, но звать его как-то требовалось, и на первых порах его величали Томасом Смитом, а затем это имя как-то приклеилось к нему. На третью же неделю его пребывания на судне выяснилось, что Смит обладал отменным знанием тонкой и сложной науки мореходства, знал наизусть названия всех частей корабля, десятки замысловатейших морских узлов и терминов, знакомых не каждому матросу, а также множество судовых маршрутов Старого и Нового света. Всего этого хватило капитану Миллеру, чтобы успешно ходатайствовать о принятии Смита в команду, а самому Томасу – семь лет справляться со своими обязанностями. Вне пределов служебной деятельности он, однако, оставался совершенно беспомощен, часто мучился страшными головными болями, во время которых предпочитал запираться в темном трюме и спал не меньше суток, порой заговаривался и донимал окружающих странными или смешными вопросами. Вот и теперь, пока Эндрю вел его под руку к заботливо оставленному трапу, Смит не смог удержаться.
– Я видел сон, – жмурясь на яркое полуденное солнце, сообщил он доверительно. – Такой чудный, славный сон. Знаешь, в нем была одна женщина – я часто ее вижу – рыжеволосая, с глазами, как море…
– То-то я гляжу, в порт тебе надо, раз уже во снах женщин видишь, – добродушно посмеивался над ним Эндрю, украдкой пересчитывая запрятанную за подкладку рубахи четверть полученного накануне жалованья. – Хорошенькая хоть?
– Не знаю. Я ее лица не видел, только волосы, – честно признался Том.
– Почем же тогда знаешь, какие у нее глаза?
– Говорю же – я ее и раньше видел. Глаза у нее, будто морские волны, когда в них небо отражается, знаешь – не в штиль, а если легкая зыбь есть, как перед штормом…
– Опасная девка тебе снится, надо сказать, – заметил Горбатый ехидно, но без лишней издевки. Смита он любил, а к его причудам относился еще проще, чем к своему недугу, и злился на них лишь тогда, когда помимо того были значительно более веские причины для раздражения. – У тебя с ней хоть было чего-нибудь, а? – пихнул он приятеля локтем в бок, но тот лишь потряс головой, словно пытаясь избавиться от какой-то навязчивой мысли:
– Нет, кажется… Может, и было, но не в этом дело. Она мне что-то говорила, а что – я никак не припомню.
– Ну, значит, ничего серьезного, – рассудительно заключил Эндрю, на всякий случай беря его за локоть: они уже влились в поток людей, которыми буквально кишел порт, а в толпе Томас иногда терялся и часами бродил, заглядывая в лицо каждому встречному. – Бабы завсегда что-то болтают. Природа у них, видать, такая – докучать нам, мужчинам, своими пустяками… Эй, ты меня слушаешь? – пихнул он локтем, как показалось ему, снова замечтавшегося приятеля. Тот коротко моргнул, снова потер лоб и попросил:
– Расскажи еще раз, как вы меня нашли.
– Да сколько можно? Хочешь, старый Сэм тебе нацарапает на бумажке эту историю, станешь перед сном перечитывать! – взвился порядком измученный этими расспросами Эндрю, но, завидев впереди заветную красно-желтую вывеску, гласившую, что любой желающий может в любое время суток заказать здесь неограниченное количество рома и джина, немного смягчился: – Ладно уж, приятель! Пропустим по парочке – и расскажу.
Конечно, удовольствоваться лишь двумя-тремя кружками даже самого крепкого алкоголя измученному долгим плаванием матросу было не по силам. Однако он все же принялся за свой рассказ: спустя пару часов, две опустошенные бутылки джина, целую кучу плохо прожаренного мяса и непродолжительное, но весьма приятное времяпровождение с двумя девицами, чьи наряды не оставляли никакого сомнения в роде их занятий. Смит терпеливо ждал его внизу, потягивая слабое пиво и чертя ножом какие-то линии на столешнице.
– Так вот, – плюхнувшись на свободный табурет рядом с ним и с довольным кряхтением развязав слишком туго перетягивавший живот ремень, начал Эндрю, – было это дело семь… нет, семь с половиной лет назад, когда мы с капитаном Миллером шли назад с Мартиники. Где-то на вторую неделю – как сейчас помню, мне тогда досталась ночная вахта, потому что Малыш Рэнди с вечера нажрался, как последняя свинья, а если б боцман узнал, то запорол его до полусмерти – так вот, слышим мы какой-то звук странный: вроде бы и далеко, а только, сам знаешь, море в этом деле любит пошутить. Ну, я-то тогда не знал, а вот старый Сэм сразу сказал, что в паре миль от нас у какого-то судна взрыв крюйт-камеры произошел. Но черт его знает же, вдруг ловушка: те воды так и кишели пиратами, а у нас в трюме хлопка и рабов было на добрых четыре тысячи фунтов, да и не видать было того корабля, значит, не так уж он и близко был – ну, капитан Миллер и приказал идти дальше, не отклоняясь от курса. Сменился я, значит, собирался уже лечь спать, как гляжу: прямо под киль плывут какие-то доски, обгоревшие притом, бочки пустые, еще всякий хлам… И снасти корабельные там же – ободранные все, словно сам Кракен их изжевал да и выплюнул. А по грот-мачте-то видно, что здоровенная, даром что от нее только четвертушка переломанная осталась – видать, хорошее судно затонуло, большое. Ну, мы с приятелями и решились доложить боцману, мол, с капитаном надо бы переговорить и свернуть в ту сторону: может, подберем чего из товара, а может, и людей спасем. Моряк моряку завсегда помогать должен, сам знаешь… Боцман нас, разумеется, обругал всякими словами, велел помалкивать, коли в карцер не хотим, а только тоже это понимал. Помялся где-то с час, да и пошел к капитану Миллеру, а тот словно того и ждал – сказал, что ему тоже это все не по душе и надо подойти поближе и поглядеть, как и чего. И, я тебе замечу, очень верно сказал: хоть корабль тот и разнесло в клочья, а все-таки мы, пока до него добирались, успели набрать и десятка два бочек со всяким добром, и парусины запасной по уши. Она ведь просмоленная, высушили на солнышке – и хоть сейчас ставь… А потом видим – ну, я-то не видел, нас отрядили эти самые бочки в трюм перетаскивать – но, в общем, кто-то углядел, как ты за бортом болтаешься. Вода вся вокруг в кровище, ты сам – то ли жив, то ли мертв, голову-то тебе тогда, почитай, надвое раскроило по темени – уцепился за доску какую-то, и течением снесло тебя прямо к нам навстречу. Я сам-то, по дурости, сперва подумал, что ты уже того – ну, не может же человек после этакого выжить! – но капитан велел тебя все-таки достать. Повезет – авось оклемаешься, нет – хоть похоронят по-человечески.
– Но я выжил, – задумчиво возразил Томас. Эндрю с наставительным видом поднял палец:
– Не перебивай! Судовой врач – ну, который… как его звали-то? То ли Джек, то ли Джо – в общем, пьяница горький был, от того и сгинул два года спустя – так он сразу сказал, что ты помрешь и ничего уже не поделаешь. Мы ему говорим: ну, сделай хоть что-нибудь, на то ж ты и доктор, а уж мы в долгу не останемся. Из его болтовни про мозги я особо ничего не понял, кроме того, что ты если и выживешь, то ни черта помнить не будешь, а значит, крепко тебе помощь потребуется. И ребята наши решили возле тебя по очереди дежурить и за тобой смотреть – ты ж тогда не помер все-таки – и когда очухался, мы на радостях даже за твое здоровье слегка тяпнули… А уж после того, как ты оклемался да стал сыпать этими своими заумными словечками и нас поучать, как двойной португальский вязать, и ясно стало, что ты свой брат, моряк – тут и речи больше не было, чтобы тебя в порту оставить.
– А больше ты ничего не знаешь? Что это было за судно, откуда могло идти – неужели у вас не было никаких предположений? – рассеянно качая головой, как будто еще не вполне отойдя от недавнего приступа, спросил Смит. Эндрю махнул рукой:
– Нет, приятель. В открытом море тебя подобрали, какие уж тут предположения… А вот удачу ты нам точно принес: и полугода не прошло, как мы так удачно устроились все вместе к мистеру Рочестеру, – он жадно отхлебнул рому и довольно рассмеялся: – Да брось, Том, неужто все никак та женщина из головы не идет? Так я знаю поблизости одно местечко, там это дело тебе обустроят в лучшем виде!
– Нет, не хочу, – подумав, с серьезным видом возразил его товарищ. – До сих пор голова словно раскаленным песком набита – уснуть бы поскорее…
– А это ты, дружище, верно придумал. Вздремнуть тебе и правда не помешает, – закивал Эндрю, стреляя глазами по сторонам: – Сейчас схожу к хозяйке, устрою тебя тут на ночлег, а потом кой-куда смотаюсь на пару часиков – и тоже на боковую. Давай-ка, поднимайся потихоньку, – предусмотрительно беря Томаса под локоть, прибавил он почти ласково. – Эге, да у тебя же совсем глаза слипаются! Ну, это ничего страшного, парень: потерпи пару минут, и будешь уже в постели…
Смит повиновался беспрекословно: в отличие от многих умалишенных, он никогда не буянил и был покорен требованиям товарищей, как ребенок. В крохотной комнатушке, куда отвел его Эндрю, только и были скрипучая кровать, колченогий табурет с рукомойником да кое-как пришпиленная к оконной раме сетка, местами продранная, но все-таки с грехом пополам исполнявшая роль защиты от огромных, в ладонь длиной белесых мотылей, то и дело с отчетливым шуршанием пытавшихся пробиться сквозь нее. Простыни на кровати оказались застиранные, но чистые и мягкие, да и не к лицу любому моряку было бы заявлять, что он не знавал ночлега значительно хуже; поэтому Томас послушно покивал в ответ на последние наставления Эндрю, сбросил с себя сапоги и верхнюю одежду, задул оставленную товарищем свечку, забрался в постель и уснул, не успев даже накрыться одеялом.
Спать он любил, хотя это и не было качеством, которые ценились в подобных ему людях, расходному товару во имя процветания созданной мистером Рочестером компании – поговаривали, что ее горизонты были значительно шире озвучиваемых официально. Томас Смит тоже слыхал об этом, но не особенно задумывался: эти мысли, как и все остальные, кроме самых будничных, обычно означали для него долгую и мучительную головную боль, от которой помогал лишь сон – долгий, длившийся порой больше суток, такой, какой не мог бы позволить себе на судне даже сам капитан, не говоря уже обо всех остальных. Поэтому в плавании Смит держался, как мог, изредка уходя в лазарет – когда становилось совсем уж невмоготу – а во время коротких стоянок чаще всего целыми днями лежал в кровати, наверстывая упущенное в долгих, сладостных видениях.
Во сне у него никогда не болела голова – это он мог сказать точно, хотя по пробуждении многие детали почти сразу же стирались из его памяти. Судовой врач – не тот, первый, лечивший его, а второй, моложе почти вдвое и еще не пьющий – как-то советовал Смиту, знавшему грамоту, записывать увиденное во сне и после перечитывать. Тот сперва так и делал, однако вскоре осознал, что выполнить это практически невозможно. Слишком восхитительны и воздушны были образы, увиденные им, чтобы грубый человеческий язык нашел для них выражение в словах. А то немногое, что Томас все же смог бы описать, он обычно не рассказывал никому, на собственном горьком опыте зная, что его в лучшем случае неверно поймут, а в худшем – засмеют; к тому же, то ли оттого, что от своей жизни он знал лишь последние семь лет, то ли по другой причине, но речь его часто была действительно смешной и едва понятной ему самому. И лишь лежа вот так, в одиночестве в пустой комнате, Томас позволял себе в ожидании сна вволю вспоминать все привидевшееся ему раньше.
Во снах был соленый ветер в лицо – не такой, к какому он привык, не обычный, а сильный, ярким и яростный, с брызжущими в лицо брызгами воды. Была какая-то безумная, яростная гонка не то за другими судами – пестрой чередой, большие и маленькие, дававшиеся легко и сражавшиеся за себя до последнего, они проходили перед глазами Томаса, и он мог схватить их в ладони, как крохотные лодочки, вытачиваемые за время ночных вахт и продававшиеся местной детворе в любом порту за сущие гроши самими матросами. Были причудливые, странные линии на картах и удивительные строчки цифр, складывавшиеся в загадочный узор – Томасу иногда чудилось в них что-то знакомое, и тогда он кидался их зарисовывать и записывать, но числа после никак не желали сходиться по ним; однако иногда штурман, мистер Биксби, разрешал Смиту взять себе копию какой-нибудь карты и разрисовывать ее этими воображаемыми безумными маршрутами, и даже почти не смеялся над ним после. Были люди с удивительно яркими лицами, каких Томас никогда не видел на службе в «Рочестер и К…», а значит, не мог знать; но в снах все они хлопали его по плечу, звали каким-то певучим именем, явно не английским, отдававшим на языке какой-то округлой, томительной сладостью, куда-то звали и поздравляли с чем-то, кричали, хохотали что есть сил, сражались на поразительно сверкавших на солнце саблях и стреляли из ужасно громко грохотавших в воздухе пистолетов – наяву у Томаса от такого наверняка разболелась бы голова, но во сне он лишь скалился на все это с радостью молодого хищника, вышедшего на свою первую охоту.
И были среди этих лиц совсем странные образы, отчего-то являвшиеся ему чаще всего: сияющая, улыбающаяся молодая женщина, похожая на солнце, с копной пышных, кудрявых рыжих волос, пахнувших какими-то полевыми цветами и оттого еще более восхитительных – когда Смит иногда во снах зарывался в них лицом, слушая грудной смех незнакомки, то чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. Он знал, что готов на все ради нее, и что она чувствует то же самое – а значит, все остальное не имело больше значения. А еще откуда-то из этих снов выныривало самое большое чудо – крохотная черноволосая девочка с сияющими любопытством темными глазами, виснувшая на шее то у него, то у рыжеволосой красавицы, задававшая уйму вопросов, обнимавшая их обоих тоненькими ласковыми ручками и смеявшаяся так громко и заливисто, что у Томаса сжималось сердце. Он был уверен, что эта малышка – его дочь, и в первые месяцы, увидев ее во сне, всегда порывался отправиться на ее поиски; товарищи наперебой отговаривали его, уверяя, что никакой девочки в действительности нет.
– Не может отец забыть о том, что у него есть дети. Это уж точно, – всякий раз повторял ему старый Сэм, самый авторитетный и уважаемый из матросов, и прибавлял с тихой печалью: – Ты не думай, я тебе как четверых своих схоронивший говорю. Была б у тебя дочка взаправду – ты бы ни под какой дрянью ее не позабыл…
– А если бы даже она и была, – сразу же вмешивался Эндрю на правах его вечного опекуна, – то, во-первых, теперь она уже взрослая девушка, наверняка у самой семеро по лавкам. А, во-вторых, где ты вознамерился ее искать, коли даже имени ее не помнишь? Брось, дружище, это тебя просто слишком сильно головой стукнуло, вот и мерещится то, чего на деле и нет.
Но в эту ночь сон оказался слишком ярким – настолько, что Томас, очнувшись, в первую секунду еще огляделся, пораженный, по сторонам, не совсем понимая, где оказался. Еще минуту назад он сидел с той самой рыжеволосой красавицей где-то на веранде – кажется, их собственного дома, хотя Смит и представлял себе его весьма смутно – и поглаживал ее округлившийся живот сквозь легкую, светлую ткань домашнего платья, а черноглазая девчушка внизу резвилась во внутреннем дворике, с визгом пытаясь спрятаться от игравшего с ней в салочки мальчика постарше – лохматого, высокого и неуклюжего, явно не привыкшего к такому веселью; а теперь все это вдруг исчезло. Смит очутился там, где вчера заснул: в крохотной комнатушке на втором этаже скверненького трактира, заботливо накрытый застиранной простыней и под раскатистый храп Эндрю – тот, очевидно, решив не будить товарища, попросту улегся на расстеленное на полу одеяло и заснул на нем же. После того как Томас, осторожно переступив через него, принялся одеваться, он лишь проворчал что-то невнятное, но так и не открыл глаза.
Не проснулся Эндрю и тогда, когда Смит, подумав, решительно подхватил его под плечи и поясницу, перетащив на все еще разворошенную с ночи постель, накрыл одеялом и отступил, довольный своей работой. От того несло ромом, кожей, сытной трактирной пищей, не слишком свежей, но все-таки выходной одеждой и – едва ощутимо – особенным, неповторимым ощущением довольства от хорошо проведенного времени; и Томас аккуратно вышел из комнаты, не желая его будить.
На улице было раннее утро, свежее и даже чуточку прохладное – что особенно сладостно воспринималось в кои-то веки переставшей ныть тупой, но от того не менее мучительной болью головой Томаса. Не привыкший, как и все привыкший, как и все моряки, даже на суше отходить далеко от берега, он сразу же направился снова в порт, пока что довольно тихий и по сравнению с дневными суматохой и толчеей почти безлюдный. И почти не поверил своим глазам, когда неожиданно увидел на подходе к своему судну поистине удивительную картину.
Мистера Рочестера, своего работодателя, он за все семь с половиной лет честной службы видел всего дважды: в первый раз – когда объемы привезенных их командой товаров превысили нормативы вчетверо, и капитан Миллер в сопровождении нескольких особенно отличившихся подчиненных получил приказ явиться лично к начальству, во второй – совершенно случайно и непосредственно перед отплытием, сходив повидаться со старым приятелем Бенни Хантером, служившим в доме у мистера Рочестера и проживавшим там же. Однако никогда прежде гордый и бесконечно далекий от простой матросской жизни владелец компании не опускался до того, чтобы лично посещать порт. Томас, конечно, был всего лишь слабоумным, принятым на службу почти из милости, но ему почему-то казалось, что тот попросту брезгует и отдающими смолой, пропахшими десятками самых разных и порой не слишком приятных ароматов судами, и грязноватой у берега, терпко-соленой водой, оставившей бы беловатые следы на безупречно блестевшей черной коже его сапог, и не очень-то чистоплотными матросами – словом, всем тем, что приносило ему деньги, но вне этих пределов едва ли могло понравиться.
Однако человеком с плотно закрытым темным капюшоном плаща лицом, перед которым навытяжку стоял капитан шхуны «Летучая молния» Хендриксон, хороший знакомый Миллера, не мог быть кем-либо кроме мистера Рочестера – Томас узнал его по голосу: негромкому, хрипловатому, с чуть заметным пришептыванием, которое в ту, самую первую встречу почему-то напомнило ему шипение дикой кобры: так, что, вслушиваясь в его гипнотические переливы, он тогда пропустил львиную долю сказанного их работодателем. Сейчас же, сбитый с толку всей странностью обстановки, Смит слегка овладел собой и даже не сразу сообразил, что, в сущности, подслушивает чужой разговор, пользуясь тем, что толпа разгружавших привезенные «Летучей молнией» товары грузчиков полностью скрывает его от чужих глаз.
