Екатерина Франк
Под флагом цвета крови и свободы
– Ничего, ничего, – увещевал он, – отлежишься у нас на борту, пока мы оснастку менять закончим – знаешь, какой у нас доктор имеется? Кого хочешь на ноги поставит… Дай-ка я посмотрю, что у тебя с глазом, – ухватив цепкими пальцами за подбородок, Рэдфорд вынудил его поднять голову, неодобрительно зацокал было языком – а затем вгляделся повнимательнее. Даже в тусклом свете луны Эдвард увидел, как заботливое выражение лица его мгновенно сменилось злорадно-изумленной усмешкой, когда пират, отпустив его, качнулся назад и в голос расхохотался:
– Вы? Господин подполковник, вот так встреча!..
Никогда, ни до, ни после этого момента Эдвард не ненавидел себя столь сильно, как в то мгновение – но внезапно он с особой отчетливостью ощутил, что за предыдущие три дня в его желудке удалось побывать лишь изрядной порции рома без единой крошки закуски – и решился на то, за что потом не раз проклинал себя: шатнулся к Рэдфорду и хрипло взмолился:
– Мне очень нужна работа. Кем угодно, я на все готов…
– Вот как теперь запели! Раньше я и представить не мог, что услышу от вас этакие речи, – явно наслаждаясь его унижением, сообщил Джек. Черные глаза его сияли: – Как вы, помнится, говорили? Кто грязным проходимцем родился, тот им и помрет, тут уж ничего не поделаешь – так, кажется? Что-то у вас с кровью, видать, вышло неладно, раз именно в ней все дело, – злорадно заметил он, кажется, распаляясь еще больше от того, что Дойли никак не отвечал на эти оскорбления, молча ожидая его ответа. Откровенно говоря, в тот момент ему было уже почти наплевать…
– Ладно. В конце концов, матросов много не бывает, – подумав, согласился Рэдфорд. Придерживать за плечи шатающегося Эдварда на сей раз он не стал, так что тот сам ухватился за грязную стену перед собой, чудом устояв на ногах, но все же нашел в себе силы вымолвить:
– Спасибо.
– «Спасибо, сэр», – с усмешкой поправил его Джек. – В армии вас такому не учили, а, господин бывший подполковник?
– Спасибо, – упрямо повторил Дойли, поднял голову, на секунду встретившись глазами с его уверенно-злым, прямым взглядом, и прибавил покорно: – Сэр.
…так он оказался – спустя шесть месяцев блужданий – на корабле Джека Рэдфорда, где порой размышлял, что утопиться в той грязной луже было бы наилучшим для него исходом. Если бы только Мэри – нежный, прекрасный и невыразимо жестокий ангел, одним своим тихим словом разрушивший всю его жизнь – если бы она хоть на мгновение увидела его таким… Отвела бы она в изумлении свои дивные сапфировые глаза или, наоборот, глядела бы на него, пораженная тем, как низко может пасть отвергнутый человек? Эдвард и сам отлично понимал, насколько отвратителен теперь – даже не красавица-дочь губернатора, но и просто любая женщина, порядочная и воспитанная, не взглянула бы на него без брезгливой жалости. На это была бы способна лишь совсем уж неразборчивая портовая проститутка… или какая-нибудь черноглазая сумасшедшая пиратка, ничем, по сути, не отличающаяся от своей менее удачливой сестры. Разве могла бы нормальная женщина месяцами находиться в этом грязном плавучем клоповнике, полном не привыкших себя сдерживать полупьяных преступников – разве могла бы она так спокойно жить и говорить с ними, каждый день ходить по палубе в одной рубашке – и сохранять хоть в подобии чистоты свои тело и душу? Эдвард помнил, он сам видел не раз – как она стояла, спокойно подставив солнцу свои и без того медные от загара плечи и руки, зорко вглядываясь в синюю даль неба – и как, завороженные, молча пожирали ее фигуру глазами копошившиеся на палубе бесчисленные матросы…
Он очнулся, когда на палубе было уже темно. Пошарив себя вокруг руками и смутно удивившись отсутствию соседей, со стоном поднялся на ноги: болел каждый мускул его тела, но разум был достаточно ясен, чтобы восстановить события последних суток.
– Что за… А где же все? Это был сон?.. – пробормотал Дойли, мысленно ужаснувшись собственному хриплому, совершенно разбойничьему голосу.
– Эй! – словно в насмешку над этими рассуждениями, мягко и почти ласково окликнули его. Эрнеста Морено стояла совсем рядом – когда и успела подойти столь бесшумно? – и протягивала ему обтянутую просмоленной кожей флягу: – Пейте. Все уже на берегу, я полагаю.
Вода оказалась какой-то другой – не той, которую запомнил Эдвард, а более свежей и даже сдобренной лимонным соком, от чего сразу же защипало в носу и заныли виски. Обхватив ладонями гудящую, кружившуюся голову, Дойли растерянно огляделся по сторонам:
– Где это мы?
– Мы на острове Меланетто, – Эрнеста повела подбородком, указывая на видневшиеся за противоположным бортом огни на берегу. Тихий с такого расстояния, но, должно быть, крайне назойливый вблизи оживленный городской гул доносился оттуда. – Капитан Джон Рэдфорд, которому он принадлежит, любезно согласился приютить нас и даже дать людей, чтобы мы как можно скорее починили «Попутный ветер». Завтра же начинаем работы.
– Рэдфорд? – Эдвард помотал головой, искренне убежденный в том, что ослышался. Эрнеста невесело усмехнулась:
– Именно так. Идемте, надо что-то придумать насчет ночлега, – схватив за руку, она утянула его за собой к трапу. Внизу встречал их теплом южной ночи, шорохом прибрежных волн о песок, гомоном людских голосов, звоном стали и запахом тысячи разновидностей рома загадочно гостеприимный пиратский остров.
Глава IX. Гнев
Меланетто оказался вовсе не таким крошечным островком, каким ожидал увидеть его Эдвард, наслышанный о мелких пиратских базах и перевалочных пунктах, организовываемых практически везде, где это было возможно – порой с постоянным населением всего в пару десятков человек и состоящих из двух-трех хижин, захудалого неизменного трактирчика да природной гавани, где кое-как могли пришвартоваться одно-два суденышка. На Меланетто же, судя по беглому осмотру Дойли, находилось не менее пятисот человек, живших в поселении, больше смахивавшем на небольшой городок – не считая пиратов, не относившихся непосредственно к подчиненным старого Рэдфорда, и их семей. Неписаные пиратские законы, как со злорадной усмешкой пояснила Эдварду Эрнеста, предписывали не оставлять в беде собрата по морскому разбою, а властитель Меланетто, очевидно, был человеком, уважающим эти законы. Сам он на борту «Попутного ветра», который уже начали латать, так и не появлялся, ограничиваясь передаваемыми через его людей короткими, сухими записками с нужной информацией. Эдвард уже был готов признать странное совпадение фамилий простой случайностью, когда Эрнеста неожиданно спокойно объяснила ему:
– Да нет, все вы правильно подумали. Мистер Джон – отец нашего Джека.
– А почему же… – Эдвард нахмурился, не зная, как сказать. Быть может, для пиратов подобное отношение к родному сыну – в порядке вещей? С другой стороны, его, Дойли, это совершенно не касается, и… И, в конце концов, ему-то какая разница?
Заметив его метания, Морено пожала плечами и довольно сухо, с какой-то затаенной злостью заметила:
– У них довольно сложные отношения. Лучше просто не лезьте во все это.
Сама она, все эти дни обедавшая вместе с матросами из общего котла и спавшая прямо на берегу по пять-шесть часов, выглядела на удивление бодро и весело: казалось, девушке нипочем были и труднейшая работа, и условия, в которых ей приходилось теперь жить. Особенно разительно этим она отличалась от Рэдфорда, который хотя и вполне ответственно подошел к ремонту судна, но в последнее время вел себя более чем странно. И раньше никогда не отрицавший своей любви к крепким напиткам в свободное время, он выходил на палубу с утра уже явно не вполне трезвым и с бутылью в руке – работе и мыслительным его способностям это не мешало, но здорово портило без того непростой характер, а потому крайне беспокоило многих членов команды – за исключением Генри, которого Джек не задевал, даже если набирался к вечеру сверх всякой меры, и Макферсона с Эрнестой. Эти двое, как видно, знали больше и об этом острове, и, возможно, о прошлом их капитана, связанном с ним – и потому лишь делили между собой обязанности по увещеванию Джека в те минуты, когда он становился еще раздражительнее обычного, и скорейшему завершению ремонта «Попутного ветра». Пробоины залатали в рекордные сроки, избавились от потрепанной старой оснастки – Морено лично ездила в поселение и исхитрилась добыть парусину и канаты по такой цене, что после этого за ней окончательно закрепилось озвученное на радостях боцманом звание дьявола в юбке. В то время как Макферсон с помощью восьми наиболее хорошо знавших такелажное дело матросов шил из доставленного ею материала новые паруса, сама Эрнеста уже вовсю хозяйничала в трюме, приводя в порядок потрепанные отсеки и оставив на Джека только процедуру кренгования – с ней можно было бы и повременить, но они оба сошлись во мнении, что столь удобным местом и временем пренебрегать не стоит. Рэдфорд целые дни проводил под открытым небом, пил ром, с ненавистью разглядывая расстилавшийся перед ним Меланетто, орал на тех матросов, что не кидались пулей выполнять его распоряжения, неохотно лишь позволял им короткие перерывы на отдых и еду, в которые сам обходил судно и проверял работу остальных.
Толком общаться и ладить с ним в эти дни удавалось только Генри Фоксу: юноша практически не отходил от капитана, тормошил, лез во все и вся и втягивал в это самого Рэдфорда, казалось, поставив себе целью во чтобы то ни стало обеспечить тому хорошее настроение. Удавалось это ему с переменным успехом, но в итоге Джек все-таки смягчался, и матросы к исходу недели уже начали благословлять ловкого и исполнительного юношу: как и Эрнеста, он с раннего утра был в отличном настроении и ухитрялся сообщать его каждому, с кем сталкивался. Быть может, поэтому Рэдфорд и держал его при себе неотлучно, как талисман, ревниво и недовольно наблюдая за тем, как Генри изредка отлучался, чтобы исполнить какое-то его поручение, помочь кому-либо из матросов или раздать им еду во время перерыва – это тоже входило в обязанности Фокса.
Эрнеста поглядывала на эту его детскую возню немного снисходительно, хотя и с тайной благодарностью. Пока не было возможности покинуть остров, Джека требовалось чем-нибудь отвлечь; а она, лучше всех знавшая своего друга, и без того отлично понимала, что ремонт судна необходимо заканчивать как можно скорее и что по-настоящему успокоиться оба они смогут лишь тогда, когда снова выйдут в открытое море. За шесть дней, напрягши все силы, удалось вернуть корпусу корабля прежний вид, расставить по местам новые снасти, едва-едва дошитые Макферсоном и его людьми, отскрести киль и днище от огромного количества морских водорослей и раковин, которые бочками отправлялись в выгребные ямы, почти полностью закончить ремонт внутренних отсеков – но его при желании можно было закончить и уже в море. Оставалось только просмолить хорошенько корпус, запастись припасами – и можно было снова отправляться в свободное плавание. Но на седьмой день этой лихорадочной работы на «Попутный ветер» неожиданно явился сам капитан Джон Рэдфорд.
Властитель Меланетто был далеко не молод, а по пиратским меркам – и вовсе давно вышел из возраста, когда мог позволить себе без охраны и лишь со шпагой и парой пистолетов за поясом являться на чужое судно. Однако, будь Эдвард в тот момент на борту – с утра он был отправлен в город в сопровождении трех человек для закупки провизии – его последние сомнения относительно родства их капитана с этим человеком отпали бы. Они определенно были отцом и сыном – и сходство их казалось тем удивительнее, что внешне проявлялось во всем: почти одинаковые черты лица, упрямые складки у губ, накрепко сошедшиеся у переносицы густые темные брови, длинные и непослушные смоляные кудри, заплетенные в ряды длинных кос – Джек обычно перехватывал их шнурком, чтобы не мешали работе, в прошитых же серебряными нитями волосах его отца красовались то тут, то там многочисленные амулеты, слегка позванивавшие при ходьбе. Впрочем, капитан Джон Рэдфорд явно не пренебрегал и вполне земными средствами самозащиты: за широкий пояс ярко-алого шелка с золотой тесьмой заткнут был длинноствольный пистолет с костяной рукоятью, выточенной в виде человеческого черепа, а к переброшенной через плечо кожаной портупее крепилась широкая кривая сабля в богато украшенных ножнах. И то, и другое, по слухам, нередко пускалось их обладателем в ход: властитель Меланетто слыл человеком жестоким и опасным, легким на расправу, если только строгие пиратские законы не предписывали обратного – и поэтому появление его на палубе «Попутного ветра» мгновенно сказалось на настроении матросов: на верхней палубе остались лишь наиболее стойкие, да и они предпочли сделать вид, что изо всех сил заняты проверкой только-только установленного такелажа. Остальные же, откровенно струхнув, потихоньку утекали в трюм или присоединялись к своим товарищам на берегу, как раз заканчивавшим кренгование и покрывавшим днище корабля варившейся тут же в котлах и издававшей ни с чем не сравнимый чудовищный запах смолой. От одного из подобных «храбрецов» капитан Джек и узнал о неожиданном госте.
Генри, отошедший на пару минут, чтобы узнать степень готовности второй партии смолы – первая закончилась, как выразился Джек, до неприличия быстро – даже не сразу сообразил, о чем идет речь. Но ставшее почти серым лицо капитана, когда тот стремительным, обреченным шагом прошел мимо него, даже не заметив, и поднялся по трапу, а также шепотки старых матросов, не понаслышке знавших зловещего посетителя, сказали Фоксу больше любых слов.
Джек опередил его всего на десяток шагов – и совершенно не удивился, когда юноша на цыпочках, затаив дыхание, взобрался на палубу следом за ним: казалось, он вообще был не в состоянии чему-то удивляться в этот момент и лишь едва слышно вздохнул, когда Фокс поравнялся с ним и быстро, чуть заметно коснулся локтем. Иной поддержки гордый Джек, вероятно, и не позволил бы никому – даже в столь явно не простой для него ситуации.
Джон Рэдфорд ждал их на капитанском мостике: курил, прислонившись к штурвалу, длинную, затейливо вырезанную из какого-то не известного Генри темного дерева трубку. Его сожженное загаром и покрытое густой сетью морщин лицо в сизых, пахучих клубах дыма виделось еще более зловещим – так, что юноша невольно остановился, с опаской припомнив недавний страх своих товарищей и самого Джека. Однако Рэдфорд-младший, похоже, уже совладал со своими чувствами: заметив реакцию спутника, он предостерегающе поднял руку, разрешая и приказывая ему остаться, и один поднялся наверх нарочито неторопливым шагом.
– Скоро ты. Только что сообщили? – голос у капитана Джона оказался низкий и хриплый, но необычайно звучный – хотя он не стремился говорить громко, Генри показалось, что его вопрос должен быть отлично слышен даже на берегу. – Раньше ты не был столь расторопен.
– Многое изменилось за пятнадцать лет, – в отличие от отца, Джек говорил негромко, и в каждом его слове и движении чудилась некая выжидательная осторожность. Он намеренно встал в трех шагах от своего собеседника и, как и он, облокотился на планшир, но Генри заметил, что левая его рука непроизвольно легла на пряжку пояса, словно в попытке закрыть грудь и ребра от какой-то давящей угрозы. – Зачем ты пришел?
– То же самое я могу спросить и у тебя, – властитель Меланетто выпустил из трубки очередное сизое облачко и до скрипа стиснул ее своими темными, узловатыми пальцами. – Это ведь ты в итоге приплыл ко мне, разве нет?
– Я скорее отправился бы ко дну вместе с кораблем, чем попросил твоей помощи, – глухо вымолвил Джек, не глядя на него, – однако я не вправе требовать того же от команды. Как только мы закончим работы, то сразу же уйдем, и, клянусь, больше я тебя не побеспокою.
– Грустно слышать это, – заметил Рэдфорд-старший, постукивая своей трубкой о поверхность планшира. – Разве так полагается встречать отца сыну после долгой разлуки?
– Ты сам уничтожил все, что делало нас отцом и сыном. Убил собственными руками, – голос Джека стал еще тише, превратившись в едва различимый шепот. – Ты знаешь, что я не хотел такого: это был твой выбор, а не мой. Если пришел сюда за чем-то определенным, то бери и уходи. Если лишь ради бессмысленного разговора – прости, я не стану дальше его вести.
– Я действительно пришел поговорить, но не здесь, Джек, – в голосе Джона Рэдфорда неожиданно послышалась какая-то завораживающе-опасная нотка – та, что проскальзывает иногда в шипении змеи, набрасывающейся на свою добычу. В сочетании с внезапно появившейся вместе с ней в его тоне мягкостью она прозвучала настолько жутко, что прислушивавшийся к их разговору Генри невольно вздрогнул и зябко повел плечами, словно ему вдруг стало холодно в удушливо-жаркий полдень. Оставалось лишь догадываться, каково было Джеку, которому были адресованы эти слова, стоявшему куда ближе к этому страшному человеку и вынужденному с ним говорить… – Спустись вместе со мной в город. Обещаю, никто не причинит тебе вреда на берегу, а затем я сразу же отпущу тебя обратно.
– Я никуда с тобой не пойду, говори здесь, – Джек заметно побледнел, но все еще старался сохранить лицо. Капитан Джон едва заметно усмехнулся – меж его сухих и тонких губ мелькнули изжелта-серые от табака, но удивительно ровные зубы:
– Поверь, сынок, лучше тебе не отказываться от моего предложения.
– Давай, – с каким-то злым вызовом обреченного перебил его Джек. – Давай, зови своих головорезов. Пусть весь Меланетто знает, что ты заставил меня покинуть мой корабль – еще одна подобная история ничуть не повредит твоей репутации – но своей волей я никуда с тобой не пойду! – он отступил еще на шаг и побелевшими пальцами сжал эфес сабли за поясом. Генри мгновенно оказался за его левым плечом, прикрывая спину – он был без оружия и теперь проклинал себя за то, что забыл его на берегу, но времени размышлять уже не было.
– Вам лучше уйти, – сухо, почти без намека на вежливость проговорил он, осторожно обхватывая Джека со спины за пояс – тот удивленно покосился на него через плечо, но не стал одергивать за столь недопустимую вольность.
– А ты еще кто такой? – больше с раздражением, нежели с негодованием перевел на него взгляд властитель Меланетто. Глаза у него были такие же, как у сына – яркие, темные и живые – вот только Джек никогда не умел смотреть так, чтобы мороз продирал по коже от одного короткого взмаха ресниц, а желание прыгнуть за борт казалось вполне реальной и достойной альтернативой дальнейшему диалогу… Генри вздрогнул и покрепче обнял Джека.
– Это вы кто такой? – стиснув зубы, выдохнул он. Теперь оба – и отец, и сын – посмотрели на Фокса с нескрываемым удивлением.
– Генри, не лез бы ты в это дело, – негромко предупредил Джек, но юноша мотнул головой:
– Нет уж, полезу! Как и любой член этой команды, – преодолев дрожь, он взглянул в глаза Рэдфорду-старшему. – Я слышал, что многие боятся вас. Но вы угрожали нашему капитану!
– Я его отец! – голос хозяина Меланетто мгновенно возрос до громового рыка. Генри замер на секунду, прислушиваясь к отрывистому, тяжелому дыханию Джека рядом с собственным телом – и выдохнул, широко расправив плечи:
– Какой же вы ему отец после того, что вы сделали?!
Мгновение на палубе царило абсолютное молчание – капитан Джон сверлил его своим жутким, непроницаемым взглядом – и затем безо всякого перехода рванул с пояса клинок.
– Не смей!.. – повис между ними отчаянный крик Джека; послышался оглушительный лязг стали о сталь, и сабля капитана Джона зазвенела о доски под их ногами. Властитель Меланетто сразу же вскинул вынутый из-за пояса пистолет. Джек заслонил собой Генри.
– Если ты это сделаешь, – срывающимся голосом проговорил он, тяжело дыша, – то пожалеешь, что не убил и меня вместе с ним.
Капитан Джон страшно оскалился, но замер, так и не спустив курок. Какое-то время он и его сын молча стояли, глядя друг на друга – и затем властитель Меланетто опустил пистолет.
– Поскорее заканчивай все, что тебе нужно – и убирайся вон с моего острова, – хрипло выговорил он, засовывая оружие обратно в кобуру, спустился с мостика и, тяжело ступая, побрел к трапу. Лишь когда его высокая сутулая фигура исчезла за фальшбортом, Генри осмелился взглянуть на лицо Джека: бледное, искаженное гримасой не то ужаса, не то ярости – и оно стало еще страшнее, когда капитан сам поднял на него горящие мрачным огнем глаза.
– Джек, я…– начал было юноша, но понял, что говорить что-то уже бессмысленно.
– Позже, Генри, – негромко и оттого еще более жутко ответил Рэдфорд, в этот момент как никогда похожий на своего отца. Трясущейся рукой он убрал саблю обратно в ножны, хватаясь за поручни, с трудом спустился с мостика – и почти бегом бросился в трюм.
Эрнеста встретила его на нижнем уровне, очищенном от балласта, где под ее руководством матросы меняли пробитые приснопамятными мачтами доски перегородок между отсеками.
– Смолу приготовили? У нас почти все готово, – успела бодро сказать она; но Рэдфорд, невнятно прорычав что-то, схватил ее за руку и потащил за собой в соседний пустой отсек.
– Джек! – слабо вскрикнул Фокс. Рэдфорд с силой грянул дверью у него перед носом:
– Не сейчас, Генри!.. – Хлипкая щеколда не желала становиться на место, и он просто подпер дверь спиной, перегородив выход. Впрочем, Эрнеста и не пыталась вырываться; скрестив руки на груди, она молча выжидательно смотрела на Рэдфорда.
– Ты, – наконец снова обретя дар речи, хрипло выдохнул капитан. Морено нахмурилась:
– Я – что? Я не понимаю, Джек.
– Ты ему сказала, – в голосе Рэдфорда отчетливо прозвучала угроза. Эрнеста отступила на шаг назад и обхватила себя руками за плечи. Первый приступ уже знакомого ужаса: сейчас снова схватят, поволокут прочь! – ей удалось подавить, но, должно быть, что-то все же отразилось на ее лице – то, что еще больше убедило капитана в его правоте. – Зачем ты это сделала? На что ты рассчитывала – поссорить меня с ним? Что за игру ты затеяла?
– Джек, говорю же тебе, я не понимаю, о чем речь! – преодолев свой невольный испуг, Морено шагнула ближе к нему. – Я слышала, что твой отец приходил сюда. В этом проблема?
– Проблема в том, что ты не умеешь держать свой язык за зубами! – рявкнул Рэдфорд. – Это ведь ты сказала Генри о моем отце?
– О том, что он – твой отец? Нет, я не говорила, но об этом и так все знают, да и… – договорить Эрнеста не успела: Джек, с силой ухватив ее за плечи, толкнул, вдавив в переборку собственным телом – девушка ахнула, с размаху довольно-таки крепко приложившись правым виском и скулой о грубо обработанные доски – однако Рэдфорд, мгновенно вцепившись в занозистое дерево по обе стороны от нее, похоже, даже не обратил внимания на боль от сразу же принявшегося забиваться под ногти щепочного крошева.
– Что еще ты ему сказала, говори?! Отвечай – что ты успела разболтать?.. Будь проклят тот день, когда я вообще взял тебя на борт! Надо было послушать Моргана… Отвечай, я сказал!..
– Вот и слушал бы Моргана, какого черта тебе от меня-то надо? – зло выдохнула Эрнеста; стоило ей кое-как вывернуться из стальных рук Рэдфорда, как ее острый локоть тут же пришелся ему точно под край ребер. Путь к двери, в которую по-прежнему кто-то отчаянно колотился, все еще был отрезан, но теперь Морено, по крайней мере, смогла отступить на пару шагов назад и, привалившись спиной к противоположной перегородке, перевести дыхание.
– Ты совсем сдурел с этим мальчишкой, – подрагивающей рукой пытаясь убрать от лица растрепавшиеся во время этой короткой перепалки волосы, проговорила наконец она. – Чего он тебе наплел, что ты уже на меня кидаешься?
– О том, что случилось на Тортуге пятнадцать лет назад, знают многие, – тихим, угрожающе спокойным голосом заговорил Рэдфорд, снова надвигаясь на нее. – Однако в моей команде такой сейчас только один…
– А ты и поверил, да? – любому, кто взглянул бы в этот момент на Эрнесту, сложно было бы сказать, чего было больше в ее лице: обиды, боли или сожаления. – Думаешь, я могу выложить все твои грязные секреты за кружкой рома и после этого спокойно спать? Если ты такого мнения обо мне, то почему вообще допустил, чтобы я осталась в твоей команде?..
– Я сделал это только ради того, чтобы вернуть долг твоей семье и тебе самой! – яростно выкрикнул Джек ей в лицо, стискивая кулаки. – Теперь этот долг уплачен.
– Если бы ты хоть чуть-чуть знал моих родителей и меня, то понял бы, что на тебе нет и никогда не было никакого долга! А если бы еще хоть немного доверял мне…
– Убирайся, – внезапно хрипло, тяжело бросил Рэдфорд – Морено смолкла, как громом пораженная, изумленно глядя на него: – Исчезни немедленно, я сказал! Убирайся прочь с моих глаз, – тяжело дыша, он отвернулся к стене и продолжил все так же резко, зло, словно выдергивая ржавые гвозди: – Довольно с меня терпеть твои выходки! – девушка молчала, все так же не сводя с него почти болезненно пристального взгляда, и рассеянно теребила на груди надорванную у ворота рубашку. Снаружи снова заколотили в дверь – громко и ожесточенно.
– Как скажете, капитан, – особо выделив тоном последнее слово, выдохнула наконец Эрнеста. Даже не поднеся руку к разбитой скуле, она гордо вздернула подбородок, распахнула дверь и направилась к лестнице, не обращая никакого внимания на едва успевавших расступиться перед ней пиратов.
– Мэм, вы… Джек! Джек, что ты сделал?.. – уже издалека донесся до нее, как всегда, звонкий голос Генри, но Эрнеста все равно не остановилась и лишь, слегка скривившись, коснулась ушибленной щеки. На кончиках пальцев остался чуть заметный след крови.
В собственной каюте она задержалась всего на пару минут, чтобы кинуть в заплечную сумку немногочисленные пожитки и уже обращенную в деньги часть своей доли добычи. Подумав, свернула все карты и бумаги в рулон и перетянула шнурком – была мысль сжечь их, отыгравшись на Джеке за пережитое унижение… но это было бы уже слишком мелочно. Забросив на плечо сумку, она заперла дверь на ключ и вышла.
– Синьора! Синьора, вы куда-то уходите? – тоненький, умоляющий голосок Карлито ей очень хотелось проигнорировать, но отчего-то не удалось. Мальчишка, забежав сбоку, прижался к ней, пачкая липкими, вымазанными в смоле руками недавно выстиранную ткань штанов, и Эрнеста неожиданно даже для самой себя обняла его в ответ, похлопала по спине:
– Мистер Дойли и Генри присмотрят за тобой. Помни, если что – сразу иди к ним!
– Синьора, но почему? Это капитан вас отправил? Что-то не в порядке, раз вы потребовались в городе?
– Не в порядке… – рассеянно повторила девушка. – Да, именно так.
– Это из-за работ? Мы не можем отплыть? Капитан теперь такой злой стал – раньше он никогда таким не был. Вчера даже на мистера Моргана накричал, я сам слышал, – поспешно принялся делиться, похоже, пораженный до глубины души мальчишка. – Он теперь только синьора Генри слушает. Слава Богу, что привел его в нашу команду! А все-таки, мне кажется, лучше уходить отсюда поскорее. Вы ведь разберетесь со всем там, в городе?
Эрнеста потрепала его по лохматой макушке и улыбнулась – снисходительно, но к этой снисходительности примешивалось еще какое-то странное выражение:
– Конечно. Уж что-нибудь придумаю, не впервой. Вот что, – она вложила в его теплую, уже по-взрослому покрытую мозолями ладошку ключ, – сейчас ступай к вон тем матросам, что на баке стоят, видишь? Вот, скажи им, что хочешь помочь чем-нибудь, и займись делом – а вечером сходи-ка к капитану и отдай ему это.
– А как же вы? Как вы теперь… – во все глаза таращась на нее, еле слышно проговорил, похоже, наконец до конца понявший Карлито. Девушка хлопнула его по плечу:
– Это уж моя забота. Ну, прощай, парень! – Мальчишка шатнулся в сторону, обернулся на ходу, глядя на нее полными слез глазами, открыл было рот, желая что-то сказать, но вздрогнул, заметив враз ставшее жестким и холодным лицо своей спасительницы, поник, втянул голову в плечи и послушно побрел на бак. В другое время Морено постаралась бы ободрить его – но теперь она сама лишь горько, невесело оскалилась, поудобнее передвинула натиравший плечо ремень сумки и, не оглядываясь, спустилась вниз по трапу.
Берег встретил ее ослепительно белым теплым песком, приятно согревавшим ступни сквозь тонкие подметки сапог. Эрнеста, скрипнув зубами, переступила с ноги на ногу, снова, снова – идти было непривычно тяжело, словно к щиколоткам прицепили по чугунному ядру. Полуденное солнце жгло глаза до слез, веселый будничный гомон снующих вокруг моряков забивался в уши, оглушая, пронизывал до самого мозга. Кое-как Морено доплелась до пристани, уронила сумку наземь, зачерпнула ладонями морской воды и плеснула на пылающий лоб, пытаясь прийти в себя. Кто-то окликнул ее, и девушка опомнилась – отняла руки от лица, встряхнулась, скривившись, когда соленые капли попали на ссадину, огляделась по сторонам – и застыла, с трудом веря своим глазам. Хотя, впрочем, в происходящем вовсе не было ничего удивительного – не будь оно именно здесь и сейчас…
Навстречу ей шел Эдвард Дойли – трезвой, уверенной походкой, хотя она и опасалась, отправляя его в город, что придется потом прятать от команды пьяного в хлам помощника – не донесли бы капитану… Шел, словно спину ему не оттягивал приличных размеров куль с какой-то шуршащей крупой, хотя следовавшие за ним матросы вовсю матерились на тяжесть несомых покупок. Словно у него – в этом солнечном, светлом утре – все было еще хорошо.
– Сеньорита! – издалека крикнул он – Эрнеста невольно дернулась, только теперь проклиная себя за то, что не потратила хотя бы минуту на обработку ссадины – кровь уже наверняка размазалась по щеке… Впрочем, деваться ей все равно было некуда – если не внушительный след на скуле, то увесистую дорожную сумку в руках спрятать было никак.
– Рада, что вы вернулись не с пустыми руками. Прощайте, мистер Дойли, – сухо промолвила она, твердо решив свести этот неприятный разговор к минимуму. Эдвард растерянно посмотрел на нее, положил на песок тяжелый куль, машинально пожал протянутую руку, замер, уперевшись взглядом в ее щеку – как все мужчины, не слишком внимательный к чужой внешности, он лишь теперь заметил явный след удара и сразу же почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо:
– Что произошло?
– Вы ведь не думали, что я останусь на этом корыте навсегда? Нам просто было по пути какое-то время, – равнодушно ответила Эрнеста, снова забросила сумку на плечо и развернулась, желая пройти мимо него, но Эдвард внезапно выбросил вперед руку и ухватил ее за локоть. Девушка дернулась, желая высвободиться; глаза ее зло и недоверчиво сверкнули:
