Виталий Авраамович Бронштейн
Записки несостоявшегося гения
раз условность. Вот почему мне неинтересны эти игры, пусть простят хозяева мою
бестолковость. Эта голова мне говорит лишь о том, что на деньги, вырученные от ее
продажи, можно прожить несколько лет. Простите…
Боже мой, что тут началось! Сережин отец пришел в необычайное волнение. Он, аки лев, защищал высокое искусство, но я стоял на своем. Тогда он принес еще пару работ. Как
сейчас помню: маленькая картинка, чуть больше ладони, на ней зеленый лужок, на
котором пасутся небольшие коровки, да на заднем плане крестьянское строение, мыза, что
ли. Голландская живопись, 16 век, стиль точечного рисунка маслом. Назвал и художника, но имя опять мне ничего не сказало. А еще через час в ход пошла тяжелая артиллерия: отец велел Сереже принести какие-то «инкабулы».
Таких книг, которые принес мой товарищ, я никогда не видел. Две или три из них были в
старинных кожаных переплетах, громоздкие тяжелые фолианты. Он открыл застежку, и я
увидел пергаментные желтые листы, исписанные ломким готическим почерком вручную.
Я подумал, откуда у них такое богатство, но промолчал. Сейчас, когда я пишу эти строки, снова спрашиваю себя: зачем мне все это показали? Какой смысл был открывать
семейные сокровища постороннему человеку? Впрочем, сегодня, когда я лет на 15 – 20
старше Сережиного отца в 1972 году, и вспоминаю себя пятидесятилетнего – пацана
молодого (!), начинаю понимать, что у меня тоже бы вызвал возмущение гонористый
наглец, который, походя, развенчал всю систему ценностей, выработанную художником
за десятки лет соприкосновения с миром прекрасного.
Слушая наш спор, Сережа был счастлив. Его глаза горели. Гость оказался на уровне: сумел «завести» отца. Вот какие нынче у него друзья…
На шум разговора несколько раз выходила из спальни, кутаясь в халат, сонная Наталья
Федоровна. Она щурила глаза на яркий свет, приносила нам кофе. В комнате стоял
страшный дым, все курили. В общем, та еще ночь.
***
Между тем, семейные ценности Сереже в жизни не помогли. После института он много
лет перебивался с хлеба на квас. Занимался литературной поденщиной. Работал в
областном Доме народного творчества. Писал сценарии для сельских праздников. Он
блестяще рифмовал и делал это играючи. И пил, пил, пил…
С женой ему повезло. Ей с ним – меньше. Наталья, тезка его мамы, имела высшее
техническое образование, работала инженером в быткомбинате. Стройная, умная, красивая. Чуть склонная к полноте, по своей природе – добрячка. Прекрасно пела и
аккомпанировала себе на гитаре. Влюбилась в Сережку «на слух, головой». До поры до
времени прощала ему загулы. У них родился сын. Читатель легко догадается, как они его
назвали – Борисом. Смышленый, красивый мальчик. Голубые глаза, роскошные вьющиеся
волосы. Но над Пасечными продолжал витать рок. Во втором или третьем классе в
течение, буквально, трех дней Боря совершенно облысел. Так и вырос – абсолютно
лысым. В чем там было дело, узнать не удалось. Медицина оказалась бессильной.
В годы перестройки Наташа Пасечная закрутила пыль столбом: с двумя подругами
основала фирму по реализации горюче-смазочных материалов. Гоняли эшелоны с нефтью
из России. Долго просуществовать на этом рынке им не удалось, через несколько лет их
вытеснили. Но за это время дамы успели встать на ноги: Наталья приобрела квартиру и
автомобиль. Единственные годы в жизни Сергея, когда он ни в чем не нуждался. Наташа
даже «командировала» его на пару недель отдохнуть заграницей.
***
74
Его сорокалетие Наталья отметила широко: сняла кафе «Аскания-Нова» на проспекте
Ушакова, пригласила новых приятелей. Моих знакомых среди них почти не было, в
основном, «новые русские». Какие-то потертые дамы в роскошных платьях с перьями, холеные господа с тусклыми улыбками. Гостей встречала хозяйка, ей же вручали подарки.
Я обратил внимание, какие имениннику дарят прекрасные альбомы живописи, кожаные
портфели, дорогие авторучки в эбонитовых футлярах. С деньгами у меня, на тот момент, завуча городской средней школы, было туго, и я робко передал ей конверт с тысячной
купонной купюрой (я получал тогда где-то 5 тысяч в месяц). При этом что-то промямлил: мол, зарплату дают не вовремя… Наташа, умница, крепко взяла меня за руку и душевно
сказала:
– От тебя, Виталик, нам дорогих подарков не надо. Я никогда не забуду, как ты подарил
Сереже печатную машинку, когда у тебя была такая возможность. Он до сих пор печатает
на ней свои стихи. Спасибо тебе, проходи в зал, ты настоящий друг!
Это был чудесный день рождения, кажется, первый и последний, который отмечался
Пасечными с такой помпой.
***
Потом Наталья застала мужа в пикантной ситуации, и они расстались. Не захотела
прощать его. Мне рассказала, как тяжко даются ей деньги, как жмут со всех сторон ее
фирму, и что от нервных срывов у нее постоянно наливаются водой ноги.
– И если к тому же меня предают дома, мой тыл не благодарен и не надежен -
резюмировала она, – зачем мне такая семья?!
При разводе Наташа повела себя благородно: не мстила мужу и сделала ему
однокомнатную квартиру. Дальше он жил уже один. С 1995 года, после кратковременной
работы в пресс-центре горсовета, куда я его устроил, пользуясь тем, что какое-то время
был на полставки советником председателя, он уже официально нигде не трудился. При
встречах говорил, что увлекся японской поэзией, продолжает писать стихи. Заканчивал
неизменной фразой: – Дай трояк на бутылку пива… Если занимал деньги в долг, потом
обязательно возвращал.
***
Татьяна Кузьмич, согревшая его последние годы, говорила, что он серьезно повлиял на
формирование ее взглядов и отношение к жизни.
– Сергей открыл мне новый мир, перевернул взгляды на все, до него я как будто ходила в
темных очках… – рассказывала она. Особо запомнилась ей такая деталь. Оказывается, Сергей часто говорил, что его мозг – это клубок копошащихся змей, которые своей
75
непрерывной возней не дают ему покоя и иногда приводят в шоковое состояние. Он плохо
спал, его рука постоянно тянулась к перу. Стихи он писал на клочках бумаги. Иногда с
трудом разбирал свой же почерк, переписывал набело и удивлялся, что это он сам
написал. Подходил к Татьяне, читал ей, и в его глазах стоял вопрос: «Неужели это
сочинил я?!». Говоря о нем, Таня привела мысли Марины Цветаевой о настоящей
интеллигенции, которая ведет «жизнь духа, а не жизнь брюха». Так-то оно так, подумал я, но к этому духу надо непременно прибавить легкий запах дешевого алкоголя, сопровождавший Сережу до самого конца…
– С его уходом я потеряла праздник, который много лет был со мной… – завершила
словами Хемингуэя она.
***
В его жизни принимал участие Николай Островский, в свое время работавший
помощником губернаторов: Вербицкого, Кравченко, Юрченко. Помогал, когда мог, материально, поддерживал морально, пытался если не полностью прекратить его пьянки, то хоть как-то их ограничить.
Сережа был легким человеком, и все, кому он не составлял в творческом плане
конкуренции (т.е. не местные стихослагатели), любили его. Правда, жена одного моего
приятеля, тоже давно знавшая Сережу, говорила, что испытывает к нему сугубо
отрицательные чувства, более того, ненавидит его.
– Безвольная шваль, – сказала она. –Похоронить такой талант, за это убить его мало!
– Ты говоришь так, будто тебе он что-то должен, – не сдержался я.
– Да, должен, – безапелляционно ответила она. – Только не мне, а всем нам, кому не
досталось его гения. Прожил, как хотел, исключительно для себя. Мудак.
***
Как ему жилось последние годы, – известно только ему. Носил старые вещи, но был
аккуратен, смотрел за собой. Только у него появлялась копейка – тут же находились те, кто помогали ее спустить. Родители вели войну с его пьянством, но ничего не могли
поделать: он попал в серьезную зависимость от алкоголя.
Сережа часто встречался с сыном, пытался влиять на него интеллектуально, привить Боре
любовь к настоящей литературе, изобразительному искусству. Сильно переживал его
облысение. Мне кажется, между ними была большая близость. Наталья никогда этому не
препятствовала, считая, что отец, встречавшийся с мальчиком в абсолютно трезвом
состоянии, хорошо на него действует. Так, по крайней мере, говорила она мне сама.
У нее недаром наливались ноги. Рискованный бизнес быстро разрушил ее здоровье.
Фирма прогорела, подруги с головой ушли в другие дела. Цветущая женщина сгорела за
несколько месяцев, в лежащей в гробу старушке ее было невозможно узнать.
***
Сергей был известен городским интеллектуалам. Он постоянно посещал дискуссионный
клуб просмотра альтернативного кино, блестяще выступал, пользовался неизменным
успехом. Но только не любовью. Местные поэты, к которым королева по ночам не
прилетала, по вполне понятным причинам, его на дух не переносили. Не стану здесь
распространяться на тему зависти в среде творческих людей, надеюсь, читателю и так это
хорошо понятно. Пойдем дальше.
Накануне выборов 2004 года мы встретились на Суворовской. Купив тут же бутылку пива, он первым делом спросил, за кого я собираюсь голосовать. В мягкой форме пришлось
ответить, что такой вопрос, после стольких лет знакомства, явное неуважение. Сережа
немного смутился и сказал, что просто его интересует, как в этой ситуации будут
голосовать евреи, и он подумал, что я, играя определенную роль в общине (к тому
времени я уже давно работал директором еврейской школы), мог бы ему прояснить этот
вопрос. Меня удивила его избирательность: разве он не понимает, что евреи, как и все
прочие, очень разные люди, и будут, естественно, голосовать, точно так же, как украинцы, 76
русские и даже узбеки, если такие здесь водятся. Правда, замялся я, некоторое отличие все
же есть…
– Какое? – заметно оживился Сережа.
– Ни при каких условиях мы не будем голосовать за фашистов…
***
Завершая свои зарисовки о Сереже Пасечном, скажу, что, на мой взгляд, для оценки этой
личности мало приемлемы диаметральные подходы типа: что ему удалось сделать
хорошее за свой краткий пролет от одной тьмы – к другой (так он определял слово
«жизнь»), и чего никогда он не делал плохого. Если начинать с последнего, а это мне
легче, то он не обидел ни одного человека, кроме себя и своих близких. Он не участвовал
в разворовывании страны, не стремился попасть в паразитарный класс олигархов, не
рвался в наши ненасытные политики, имел то, что сейчас встречается крайне редко: чувство стыда. Он был честным человеком – пусть читатель сам скажет: много это или
мало. Сергей рассказывал, как его вербовали в осведомители. Доносчиком он не стал, что
потом причиняло ему немало сложностей. Но после каждого такого вербовочного
подхода, он, к сожалению, искал утешение в вине.
Как и любого нормального человека, его многое в стране возмущало. Под занавес я даже
замечал у него некоторые антисемитские нотки. Мне было жаль его и не до обид. На моих
глазах пропадал хороший человек.
***
Остановлюсь на его стихах. Так получалось, что он не проталкивал их в печать. Рисуясь, болтал, что для выхода в свет есть у них целая вечность – особенно, после его смерти. У
Сережиного творчества имелось немало латентных поклонников. Только не среди
местных сочинителей, которые отказывались читать после него свои стихи. Как-то в
одной компании я обратил внимание на немолодого господина богемной внешности, который читал Сережины стихи наизусть. А после, поднимая тост за поэта, неожиданно
сказал, что когда он читает Пасечного, то въявь представляет себе, как в эти высокие
мгновения пропеллером крутятся от зависти в гробах великие классики отечественной
поэзии (назвав, разумеется, парочку известных читателю имен). Одного херсонского
стихотворца при этих словах, буквально, перекосило. У бедного Сережи с лица не сходила
полупьяная улыбка, а мне почему-то стало его ужасно жалко.
Впрочем, не думаю, что Сергея надо жалеть. Он жил, как хотел. Был свободен, не скован
регламентом трудового дня, настоящий кот-интеллектуал, который ходит сам по себе. За
это расплачивался одиночеством, нищетой, неприкаянностью. Кстати, коль речь зашла у
нас о стихах, могу предположить, что хотя сегодня многим и не известно его творчество, это вовсе не значит, что не придет час, когда некоторые королевы станут навещать
школьные хрестоматии. Так в жизни тоже бывает.
***
А беды семьи Пасечных продолжались. Через полтора года после смерти Сережи
бесследно исчез его сын Борис. Как его ни искали – безрезультатно. В городе его
друзьями были развешены сотни фотографий юноши в кепке, скрывающей отсутствие
волосяного покрова. Поздно. Надо понимать, сегодня он там, где его папа и мама. Семья в
сборе. А мне это дико: как черный ворон небытия за что-то наказывает близких людей…
Если в своей жизни я и сделал два – три собственных открытия, то одно из них мне помог
совершить Сергей Пасечный. Знаете расхожую фразу: «талант не пропьешь», которой
тешат себя интеллектуалы, не чуждые этого порока? – Ерунда. На Сережином примере я
убедился, что пропить можно все, даже то, что авансом отпущено Богом.
Я поинтересовался знатными людьми Голой Пристани. Их немало. Герои войны и труда.
Летчики, комбайнеры, даже один капитан-директор знаменитой китобойной флотилии. Их
имена увековечены на Аллее памяти, и это правильно. А вот на райцентровском кладбище
до сих пор нет пристойного памятника на могиле того, кто, достигнув подлинных
интеллектуальных вершин, тихо ушел в безвестность. Прощай, Сережа, ты получил от
77
жизни куда больше удовольствия, чем доставил ей. А нам оставил лишь жалкую горстку
своих бесценных стихотворных жемчужин. Жаль.
***
ДОН-ЖУАН
Донна Анна, донна Анна,
Я искал Вас, я искал Вас.
Над Кастилией туманы
Как фата над Вашим станом.
А мои глаза как раны.
Я искал Вас,
Донна Анна.
Донна Анна, донна Анна,
В небе звезды, в небе звезды!
Душный день в забвенье канул,
Я Вас ждать не перестану,
Вас обманывать не стану,
В небе звезды,
Донна Анна.
Донна Анна, донна Анна,
Как тоскливо, как тоскливо.
Все герои и титаны
Меньше листьев от платана.
Всюду серость и обманы.
Как тоскливо,
Донна Анна.
Донна Анна, донна Анна,
Дайте руку, дайте руку.
Я пришел, наверно, рано,
В трезвость мира слишком пьяным…
КТО СТУПАЕТ ЗА ТУМАНОМ?!
Дайте руку,
Донна Анна!
***
Этой ночью королева прилетала.
Королева Снежная, из сказки.
Окна льдинкою она разрисовала,
Подобрав похолоднее краски.
Утром льдистым чудом распустились
На стекле замерзшие соцветья,
По-волшебству окна расцветились
Зачарованным, холодным светом.
А потом заплакались слезами
Распустившиеся листья ледяные,
78
И печально-синими глазами
Королева плакала над ними.
И от слез внезапно потеплела
И девчонкой веснушчатой стала….
Так исчезла Снега Королева –
На дворе весна затрепетала.
Конец 60-десятых.
***
Всю ночь шептался с небом дождь,
Текли по стеклам слезы,
Стучал в окно ко мне всю ночь
Дрожащий сук березы.
А утром в маленьком саду,
Как будто в страшном сне,
Стояли в грустнозвонком льду,
Стучавшие ко мне.
Уже не в силах говорить
В звенящей тишине
Тянули ветви с жаждой жить
Стучавшие ко мне.
Хрустели льдисто пальцы их,
Промерзнув до корней,
Стояли как убитый стих,
Стучавшие ко мне.
Ко льду ствола лицо прижав,
Я плакал в тишине…
И о весне мне зашептал
Тот, кто стучал ко мне.
***
Да, все меняется на свете:
Уходит день, приходит ночь,
Уходим мы, приходят дети
Все ту же воду потолочь.
Да, все меняется на свете.
Уходят годы без следа,
Взамен, не заменяя этим,
Придут почтенные лета.
Да, все меняется на сете,
На возраст юность заменив,
Меняем гнев на добродетель,
На успокоенность – порыв.
79
Ключи от сердца – на отмычки,
Незаменимость на обмен:
Неизменима лишь привычка
Ждать перемен. Ждать перемен.
15.04.78
Снова под вечер – зеленый, речистый,
Шумный и пыльный встает предо мной
Маленький город – Голая Пристань,
Тот, где я вырос и стал сам собой.
Будто гнездо заплутавшее в кроне
В устье Днепра над великой рекой
Город – да город ли? – в зелени тонет
Там, где находится дом мой родной.
Время уходит как лист по теченью,
Годы уплывшие, где вас догнать?
В городе этом – а может селеньи –
Все не дождется меня моя мать.
Лист виноградный падет на колени,
Тень от заката плывет по стерне,
И задрожит паутина сирени
Над свежей могилою памятной мне.
Город… Маслины, да ягода волчья,
Плавни да степь, осока – камыши…
Где-то меня дожидается молча
Голая пристань моей души.
29.10.1978
________________
ТЯГА К КРОВУШКЕ
Тайны человеческого мозга. Прочитал в «ЛГ» рассказ о добром, полном человеке, который взволнованно спрашивал у прохожих:
«У меня каких-то два часа назад пропала собака, моя любимица, я ищу ее. Вы не видели
поблизости скопления собак?».
Он вызывал сочувствие, ему говорили и он уходил. После видели его, доброго, у стаи
собак, он бросал им еду. А потом на этом месте лежало 8 собачьих мертвых травленых
тел. Что это?
80
Я пытался поставить себя на место этого человека: что могло бы меня подвигнуть на
такое? И не нашел. Может быть, просто есть люди, которые испытывают неутолимую
потребность убивать? Все эти охотники, добытчики, зверобои?
С точки зрения религии (иудаизма, например), умерщвление животных, в целом, не
приветствуется. Оправданным считается лишь деятельность профессиональных
охотников, которые тем кормятся и живут. Или забойщиков, которые исполняют важную
социальную функцию, обеспечивая других мясными продуктами питания. Не знаю, прав
ли я, но вывод для себя сделал такой: любой, кто получает удовольствие от убийства ни в
чем не повинного животного – мразь, человеческое отребье. Если холодильник дома
ломится от продуктов, а тебя все равно тянет к ружью – ты кровожадный подонок!
Который спит и видит, как дрожит в смертельной судороге забитое им животное, как
медленно угасает его бессильный – еще минуту назад живой! – взгляд. И сладостно
замирает черствое сердце: я – человек, я – царь природы, я всех сильнее!
Только не надо пояснять, что на охоте процесс убийства составляет лишь малую долю
события, а большую часть его занимают элементы приятного мужского
времяпрепровождения: многокилометровая прогулка на свежем воздухе, выпивка, костер
и доверительные неторопливые побрехеньки. Все это можно делать без ствола. Вот
только того удовольствия не будет…
Человек – я имею в виду нормальную личность – убивает любое живое существо только
по необходимости. На войне. В случае опасности. Для пропитания. Спасая людей и
животных от хищников. Но – не для удовольствия! Как это делал бывший президент
Российской федерации Ельцин.
Прочитал как-то в газете о его царских охотах и был буквально потрясен. Этот
жизнелюбивый упырь, сдавший со временем власть Путину, с условием не возбуждать
против него или членов его семьи уголовного преследования (знала, видно, кошка, чье
сало съела!), большую часть свободного времени проводил на охоте. По утверждению
Александра Коржакова, бывшего руководителя его охраны, у Ельцина было несколько
роскошных поместий, но больше всего любил он дачу в Завидово, где находится самое
большое и богатое охотничье хозяйство России (120 кв. км, недалеко от Москвы в
Тверской области, огромное поголовье оленей, маралов, кабанов, лис и зайцев). К нему
приезжали охотиться Гельмут Коль, Брайан Малруни, Мауно Койвисто. Они страшно
завидовали, глядя, как российскому президенту прямо под колеса бронированного
«Мерседеса» егеря выгоняют оленей, кабанов, лосей, и пахан этот палит сладострастно во
все стороны из раритетных ружей, бережно подаваемых угодливой обслугой. У садиста, говорят, даже план был: убивать в день не меньше 30 крупных животных. Охотился
трижды в сутки: утром, днем, ночью.
«За один выход шеф как-то убил 9 лосей – расстрелял все стадо, в том числе совсем
маленьких»
Если охотились на пернатых – убивал не меньше 100 штук. Ездили по
асфальтированным дорожкам на машинах с люком на крыше. Стреляли прикормленных
животных при помощи цейсовской оптики из люка или окна. Автор умилялся, мол, нежадным человеком был этот охотник: отдавал туши егерям, не забывая при этом
отрезать для личного пользования лосиные языки и губы.
Сделал, кровосос, микроосвенцим из правительственной дачи. Ему б еще для
интенсификации процесса завести там газовые камеры… А ведь рядом, как правило, находилось немало людей – и ни одного человека, который сказал бы:
– Оно тебе надо, Боря… Посмотри, какие они красивые – тебе их не жалко?! Оставь
их, от греха подальше, в покое…
Раз не нашлось того, кто ему так бы сказал, значит, круг его – одни холуи и шестерки.
Псы кровожадные!
У испанцев – одним из видов национального искусства является всемирно известная
коррида. Такие зрелища, кроме местного люда, стремятся, в первую очередь, посещать
81
туристы, алчущие экзотики. Один знакомый, с мнением которого я считаюсь, говорил, что
в содержательной основе корриды, зрелища впечатляющего и в высшей степени
поучительного, лежит философское отношение к понятиям жизни и смерти. Он даже
называл это торжественным актом перехода от состояния бытия к глобальному небытию
на глазах десятков тысяч случайно-неслучайных зрителей. Так это или нет – судить не
берусь, лично для меня подобные зрелища чужды. Но все же разница между тем, что
происходит на испанских корридах, и неприкрытым садизмом, который творят над
беззащитными животными отечественные выродки, несомненна. Тот же тореодор, по
крайней мере, не ведет по быку огонь из автоматического оружия, находясь под
надежным прикрытием бронированного автомобиля. Он рискует собой и рискует
достаточно серьезно. Конечно, стороны в такой схватке не равны, но все же… На стороне
животного здесь – мощь и сила. У тореодора – реакция и ловкость, понимание ситуации и
ясная голова. А чем рискует людское отребье с огнестрельным оружием и живым щитом
из телохранителей и егерей?!
Развивая эту тему, мы обязательно придем к вопросу: почему власть имущие так
неравнодушны к крови животных, и – только ли к их крови? Не с той ли же легкостью они
проливают человеческую? Вопрос не праздный. И вспоминается сразу череда звучных
фамилий. Иван Грозный, любивший до самозабвения травить зверье с собаками и попутно
проливавший целые реки людской крови. Мягчайший Николай Второй… Во всем другом
мягкотелый и нерешительный, охотничий карабин он, однако, держал в руках твердо.
Незабвенный интеллектуал, добрый дедушка Ленин тяготел к чужой кровушке до такой
степени, что, судя по ностальгическим воспоминаниям его жены и соратницы Крупской, не погнушался во время ссылки в Шушенском набить веслом пол-лодки тушек
несчастных зайчат, прибившихся к небольшому островку в ходе ледостава. Так сказать, любимый народный персонаж – дед Мазай, только наоборот. Радовался Ильич, потирая
руки: добытчиком ощущал себя знатным – завалил окровавленным заячьим месивом все
днище! Только кто потом ведрами холодной речной воды смывал ручьи крови с лодки, не
сама ли автор этих веселых воспоминаний? Вот откуда, наверное, столь частые призывы в
его письмах-инструкциях к нижестоящим товарищам: надолго устрашить кулачье и
священников, расстрелять каждого десятого, решительней репрессировать, уничтожить
как класс, и в том же роде далее.
…Говорил на эту тему с женой, она считает, что стремление к охоте – физиологический
инстинкт человека, желающего испытать сладкое чувство риска, развеяться от серых
будней мощным впрыскиванием в кровь адреналина.
Сейчас, правда, того же достигают любители экстремальных видов спорта, но охота по-прежнему остается изысканно-аристократическим удовольствием для публики, пресыщенной житейской монотонностью. К тому же, удовольствием безопасным.
Хотя здесь я, возможно, не прав. Гибнут, часто гибнут в наше время на охоте люди.
Политики, например, перешедшие кому-то дорогу… Бизнесмены, перекрывшие кислород
чужому бизнесу… А так как наши политики в большинстве своем и есть бизнесмены, то в
их сплоченных рядах подобные потери весьма ощутимы.
Адреналин-адреналином, но не думаю, что в его поисках нужно обязательно кого-то
убивать. Что же касается риска в ходе охоты, то он сведен до минимума наличием
мощного огнестрельного оружия и численностью охотящихся. Сейчас поодиночке никто с
ружьем не шастает, в наших широтах это чистое развлечение, а не промысел.
Любопытно, что женщины к таким увлечениям относятся достаточно прохладно, я что-то не слышал, чтобы среди них были любительницы. Это, в общем, понятно: по своей
природе они призваны дарить жизнь, им не до блажи с пальбой и водкой. Тогда что
получается – предназначение мужчины нести смерть?!
Называть поименно высокопоставленных любителей охотничьего смертоубийства: хрущевых и брежневых, пол-потов и герингов, – дальше не стану, им несть числа.
А между тем, правление душегубов дорого стоит их странам.
82
В завершение маленький пассаж. Читал недавно дневниковые записки Варлама
Шаламова. Давно неравнодушен к этому автору. Его мудрая жесткая проза многолетнего
страдальца тюремных архипелагов подкупает мужеством, правдивостью, выстраданным
фатализмом. Не повезло доброму человеку родиться в определенной стране в
определенное время. Не повезло – и жизнь оказалось выброшенной коту под хвост: десятки лет в неволе, огромный опыт отрицательных состояний, нужда, одинокая
старость, и главное – несправедливость во всем, что касается его высокого творчества, статуса в писательской среде, непростых отношений с такими мэтрами отечественной
литературы, как Пастернак, Солженицин и другие. Непруха…
Но одно место из его воспоминаний поражает особенно. Подводя итоги своей жизни, он
счел главным достижением не то, что многолетние лагеря и ссылки его не сломили и он
по-прежнему ненавидит как воровскую масть, так и власть подонков, независимо от того
по какую сторону колючей проволоки они находятся; не свои изумительные книги и в
высшей степени доброжелательные отзывы читателей; а уже на излете, находясь в доме
престарелых, ненавязчиво отмечает, что отец его был охотником, а он – никогда, ни разу!
– не обидел в своей жизни ни одно животное…
Читал это, и у меня сжималось сердце. От радости и гордости за него, и от стыда за
себя: вспомнил, как много лет назад, в бытность мою студентом одесского холодильного, я с группкой таких же идиотов с интересом наблюдал у памятника Неизвестному солдату, как трещат иглы и корчится в пламени Вечного огня маленький, безобидный, не
сделавший ничего плохого ежик, брошенный туда безжалостной рукой мерзавца-сокурсника. А ведь я мог не дать ему это сделать. Я был сильнее и имел репутацию.
Хватило бы, наверное, и одного моего слова. Но молча стоял и смотрел. Мне было
интересно…
С тех пор прошло больше сорока лет. Мне не верится, что тот я – это я сегодняшний.
Будто два разных человека. Сегодня я бы самолично разорвал на части любого мучителя
живности. И, тем не менее, могу Шаламову только позавидовать: на чистоту и на доброту.
Сказать о себе так, как сказал он, мне уже не дано. Жаль…
А теперь вопрос: сравнимы ли по своим нравственным качествам такие личности, как
живодер Ельцин, с ежедневным планом обязательного умерщвления десятков братьев
наших меньших, и скромный, честный, добрый человек – Варлам Шаламов?
К сожалению, в истории принцип «подонкам – забвение» не действует. Их помнят, и
помнят долго. А вот приличных людей почему-то быстро забывают. Разве это
справедливо?
==============
ПОДЛИННЫЕ ПРИОРИТЕТЫ
Мимо моего дома часто проходит многодетная соседская семья. Симпатичная
молодая пара да куча детишек мал-мала меньше. Он – высокого роста, подтянутый, с
редкими кучерявыми волосами на начинающей лысеть голове. Любит свободные одежды: футболки, батники, шорты. Жена его – хорошо сложенная, под стать ему ростом, белокожая, внешне медлительная, с иконописным страдальчески-открытым лицом. Дети
аккуратны и чистоплотны, на них приятно смотреть.
83
Кажется, они члены какой – то религиозной секты из тех, коих пруд пруди развелось в
последнее время.
Сказал недавно, указывая на них своему молодому другу: как это здорово, что люди
смогли себя реализовать в браке, создать прочную семью, достойно выполнить
репродуктивную функцию. Привел в пример молодую мать, как дивно отлаженный самой
природой механизм для продолжения рода: широкие, чуть низковатые бедра, полные
налитые грудные железы, легкие жировые отложения на намечающемся животике.
И услышал в ответ:
– Не думаю, что вы правы. Слов нет – самка хороша, но муженек ее – вот кто
действительно подлинный мастер воспроизводства: я его знаю много лет и с
уверенностью могу утверждать, что именно он сумел реализовать на все сто свою
главную жизненную функцию…
–Что ты имеешь в виду? – спросил я.
–Мы учились на одном курсе, и в то время, когда другие ребята увлекались разным: стихи писали да в походы ходили, занимались спортом и зубрили ночами, – Валека
интересовало другое…
Как-то на уборке винограда наша группа – одни парни! – после ужина устроила в
совхозной столовой конкурс анекдотов. Ребята подобрались остроумные, было весело, а
когда очередь дошла до Валека, ему, наверное, не чего было сказать, и он предложил
исполнить смешной танец.
–Вы такого еще не видели! – самоуверенно заявил он сокурсникам.
И вот появился транзисторный приемник, раздались ритмичные звуки веселой самбы, танцор наш тенью метнулся к двери пищеблока, а через мгновение вернулся, держа в руке
какой-то блестящий стеклянный предмет, и громогласно попросил всех на минутку
отвернуться, чтобы он «вошел в форму».
Мы, весело смеясь, отвернулись, а когда друг наш, наконец, позволил себя лицезреть, у
большинства отвисли челюсти…
Высокий гориллоподобный Валек – совершенно голый! – отплясывал на столе, вихляясь
всем телом, зажигательный канкан. Но удивление публики вызвал не столько танец
нагишом, хотя из раздаточного окошка уже дружно выглядывали девушки-посудомойщицы, а простая скромная вещица – двухсотграммовая баночка из-под
майонеза, плотно надетая изобретательным студентом, будущим педагогом, на головку
своего трубоподобного члена и отбрасывающая веселые блики от яркого света
электролампочек…
– В общем, – завершил рассказ мой приятель,– сокурсник наш уже тогда, много лет
назад, понял, наверное, что для него в этой жизни главное и, вполне естественно, именно
этот свой предмет он потом и использовал по полной программе.
…Наверное, у меня не очень здоровая психика. Когда мимо моего балкона идет на
молитвенную службу эта дружная многодетная семья, я мгновенно отключаюсь и уже не
замечаю ничего: ни зрелой женской красоты достойной матери семейства, ни упруго
шагающего, держащего за руки младших детей, ее заботливого супруга.
В моей голове мгновенно рассыпаются сотни блестящих искорок от небольшого
стеклянного предмета – той самой баночки из-под майонеза, которая раз и навсегда