Виталий Авраамович Бронштейн
Записки несостоявшегося гения
Тут и там уступали свои комнаты «на часок», сплошь и рядом две пары ночевали
вместе, развеселая атмосфера курсов порождала пьянящее ощущение бардака и
вседозволенности. О нравственности директоров школ – воспитателей учителей! –
говорить не будем: просто люди, выпав на какое-то время из своей основной социальной
роли, впадали в беззаботное студенчество.
Конечно, долго так продолжаться не могло. Все понимали, что рано или поздно, должно что-то произойти. Нечто такое, что мигом прекратит вакханалию, отрезвит всех, вернет людям человеческое лицо. Я, например, почему-то ожидал, что в любой момент
сюда нежданно заявится кто-нибудь из оставшихся дома супругов и закатит такой
небывалый скандалище, что чертям тошно станет.
Но шли дни и недели, многие уже стали уставать от разгула, а ничего не
происходило и все продолжалось по-прежнему.
***
ЧП пришло, откуда его никто не ожидал. Однажды, холодным зимним вечером, одна такая парочка влюбленных курсантов – между прочим, самая, яркая! – возвращаясь с
концерта, попала в беду. Надо сказать, общежитие наше располагалось на одной из бурно
обустраивавшихся в то время окраин Симферополя. Вокруг – заброшенные пустыри, ограды строящихся объектов, кромешная темнота, лишь яркие звезды на небе.
…Владислав и Ирина на курсах внешне выделялись. Он – высокий рыжий
здоровяк, из тех, кто по жизни идет уверенно, считая, что весь мир – на правах победителя
– принадлежит только ему, директор сельской восьмилетки из Николаевской области. И
его землячка Ирина, руководитель одной из крупнейших николаевских школ, особа в
городе уважаемая и широко известная, депутат горсовета и член бюро местного райкома
партии, склонная к полноте чувственная брюнетка со слегка заметными усиками на
молочно-белом холеном лице.
Не удержусь и повторю: это была заметная красивая пара.
…Тем злополучным вечером они медленно шли по утоптанной снежной тропинке, изредка останавливаясь у дощатых заборов, чтобы в очередной раз обняться и прильнуть
друг к другу. В такие моменты Владислав расстегивал свое пальто, меховую шубку
спутницы и крепко к ней прижимался, остро ощущая волнующую прелесть крупного
женского тела и жарко томясь захлестывающим мутное сознание желанием. Ее дыхание
тоже было неровным, все слабее отрываясь от глубоких долгих поцелуев, она жадно
хватала ртом холодный воздух…
Какое-то время за ними, наверное, следили. Подонки выбрали момент, когда они
были так охвачены страстью, что ничего вокруг уже не замечали.
Его чем-то ударили по голове, и он упал, потеряв сознание. Затем чьи-то грубые
безжалостные руки сорвали с плохо соображающей, доведенной до любовного экстаза
женщины, шубу и кофточку, стали рвать на ней юбку и белье, умело и быстро забили в
рот матерчатый кляп, как оказалось после – ее же влажные трусики. А через мгновение, 114
потеряв от шока всякую волю к сопротивлению, она, уже голая, оказалась на своей
разметанной на снегу шубке под сопящим, судорожно пляшущим на ней чудовищем.
Что было дальше, она не помнила. Тошнотворный спиртной перегар, глумливый
похабный смех, жуткое ощущение шарящих по ее телу грязных рук…
С нею, настроившейся тем дивным вечером на сладкую чувственную волну, происходило невообразимое. Провальный звериный напор, сильная боль в сжимаемых, как в тисках, пышных бутонах расползшихся по сторонам мягких грудей, – в какой-то
момент ей показалось, что ее раздирают на части.
Когда этот кошмар кончился и негодяи ушли, предварительно вырвав шубу из-под
недвижно лежавшей женщины, она от холода стала приходить в себя, с трудом поднялась
и медленно подошла на негнущихся бесчувственных ногах к лежащему без признаков
жизни Владиславу. Долго и безуспешно пыталась поднять его, затем замерла на какое-то
время, тупо глядя перед собой, и, наконец, побрела домой. Двести метров от места
трагедии до общежития Ирина преодолевала около часа. Вызвали милицию и скорую
помощь, но Владиславу уже ничего не могло помочь. Экспертиза установила наступление
смерти в момент удара: били с такой силой, что у несчастного, несмотря на меховую
шапку-ушанку, был провален нижний свод черепа.
В последующие дни слушатели курсов притихли. Разгул как-то сам по себе
прекратился, директора школ вдруг поняли, что приехали сюда учиться. В деканате
выделили отдельную комнату для двух следователей, они по очереди вызывали курсантов
на допросы.
Шаркая ногами, бродил по коридорам, пытаясь дознаться, что все-таки произошло
с сыном, отец погибшего, прибывший в Симферополь с несколькими односельчанами.
Ирина, с сотрясением мозга, повреждениями половых органов и множеством
ушибов, попала в больницу. К ней приехал и несколько дней не отходил от ее кровати
супруг из Николаева, солидный дяденька, начальник цеха судостроительного завода.
Декан факультета переподготовки кадров доцент Новиков попросил меня отвезти ей в
больницу справку-диплом об окончании курсов, чтобы она могла дома отчитаться и
получить зарплату за время, проведенное в Симферополе. В палату меня не пустили.
Пожилая медсестра сказала, что больная никого не желает видеть и забрала справку.
Когда Ирину выписали, она уехала с мужем, не заходя на факультет и ни с кем не
попрощавшись.
На парткоме университета был поднят вопрос о морально-нравственной
обстановке, сложившейся на курсах повышения квалификации руководящих кадров
народного образования. Несколько человек из самых отъявленных гуляк и прогульщиков
получили выговоры. Материалы на них были немедленно отправлены в райкомы партии
по месту работы.
Курсы продолжались. В общежитии теперь по вечерам дежурили закрепленные
кураторы, а вскоре общественность всколыхнуло другое событие: на факультете романо-германской филологии, самом элитном и престижном в университете, где учились, в
основном, детки крупного местного руководства, была вскрыта четко отлаженная система
взяточничества и даже арестованы одновременно шестеро преподавателей во главе с
деканом.
Профессорско-преподавательский состав был подавлен. Ректор чуть ли не каждые
полчаса выходил со своими заместителями и деканами в парк, предпочитая вести общение
на свежем воздухе, медленно прогуливаясь. Поговаривали, что это было вызвано
разумными мерами предосторожности: опасением звукозаписывающей аппаратуры в
помещениях. Студенты шушукались, искоса поглядывая на незадачливых наставников.
***
Недели за две до окончания курсов в моей жизни произошло знаменательное
событие, прямо связанное с названием этой книги. В один прекрасный день я узнал, что
115
обладаю некоторыми особыми способностями. Сразу оговорюсь: я и до этого не сильно
жаловался на работу своего мыслительного аппарата; как говорится, каждый еврей вполне
доволен своей головой и не очень – своим положением. Правда, здесь все произошло
несколько иначе. Если можно так выразиться, я получил этому факту весомое
подтверждение.
Мне почему-то запомнился и день накануне, когда мы с Володей Доценко
увлеченно играли в шахматы на лекции по психологии. И по установившейся в аудитории
тишине вдруг поняли, что что-то не так, встрепенулись, но спрятать шахматы не успели –
профессор Додонов, заведующий кафедрой психологии, уже стоял рядом.
Обиженным хриплым фальцетом старый преподаватель заявил, что отвлекаться
посторонними делами на его лекциях – дерзкий вызов, что сам он тоже любит эту игру, но
почему-то не позволяет себе такого удовольствия на работе. А после, пройдя к доске, поделился со слушателями непреходящей болью: оказывается, прошлым воскресеньем на
университетском шахматном турнире ему пришлось уступить законное многолетнее
первенство наглецу-второкурснику и, что особенно обидно, жалкому троечнику.
В заключение, уважаемый лектор, с издевкой – «ежели вы такие умные!» – предложил
нам с Володей пройти на следующий день на его кафедре квалифицированное
тестирование на предмет определения коэффициента интеллектуальности «IQ».
Отказаться от такого предложения, сделанного перед всем курсом, было практически
невозможно. Все равно, что признать себя добровольно умственно неполноценным.
Завкафедрой психологии оказался лично хорошим психологом: мы, естественно, были
вынуждены согласиться. А уже к вечеру, выяснив, на всякий случай, что это за
тестирование, очень расстроились.
Оказывается, тесты Айзенка по определению коэффициента интеллектуальности
давно общепризнанны, и именно на их основе выявляются сегодня способности к учебе у
поступающих в ведущие университеты большинства развитых стран. Неудачники, набравшие менее 90 баллов (при потолке – 160 !), лишены и малейшего шанса получить
высшее образование по причине отсутствия природных данных для элементарной
умственной деятельности. Рыдай, жалкий паяц!
Ночью перед испытанием мне не спалось. Лезла в голову всякая чепуха, а больше
всего угнетало, как будет интерпретировать мой неминуемый провал дома, в родном
Белозерском районе, находящийся на этих же курсах земляк, остроумнейший Коля
Кравченко, директор соседней школы.
И только к утру, твердо решив под предлогом плохого самочувствия отказаться от
предстоящей рискованной процедуры, я, наконец, с облегчением заснул. А в 9 уже
проснулся – меня тряс за плечо жизнерадостный Кравченко, дружески напоминая, что на
кафедре психологии нас ждут «великие дела»…
Вначале я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь, затем нарочито небрежным
тоном заявил, что плевать хотел на всякие тестирования, плохо себя чувствую, простудился, наверное, накануне, так что, пусть он меня оставит в покое. Коля
внимательно выслушал, понимающе улыбнулся, участливо заметил:
– Я так и знал, старик, выздоравливай! – и, насвистывая что-то залихватское, аккуратно
притворил за собой дверь.
Надо ли объяснять, что после этого, ровно в 11, мы с Володей были на кафедре. Не
буду описывать, как все происходило. Тестирование проводится в течение
фиксированного времени, кажется, 30 минут. Так как брошюрка с тестом была на кафедре
одна, нас с Володей усадили рядом. Неожиданно на «огонек» зашли еще несколько
любопытствующих коллег – директоров, слушателей курсов. Естественно, среди них был
вездесущий Коля Кравченко. Меня не покидало тревожное предчувствие.
Немолодой лаборант четко проинструктировал: время ограничено, отвечать нужно
в темпе, если что-то не получается, тут же переходить к следующему вопросу. Итак, время пошло, вперед!
116
Уже к концу первой страницы я стал отрываться от Володи. Чтобы не задерживать
меня, ему предложили подождать. Дальше с тестом работал я один. Через полчаса
лаборант дал сигнал остановиться, забрал мои ответы и передал брошюру Владимиру.
Коля Кравченко выглядел несколько разочарованным, остальные с интересом наблюдали, что будет дальше. На кафедру зашел профессор Додонов, поздоровался со всеми, взял у
лаборанта мои ответы, быстро проглядел. Его лицо стало подчеркнуто равнодушным. Он
сел за стол и с помощью карандаша и линейки стал строить диаграмму тестирования.
Рядом толпились директора. Коля Кравченко, шумно сопя, нависал над Додоновым, как
утес над морем; я, затаив дыхание, стоял в стороне. Несколько раз я ловил на себе беглый
взгляд лаборанта. Мне показалось, что он удивлен.
– Ну что ж, – снимая очки, сказал профессор, – поздравляю, коллега! Если учесть, что мой айк-ю – 145, высший на кафедре, то ваш – 160 – совсем не плохо…
На Колю Кравченко, который через полтора года станет моим заврайоно, было
больно смотреть: он выглядел, как человек, потерявший в один день всех своих
родственников. Другие директора пришли в совершеннейший восторг, обнимали меня и
хлопали по плечам. Не подкачал и Доценко: его 130 единиц тоже выглядели вполне
убедительно. Когда мы выходили, профессор дал мне знак задержаться.
– Я хочу объяснить вам, что означает ваш результат, – сказал он. – Прежде всего, к этим
160-ти единицам смело можете добавить еще пяток, с учетом того, что тестировались вы
впервые, да еще и, как я понимаю, в обстановке повышенного внимания, весьма близкой к
ажиотажу. Так что, в вашем случае, мы имеем уже свыше 160, или – то, что принято
скромно называть гениальностью. Вот так, ни больше и ни меньше.
Профессор несколько отстраненно оглядел меня, чуть помолчал, а затем
продолжил:
– Проще изъясняясь, молодой человек, вам природа подарила уникальную
возможность решать, практически, любые задачи неограниченно широкого диапазона
умственной деятельности. Неплохо звучит, правда?
Только никакой эйфории: если вам уже хорошо за тридцать, а вы с таким
мыслительным аппаратом всего лишь директор деревенской школы – не многого же, согласитесь, удалось вам добиться в этой жизни!
Мне почему-то вдруг захотелось перебить профессора и поправить: не деревенской
школы, а райцентровской, но, слава Богу, я тут же сообразил, как это будет мелко
выглядеть. А Додонов продолжал:
– То, что вы сегодня о себе узнали, будет теперь вас преследовать всегда. Потому
что, чего бы вы дальше ни добились, каких бы сельских высот ни достигли, – все это будет
абсолютно неадекватно вашим возможностям. Честно говоря, я вам не завидую. Иметь
такой потенциал и разбазаривать его ни на что… Использовать вас в роли директора
школы – все равно, что забивать в стену гвоздь цветным телевизором!
Ну да, что это я… Не обижайтесь на меня, голубчик, пожалуйста! Стройте впредь
свою жизнь хотя бы в каком-то соответствии с вашими природными задатками. И знайте: за три последних года, что мы используем этот тест, только в одном случае результат был
подобен вашему. Называть имя того человека не буду. Он – позор нашего университета, ученый-невозвращенец, решивший свой потенциал реализовать на Западе.
… Перечитал этот отрывок и грустно задумался: как же редко я вспоминаю тот
день, а ведь он казался тогда лучшим в жизни! Хорошо помню, как возвращался вечером
по чужому холодному городу в общежитие, смотрел на снующих по своим делам
прохожих, и мне ужасно хотелось кричать во весь голос:
– Люди добрые! Видели ли вы когда-нибудь живого гения?! Не спешите, остановитесь, глядите – вот я иду! Вот он я, вот, вот, вот!
И послесловие. У меня еще было несколько бесед с Додоновым. Однажды я
пригласил его поужинать в ресторан и был очень рад, когда он согласился. Был четверг, мы ели рыбные блюда в «Океане», и он немного рассказал о себе.
117
Семья из четырех человек, верный многолетний друг – жена, неудачно сложившаяся
личная жизнь единственной дочери, больная диабетом внучка.
Он предложил мне место на кафедре, сказал, что с его связями и под его научным
руководством защита кандидатской через пару лет гарантирована.
Я обещал подумать. Но резко изменить свою жизнь не смог. Думаю, так сказать, до
сих пор…
На память о профессоре Додонове у меня осталась прекрасная монография
«Эмоция как ценность», изданная Политиздатом в 1977 году. Значительно позже я узнал, что по индексу цитирования (ссылок на труды наиболее известных ученых) в зарубежной
научной литературе Борис Игнатьевич Додонов в Крымском университете, известном
своими высококвалифицированными научными кадрами, уверенно лидировал среди
многих профессоров и академиков. А его классификация типов эмоциональной
направленности личности под названием «Шкала эмоций по Додонову» теперь принята во
всем мире. Так что, повезло мне когда-то на знакомство с такой неординарной личностью, хотя и какой-то особой роли в моей жизни это не сыграло. Так как в самореализации не
сумел оказаться на уровне своих способностей. Не сумел! Быть – был, но не состоялся…
***
Сегодня я ни о чем не жалею. Ни о том, что не решился тогда принять предложение
серьезного ученого, ни о давным-давно вычеркнутой из памяти тягостной странице
влечения к пренебрегшей мною женщине, желанное тело которой в тот страшный зимний
вечер ласкал безвременно погибший счастливчик. Правда, история эта имела свое, неожиданное для меня продолжение.
Несколько лет назад, на съезде одной общественной организации в Киеве, я
обратил внимание на немолодую статную женщину со следами, как это принято говорить, былой красоты. Она была в модных свободных одеждах, скрывавших хорошо развитую
грудь; скромный маникюр подчеркивал изящество ухоженных длинных пальцев, украшенных модной россыпью современной бижутерии. Несколько раз я замечал, что и
она исподволь внимательно разглядывает меня. В какой-то момент я даже испытал
странное чувство встречи с когда-то знакомым человеком.
В тот же день вечером мы сидели в ней вместе в гостиничном ресторане. Честно
говоря, я был в некотором смятении: не верилось, что она – это она, а я – здесь, рядом с
ней, и мы говорим обо всем, и то, что давно ушло, может нахлынуть так внезапно и
сильно…
Не знаю, куда бы могла завести нас эта встреча, если бы не одна ее фраза, брошенная мельком, но мгновенно меня отрезвившая:
– А знаешь, Виталик, – сказала она, – ведь тогда, на курсах в Симферополе, ты
нравился мне, и я понимала, что это взаимно. Но ничего не хотела в своей жизни менять, была настроена только на легкий флирт: мои отношения с покойным ныне супругом, а он
был старше меня на 15 лет, зашли тогда в тупик. И как была счастлива, что удалось
вырваться из дому на целых три месяца! А тебя я боялась. Вернее, опасалась себя: что не
смогу с собой совладать…
Я и Владика, беднягу того, выбрала только потому, что с ним было легко и
бездумно. Добрый деревенский мачо – идеальный партнер, чтобы закрутить дым столбом!
А тебя потом не раз вспоминала и благодарила Бога за то, что в тот ужасный вечер была
не с тобой. И даже ловила себя на мысли: если все, что с нами тогда случилось, было мне
суждено – то я спасла тебя!
…Из Киева я уезжал с чувством, что мне, кажется, сильно повезло: удачно пройти
по минному полю в опасной близости от того, что может внезапно бесповоротно взорвать
твою жизнь. В равной степени – швырнуть вверх или разбросать по сторонам, а скорее
всего – вогнать вниз. Даже теперь, через столько лет, в этой женщине было нечто роковое.
***
118
* Кажется, Моэм говорил, что умные мужчины не женятся на милых женщинах. Добавлю
от себя – дураков этих почему-то влечет исключительно к роковым…
* Кто-то спросил: – Что есть женщина в жизни мужчины: жена? Любовница? Друг?
Кормилица-служанка? Источник наслаждения или причина всех несчастий?
Дам свой ответ: судьба или не судьба…
* Годы пройдут, пусть несчастья нас минут, но кто одинок – тот не будет покинут…
* Если бы я писал Талмуд, то обратился ко всем, кого женщины не любят, но кто
мужскую любовь не приемлет принципиально. Нам с вами, друзья, в этом холодном мире
остается одно: научиться пылко и преданно любить себя!
И еще совет из грустной практики пилигримов:
Бесцельные поиски твердой почвы
Рождают стремление стать всех ниже
И к цели идти исключительно ночью
Чтобы в слиянии с тьмою выжить…
Конец.
==============
ДЕЛАТЬ ИЗ ПЛОХОГО ХОРОШЕЕ…
Семен Климович Непейпиво, 1972 год.
_________________
Оглядываясь назад, благодарно замечу, что в поворотные моменты моей
биографии мне везло на хороших людей. В армии – командир части, относившийся ко мне
как настоящий батя; после окончания института – мой первый директор школы, человек
со звучной украинской фамилией – Семен Климович Непейпиво.
Хорошо помню нашу первую встречу. В село Велетенское я попал случайно. У
меня было направление в другое место, Загоряновку, завучем старших классов. Но
директор той школы, человек пенсионного возраста, увидев меня и ознакомившись с
моими документами, впал в панику: зачем ему, без пяти минут пенсионеру, такой
заместитель?! Молодой мужчина, после армии, член партии, который через год, а то и
раньше, займет его место! Стал при мне звонить в районо, сбивчиво пояснять, что вышла
ошибочка: его школа полностью укомплектована, и заместители есть, даже целых два…
Желания настаивать на работе с ним у меня не было. Вернулся в районо, получил
новое направление и отправился в другое село, Велетенское, на должность заместителя
директора местной школы по воспитанию.
Село Велетенское, в переводе на русский – Гигантское, находится в 20-ти
километрах от Херсона и свое звонкое название не очень оправдывает: довольно
скромных размеров, компактное, затерявшееся в море разливанном плодовых деревьев.
Приехал я после полудня, день жаркий, тучи пыли, первое ощущение – тотальная
замшелость и безлюдье. В двухэтажной школе послевоенной постройки звенящая тишина, 119
окна открыты настежь, засиженные мухами стенды. Секретарь сказала, что директор еще
в отпуске, и посоветовала пойти к нему домой, это поблизости.
Прошелся по селу, легко нашел его скромное жилище, стал звать хозяина. На
тонкий визг захудалой собачонки вышел пожилой дядька в мятых спортивных брюках и
отвисшей на небольшом животике не первой свежести маечке. В дом не пригласил, облокотился на деревянный штакетник, достал старенькие очки и стал читать
направление. В ходе короткого разговора глядел по сторонам с ленцой, привычно
разминал в прокуренных желтых пальцах дешевую папиросу, вел себя, будто я –
случайный прохожий. Домой я уезжал с некоторым разочарованием.
А между тем, этот невзрачный дяденька оказался одним из интереснейших, встреченных на моем жизненном пути людей. Человек тяжелой судьбы, боевой офицер, он в 42-ом попал в плен, трижды бежал (и самое главное – сумел доказать это, иначе бы
после войны попал в сталинские лагеря, а не тихо директорствовал, восстановившись в
партии); ко времени моего прихода в Велетенское ему было 56 лет.
Семен Климович любил поболтать, а я – развесить уши в беседе с интересным
человеком, в общем, мы подружились. Более того, через пару месяцев он предложит
перенести мой стол из учительской, где в тесноте, но не в обиде, работали его
заместители, завуч и я, в просторный директорский кабинет. Завуч, втайне метившая на
его место, несколько приуныла.
Семен Климович читал математику. Несмотря на свое трудное прошлое, а
возможно, и благодаря ему, он был человеком мягким и доброжелательным, наделенным
прекрасным чувством юмора, смешанным с легким лукавством и простонародной
хитринкой. Когда дети весной изготовили в школьной мастерской роскошные, пахнущие
свежей древесиной скворечники, он посоветовал классным руководителям закрепить их
на высоких стройных тополях, обрамляющих школу с трех сторон. На мое замечание: не
лучше ли развесить птичьи домики по селу, чем только в одном месте, вокруг школы? –
житейски умудренный директор с улыбкой заметил, что, по опыту прошлых лет, если
сюда и залетают какие-нибудь скворцы, то в основном свои, «райцентровские». Вот их-то, всевозможных проверяющих, и призваны, на самом деле, радовать своими деревянными
изделиями добрые сельские детишки, пекущиеся о благополучии и здравии птичек
небесных. Учителя тонко переглянулись…
Другой раз, когда на районном активе председатель райисполкома Сокорин, многозначительно обведя всех взглядом, горделиво заметил, что его мало трогает мнение
чистоплюев, считающих, что «у Сокорина власти много, а совести мало», Семен не
сдержался и в сердцах бросил: – «Лучше бы – наоборот!»
Я не был там, но хорошо представляю, как тихо стало в зале. Разумеется, подобные
реплики, обрастая веером надуманных деталей, легко доходили до районного
руководства, и реакция его была вполне прогнозируемой: начальство Семена Климовича
не любило.
Хуже другое. Педколлектив Велетенской средней школы, взращенный
предыдущим директором Сыроедовым, демагогом и интриганом, в прошлом матерым
партаппаратчиком, тоскуя по привычному командно-административному стилю
руководства, мягкость и человечность Семена Климовича принимал за слабость и
безволие. А так как в селе он был чужаком, праздновали его здесь не сильно.
В школьных коллизиях я разобрался быстро и впредь во всех негораздах и сварах, присущих, к сожалению, этому коллективу, неизменно принимал сторону директора, положение которого из-за множества жалоб, анонимок и постоянных разбирательств
было довольно шатким.
Небольшое отступление. Сейчас, когда я пишу об этом близком для меня человеке, мне больше лет, чем было тогда ему. Что там возраст – моему личному директорскому
стажу уже за тридцать… Странно. Руководил людьми я всегда твердой рукой и никогда не
сталкивался с проблемами дисциплины своих работников, склоками и дрязгами, которые
120
так омрачали когда-то жизнь моему доброму старшему другу Семену Климычу
Непейпиво. До сих пор не пойму: почему велетенские учителя не хотели его принимать?
Подчинялись нехотя, писали доносы… Чего им не доставало? Разве не понимали, что ими
руководит порядочный человек? Ведь это любому было видно невооруженным глазом.
Наверное, людской природе естественнее признавать над собой власть зла и насилия, чем
порядочных людей. То есть вынужденное рабство оправданнее добровольного. Отсюда -
слабому пытаемся сесть на голову, сильному – подставляем шею!
Тогда почему же, когда через много лет сюда вернусь директорствовать я, лицо
здесь многим хорошо знакомое, то по отношению к себе застану совершенно другую
картину: тишь, гладь да божью благодать, отсутствие жалоб и мало скрываемую
угодливость? И мудрая мамочка скажет на это:
– «Плохо. Плохо, сынок… Кажется, это характеризует не коллектив, а тебя».
Семен Климович! Простите своего бывшего заместителя, мне стыдно…
***
Под руководством Непейпиво мне довелось проработать всего два года. Пишу
«всего», потому что работалось мне с ним так интересно и даже весело, что время это
прошло удивительно быстро. Хорошие, теплые были годы.
А потом мне предложили самому стать директором и даже предоставили на выбор
одну из трех сельских школ. Когда я сообщил об этом Семену Климовичу, он, ни минуты
не сомневаясь, сказал:
– Рад за тебя, давай!
Сказать, что я был удивлен – ничего не сказать! Мне казалось, что я, активно его
поддерживавший, снимавший по молодости и дерзости целый ряд проблем, отягчавших
его взаимоотношения с учителями и частыми здесь проверяющими, так необходим ему, что он станет уговаривать меня остаться, подождать пару-тройку лет, пока он выйдет на
пенсию, чтобы сменить его. Как все-таки я не разбирался в своем директоре!
Семен Климович знал жизнь и людей достаточно, чтобы понимать: если человеку
становится тесно, он изжил себя на своем месте, его нельзя держать на привязи, а, наоборот, надо помогать вырваться на простор. К тому же, он никогда не был эгоистом.
Со временем, так поступать буду и я: никогда не стану удерживать того, кто решил
уйти, каким бы нужным для меня не был этот человек. А если он захочет вернуться, и
будет возможность принять его обратно, всегда это сделаю без нареканий и издевок. Хоть
мне и известна многочисленная категория руководителей, придерживающихся – и даже
гордящихся этим! – другого житейского правила: – Хочешь идти – хорошенько подумай: назад хода нет!
Психологический портрет таких начальников, как правило, достаточно прост: это лица
с комплексом скрытого рабовладельца – мое никому не отдам! Не завидую тем, кто имеет
несчастье находиться у таких в подчинении.
***
Каким легким, подвижным человеком был старый Непейпиво! Узнав, что мне
предложили на выбор одну из трех школ, он тут же изъявил желание проехаться по этим
объектам, чтобы помочь выбрать лучшую. Захватил с собой своего закадычного приятеля, учителя математики Гармаша, с которым когда-то учился в пединституте. Сей сельский
педагог славился тем, что, проживая в соседнем селе и приезжая на велосипеде за час до
начала уроков, со вкусом усаживался в широком холле второго этажа за блестящее черное
пианино и, вдохновенно запрокинув седую голову, блестяще по памяти исполнял
музыкальную классику.
В таком составе в погожий августовский денек мы отправились втроем на рейсовом
автобусе определять место моей будущей педагогической деятельности.
Скажу сразу, хорошие школы без директоров в природе встречаются не часто, так
что легко представить себе, какие «дворцы» мне предложили. Тем не менее, приехав в
очередное село и рассматривая со всех сторон очередную халабуду, мои пожилые
121
спутники с видом больших знатоков начинали многозначительно рассуждать, пытаясь
учесть множество разных факторов: расстояние до города; местоположение села – в
глубинке или на оживленной трассе; внешний вид строения и его состояние; печное или
водяное отопление.
И только приехав в Понятовку и застав там настоящий развал, старики заметно
оживились. Заросший метровым бурьяном двор с покосившимся забором; обшарпанное
одноэтажное здание с мутными от дождевых разводов окнами; учебная алюминиевая
граната, забытая на спортивной площадке, да старые ржавые кусачки, валяющиеся у
висящей на одной петле двери школьной мастерской, завершали целостную картину
вселенской гибели и запустения.
Но мои спутники-школоведы были другого мнения:
– Это то, что надо! Пойдешь сюда – не пожалеешь!
Я глядел на них и не верил своим ушам: предыдущие школы, по сравнению с этой
развалюхой, были куда лучше и ухоженнее. Что я, с ума сошел, идти на такую помойку?!
Видя мое недоумение, старики довольно переглянулись: мол, дело сделано, ездили в
такую глушь не напрасно. Семен Климович, доставая папироску из мятой пачки
«Беломора» и чиркая о коробок ломкой спичкой, смачно затянулся.
– Учись, пока я жив, салага! – сказал он, – эта школа, действительно, прилично
запущена. А вот шифер на крыше – обратил внимание? – почти новый, значит, проблем с
затеканием в ближайшие годы не будет. Село находится на бойком месте, у трассы, добираться тебе из города будет просто. Это хорошо. Зато из райцентра сюда можно
попасть только через Херсон, ехать далеко и долго, так что залетные «скворцы» часто
радовать тебя своими посещениями не будут. Отлично. Места здесь красивые, рядом река, почва глинистая, сохнет быстро, после дождей в грязи не потонешь… Село большое, дома
богатые – будущее у этой школы есть.
А теперь главное. Вся эта бросающаяся в глаза запущенность – чисто внешняя. За
неделю – другую приведешь все в порядок. Отмоешь, почистишь, покрасишь. Выбелишь
стены пульверизатором, поставишь через пару месяцев новое ограждение – пусть селяне
любуются, какой рачительный появился хозяин. И вообще, сведущие люди тебе
подтвердят: идти на хорошо отлаженное дело всегда рискованно. В лучшем случае, будешь чьим-то продолжателем. Запомни, парень: поднимать заваленное – всегда
перспективнее. Здесь что ни делаешь – всем видна твоя работа. Недаром умные люди
говорят, что сделать из плохого хорошее – значительно проще и легче, чем из хорошего
– отличное. И ценится это куда выше. Проверено неоднократно.
Я принял этот совет и после никогда не раскаивался. Более того, следовал ему в
самых разных ситуациях и по сей день считаю наиболее универсальным. Спасибо вам, Семен Климович, вы знали толк в таких вещах!