Виталий Авраамович Бронштейн
Записки несостоявшегося гения
готовиться к операции.
Кстати, после, уже ознакомившись с новыми исследованиями состояния моего
здоровья, делать операцию он, с извинениями, отказался. Сказал, что положение столь
зловеще, что за это дело он не берется. За что мы с женой по сей день ему благодарны.
Потому что эту операцию уже через семь месяцев моего хождения с катетером, как
пришпиленная за самое уязвимое место бабочка, мне сделали в Израиле, и лежал я в
больнице девять дней. Хотя там быстро выписывают, например, с заменой почки
попадаешь домой через пять суток.
Прости, простата, человеческий фактор тебя сильнее!
_______________________
ГОРОДСКИЕ ИСТОРИИ
Этот город я любил всегда. Ровно столько, сколько мне лет. А иногда, кажется, еще
больше. Хотя друзья мои из ближних и дальних столиц иногда удивляются: как можно
жить в наше время на периферии, ведь у вас же ничего не происходит?
И я, зная столичную круговерть, их понимаю. Но молчу. Не объяснять же всерьез
им, умным и тонким, что шум и суета – не самые верные критерии продуктивного
существования.
И бурлит обычно лишь на поверхности. Ибо главные факторы нашего бытия
требуют безмолвного созерцания, тишины и раздумий, а раз так, то и проистекают в
прохладных донных глубинах. Тех глубинах, что не являются географическим понятием.
Другими словами, поклонники первой и второй софистик – будьте внимательны!
Периферия – везде, и дух – также повсюду. Следовательно, в области духа периферии не
существует, пусть даже область эта – Херсонская…
Но это я так, к слову. А серьезно могу утверждать одно: мой город – не мал и не
велик. И численно превосходит любое селение неподалеку ровно настолько, насколько
сам уступает центрам-конгломератам. Участь – не очень завидная, но… его старые дома
живут уже столетия, а я открыл правило: если дом простоял 100, 150 или больше лет, в
нем непременно за это время происходило нечто интересное. Это закон, и по-другому не
бывает.
Не верите? Тогда примите простенький совет: не стоит увлекаться историей старых
строений. Лучше интересоваться судьбою тех, кто в них жил когда-то или их строил. И
тогда…
346
Если вы просыпаетесь ранним утром, и странное желание влечет вас на только
проснувшиеся улицы, где уже бойко заводят свои трели беззаботные птицы да
хозяйничают дворники, и ваши легкие замирают от дуновения свежайшей чистоты – это
значит, у вас есть собственный город.
В моем городе более пятисот улиц и тысячи домов. Самые красивые из них, архитектура которых своею плавностью линий согревает любое чуткое сердце, построены
в прошлом или позапрошлом веке.
Старые стены этих домов несут на себе едва уловимые следы незримого
присутствия бывших хозяев. Сегодня эти дома, пожалуй, единственные свидетели
странных историй, неожиданных жизненных поворотов, безумных и бездумных сюжетов, где ломанных линий почему-то всегда больше, чем прямых, а подлинных параллелей
почти нет, и непонятно что и кому хотел всем этим сказать всемогущий Автор.
Вот лишь некоторые.
ВИЗИТ ИМПЕРАТРИЦЫ
Когда-то в студенческую бытность, работая в архиве, мне попались на глаза
материалы о приезде в Херсон Екатерины Второй.
Дело было так. Много лет назад, а точнее, более двухсот, к городским воротам
подъехала длинная кавалькада карет и конных всадников. Роскошная дверца второй
кареты отворилась, появилась прекрасная, в богатых украшениях, рука, и на землю
неспешно ступила статная, уже немолодая женщина.
Офицеры сопровождения мгновенно спешились и застыли в почтительном
ожидании.
Стояла летняя тишина, лишь звонко чирикали вольные воробьи. По свидетельствам
очевидцев, стареющая императрица выглядела явно уставшей от длительного пути.
Она повела плечами, пытаясь размяться, недоверчивым взглядом повела вокруг и
чему-то тяжко вздохнула…
Через минуту царские экипажи въезжали в Херсон.
А вот и сухая архивная справка.
Визит императрицы стоил херсонцам:
– почти трех тысяч рублей (тех рублей!) для приведения города в надлежащий порядок;
– отстранения от занимаемых должностей двух чиновников, случайно попавшихся при
внеплановом аудите;
– предания суду, лишения чести и гражданских прав казначея дворянского собрания;
– одного гипертонического криза и двух инфарктов, по свидетельствам медиков.
Этого было вполне достаточно, чтобы в городе на несколько лет воцарился
порядок.
Вот она, матушка-красавица, в любимом варианте – на знаменитой денежной
купюре «катеньке», любуйтесь!
_______________
347
ПРИКОСНОВЕНИЕ К ВЕЧНОСТИ
Утром и вечером, днем и ночью, летом и зимой неторопливо катит свои тяжелые
валы задумчивый Борисфен.
Кто сказал, что нет на свете вечного двигателя?!
Вот он, вечный двигатель, перед вами: ни на секунду не прекращающий свой
размеренный бег на протяжении дней и недель, месяцев и лет, столетий и тысячелетий…
И если, действительно, движение – есть жизнь, то он – поистине бессмертен.
То, что видел наш Днепр, чему был безучастным свидетелем – нам не дано знать, и
лишь в толстых учебниках истории описано то, что он сам захотел вспомнить, но нет и
слова о том, чем был он столь возмущен, что решил об этом навеки забыть…
Он жил сам и давал жить другим: кормил и поил бесчисленные поколения наших
предшественников, давно растворившихся в призрачной дымке исторического небытия.
Его глубокие чистые воды по-прежнему вкусны и прохладны, но вот заборы для
питья сегодня ведутся лишь в нижних зеленых толщах, потому что у берегов его влага
ощутимо солоновата.
Многие считают причиной тому – горькие слезы беззащитных полонянок, угоняемых тысячами от родных белых хат в татарские и турецкие гаремы, а может быть, миллионов невинных жертв уже нашего времени: опухших селян, забытых пасынков
советской власти, принявших в тридцатые годы ужасные муки голодной смерти…
Мудрые люди говорят: хочешь жить долго – прикоснись к вечности!
И вот уже более двух столетий к Днепру прикасается, вернее, расположился на его
берегах мой город.
_______________
КТО ОН – ДЖОН ГОВАРД?
Давным-давно, в мои школьные годы, жил-был один учитель истории, который не
уставал повторять своим ученикам, что мыслящий человек отличается от всех прочих
критическим отношением ко многим вещам, как бы лежащим на поверхности. И в том
числе, к общеизвестным фактам и явлениям, подвергая их здравому сомнению и искусно
формулируя вопросы, которые проясняют их подлинную сущность.
348
Теперь, по прошествии стольких лет, я абсолютно равнодушен к этой чепухе, но
чего мы только, глупые, не делали тогда, дабы понравиться нашему школьному кумиру…
И вот однажды, дождливым осенним вечером, я – ученик 7-го класса, у которого
если и существовали какие-нибудь проблемы, то разве что неодолимая тяга к своим
недоступным сверстницам, взялся, стремясь прослыть «мыслящим», подыскивать более-менее известные явления из истории родного края, чтобы подвергнуть их критическому
осмыслению.
Но, как назло, все, что только ни приходило в голову, было и просто, и до слез
ясно, не вызывая и малейшего сомнения.
И тогда я сказал себе: какого черта ты переживаешь?! Твое дело – задавать
вопросы, отвечать-то на них все равно будут другие… Так бери любую известную тему
да, знай себе, спрашивай!
Темы я не нашел, зато мне подсказала ее мамочка, которой я весь вечер морочил
голову своими придумками. Разведя огонь в грубе и забросав углем занявшиеся ярким
пламенем дрова, она вымыла на кухне руки и, тщательно вытирая их полотенцем, небрежно бросила, явно желая от меня отделаться:
– Да займись ты хоть этим, Говардом, – чего ему дома не сиделось, что искал здесь на
старости?
Вот и осталось мне только придумать сверхумные вопросы, и на следующий день на
заседании краеведческого кружка, с замиранием сердца и внутренним торжеством, я
огласил их во всеуслышание. И на всю оставшуюся жизнь был потрясен ответом
любимого педагога, который, внимательно выслушав, глубокомысленно сообщил
заинтригованным кружковцам, что… иной дурак может за минуту задать столько
вопросов, что умному не хватит и целой жизни, чтобы ответить на них!
Конечно, все ребята и, в том числе, зеленоглазая девочка, которой я хотел
понравиться больше всего на свете, громко рассмеялись. Острое чувство стыда, испытанное в тот миг, памятно мне до сих пор.
Надо ли говорить, что занятий этого кружка я больше не посещал.
Но по сей день благодарен за полученный урок, потому что именно тогда, раз и
навсегда, я осознал, что надо учиться не только задавать вопросы, но и уметь самому на
них отвечать. Только со временем ко мне придет более высокое понимание проблемы: есть вопросы и вопросы, есть ответы и ответы, а есть такие вопросы, которые не столько
требуют определенного ответа, сколько порождают вопросы новые…
Ну что ж, на этом теоретическая часть моего сюжета закончена, а теперь, друзья, попробуем раскрыть эту тему на практике.
Для начала – небольшое предупреждение. Будьте предельно внимательны: речь
пойдет о вещах общеизвестных, но под несколько иным углом зрения, и ваше право
подвергать все изложенное жесткой, но, желательно, конструктивной критике.
Многим херсонцам нравится памятник, воздвигнутый в честь именитого
иностранца, британского гражданина сэра Джона Говарда. В прошлом – шериф графства
Бэлфорд, известный всему миру гуманист и филантроп, он пребывал в конце 18 века в
нашем городе. Лечил бедняков в местном госпитале, боролся с эпидемией тифа, изучал
условия пребывания заключенных в только построенном остроге, делал другие нужные и
полезные вещи.
К сожалению, в один недобрый январский день 1790 года он поехал в имение
Дофинэ, ныне село Садово, лечить семнадцатилетнюю дочь тамошнего помещика, подполковника Комстадиуса. Вылечить ее не смог, зато заразился сам, и через несколько
дней умер в Херсоне, поставив себе перед смертью неутешительный диагноз.
Скончался он в возрасте 65 лет, предварительно завещав похоронить себя в другом
селе, Степановке, и пожелав, чтобы на месте его упокоения не возводили памятников или
монументов, но, по возможности, установили солнечные часы, чтоб и после смерти мог он
пригодиться другим людям, хотя бы с целью определения точного времени…
349
Такой памятник с солнечными часами и был сооружен в 1827 году архитектором
Стасовым, дедушкой личного секретаря Ленина – Стасовой, несколько раз с тех пор
реконструировался и стоит по сей день в центре нашего города.
На трех сторонах памятника надписи на латыни (в переводе):
«Жил для других».
«Жил благожелателен другим».
«Других здоровыми делал».
Что тут скажешь – достойная жизнь, достойная судьба, какие могут быть вопросы?
Или попробуем?
Начнем с простеньких. Общеизвестно, например, что род Говардов в Англии был
не очень богат…
Тогда откуда брались деньги на его экспедиции в Россию? В 1783 году – в
Астрахань, в 1789 – в Херсон, и везде он приобретает для бедных продукты и
медикаменты, помогает заключенным. Есть ли здесь проблема, или нет, как вы считаете?
Идем дальше. Свое последнее путешествие Говард предпринял в возрасте 64 лет, по тем временам, да и по нашим, достаточно преклонном. Наверное, у него для этого были
весомые основания. Интересно, какие? Неужто причиной тому – одно лишь
прославленное человеколюбие великого филантропа?
Попытки мотивировать его выезды в далекую Россию желанием участвовать в
ликвидации эпидемий, на мой взгляд, малоубедительны, хотя бы потому, что он не имел
медицинского образования, был, так сказать, лекарем-самоучкой. Кстати, в те же самые
годы эпидемии бушевали и в многочисленных британских доминионах. Или там человеку
без диплома практиковать возбранялось? В чем тут дело?
Продвинемся далее. Действительно, последний вояж Джона Говарда в Херсон, где
на самом деле свирепствовал тиф, а кроме того, совсем неподалеку, в Измаиле и Кили, велись кровопролитные бои с турками, на первый взгляд, лишен внутренней логики, ибо
можно было найти немало других мест, где оказание помощи страждущим было не столь
рискованным и, скажем прямо, более продуктивным мероприятием. Не говоря уже о том, что Херсону тогда было чуть более 11 лет: совсем маленький городок, нет даже
приличной тюрьмы для пенитенциарных исследований, да и медицинских учреждений –
кот наплакал…
Но это – на первый взгляд. Другое дело, если принять во внимание, что в конце 18
века именно юг нынешней Украины, развивающийся наиболее динамично, стал
представлять угрозу для стратегических интересов Британии. Естественно, отсюда –
повышенное внимание к нашим местам. Судите сами: идет интенсивное строительство
крепостных сооружений Херсона, закладывается Николаев, и вот уже – как старая
350
фотография в проявителе – медленно выплывают знакомые очертания Одессы. И совсем
рядом – полуостров Крым, ключ-отмычка к южным пределам Российской империи, как
это принято сейчас говорить, «непотопляемый авианосец».
С учетом этого, экспедиции Джона Говарда в Астрахань (тоже имеющую выход к
морям) и Херсон вполне укладываются в концепцию вечных интересов «владычицы
морей», что бы мы по этому поводу ни думали и как бы это ни называли.
Или вы иного мнения? Такая прямота вас несколько коробит? Тогда чуть по-другому: было ли на юге России другое, кроме нашего Херсона, место, более удачное в
качестве базы пребывания представителя заинтересованного зарубежного государства, с
точки зрения выполнения им некоторых специфических функций в 1790 году? Назовите, пожалуйста, если вам такое известно!
Конечно, ответ на такой вопрос не сильно хотелось бы связывать с благородным
именем Говарда, но что тут поделаешь: на то она истина – чтобы быть всего дороже!
И лишь теперь можно озвучить то, что уже давно вертится на кончике языка: досточтимый сэр Джон Говард в своей всемирно известной гуманитарной деятельности
руководствовался не одними лишь интересами высокой благотворительности и
гуманизма. Скорее всего, его еще интересовали, если можно так выразиться, попутно, и
несколько иные задачи, прямо совпадающие со стратегическими устремленностями
родного британского отечества.
А если вам кажется такой вывод не очень корректным, то право, поверьте на слово: и в мыслях не имел я чем-то порочить этого благородного человека. Мы с вами взрослые
люди и благоразумно признаем: скромно совмещать столь разные, но по-своему
необходимые вещи – благотворительность и стратегическую разведку, вполне возможно.
Если делать то и другое в высшей степени достойно, приносить пользу разным людям в
разных странах – одновременно. Чем это плохо?
Кстати, взаимные интересы Англии и России в конце 18 века, как, впрочем, и ныне, общеизвестны. Другой вопрос, неплохо бы при этом разузнать имена российских коллег
шерифа-врачевателя, выполнявших в те далекие времена подобные поручения России в
Британии. Уточнить, сооружались ли им аналогичные памятники, или все-таки
деятельность этих особ проходила более безвестно?
Существуют, однако, и другие занятные вещи, связанные с нашим героем. В
Лондонском музее хранится одна необычная бумага. Подлинный диплом Екатерины
Великой, выданный Джону Говарду, с поручением местным российским властям
выполнять все его просьбы и указания, как прямые распоряжения императрицы. Честно
говоря, в истории России – это нечто новое… И сразу вопрос: неужели Екатерина так
возлюбила своих страждущих от тифа сограждан, что смело выдала такой необычный – ни
для того времени, ни для нашего – документ?
Еще интереснее, каким образом эта бумага попала в Англию? Ведь вещи
заболевшего тифом Говарда были, по официальной версии, после его кончины
уничтожены, или сей диплом был выполнен в нескольких экземплярах?!
Я думаю, все это свидетельствует о том, что Екатерина была прекрасно
информирована о настоящей миссии Говарда и стремилась любой ценой показать
уважаемому гостю и его правительству, как бурно развивается и надежно обустраивается
на южных морях ее империя. И что Россия – та страна, которой суждено играть
важнейшую роль в мироустройстве новой Европы, и с этим всем нужно считаться.
Тогда многое из того, что нам теперь известно, действительно находит свое
логическое объяснение.
Как бы то ни было, это всего лишь мои догадки и предположения. Так что, давайте
лучше оставим в покое дело Говарда и перейдем к его телу. А с телом этим, как вы уже
понимаете, тоже далеко не все ладно.
Принято считать, что в завещании он распорядился похоронить себя в
пригородном селе Степановке. Чем ему так понравилась эта Степановка, понять и по сей
351
день не очень просто. Допустим, в те времена именно там хоронили умерших от тифа, придерживаясь определенных санитарно-гигиенических правил, в специальном общем
захоронении. Но сэра Джона Говарда, как мне поведал известный херсонский историк и
краевед Август Вирлич, погребли почему-то не в массовом захоронении, а
индивидуально, в специально построенном склепе.
А между тем, за несколько лет до описываемых здесь событий, в Херсоне уже
существовал (в пределах Екатерининского собора – первого местного культового
сооружения) весьма привилегированный погост для наиболее титулованной знати. Там
были погребены люди, со многими из которых англичанин мог быть знаком лично, по
крайней мере, имена их в то время были у тавричан на слуху. Это дядя и племянник –
генерал и полковник – Меллер-Закомельские, павшие в одном бою; наместник
Екатеринославский генерал-майор Синельников, погиб в 1788; молодой полковник, 21-го
года отроду, Петр Мартынов; генерал-поручик Вюртенберг-Штутгардский и многие, не
менее именитые, прочие.
Краевед Вирлич полагал, что здесь хоронили тех, кто погиб в ратных баталиях, защищая родное Отечество. Это не совсем так. Здесь находятся и почившие своей
смертью. Как наиболее титулованный и известный среди них исторический деятель и
основатель края, князь Потемкин-Таврический, склеп которого оборудован в самом храме.
К нему мы еще тоже вернемся.
Отсюда вопрос: почему Джона Говарда не захоронили в престижнейших пределах
Екатерининского собора, где нашли свое последнее прибежище люди его уровня и
положения? Чем ему так полюбилась безвестная Степановка? Кто вообще видел, слышал
или читал его завещание? Вирлич, например, утверждает, что оно было сделано в устной
форме. Так это или нет, сегодня установить трудно. Но лично у меня поступок сэра
Говарда, сознательно пренебрегшего возможностью обретения хотя бы какого-то
исторического бессмертия, гарантированного погребением на территории самого
известного в крае храма, вызывает некоторые сомнения: ведь, как человек многоопытный, не понимать этого он не мог. По-моему, здесь мы вторгаемся в область совершенно иных
причинно-следственных мотиваций.
По словам нашего краеведа, прах Говарда не слишком долго покоился в
персональном склепе в Степановке. Менее чем через два года специальная экспедиция, организованная графиней Софьей Потоцкой, пылавшей к филантропу нежными
чувствами, провела под покровом ночи необычную операцию: подпоив стражника, выкрала из гроба тело Джона Говарда, после захороненное в ее имении в Тульчино.
Впрочем, если кто-нибудь вздумает навестить его там сегодня, вряд ли что-нибудь из
этого получится: на месте его повторного погребения уже много лет настоящее болото.
Так что, если благородное дело сэра Говарда живет и поныне, то тело его, кажется, исчезло навсегда. Такая, вот, жизнь, и такая судьба…
Собственно, на фоне других подобных вещей, это не должно нас особенно
удивлять. Я уже говорил, что в Екатерининском соборе находится гробница другой, более
известной исторической личности – князя Потемкина-Таврического, фаворита
императрицы и основателя нашего края, умершего через год после описываемых здесь
событий, в возрасте 52 лет. Усыпальница эта расположена в самом центре храма, в
маленькой подвальной комнатке, и за десятки последних лет, любопытства ради, ее не
вскрывал разве что ленивый. Здесь я на минутку остановлюсь и открою небольшой
секрет.
С полвека назад автору довелось с группой сокурсников, студентов местного
пединститута, отрывать траншею для проведения в храм электричества (тогда здесь был
городской Музей научного атеизма). Наш декан, по совместительству, председатель
областного общества охраны памятников истории на общественных началах, посулил
заплатить каждому по 15 рублей, а так как перед Новым годом любые деньги были для
нас не лишними, мы приняли это предложение, как подарок судьбы, и с радостью
352
согласились. Итак, мы рыли траншею, стоял сильный холод, и женщина-сторож, сжалившись, несколько раз пускала нас внутрь погреться. В храме было темно, но не так
промозгло, как на улице. Мы быстро обследовали помещение и не смогли удержаться от
искушения спуститься по шаткой лесенке в гробницу князя, где стояла кромешная
темнота, и даже открыть крышку его гроба.
Не стану интриговать тебя, читатель, но хоть и принято считать, что прах
светлейшего покоится именно здесь, в дымном свете зажженного кем-то куска газеты мы
ничего, заслуживающего внимания, не обнаружили. Так, несколько обветшавших клочков
старого сукна, кучка каких-то небольших косточек, скорее всего, домашних животных, да
еще лохмотья неизвестного происхождения. Ни черепа, ни других крупных человеческих
костей.
Словом, при жизни Потемкин сумел сделать многое. Снискать славу и почет, стать
фельдмаршалом и светлейшим, найти дорогу к любвеобильному сердцу матушки-императрицы, но только не к собственному гробу… Так сказать, разминулся с ним во
времени или пространстве. Зато память о нем не ограничена ни темным подземельем
усыпальницы, ни крепкими стенами старейшего в регионе храма. Спи спокойно, великий
гражданин и преданный любовник!
Да, тело высшего сановника отсутствует. Не могу знать, кому и когда оно
понадобилось. Но местные власти, считая интересы края (то бишь, развитие туризма) превыше тьмы низких истин, до сих пор настаивают на наличие здесь именитого трупа, упрекая в необъективности и некомпетентности несговорчивых краеведов. Причем, вменяют им не отсутствие в усыпальнице конкретного тела, а низкий уровень местного
патриотизма, как они себе его представляют. Тема эта звучит год от году глуше, и лишь
одно в ней неоспоримо: что в воздухе нашем, херсонском, разлито нечто такое, что
содействует бесследному исчезновению тел знаменитых земляков, – вечная им память…
К стыду своему, признаюсь, что я даже стал сомневаться в захоронениях на самом
церковном подворье. А там погребены непростые люди: элита высших репродукций, наиболее титулованная знать, достойнейшие граждане губернии. При жизни они имели
все: громкие фамилии, украшавшие историю империи, огромную власть, богатство, почет, славу.
Ушли они, а с ними – десятки, сотни, тысячи людей, которые их окружали; и нет
на свете ни одного человека, который бы о любом из лежащих здесь мог сказать: – Да, я
был с ним знаком. Достойный был гражданин…
При жизни они принадлежали империи, были любимы или ненавистны. Как и всех
прочих, их одолевала мирская суета: навязчивость окружения или происки недругов, болели зубы или голова, докучали переживания за своих детей или родителей, а как иной
раз не хватало любви или понимания близких…
Каждый из них был лично знаком с первыми лицами империи, мечтал произвести
на них хорошее впечатление, ведь чтобы попасть на этот привилегированный погост, гарантирующий историческое бессмертие, одних звучных фамилий было недостаточно.
Нужна была еще и карьера. Все они – молодые и старые – сумели ее сделать.
Любопытно и то, что здесь нет ни одной женщины. На этом знаменитом погосте
отдыхают от трудов праведных, пережидая столетия в гордом одиночестве, лишь одни
достойные мужья. Странно, правда: при жизни – вместе, а после – врозь, как-то не очень
справедливо.
Впрочем, что это я – разве плата за историческое бессмертие не стоит посмертной
разлуки с близкими?! Это был общий семейный выбор.
___________
Вернемся к нашему британцу. Есть одна вещь, о которой умолчать не имею права.
Несколько слов о роде Говардов в Британии.
353
Известная английская исследовательница Мариам Мэррей после тщательного
изучения истории этого рода определила его, как жертвенный род так называемых
«заместителей». Что это значит?
В средневековой Англии существовали пережитки язычества, согласно которым
залогом доброго здравия, всяческих успехов в жизни и в державных делах властелина
являлось принесении искупительной жертвы, для чего использовались исключительно
представители жертвенных родов, как бы искупавшие раз в семь лет накопленные за это
время грехи сюзерена. Мэррей приводит известные слова французского посла Фенелона о
таком роде. Он говорил, что:
– «Говарды, как мужчины, так и женщины, в силу какого-то ряда обстоятельств
подвержены тому, чтобы их обезглавливали, и не могут избежать этого, ибо происходят
из племени, предрасположенного к такой участи».
И до Джона Говарда, и после него, именно такая ужасная судьба постигла целый ряд
его сородичей. Вот наиболее известные из них:
Анна Болейн – супруга короля Генриха Восьмого. Из рода Говардов. Была казнена по
вымышленному обвинению.
Екатерина Говард – следующая супруга этого короля. Тоже казнена, но уже через 7 лет.
Есть и другие Говарды – заместители, но их имена менее известны.
Между прочим, Вирлич тоже обращал внимание на то, что экспедиции Джона Говарда
в Россию совершались раз в семь лет: 1783 год – Астрахань, 1790 – Херсон. Интересное
совпадение, не правда ли?
И вывод: может быть, представителю жертвенного рода Говардов, действительно, раз в
семь лет было целее находиться где-нибудь подальше от своего жестокого отечества?
Знатоки средневековых традиций утверждают, что если представители жертвенных
родов умирают своей смертью, то в год, кратный семи, после их ухода начинают
происходить странные события, например: пропадает что-то существенное или где-нибудь проступают кровавые пятна…
К этому мы еще вернемся, а теперь о главном.
Оставим скрупулезным историкам заниматься анализом фактических материалов
биографии подвижника-иностранца. Что он делал и как, чьи распоряжения выполнял и
почему. Отчего неприкрыто интересовался фортификационными колодцами крепости и
возмущался начальством, которое его туда не пускало, несмотря на известную грамоту.
Мы-то с вами прекрасно разумеем, что можно одновременно заниматься разными делами, решать и ориентироваться на целый ряд различных задач и целей.
Мне кажется, для нас, прощающихся с двадцатым стремительным веком, более важной
является другая особенность его жизни – глобальная, всеобъемлющая тема человеческого
одиночества…
Экспедиции в далекую страну, отсутствие друзей и близких, длинные темные вечера в
осеннем Херсоне, когда тусклое пламя свечей с трудом разгоняет тьму в чужом доме.
Опасливая настороженность к нему – владельцу грозного диплома императрицы – со
стороны местных властей…
Что наполняло его дни, мы можем только гадать, но вот какие мысли, отрывки
воспоминаний, угасающие с возрастом желания, охватывали его по ночам, – об этом
никому уже не узнать, как и не разделить с ним его трудную ношу.
Какое одиночество и заброшенность ощущались им, стариком, пленником то ли идеи, то ли интересов своего отечества, в самые последние месяцы, недели и дни в чужой
стране, в чужом городе и в окружении чужих и чуждых ему людей?..
Но и это не все. Настоящее одиночество, в виде коварного полузабвения, пришло к
нему все-таки не до смерти, а после нее, и продолжается оно уже больше двух столетий. А
странная возня вокруг его имени? То в честь столетия со дня его смерти стержневую
магистральную улицу города называют «Говардовской», то сразу после революции
354
переименовывают ее. Проходят годы и опять, уже во время немецкой оккупации, имя
Говарда этой улице возвращается, а в 47-ом году – снова уходит в небытие…
Что это: осколки холодной войны или наши вековечные безалаберность и
неблагодарность? Хотя, какая ему сейчас разница!
Памятник стоит. Солнечные часы на нем показывают время, а это значит, жизнь идет, и
ему в ней по-прежнему есть место.
Вот только, что это за красное, похожее на кровь пятно, периодически появляющееся
на его памятнике? На дворе двухтысячный год, прошло 210 лет со дня его смерти, так-так-так – число кратное семи…
Неужели?!
_______________
Конец
ДОМ С ФОНАРЕМ (Из забытых городских историй)
Хозяин этого дома был в городе известным человеком, почтмейстером, как если бы в
наше время – начальником областного управления связи.
Он очень любил свою жену. Много лет у них не было детей. И когда они уже почти
разуверились, жена сообщила, что беременна. Он был на седьмом небе от счастья.
А потом у нее, женщины в возрасте, были тяжелые роды. Она их не выдержала. Почему-то последними словами ее были:
–«Наказал меня Господь…»
Осталась девочка. Долгие годы отец был безутешен. Всю свою душу, боль и отчаяние он
вкладывал в дочь, к которой привязан был безмерно.
Подрастая, она становилась все больше и больше похожей на мать. Казалось, происходит
какое-то горькое чудо…
На этом балконе они сидели за чаем долгими летними вечерами. Со временем стали
замечать, что ночью свет горит только в одной комнате, затем сразу гаснет. Кто-то полез
посмотреть. По городу поползли слухи, что они живут как муж и жена.
355
Оба были крайне нелюдимы и всех избегали. Дочь – смуглолицая высокая брюнетка, внешне тяжеловата, с полными стройными ногами. Всегда молчалива, в глазах – вызов.
Ушла с последнего класса гимназии, рассчитала прислугу, стала сама вести домашнее
хозяйство. Когда шла скупиться на рынок, ее провожали глазами.
Так продолжаться долго не могло, но шли годы – и ничего не происходило. На старости
отец тяжело болел. Преданно и беспрекословно ухаживала за ним. После его смерти ушла
сестрой милосердия на санитарно-медицинский поезд. Вернулась после революции – в
доме уже жили несколько семей, ее не пустили.
Пошла жаловаться в ЧК, ей дали жилье в другом доме, взяли работать машинисткой. Ей
было за 40, когда она родила от кого-то ребенка.
Этот кто-то был, очевидно, влиятелен и хорошо снабжал их материально. Она, а потом и
ее дочь, скрытно подторговывали ювелирными изделиями, которые потом некоторые
опознавали, как личные украшения горожан, исчезнувших в чекистских застенках.
В городе мать и дочь не любили и боялись. Я был знаком с ее дочерью. Она работала
учительницей, сейчас – старуха, нелюдимостью пошла в мать, никогда не была замужем.
В этой истории более всего меня смущает одна деталь: последние слова умирающей
роженицы. Их рассказывала моя бабушка, Млода Исааковна Эльзон. Она была акушеркой, принимала те ужасные роды.
И я думаю: а ведь действительно, у почтмейстера и его жены так много лет не было
детей… Что она имела в виду, прошептав: – «Наказал меня Господь…?» Неужели