Виталий Авраамович Бронштейн
Записки несостоявшегося гения
по достоинству оценить женолюбие и силу этого человека! – с восторженным пафосом
закончил свой рассказ доктор.
Еще одна хорошая черта Печерского – он не отказывался от своих детей. В семье у
него было два сына. Прекрасно.
Родила от него незамужняя девица, организатор его школы, и Алик часто навещал
мальчика в Цюрупинске, куда уехала от чужих глаз незадачливая мать-одиночка.
Появился сын – его копия! – в Загоряновке, и папа регулярно приезжал к нему и
его маме, учительнице местной школы, впоследствии благополучно вышедшей замуж и
записавшей ребенка на мужнину фамилию.
Не стыдился признавать своих детей. Интересовался их жизнью, поддерживал
материально, привозил подарки, и даже принимал участие в воспитании. В общем, отцом
был образцовым. Если б еще и мужем…
…В ту зимнюю ночь приступ случился ближе к одиннадцати. Жена дала лекарство, но ему становилось все хуже и хуже. Вызвали «Скорую». На дворе было холодно, машину
не могли завести, долго прогревали двигатель. Короче говоря, к приезду нескорой
«Скорой» он уже был мертв.
Разумеется, медики знали, к кому едут. Не могли не понимать, как опасны
подобные приступы. Имели все необходимое для оказания действенной помощи. Не
хватило только совести. До его дома было меньше пяти минут ходьбы, он умирал так
близко…
Скандальное дело быстро замяли. Гиппократа просим не беспокоиться…
Если так отнеслись к директору крупнейшей райцентровской школы, чего ж тогда
стоила жизнь рядовых членов нашего несчастного общества?
***
…Это были огромные похороны. Провожать Александра Яковлевича пришли
тысячи людей. Из Херсона приехал заведующий областным отделом народного
образования Анатолий Зубко, районное руководство присутствовало в полном составе.
По-моему, это было сразу после Нового года. Стоял промозглый январский день, люди
кутались в теплую одежду.
Тело Печерского в добротном, богато украшенном гробу, высилось на постаменте
из ученических парт перед парадным входом в школу. Погода была слякотная, все вокруг
было уставлено десятками траурных венков. Поговаривали, что гроб были вынуждены
вынести из просторного школьного холла на улицу, потому что тело периодически
издавало странные хлюпающие звуки и уже явственно попахивало. Учителя его школы
были подавлены, людей становилось все больше и больше, площадка перед школой уже
не вмещала желающих отдать покойному последний долг. Лица многих женщин были
романтично задумчивы… Немногочисленные мужчины на их фоне как-то терялись.
К этому времени я уже полгода работал в Херсоне. Узнав о смерти бывшего
коллеги, прибыл незамедлительно.
На кладбище творилось что-то неописуемое. Столько народа бывало здесь разве
что на День поминовения. Правда, в такие дни люди рассредоточиваются по всему
кладбищу, находятся у могил близких, а тут тысячи белозерчан собрались в одном месте.
Было боязно, что толпа сомнет близлежащие захоронения.
131
Начальство явно отбывало номер: говорило казенными словами. Учитывая, что
кончина произошла из-за нерасторопности медиков, опасались эксцессов.
Я был легко одет, в нейлоновой куртке и без головного убора. Сильно замерз, и
когда выступал, понял, что означает выражение «зуб на зуб не попадает». Помню, как
стало тихо, когда я своим зычным «левитановским» голосом предложил одну из
райцентровских улиц назвать именем Учителя Печерского. Сказал, что покойный много
лет жил по улице Кооперативной, почему бы ее теперь не переименовать?
– Скажите, люди добрые, что хорошего сделала для Белозерки или для ваших семей
кооперация? – вопрошал я, – а вот Александр Яковлевич Печерский двадцать пять лет -
четверть века! – учил ваших детей и внуков… Неужели такой человек не заслужил нашей
благодарной памяти?!
Начальство встревожилось: такой оборот дела был чреват нежелательными
последствиями. Назвать улицу именем какого-то директора, еще и еврея в придачу – не
слишком ли будет жирно… Меня стал тянуть за рукав секретарь райкома: пора, мол, закругляться.
Я отнял руку и, видя одобрение в глазах сотен людей, подумал: как, каким образом
можно окончательно закрепить согласие их с этой идеей? Да сделать это не только
словами, а лучше – действием, наглядным для каждого, чтобы оно долго не забывалось, по
крайней мере, пока не будет приведено в исполнение.
Обычно, быстрая реакция – не мой конек, но тут меня осенило. И уже в следующее
мгновение я, четко чеканя слова, предложил:
–Сегодня, друзья, здесь находятся, практически, все руководители района. Давайте
покажем им свое отношение к человеку, которого мы сегодня провожаем. Поднимите
руку: кто за то, чтобы в Белозерке появилась улица имени Учителя Печерского?
– Что ты делаешь? – шипел сзади меня секретарь, – это что – митинг?!
Но дело было сделано: повсюду, сколько доставал взгляд, стоял целый лес рук. Мне
даже показалось, что наступил момент просветления, так это было прекрасно: первое в
истории этого кладбища (а скорее всего – всех кладбищ мира!) открытое народное
волеизъявление, всепогостное голосование!
Ко мне подошла и признательно обняла Тамара Всеволодовна Печерская, жена
покойного. Начальство понуро горбилось рядом.
– Теперь никуда не денутся, – подумалось мне. – Будет Алику достойная память!
***
С тех пор прошло много лет. В Белозерке я бываю редко. Похороны Печерского
помнят многие, но улица его имени в райцентре так и не появилась. Правда, Белозерская
средняя школа №1 стала со временем носить его имя. Всего через 20 лет!
Интересно, что им хорошего сделала кооперация?!
***
Конец
НЕ ТОРОПИТЕСЬ СТАВИТЬ ТОЧКУ (записки бывшего директора школы) По мессенджеру получил письмо бывшего ученика. И вспомнил давно забытое.
Расстроился. Потому как у каждого своя правда, а в этом случае моя оказалась мельче и
даже постыднее в своей мелкости. Ведь это он, тогдашний строптивый восьмиклассник, с
которым я сражался далекой осенью 1970 года, оказался неизмеримо выше меня в своей
нестандартности, хоть мне и казалось всегда, что этим качеством я наделен сполна, и
132
даже, признаюсь сейчас со стыдом, что долгие годы оно служило предметом моей
гордости. Как говорится, тот случай, когда маяк оказался фальшивым.
Той осенью у нас, студентов Херсонского пединститута им. Н.К. Крупской, утратившего
сегодня имя жены вождя, зато приобретшего статус университета (я так и не знаю, что
лучше!) была полуторамесячная педагогическая практика в 10-й школе. Нас было три
практиканта с третьего курса филфака.
Попал я к хорошей учительнице, Яне Исааковне Койрах, с которой через пару десятков
лет мне еще предстоит работать, будучи ее руководителем в еврейской школе. Практика
шла ни шатко, ни валко, но через две недели меня пригласила завуч школы Татьяна
Ковалева, сказала, что ей предстоит длительная операция в Харькове, кажется, из-за
варикозного расширения вен (опасная, кстати, штука) и предложила заменять ее штатные
уроки в восьмом классе.
С учениками (читай, с дисциплиной на уроках) у меня проблем не было. Провел для
начала диктант, чтобы узнать уровень класса, и столкнулся с нелепой странностью.
Русоволосый высокий мальчишка, довольно грамотный, решил надо мной посмеяться: в
тексте диктанта, в конце предложений, не было ни одной точки. Нет, все было
грамматически оформлено верно: следующие предложения начинались с прописной
(заглавной) буквы, но где точки в конце предложений?!
Посмеялся он – посмеялся и я: аккуратно красным цветом испещрил текст точками, их
недоставало пару десятков, вынес вердикт: в числителе – ноль орфографических ошибок, в
знаменателе – двухзначная цифра пунктуационных, а в результате – 2!
На следующем уроке, анализируя результаты диктанта, посочувствовал неудачнику. Мол, вот к чему лень приводит: трудно, что ли, было расставить точки? – получай теперь свою
законную двойку!
Реакция класса удивила. Некоторые переглянулись, другие углубились в свои тетради. Я
понял, что случилось что-то не то. Мне бы на этом закончить, но захотелось выяснить, что
это было – насмешкой здесь явно не пахло.
– Тебе что, неизвестно, что в конце предложения ставят точку? – спросил я.
– Известно. Впрочем, иногда ставят вопросительный или восклицательный знак, -
спокойно ответил он.
– Тогда в чем же дело? – раздраженно сказал я, понимая, что затронул что-то необычное. В
классе зашумели: да он просто не любит ставить точки, причуда у него такая, наша
учительница это знает…
– Как это – не любит ставить точки? – не поверил своим ушам я. – Ведь все ставят точки, так принято, он что, издевается? А разве вы ставите точки, потому что их любите? –
обратился я к классу.
Чего там, любите, – нестройно зазвучали голоса. – Какая нам разница – раз надо, так
надо… – Тогда почему не ставит он?
Я смотрел на мальчика, он смотрел на меня; класс занимался своими делами; ощущение
было, будто буксую, и чтобы не срывать урок, сказал, что разберемся позже, и с
испорченным настроением вел урок дальше.
Так продолжалось больше месяца. Много раз я заводил с ним разговор. Абсолютно
нормальный парень, хорошо развитый, даже с чувством юмора, но добиться внятного
объяснения не смог. Вызывал даже родителей. Пришла хорошо одетая мама, посоветовала
мне, практиканту, не лезть в это дело, не давить на ребенка. Они не желают устойчивый
каприз сына переводить в плоскость психики, в школе их понимают, вот и ладно.
Поговорил с Яной Исааковной. – Да оставь ты его в покое, – сказала она. – Фишка, значит, у человека такая; мало ли как бывает, у него это с первого класса. Вот взялся как-то и
отказался, и с тех пор точка для него – нон грата. Тебя что, это сильно волнует?
А двойку ты ему, кстати, поставил неправильно. Пунктуационная ошибка на одно и то же
правило, в той же позиции, сколько бы ни повторялась – тянет на снижение оценки разве
на балл. Не мешало бы тебе исправить свою оплошность…
133
На следующем уроке набрался духу, вернулся к злополучному диктанту и принес ему
извинения. Исправил двойку на четверку. Думал, все придут в восторг от моей
справедливости, но классу как-то все было по барабану, да и самого пострадавшего это не
сильно порадовало.
Этот ученик и мое неумение убедить его отказаться от нелепой прихоти стало для меня
чем-то вроде занозы, и осталась в памяти, как первая педагогическая неудача, с годами
вспоминавшаяся все реже и реже. Причем, с гадким оттенком, что так и не смог додавить
мальчишку следовать установленным правилам.
Лет через двадцать встретил его в купе, ехали по делам в Киев. У меня плохая память на
лица, но он узнал меня и даже почему-то обрадовался. Рассказал, что работает
начальником конструкторского бюро на полупроводниковом заводе, предприятие на
грани развала (следствие перестройки), у них большие сокращения. Сказал, что был рад, узнав, что я директор еврейской школы.
– Почему? – удивился я. – Да просто вы единственный за все мои школьные годы так
близко приняли моё отрицание точки, всё пытались меня переубедить, то злились, то
мягко уговаривали в надежде исправить меня, сделать таким, как все.
Осторожно поинтересовался: не изменил ли он своему правилу не соблюдать
общеустановленных правил. Оказывается, нет. Для него точка – это конец всему, так он
прочел когда-то в одной детской книжке, и с тех пор стал избегать этого простейшего
пунктуационного знака. Любит жизнь и не любит, когда она ставит свои точки.
В Киеве его ждала машина, он любезно предложил подвезти меня к Министерству
образования, и на этом мы расстались навсегда.
***
Если вы заметили, я нигде не назвал его имени. Психологии известен механизм
вытеснения чего-то отрицательного, вызывающего у нас неприятные ассоциации. Тогда, после практики, оно выпало из мой памяти, будто провалилось в бездонный колодец. Как
жаль, что я вспомнил его только теперь, когда получил такое письмо:
«Уважаемый Виталий Абрамович! Встретил Вас в фэйсбуке и очень обрадовался Стал
читать Ваши статьи и вновь убедился, что мне повезло, пусть и короткое время, быть
Вашим учеником Запомнил навсегда Ваш разговор о личности Помните, в нашем 8-а
висела у доски большая карта СССР? На уроке русской литературы зашел разговор о
роли человека во многомиллионной стране Кто-то сказал, что мы – всего лишь песчинки, а Вы подошли к карте, постояли минутку и спросили, есть ли у девочек булавки? Вам
сразу предложили несколько, но вы взяли только одну и прокололи в центре маленькую
дырочку И сказали: правда, эту дырочку издалека не видно? Так вот, представьте себе, что это человек, любой из нас И если его не станет, на карте останется этот
малюсенький прокол Вроде и карта та же, но в ней чего-то не хватает Чего-то такого, без чего утрачена ее цельность
В эти дни я подбиваю итоги, завершаю неоконченное, мои часы спешат Наши
специалисты после развала полупроводникового оказались в России Я неплохо делал свое
дело, Лауреат Государственной премии Нахожусь в Новосибирской онкологической
клинике Вы уже поняли Впереди то, чего я всегда избегал – точка, но поставлю ее не я, а
Тот, Кто единственный в мире обладает правом ее ставить Раз и навсегда
Спасибо Вам, и не ругайте учеников, которым не нравятся некоторые правила
Ваш Дмитрий Костиков»
16.4.2021
(и снова отсутствие точек…)
=============
134
БЕЗДАРИ У ВЛАСТИ
Сказать, что секретарь райкома партии Саша Стасюк меня не очень любил – это
вообще ничего не сказать. Не думаю, что виной тому – национальная нетерпимость.
Внешне он, с характерным горбатым носом, горячими глазами и крупными, рвущимися
изо рта кроличьими зубами, скорее выглядел евреем, чем я, но и с такой показательной
внешностью сумел, тем не менее, сделать партийную карьеру, прислуживая вышестоящим
товарищам на каждом этапе своей деятельности. Начинал пионервожатым в школе, затем
комсомольским инструктором, а после пробился в райком партии. Учился заочно. Это о
нем остроумный Коля Кравченко говорил, что из всех его знакомых, самый
высокообразованный человек в нашем районе – это Саша Стасюк, который учился в
сельскохозяйственном институте свыше десяти лет, что при пятилетнем курсе обучения
является непревзойденным рекордом периода застоя.
Работу в комсомоле Саша умело сочетал с обеспечением вкусными домашними
пирожками своей шефини – секретаря райкома партии Силюковой.
Услужливый молодой человек, охотно выполнявший любые ее поручения, не очень
удачливый в семейной жизни (первая жена его оставила и ушла с ребенком), пришелся ей
по вкусу, и она охотно помогала ему прописаться в коридорах районной власти. За что и
получила сполна, когда вышла на пенсию и передала Саше свою должность. Ей дали
возможность оставаться на плаву, возглавив районное общество охраны памятников
истории и культуры. Непыльное себе такое местечко. Теперь уже она была в подчинении
Стасюка, и он к ней быстро переменился. Сам слышал, как этот свежеиспеченный
секретарь, болтая у входа в райком перед началом рабочего дня со своими инструкторами, ее глумливо приветствовал:
– «Куда спешите, памятники охранять? Ну-ну, давайте…» И тут же, пока она еще
далеко не отошла, насмешливо бросил собеседникам:
– «Что это бабе Гале дома на персональной пенсии не сидится, ох уж эти мне
пенсионеры…»
Баба Галя уходила с улыбкой, делая вид, что ничего не слышит, но каково у нее
было на сердце, можно было только догадываться…
Сашина вторая жена работала в моей школе. Когда ее услужливый партиец стал
секретарем, а в особенности, когда он поднялся еще на одну ступеньку – занял пост
второго секретаря райкома партии, Лариса вошла в роль второй дамы района и стала вести
себя соответственно: садилась на педсоветах за последний стол, демонстративно болтая с
соседями и вызывающе поглядывая в мою сторону. Показывала, кто в доме хозяин.
Так было и раз, и другой, и третий, пока я не собрался и вкрадчиво, но чтобы всем
было слышно, нарочито оскорбленным тоном вежливо к ней обратился:
– «Ну что вы, Лариса Семеновна, себе позволяете? Вы же мешаете нам работать.
Если вам скучно или неинтересно – вас здесь насильно не удерживают…». А когда она, широко раскрыв глаза, замерла от такой неслыханной дерзости, неожиданно жестко
завершил:
-«И зарубите себе на носу: вы всего лишь вторая жена второго секретаря, рядовой
член педагогического коллектива – не более! Надеюсь, для вас этого достаточно?».
Саша обижался, что я не представляю к награждению его благоверную. Как-то
даже вызвал меня в райком и прямо спросил:
– «Почему ты не награждаешь Ларису? Назло мне? Она что – хуже Фениной или
Ковязиной, которых ты представил к «Отличнику»?
Пришлось ответить, что она их не хуже, пусть не волнуется, но чтобы награждать
жену районного руководителя, она должна быть, на мой взгляд, их лучше… Не объяснять
135
же, что его Лариса на фоне других учителей настолько бесцветна, что если начинать ее
выделять, то ко мне станут относиться, как к подхалиму.
С Сашей Стасюком связано и несколько любопытных историй. Как-то на
совещании он завел речь о плохой работе директоров школ с педагогическими кадрами.
Упрекал нас за то, что воспитателями групп продленного дня часто назначают учителей-предметников, и они через некоторое время теряют квалификацию.
-«Вот взять меня, – привел он близкий и всем понятный пример . – Как вам
известно, я закончил гидрофак сельхозинститута, но по специальности никогда не
работал: шесть лет протирал штаны в комсомоле, теперь тружусь в райкоме партии.
Ну, и что я помню теперь о своей профессии? Только то, что вода бежит сверху вниз…
Какой я теперь специалист?!» – с праведным возмущением заключил он.
Конечно, Саша несколько лукавил, забыв упомянуть, что закончил двухлетние высшие
курсы совпартшколы, что дало ему возможность неплохо ощущать себя в кресле
партийного секретаря, так сказать, уже на новой профессии, не связанной с водными
потоками «сверху вниз».
Я не выдержал и рассмеялся. Это же каким надо быть идиотом, чтобы о себе
сказать: «шесть лет протирал штаны» и во всеуслышание признаться: «какой я сейчас
специалист?».
Боже, как вспыхнул второй секретарь:
–« Вы бы, Бронштейн, меньше с меня смеялись, а то как бы не пришлось вам еще
заплакать… Лучше сами доложите сейчас, как работаете с кадрами!»
–« Вроде нормально работаю…» – пытался я отвечать с места, но Сашу уже
понесло:
– « А Крысаленко вспомните, водителя Крысаленко, которого вы мне подсунули
полтора года назад. Дали ему положительную характеристику, а он за это время уже
трижды попадал в аварию! Причем, когда я находился в автомобиле… Вот как вы
работаете с кадрами, а тут еще насмехаетесь… Скажите правду: вы его специально
подсунули, чтобы меня угробить?!»
Неприятно удивленный таким поворотом дела, я медленно поднялся и сказал
секретарю, что его упреки директорам школ в том, что они используют учителей не по
специальности, безосновательны.
– «Судите сами, – обратился я к присутствующим, – разве это стандартная
ситуация, когда приходит в село новый главный специалист, агроном или зоотехник с
женой-учительницей, которую надо устроить в школу, но этот предмет уже ведет
местный учитель. Не лишать же его работы! Вот и приходится подыскивать место
руководящим дамочкам, чтобы дома не маялись. Кстати, воспитателей групп
продленного дня специально в пединститутах не готовят, а должность педагогическая.
Так что же плохого в таком подборе кадров? Или пусть лучше ездит на работу за 50
километров в город?
Что же касается упреков по поводу водителя Крысаленко, то и здесь я вины своей
не вижу».
Я внимательно посмотрел в глаза секретарю и при общем гробовом молчании
пояснил:
– «Когда вы мне позвонили насчет Крысаленко, разве спрашивали меня, какой он
водитель или как смотрит за автомобилем? Вы мне задали только один вопрос – умеет
ли он держать язык за зубами, и я ответил «да». И еще удивился, почему именно это вас
так интересует. Удивилась и моя старушка-мама, когда я рассказал ей о вашем вопросе.
Даже поинтересовалась: ваш секретарь, что – собирается бюро райкома проводить в
легковой машине?..
Что же случилось, что вы так нервничаете: подвел вас в этом отношении
водитель Крысаленко, разболтал что-то?»
136
Если б вы видели в тот момент лицо секретаря Стасюка, вы бы многое поняли в
наших взаимоотношениях…
Вместе с тем, он был достаточно наивен. Никогда не забуду, как он бесхитростно
делился со мной впечатлениями об отдыхе в санатории для партработников, особенно
восторгаясь одним отдыхающим, с которым там подружился – таким же партийным
секретарем из Узбекистана, свободно манипулировавшим пачками сторублевок и
тратившим деньги без счета.
– Живут же люди, – с придыханием говорил Саша.
Теперь, когда прошли годы, я его лучше понял. Возможно, он в чем-то был прав.
Напрасно я боялся награждать его жену. Беспокоился, чтобы коллеги не сочли меня
подхалимом. Директор, который пришел после меня, Гриша Заднепряный, в течение года
дал ей все, что только душа пожелает: грамоту министерства, звание старшего учителя и
значок Отличника образования в придачу. И ничего, никто его за это не осудил, всем было
как-то фиолетово. Только жена моя переживала, когда он грозился учителям навести
после меня «русский порядок». Представляю, как это ей было приятно…
Впрочем, порядок после меня в школе действительно навели. Да такой, что можно
им и через двадцать лет любоваться: разбитыми стеклами да обшарпанными стенами, заботливо выкрашенными густо-синей краской. И это в школе, которая не один год
побеждала в районных и областных конкурсах эстетики учреждений образования.
Оставим это. По жизни я Стасюку должен быть только благодарен. Прежде всего, за то, что он несколько лет выживал меня из Белозерки, пока я, в конце концов, не плюнул
и убрался восвояси директором Велетенской средней школы, утешаясь первое время ее
необычным названием: в переводе с украинского «велетенская» означает «гигантская», что само по себе должно быть приятно любому руководителю, которому выпала честь
возглавить гигантский объект.
Как знать, если бы я и дальше оставался в Белозерке, вряд ли со временем стал
директором еврейской школы, открыв для себя новый мир. Так что, спасибо ему. Сейчас
он уже на пенсии. После развала СССР и конца Коммунистической партии ему пришлось
немало испытать. По прежним связям устроился директором совхоза, откуда его вышибли
селяне, когда он отказал кому-то в просьбе выделить доски на гроб, а все село знало, что в
стройцех пару дней назад прибыло два вагона пиломатериалов. Знали в селе и то, как он, вояжируя по личным делам с женой, разбил в аварии служебный автомобиль и
ремонтировал его потом за счет хозяйства. То есть для себя лично досок на гроб не жалел.
Работники совхоза собрали внушительную делегацию и отправили ее в райцентр. Человек
тридцать ходоков заявили руководству района: не уберете директора – поедем в Херсон и
станем бессрочно пикетировать облгосадминистрацию! Стасюка тут же уволили, и он
какое-то время получал пособие по безработице, числясь на учете в ведомстве по
трудоустройству.
Судьба выписывала с ним занятные кренделя! Этот безработный упрямо не хотел
тонуть: через год-полтора им уже можно было любоваться на должности заместителя
губернатора…
Как любила говаривать моя любимая матушка: «До нашого берега нічого путнього
не припливе: або гівно, або тріска!» Так оно, видно, и было…
Все это конечно приятно вспомнить, да вот одно удручает: если люди такого сорта
играли важную роль в моей жизни, заставляли переживать по пустякам, надолго портили
настроение, определяя, где и кем мне работать, – то это в целом и свидетельство моего
убогого уровня, как бы я ни пытался здесь себя приукрасить. Спасибо вам, пенсионер
Стасюк!
_________________
137
ДОРОГАЯ КУРТКА
Конец семидесятых, выходной день, херсонский вещевой рынок «толкучка».
Торгующие стоят рядами, мимо них проходят тысячи людей, разглядывают товар, примеряют, торгуются, покупают. Молодой шустрый цыган стоит с красивой импортной
курткой в руках, эластичная черная кожа переливается под солнечными лучами. К нему
часто подходят, интересуются ценой, а узнав, разочарованно отворачиваются.
– А ну дай примерить! – говорит крестьянского вида парубок в стареньком выцветшем
ватнике. Он глядит на куртку завороженным взглядом, раскрыв рот от потрясения такой
роскошью. Рядом с ним стоит пожилая женщина, похоже, его мать.
– Ходи мимо! – лениво отвечает цыган, – откуда у тебя такие деньги!
Парень обиженно лезет рукой в карман ватника, оглядывается вокруг и тайком
показывает торговцу краешек толстой пачки сотенных купюр в фабричной упаковке.
Глаза у цыгана загораются, с него вмиг слетает сонное оцепенение, и он уже быстро
тараторит:
– Давай, давай мерь, дорогой, вещь – высший класс, размер – прямо на тебя, все девки
твои будут!
Покупатель, не отрывая глаз от вожделенной куртки, снимает ватник, передает его
цыгану, услужливо протянувшему руку, и бережно надевает на себя понравившуюся
вещь. И тут происходит что-то непонятное. Продавец с ватником в руках незаметно
пятится назад, рывком оборачивается и что есть духу бежит прочь. Люди вокруг
удивленно переглядываются: ай да мерзавец… Такую сумму спер в ватнике… Ищи его –
как ветер в поле!
Один только покупатель, кажется, не расстроен. Он лезет в карман пиджака, затем
довольно кивает матери, и они бесшумно растворяются в огромном рынке. А через пару
минут на этом месте появляется взъерошенный цыган и дрожащим голосом спрашивает у
торгующих, куда подевались колхозники с курткой.
– Зачем они тебе?– интересуется женщина с мохеровыми мотками, – ватник с
бабками остался-то у тебя?
– Какие бабки, какой ватник… – рыдающе вопит сконфуженный цыган, – видишь, тут
не карманы, а сплошная дырка…
=============
«
ПЕРИФЕРИЙНЫЙ ПРОЕКТ.
20-ый век: запах крови.
Откуда берутся тираны.
Адольф Гитлер».
––
Мои друзья говорили: брось эту тему, не загоняй себя в тупик. Кому это нужно?
Центральный замысел – снять несколько сюжетов о любви – всем, вроде, нравился. Не
что-то там супер, просто жизненные истории людей, которых уже нет. Разумеется, не
простые, а способные нас тронуть или хотя бы заинтересовать.
138
И ряд уже выстроился занимательный: любовь адмирала Колчака и Анны Васильевны
Тимиревой, стоившая ей сломанной судьбы и многолетних преследований, автора
потрясших меня когда-то стихов, посвященных любимому:
Полвека не могу принять -
Ничем нельзя помочь:
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь.
А я осуждена идти,
Пока не минет срок,
И перепутаны пути
Исхоженных дорог…
Но если я еще жива
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.
***
Безысходное чувство Николая Второго и Александры – чем не поучительный рассказ
под условным названием: «Любовь и власть несовместимы»?
И даже необычная история нашей землячки, медсестры поликлиники «Водников» Веры
Ивановны Золошко, которая жила когда-то в доме с мезонином, а в последнее время, вплоть до смерти в прошлом году, тосковавшая по любимому в недоброй славы местном
интернате для престарелых. Кстати, по некоторым сведениям, главный мужчина ее жизни
сейчас безмятежно нянчит любимых правнуков в далекой Америке.
А еще задумал для колорита рассказать о любви какого-нибудь нелюдя… Из числа
тиранов и извергов. Правда, не был уверен, знакомо ли им это чувство: ведь любовь –
главное свойство счастливых людей, а тираны, наверное, самые несчастные на свете. Так
сказать, и себе в тягость, и другим – помеха. В личной жизни им, как правило, не везет, впрочем, как и в главных деяниях, принесших мировую известность. Ибо в историю
человечества они входят исключительно с отрицательной стороны. Со знаком «минус».
И хоть эта публика мне как-то по жизни не особенно интересна, история любви одного
из самых злых гениев человечества и тихой, мечтательной девушки меня почему-то давно
занимает.
_______________
В последнее время о нем стали часто вспоминать. Новые книги, киносериалы. Его
жизнь препарируют известные историки и искусствоведы. Что случилось? Почему эта
тема снова витает в воздухе? И имею ли право я – не историк и не политолог – заниматься
этим не профессионально: описывать одного, вырванного из контекста эпохи человека, Адольфа, но не гитлеризм в целом, как порождение его идей, взглядов, отношения к
действительности?
Я хотел назвать свою киноновеллу просто и звучно: «Адольф и Ева». Но с каждым
днем стало появляться все больше и больше вопросов, и рамки скромного киноопыта
пришлось значительно расширить. Итак:
Адольф Гитлер – вопросы…
«Моим родственникам и соплеменникам – шести миллионам ушедших, познавшим о
нем полную истину: нечеловеческие страдания, глумление подонков, массовые расстрелы, 139
и с дымом адских печей вознесенным в небесные райские уделы – если они есть –
посвящается».
Автор
Мудрые люди говорят: нельзя долго смотреть в пропасть, а то она тоже начнет
вглядываться в тебя, а это опасно.
Я все же предлагаю заглянуть в притягательную бездну, не боясь последствий. Мы
– нормальные люди. И просто так затянуть туда себя не дадим.
Если бы люди, игравшие с этим малышом много лет назад знали, что принесет он
человечеству… Хотя, что бы они сделали? Убили, что ли? Чепуха! А как реагировал бы
его отец, Алоис Шикльгрубер, если бы ему было дано знать будущее его любимца, подарка судьбы уже в немолодом возрасте?!
Детство Гитлера – нормальное детство нормального ребенка из приличной семьи. Его
отец был женат трижды, все не складывалось. Мать Адольфа – урожденная Клара
Пельцль – его последняя третья жена.
Моложе супруга на 23 года. Возможно, из-за такой разницы в возрасте стать своему
сыну другом отец уже не смог.
Алоис Шикльгрубер сменил фамилию на Алоис Гитлер в 1876 году. Вот у него-то как
раз и было тяжелое детство. Своего дома он не знал. Всего, чего достиг – а занимал он
достаточно высокую должность в таможенной службе – добился благодаря собственному
труду, воле и способностям.
Мать и отец
В семье он был требователен, но и сын был послушным. Все, как у людей. Подрастала
младшая сестра Паула – любимица матери и предмет ревности брата. Особой дружбы
между детьми не было, как и, впрочем, каких-то разногласий. Просто в их доме с
небольшим садиком на окраине города Линца – Леондинге – они не пересекались.
140
А вот свою единокровную, от предыдущего брака отца, сестру Ангелу Адольф любил с
самого детства. Она была большая, к ней всегда можно было прислониться – настоящий
островок покоя в бушующем море не всегда понятной жизни. Когда он станет тем, кем в
конце концов стал, Гели – по мужу фрау Раубаль – будет самым доверенным лицом в его
жизни: экономкой и домоправительницей. Но все это еще впереди.
____________
Черты характера будущего фюрера… Здесь я, рискуя навлечь на себя общее