Виталий Авраамович Бронштейн
Записки несостоявшегося гения
Я знал, что порядки во 2-й Белозерской школе живо обсуждаются среди
райкомовцев. Интересная штука, они возмущались тем, что многие в Белозерке одобряли.
Помню, какие шли по райцентру споры, когда я запретил девочкам надевать в школу
золотые украшения. Некоторые барышни так щеголяли в маминых боевых доспехах, что
впору было открывать классные ювелирные магазины. А то и вип-бордель. Зато другие на
их фоне сникали, переживая свое материальное несовершенство.
Сказал родителям на общешкольном собрании, что хвастать социальным
положением и состоятельностью их отпрыски успеют во взрослой жизни. Пускай хотя бы
в юности царит равенство. Кому-то это, конечно, не понравилось, жалобы дошли до
районной верхушки. Но на этом дело застопорилось. Первый распорядился внедрить
социально уравнивающее новшество во всех школах района.
А меня, глупого, жаба давила: никто не упоминал мою школу как инициатора
славного почина…
Отделом пропаганды и агитации в райкоме завотдельствовала громоздкая, как танк
Т-34, Наталья Степанова, с красноречивой девичьей фамилией Дырявая, удачно
перекрасившаяся со временем в рьяную националистку, сторонницу майданной
демократии. Она всё пыталась засунуть в мою школу учителем труда своего супруга-инженера Степанова, закрывшего дырку в ее фамилии более благозвучной своей, которого гоняли как махрового бездельника со всех мест, где б он ни проявлял своих
трудовых усилий. И нагло требовала, чтобы для этого я уволил школьного учителя труда, заведующего мастерской Юру Соколова. Это ж надо было так меня не знать, правда?!
Были там и несколько молодых инструкторов, как тут их называли «знаменосцев», потому как единственная польза от этих козлов, не дающих молока – гордое ношение на
праздники красных знамен в райкомовской жиденькой колонне.
По сути, он был одиночкой на этом Олимпе, другие ему заглядывали в лицо, боясь
сказать лишнее слово. Трудно подсчитать сегодня, сколько школ, домов культуры, других
социальных объектов было построено за годы, когда он возглавлял район. И можете
поверить, он ко всему имел прямое отношение. Если бы сегодня от меня что-то зависло, я
б обязательно назвал одну из улиц Белозерки (причем, не самую худшую!) его добрым
именем.
Особенно следил он, чтобы не обижали простых людей. Помню, как Вихров орал
на председателя райпотребсоюза Ефименка, требуя немедленно завести водку, так как
завтра в совхозах и на предприятиях будет нечем платить зарплату. Сейчас это может
казаться диким, но он ни разу не допустил задержки хотя бы на один день. Заведующая
банком Рассуждай в те дни бегала, как ошпаренная, но люди получали деньги за свой труд
вовремя.
В те времена партийных работников назначали громко, а снимали тихо. Говорят, официально причиной его ухода считается свадьба сына, которую ему организовал у себя
244
в Чернобаевке дважды Герой труда Моторный, умевший ладить с руководителями.
Свадьба охранялась постом милиции, что было тогда сочтено за страшный грех –
использовать правоохранителей в личных целях. Болтали, что гулянье на четыреста гостей
обошлось Вихрову, как за сотню – для любого обычного человека. Вполне допускаю, такие вещи в те времена были не редкость. В дело вмешался Партконтроль ЦК, и Вихрова
отправили зоотехником дальнего совхоза.
Через какое-то время я встретился с ним на районном активе. Сельские делегации
подвозили автобусами. Я обратил внимание на здоровенного мужика, разминавшего
члены после дальней дороги. Так и есть, Григорий Иванович. Мне почему-то показалось, что приехавшие держатся от него поодаль. Из массы людей, толпившихся у районного
Дома культуры, к нему тоже никто не подходил. Похоже, он ощущал некоторую
неловкость: еще полгода назад вокруг него суетился бы добрый десяток желающих
привлечь внимание первого секретаря.
Я подошел и демонстративно громко сказал: – Сколько лет, сколько зим – как дела, Григорий Иванович? Без вас у нас что-то пустовато…
Не сочтите за самопохвальбу, но такого довольного выражения его лица я раньше
не видел. Он даже приобнял меня, и я, в общем, тоже не маленький, ощутил добрую силу
и мощь этого человека.
Больше мы с ним не виделись. До меня доходило, что в нынешние времена он
прочно вписался, не остался на обочине жизни, как все эти стасюки, которых после
райкома гнали, как осенние листья в ненастную погоду, по службам трудоустройства; или
безработные дырявые, подметавшие полы по заграницам; да прочие бездари, ничего за
спиной, кроме руководящего кресла, не имевшие. Организовал крепкое животноводческое
фермерское хозяйство. Создал рабочие места с хорошей зарплатой. Политикой не
интересовался, занимался делом.
Тот, что пришел после него, всем нравился. Никуда не лез, ни во что не
вмешивался. Как говорится, ни Богу свечка, ни черту кочерга. Говорящая фамилия -
Ласкавый. Маленького росточка, с поникшей на бок головкой. Разница между ним и
Вихровым – что меж болтающимся на волнах речным буксиром и атомоходом «В.И.
Ленин».
Уже несколько лет моего первого секретаря нет. Вечная ему память и позор
руководящему отребью, пришедшему после.
==========
ПОЛИТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР -2
Говорят, у каждого Макаренко есть своя "Педагогическая поэма". У одних -
педагогическая, у других – антипедагогическая, это уж как повезет. Хочу поделиться с
вами воспоминаниями, впечатавшимися в память навсегда. Интересно это или нет, судить
вам. В предлагаемом отрывке – из самого начала моего педагогического пути – пожалуй, вся суть меня, как человека и как директора. Так что знакомьтесь с молодым выпускником
Херсонского пединститута, полвека назад получившим направление в сельскую школу.
Все фамилии подлинные.
В общей сложности, я проработал в Велетенской средней школе шесть лет. Два
года в начале своей деятельности в Белозерском районе, и четыре – в конце, и благодарю
судьбу, потому как в учительском смысле и для понимания жизни ВСШ мне многое дала.
Прекрасные учителя, обладатели удивительных судеб. Расскажу о некоторых, дабы не
канули в лету их добрые имена.
245
Начну с завуча Лилии Павловны Белобровой, с которой ладили мы далеко не
всегда. Отличный учитель физики, что среди женщин встречается не часто, она была
наделена природным даром: при среднем знании своего предмета, умела преподнести его
на полновесную пятерку! Такое в педагогике тоже бывает.
Женщина волевая, жесткая, ни с кем не церемонящаяся, она имела от первого
брака дочь Иру, миловидную умницу, романтичную барышню, гордившуюся матушкой и
немного стыдившуюся отчима, Васю Белоброва, тоже учителя физики. Жена им, естественно, помыкала, тем более, в профессиональном плане он до нее серьезно не
дотягивал, что служило предметом насмешек детей и взрослых.
– Если Вася – учитель, – наматывал ус на прокуренный палец старый Егорыч, охранник плодового сада, – то я министр обороны СССР!
Учительская пара имела общего сына, грубоватого малого, доставлявшего им
немало хлопот. В селе говорили, что, когда умирала матушка Лили, простая деревенская
женщина, железная завуч, желая доставить старушке приятное, дала зарок обязательно
стать директором школы, по сельским меркам, человеком значительным и уважаемым.
Наверное, отсюда мои негоразды с Лилией, почуявшей во мне опасного
конкурента. Она возглавляла парторганизацию школы, в которой было целых семь
коммунистов, и разумеется, самым бдительным членом педколлектива. Поэтому уже
через неделю моей работы сделала в учительской строгое предупреждение – не оставлять
без присмотра документы, потому как «международная обстановка сейчас сложная, некоторые вострят лыжи прямо в Израиль, а там наши паспорта, военные и
партбилеты пользуются большим спросом…».
Честно говоря, я не знал, как реагировать, и промолчал. Таким образом, для
коллектива первый раунд я проиграл. Но наш армейский майор по боевой подготовке
недаром учил «На удар – тройным ударом!» – через несколько дней, когда Лилия
Павловна захотела закрепить свой успех, я отыгрался.
– Я до вас зараз іду на урок! – громко заявила она на большой перемене в
учительской. – Хочу подивитися, що і як ви читаєте нашим дітям!
В учительской на миг воцарилась неловкая тишина. Заместитель директора школы
решила проконтролировать другого заместителя, показав тем, кто хозяин в доме. Я
смиренно кивнул, подошел к расписанию, посмотрел, есть ли уроки у ее мужа, и так же
громко обратился к нему:
– Василий Федорович! Иду к вам на четвертый урок в восьмой класс, проверю
наличие воспитательного момента на уроке!
Лилия постояла пару минут у своего стола, вертя в руках какой-то журнал, затем
недовольно повернулась ко мне:
– Тут у мене з'явилися невідкладні справи, перевірю вас якось пізніше…
Учителя делали нейтральный вид. Я повернулся к её мужу:
– Василий Федорович, извини, но я вспомнил, что в районо ждут моего отчета, так
что загляну к тебе на урок как-нибудь после!
Учителя понимающе переглядывались. В учительской снова стало шумно.
Расскажу еще один эпизод. Кажется, весной 1974 года, перед выпускными
экзаменами, директор школы Семен Климович Непейпиво (умнейший и благороднейший
человек!) получил путевку в санаторий. Перед отъездом он собрал учителей и зачитал
приказ, которым на время своего отсутствия возлагал обязанности директора на меня.
Лиля была в шоке: ее, заместителя по учебной части, парторга, задвигают на второй план!
Я же витал в облаках, сам дивуясь своим невиданным успехам…
Непейпиво уехал, а через несколько дней Лиля собрала совещание, даже не
поставив меня в известность. Но я случайно узнал и, к неудовольствию завуча, она
увидела меня среди собравшихся.
Тот день мне запомнился навсегда, потому что принял рискованное решение и
сумел настоять на своем. В селе такие вещи не держатся в секрете, и дальнейшую приязнь
246
сельчан, сопровождавшую меня там последующие годы, я отношу именно к этому
случаю.
Завуч сказала, что на золотую медаль идет пять учеников, но районо решительно
против, полагая подобное изобилие немыслимым для сельской школы. Поэтому аппетиты
надо умерить, больше двух медалей нам не дадут. А если мы подадим всех – школу ждут
серьезные неприятности. Так что будем определяться: как и кого отсеять, а кому дать
золотую дорожку в будущее…
Совещание проходило в кабинете физики, почему-то было душно, и я сказал
открыть окна. Они с зимы не открывались, в общем, с трудом удалось оторвать намертво
прилипшую форточку, но лучше от этого не стало.
Все понимали, что предстоит выбор без выбора. Среди претендентов сын
директора совхоза и дочь завуча. Значит, речь пойдет о том, кто и по какому предмету
поставит «четверку» оставшимся ребятам, обделенным влиятельными родителями. Я
сидел за задним столом. На меня все время оглядывались. Белоброва избегала смотреть в
мою сторону.
Когда стало ясно, что люди смирились и сделают всё, что требует районо, пришла
моя очередь сказать свое слово.
– Принимать экзамен будем по знаниям и по совести! Если вы десять лет ставили
этим детям справедливые пятерки, то я, как председатель экзаменационной комиссии, считаю, что на выпускных экзаменах они должны получить такие же оценки.
Ошеломленная Белоброва негодующе вскинула голову:
– Не базікайте дурниці! На іспитах буває всяке – хто вам дав право наказувати
вчителям ставити п'ятірку?!
– Хорошо вас понимаю, Лилия Павловна, – покладисто сказал я, – но, чтобы не
«трапилось всяке», поставлю вашу дочь и сына Лымаря сдавать экзамены последними, и
если будет «срезан» хотя бы один из «безбатченковской» тройки, то лично отвечу
рикошетом по вашим отпрыскам!
Представляю, что говорили потом в домах велетенцев… Сказать, что я был собой
доволен – это ничего не сказать. Особенно хотелось поделиться своей удалью с мамочкой, но ее это почему-то не сильно впечатлило.
– Искать приключения ты умеешь, – задумчиво сказала она, накрывая на стол. – С
работы тебя, конечно, не выгонят, но и жаловать впредь не будут, готовься к серьезному
разбирательству…
Она как в воду глядела – на следующий день меня вызвали в райком.
– Что вы себе позволяете? – проскрипела секретарь по школам Силюкова, дама
предпенсионного возраста, с тугой «бабеттой» седых волос. – Без году неделя в школе, а
уже мутите воду. Пошли к первому секретарю!
Новый первый секретарь Григорий Иванович Вихров, здоровый мужик с крупного
замеса волевым лицом, долго не мог понять, зачем мы пришли.
– Столько медалей не получает ни одна сельская школа! – горячилась худая, как
спичка, Силюкова. – Районо требует «задробить» лишних, а этот упирается… Нам только
не хватало, чтобы район склоняли по всей области!
– Изложите свою позицию, – велел мне Вихров.
Я видел его лицо, недовольный, нетерпеливый взгляд, и почему-то подумал, что он
меня поймет. Такие, с виду, простоватые, но неглупые и с жестким характером личности, должны, хотя бы в малости, тяготеть к справедливости. Посмотрим. Правда, мешала явная
скоротечность беседы – нам даже не предложили сесть. Он, видимо, понял это и резким
жестом руки указал на стулья за столом.
Стараясь говорить как можно короче, объяснил, что такое может случиться в
любой школе – необычайно сильный класс. Пятеро способных, быть может, талантливых
ребят, все десять лет своей учебы показывали отличные результаты. И вот подошли к
выпуску, но для сельской школы оказалось слишком много – пятеро медалистов…
247
– Для меня это вопрос не образовательный, а политический, и считаю, что нужно
отнестись к нему именно так! – неожиданно для самого себя, выпалил я.
Вихров удивленно поднял брови. У Силюковой начался нервный тик, и она
невольно прикрыла рот рукой.
– Как воспримут жители села, что из пяти отличников получат медаль только двое: сын директора совхоза Лымаря и дочь завуча школы Белобровой? А ничем не
уступающие им, а может, и превосходящие: умница Гена Калашников, сирота, впроголодь
живущий со своей несчастной бабушкой; красавица Танечка Т., эрудитка и насмешница, из многодетной семьи рядовых тружеников; да тихая скромница Нина Н., у которой мама
– доярка, а отец – инвалид детства, – остались за бортом?
Не хочу, чтобы в селе, где я работаю, люди сомневались в справедливости
советской власти, не верили ей, считали, что начальству – всё, а другим – ничего…
Боязнь чиновников районо терять насиженные места не должна заставлять учителей
кривить своей совестью!
– Ну, и что ты предлагаешь? – после некоторой паузы перешел на «ты» первый секретарь.
– Или медаль всем, или никому, – понимая, как это глупо звучит, выдохнул я.
Мне предложили подождать за дверью. Минут через пять появилась Силюкова, на
лице которой были красные пятна.
– Делайте, что хотите, – обозленно бросила она, – но помните, что вы всех нас
подставляете!
В итоге, я не подставил никого, а все пять отличников получили медали.
Позже я узнал, что Вихров звонил заведующему облоно Беньковскому и предупредил, что если будут какие-то препоны для медалистов Велетенской средней школы, то он, как
член бюро обкома партии (из 25 сельских районов только три первых секретаря были
членами бюро обкома, что считалось великой честью и свидетельствовало о прочности
вхождения в партноменклатуру), будет вынужден обратиться в бюро, так как этот вопрос
приобрел в селе политический характер.
А через много лет, когда я опоздаю на первый утренний рейс «ракеты» в Одессу, и
стремительное судно отчалит от причала и удалится на десятки метров, вдруг прозвучит
певучий звук корабельной сирены и «ракета» вновь устремится к берегу.
– Наверное, что-то забыли, – обрадовался я. Но оказалось, что забыли… меня.
Шустрый парнишка в тельняшке предложил мне пройти в рубку, где русоволосый
мужчина в белом кителе, стоящий у штурвала, стал неожиданно упрекать:
– Ай-яй-яй, Виталий Абрамович! Как вам не стыдно – учили нас порядку, ругали за
опоздания на уроки, а сами…
– Здравствуй, медалист Гена Калашников!
______________
Когда я появлюсь в Велетне после двенадцати лет кочевки по Белозерскому району
уже в должности директора, то застану странную картину. Запущенность школы меня не
пугала – «делать из плохого хорошее», по совету Семена Климовича Непейпиво, я уже
научился. Но я ходил по школе, смотрел классы, учебные кабинеты, библиотеку – и чего-то все время не хватало. Вроде, всё есть, и все же чего-то необходимого нету. Чего?
И только через неделю до меня дошло: где раздевалка? Нет ни общей, в коридоре, ни в
классах – обыкновенных вешалок. Что это значит?!
Спросил в учительской, коллеги переглянулись, а мой предшественник Кавура, пряча глаза, сказал, что зимой в школе холодно, дети и взрослые не раздеваются, чтобы не
простудиться, руки у бедных замерзают, писать не могут, так зачем раздевалка – занимать
лишнее место?
Мне показалось, что я ослышался: двенадцать лет назад, когда директорствовал
Непейпиво, в школе зимой было тепло и уютно, что случилось? И что это за учеба в
школе, где дети не пишут?
248
Оказывается, голландские грубы, стоявшие в классах и коридорах, со временем
прохудились, их много лет не чистили, да и с углем последние годы плохо: что ни завезут
в школьный двор – всё раскрадывается, ведь охраны нету, так что перебиваемся
потихоньку, закаляем детишек…
Пошел к директору совхоза, чьи дочки процветали в школе, и через несколько дней
у нас появилась бригада стройцеха. За пару недель привели в порядок грубы и построили
во дворе здоровущий каменный ангар для складирования угля и школьной техники -
грузовика и трактора. В коридоре, недалеко от входа, разместили компактную раздевалку
на три сотни одежных крючков, а тут и холода подоспели…
Надо ли объяснять, как после всего этого ко мне относились и дети, и их родители, и учителя-коллеги?!
Правда, в природе не бывает, чтобы все были чем-то довольны. Радость одних
нередко несет горе другим, и здесь правило одно: стараться, чтобы первых было больше, а
вторых – меньше. Случайно услышал в сельском продмаге разговор покупательниц про
то, как бедуют две старушки, живущие рядом со школой. Оказывается, раньше, когда в
школьном дворе под небом валялись груды угля, они потихоньку таскали его домой, тем и
согревались. А теперь беда – мерзнут…
Старушек этих я знал, худенькие, бесплотные божьи одуванчики, тени, скользящие
мимо школьного забора. Зашел к ним. Не буду описывать, что там увидел. Сильно
расстроился. Две бабушки-одиночки сбились в семью, чтоб как-то выжить. Нищета, голод, холод…
Дома выложил это маме.
– А ты? – спросила она.
Сказал, что велел учителю труда, отвечавшему за организацию ежедневного
подноса топлива к грубам со старшеклассниками, заносить уголь старушкам пару раз в
неделю, чтоб не замерзли. И попросил директора совхоза Николая Кулиша помочь им
продуктами. Слава Богу, у него доброе сердце, так что старушкам повезло.
Между тем, когда меня назначали на Велетень, завоблоно Беньковский поставил
передо мной главную задачу. Вы никогда не догадаетесь, какую. Не вывести школу в
передовые, создать хорошие условия для учителей и учеников, добиться побед в
ученических олимпиадах и подобное. Он коротко сказал: – Твое дело – чтобы эта школа
перестала вонять! Да – да, вонять! Оттуда хлещет поток анонимок больше, чем из иного
района. Пишут, чертовы шкрабы, в райком, обком, самому Брежневу – всё им не
подходит, на всё клевещут! Редкое партсобрание в этом гадюшнике обходится без гостей
из области или даже республики. Сделаешь, чтобы эта вонь прекратилась – считай с
главным ты справился.
Конечно, после таких добрых слов мне хотелось послать его матом, но пришлось
сделать вид, что я усвоил ценное напутствие и, несолоно хлебавши, раскланяться.
Напомнил это маме, сказав, что из-за этих бедолаг у меня могут быть проблемы: если кто-нибудь из коллектива или сельчан напишет, как я распоряжаюсь школьным углем, мне не
поздоровится. Та же Лилия Павловна, недовольная тем, что я отлучил ее мужа от
преподавания физики…
– Будь что будет, – сказала она. – За доброе дело не грех и пострадать…
Страдать не пришлось. В селе знали все – и никто не продал. Какой дурак сказал, что
велетенцы – жалобщики и доносчики!
______________
За годы моего отсутствия моральный климат в школе сильно изменился. Хотел – не
хотел, но пришлось кое-что менять. В первый же День учителя узнал, что техработников
не пригласили за общий стол. Спросил, в чем дело? – Как можно, мы же учителя, кто на
что учился!..
Я сел на мотоцикл и поехал домой. В селе эта новость живо обсуждалась.
Работники конторы и прочая сельская элита была на стороне учителей. Но когда со мной
249
здоровались люди, их лица светлели. Следующие праздники коллектив отмечал вместе.
Конечно, всё это мелочи. Но теперь вы понимаете, почему за все годы моей работы в
Велетенской школе руководство района, области, страны – не было осчастливлено ни
одной анонимкой?
Между тем, пошли годы гласности, демократии, горбачевской перестройки. На
очередном совещании в райкоме партии директорам школ предложили провести в своих
коллективах анонимное анкетирование: хотят или нет они работать с действующими
директором и его заместителями?
Директора отказывались, всячески волынили. Тогда в школы для проведения
анкетирования стали приезжать представители районо и райкома. Не помню, кто заскочил
к нам, зато в памяти сохранился разговор с руководящей гостьей: – А вам не страшно, Виталий Авраамович, ведь если проголосуют против, можно без работы остаться?
– Могу на спор: не более двух – трех против! – самоуверенно заявил я. – Вы так уверены? –
удивилась она. – Все руководители считают, что их любят, но я не раз видела, как люди
прокатывают своих боссов всухую.
Всем раздали листки с двумя фамилиями – моей и завуча. Требовалось всего лишь
перечеркнуть или оставить. Я смотрел, как люди разбирали листочки, уединялись, чтобы
не видно было, что они там черкают, и возвращали в опущенном виде на стол перед
специальной комиссией: парторгом, профоргом и гостьей.
Меня никто не зачеркнул, завуча – три или четыре человека. Значит, остаемся работать.
Рассказал дома маме. – Ты сомневался? – поинтересовалась она.
– Всякое бывает, – отвечал я. – Думаешь, нет на меня обиженных? – За что? –Некоторые
недовольны, что я не даю им вволю высыпаться…
– Ты хочешь сказать, что так требователен в работе? – Ради Бога, – отвечал я, – не
преувеличивай мои несуществующие достоинства! Я не даю им спать в буквальном
смысле. Вернее, не я, а мой мотоцикл с прохудившимся глушителем. Его треск ежедневно
будит село ровно в 6.50 утра, когда я приезжаю на семичасовый утренний наряд, проводимый директором совхоза в центральном гараже. В это время, за пару минут до
наряда, лучше всего решаются производственные школьные дела.
Вопрос к читателю: должен ли опасаться директор сельской школы, приезжающий
из города в село за двадцать километров, когда еще спят его учителя, что они его
прокатят? А если бы и прокатили – с легкой душой устроился работать где-нибудь
поближе. Насильно мил не будешь.
Немного про учителей.
Лиля Павловна уже не была завучем. Ее резкость и неуступчивость, склоки в
коллективе, сделали свое дело. Они с мужем читали физику, а для души (и выгодно
материально) завели дома парничок и выращивали цветы. По выходным Лилю в
скромном сельском платочке можно было видеть на Центральном городском рынке у
цветочного павильона.
Она еще проработала в школе два года, но после пришла и сказала, что хочет
выйти на пенсию – возраст подходит. Предложила передать свою учительскую нагрузку
её мужу, Василию Федоровичу. Я отказался, мне не хотелось терять хорошего учителя. И
даже стал уговаривать ее. Но Лиля со школой распрощалась.
О Неониле Петровне Никитиной особое слово. Высокого роста, лет пятидесяти
седоватая шатенка, чуть полноватая, близорукая, всегда в роговых очках, в темных
одеждах вольного покроя, с отечными ногами, ее было в школе не видно и не слышно –
всегда с детьми и редко в учительской. Она преподавала химию, ее муж, безропотный
Костя, работал секретарем школы. Вспоминаю ее, пишу, а сам до сих пор удивляюсь: скромная учительница сельской школы… В селе знали, что почтальон носит ей журналы
по химии на английском и немецком. К этому надо что-то добавить?
250
В школьные дела она не вмешивались. На педсоветах ее голоса не было слышно, сидела сзади и что-то писала. Ни с кем ни дружила, не ругалась.
Мое директорское отношение к учителям ее статуса (специалисты такого уровня
мне встречались редко, хотя были среди них кандидаты и доктора наук) – не мешать и не
вмешиваться; по мере сил, облегчать их достойную ношу.
Не помню, чтобы когда-то говорил с ней больше трех минут. Жаль. Был бы тогда
поумнее, непременно расспросил: как такая неброская, но поистине жар-птица, залетела в
пригородное село?
Как понимаю теперь, ее учительское кредо не соответствовало общепринятым в
советской педагогике нормативам: учить всех. Завучу Белобровой, истовой коммунистке и
стороннице всеобщего «опыления» нужными и не очень знаниями, это не очень
нравилось, но она, понимая, что за бриллиант достался школе, была вынуждена терпеть.
Никитина учила тех, кто мог и хотел. Работала с пятью – шестью учениками в классе; от
остальных требовалось одно – тихо себя вести и не мешать. Ставила им тройки и не
морочила голову – ни себе, ни им, ни их родителям. Наверное, поэтому целый ряд ее
воспитанников стал учеными-химиками, говорят, есть среди них и профессура.
Проходя мимо ее двора в Велетне, часто видел белье на длиннющих веревках. И
Неонилу, с ожерельем прищепок на шее, то развешивавшую его, то снимавшую. И ни разу
– ее мужа Костю. Занят был, видно.
Помню занятный штрих. Когда дочь Белобровой Ира, выпускница-отличница, сдала собеседование по химии в Киевский университет им. Шевченка на высший балл, преодолев серьезный конкурс даже среди медалистов, Лилия Павловна принесла в школу
дорогой чешский обеденный сервиз, разложила на своем столе, дождалась стечения
учителей, любующихся выставленной красивой посудой, а когда в учительскую зашла
Никитина, подозвала ее и сказала:
– Це вам, вельмишановна Неоніла Петрівна, від вдячної сім'ї Білобрових!
Неонила, на лице которой проступили красные пятна, растерянно смотрела на Лилю
Павловну, а учителя, смущенные невиданной щедростью завуча, разошлись по рабочим
местам.
Вернувшись после двенадцатилетнего отсутствия, семьи Никитиных я в школе не
застану. Неонилу высмотрели в соседнем Николаеве, дали квартиру в центре города и
пригласили читать химию в школе для одаренных детей. Сельская учительница…
Русский язык и литературу в Городнем Велетне читали колоритные дамы – Анна
Павловна Примиренко и Лидия Яковлевна Московченко. Примерно, одного возраста.
Когда я начинал там работать, им было чуть за пятьдесят. Анна Павловна грузная, величавая матрона, с легкой одышкой и в светлых накрахмаленных блузках, представляла
собой выраженный тип сельской интеллектуалки. Была неравнодушна к людям. Весьма
коммуникабельная, легко входила в контакт. В первые же минуты знакомства выяснила: женат ли я, есть дети, где собираюсь жить – в Херсоне или Велетне.
– А я вас видела на автобусной остановке у рынка с красивой девушкой. Наверное, ваша жена? Нет? А кем она вам приходится?
Она много читала, любила щегольнуть в разговоре чьей-то цитатой. Ее супруг
Василий (не помню отчества), высокий худощавый мужчина, умевший носить фетровые
шляпы, внешне чем-то напоминавший актера Вицына, был начальником совхозного
отдела кадров. Слегка выпивал, так сказать, на тихом подсосе. Жена его держала на
коротком поводке, а если он пытался взбрыкнуть – мстя была громкой и неотвратимой, и
он ходил тише воды – ниже травы. Милый представитель сельской элиты…
Когда сослали в Горький академика Сахарова, Анна Павловна недоумевала:
– Трижды Герой труда, небось, все у него есть, зачем ему эта фронда?
251
И еще штрих. Если она хотела хорошо отозваться о другой представительнице
слабого пола, то лучший комплимент из ее уст носил гигиенический характер: – Такая
чистоплотная женщина! Или восхищенно: – Она большая чистюля!
Таким образом, доброта, порядочность, щедрость и отзывчивость отходили на
второй план. Главное в женщине – чистота и чистоплотность. А что, может, и правда?
Вернувшись в Велетень в 1986 году, я узнал, что накануне её с Московченко тихонько
выпроводили на пенсию. Молодой плеяде учителей они мешали одним своим
присутствием (сторонились разных гулянок, процветавших в школе, плюс старомодные
представления о долге, чести и миссии учителя, разделявшиеся далеко не всеми).
Пришлось идти к ней домой, уговаривать вернуться хотя бы на несколько часов нагрузки.
Она согласилась. Лидия Яковлевна осталась дома. Моя инициатива была воспринята
коллективом без особого воодушевления.
Лидия Яковлевна в молодости была красавицей. Белолица, прекрасные волосы, невысокого роста, но с выразительной фигурой, типа «всё при ней». Немногословна, с
шляхетскими повадками женщины, знающей себе цену.
Долгие годы была первой дамой школы. Ее супруг Сыроедов (имени – отчества не
помню), на пару десятков лет её старше, был в 50-ые годы на Западной первым
секретарем райкома. Жил – поживал, сражался с бандеровцами, ночевал каждый раз в
другом месте и доночевался до того, что бросил семью, сойдясь с красивой девчушкой из
педучилища. В те времена такие вещи не прощали, и Сыроедов очутился в пригородном
херсонском селе в кресле директора школы.
Был крепким хозяйственником, при нем построили новую школу, простоявшую полвека.
Преподавал в старших классах историю; учитель был никакой, объяснял новый материал, читая параграф из учебника. Дети на его уроках и в ус не дули, занимаясь кто – чем.
Родная дочь, например, открыто играла в шахматы с приятелем, не обращая внимания на
папу, с трудом осиливающего учебник.
Как это часто бывает в таких случаях, женский расцвет Лидии Яковлевны пришелся на
мужской закат Сыроедова, и отношения супругов настолько разладились, что он на
старости уехал прозябать в пансионате бывших партработников под Киевом. Она
доживала свой век с престарелой матерью в небольшом домике. Дочь выучилась и
появлялась в Велетне крайне редко.
Учителем она была неплохим, могла дать хороший урок, но системы не было и
создавалось впечатление, что дети мало ее интересовали. Считала себя городским
человеком, волею судьбы прожившим всю жизнь в селе. Вела себя безупречно, но я видел, как загорались у нее глаза, когда в учительской вспоминали бывшего директора совхоза
красавца Якоденка, трагически погибшего, купаясь в ванне.
_________________
252
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Наверное, мне в жизни везло на встречи с интересными людьми. С яркими
личностями, выделяющимися на общем фоне. Один из них – Марк Михайлович Штыкель, начальник ПМК – 163 (передвижной механической колонны) треста «Каховсельстрой».