Виталий Авраамович Бронштейн
Записки несостоявшегося гения
общем, настроение испорчено: что подумает учительница химии, получив вместо двух –
одну бутылку со столь популярным продуктом?
Приезжаю в школу, вызываю химичку. Заходит она в кабинет, старенькая уже, пенсионерка, и я начинаю рассказывать ей историю про арбузы: как стал вынимать их из
коляски, да не туда бутылки поставил – и не довез спирт, извините… Вот, только одна
осталась!
Она, конечно, удивлена: надо же, какая незадача! Все пытается меня перебить, а я, дурак, с еще большим пылом оправдываюсь. На душе как-то муторно, чувствую себя
вором без причины.
– Хотите – верьте, – говорю, – хотите – нет, но бутылка действительно разбилась, вы
уж не обессудьте!
А старушка в ответ:
– Да что вы, Виталий Абрамович, вы же честнейший человек, чтоб я на вас плохое
подумала?! Да ни в жизнь! Скажу вам правду святую: я в Понятовке тружусь 30 лет, сколько директоров на своем веку перевидала… И вот только один вы, впервые за все эти
годы, привезли мне для лабораторных опытов пускай одну, но все же полную бутылку
спирта… Да другие директора даже не говорили мне, что нам на школу спирт выделяют…
Так что честнее вас – я просто никого не знаю!
С тех пор прошло много лет. Но история эта по-прежнему хранится в моей памяти.
И даже сегодня, когда мне уже давно за 60, я не могу понять: почему в тот далекий день
бесхитростные утешения старой учительницы устыдили меня еще больше?..
_______________
НЕ ПЕРЕСТАВАЙ ОХОТИТЬСЯ
Чем большим обладаешь – тем беднее становишься… Как много, несчастный, я потерял за
последнее время! Купил недавно электронную читалку. Средних размеров блокнотик с
матовым экраном. В Интернете масса библиотек – закачивай сюда любую книгу в
электронном виде, в текстовом формате, да читай себе с удовольствием!
За каких-то пару недель я заимел более четырехсот книг. Наконец-то получил
возможность читать мемуары Иванова-Разумника и Мариенгофа, Гуля и Берберовой, Ардова, Нагибина, Чуковского, Герштейн, – и так далее, несть им числа. В общем, все то, о чем мечтал долгие годы.
И что – наполнился мир пением райских птиц? Как бы не так!
Каким счастливым я был когда-то, когда ждал с нетерпением конца рабочего дня в
Белозерке, чтобы после сорваться на мотоцикле в Херсон – да объехать пяток-другой
книжных магазинов! А как у меня трепетало в груди, когда нападал на нечто стоящее и
приобретал вожделенную находку!
Практически, вся моя жизнь прошла в условиях жесточайшего дефицита. Не
только литературы, но и качественной одежды и обуви, бытовой аппаратуры, продуктов
питания. Что такое было раньше приобрести импортный костюм, хороший телевизор, японский магнитофон или радиоприемник?! А растворимый кофе по два рубля банка или
доступный лишь для избранных сервелат! Тот же импортный шампунь…
Было, правда, в те времена и нечто недефицитное, которое странным образом
исчезло теперь, когда материальные блага (при наличии средств, разумеется!) доступны
всякому.
Куда вы нынче подевались, полузабытые приметы того времени: дружеское тепло
и участие, уверенность в завтрашнем дне и надежды на справедливость, гордость за свой
народ и свою страну?..
184
В семье висельника не говорят о веревке. Поэтому упростим для ясности и скажем
так: дефицит на материальные ценности обладал и своими прелестями. Например, сладостным чувством добытчика, свойственным, наверное, каждому человеку. Одни
удовлетворяют его охотой на бедных животных, другие – грешат ловлей рыбы, третьи –
тихо собирают грибы в лесочке. И я, когда метался в поисках тех же книг, был и тем, и
другим, и третьим.
Между тем, мудрые люди знают, что когда ты перестал охотиться – охотиться
начинают на тебя… В общем, ничего мы стоящего, пожалуй, не нашли, зато все хорошее, кажется, благополучно растеряли.
_________________
КОГДА КИНО КРУТЯТ НЕ КИНОМЕХАНИКИ
Не помню, кто сказал: «Чем меньше городок, тем интереснее в нем люди». Вряд ли это
так, но если судить по моему Херсону, очень похоже на истину.
У меня даже когда-то было желание стать летописцем родного города, но как-то
незаметно прошло: зачем кропать про чьи-то времена и деяния, когда меня больше
трогают люди-людишки да их мелкие делишки, что куда занятнее.
Так что предложусь читателю не в роли Нестора-летописца, а Бронштейна-людописца, посмотрим, что из этого получится.
Начну с бессмертных обликов наших руководителей. Лидер Крестьянской партии Сергей
Довгань ни до своего назначения на пост хозяина области (2004), ни после – ничем особым
не прославился. Правда, его листовки на парламентских выборах многим показались
занятными. На них была надпись: «Надоїла морда панська – голосуй за партію
Крестьянську!», что заметно диссонировало с грубым, заносчивым лицом на фото, потому
как более подходящую к надписи «панскую морду», чем глава этой партии, представить
было невозможно.
Возглавив область, Довгань стал активно формировать свою команду. Один
товарищ из его близкого окружения, желая подсобить своему не шибко искушенному в
местных делах сюзерену, вознамерился подвести меня к нему, насколько я понял, в
качестве так называемой «умной еврейской головы» при губернаторе. Встреча состоялась
в облгосадминистрации. С первых слов стало ясно, что хозяин кабинета не сильно
доволен навязыванием моей персоны и, как ни нахваливал ему меня мой приятель, ощущалось, что пошел он на знакомство исключительно, чтобы не обидеть своего
помощника.
Секретарь принесла чай с бутербродами, Довгань всё поглядывал на часы, а мне
хотелось выйти на свежий воздух: в комнате для отдыха была затхлая атмосфера. Между
тем, правила приличия требовали поддерживать вялую беседу. Губернатор поведал о
своих планах возродить ХБК, судозавод и что-то еще. Я поинтересовался сырьевой базой
для Хлопчато-бумажного комбината, он сказал, что есть планы выращивать хлопок на
Херсонщине. Незаметно беседа перешла на его вчерашнее выступление по местному ТВ.
Мой товарищ сказал, что я неоценим в плане подготовки к таким выступлениям.
Мол, для работы со СМИ нужен опытный человек, дока, чтобы избежать разных
недоразумений.
Губернатор оживился и, обращаясь ко мне, с усмешкой промолвил:
– А разве я говорил что-то не то? Мне сразу после передачи многие отзвонились, сказали, что прекрасное выступление, всем очень понравилось. Так интересно еще никто до меня
не говорил…
Я тактично отвел взгляд, губернатора, похоже, это немного задело.
185
– А вы, господин, Бронштейн, смотрели мое выступление? Ведь те вещи, которые я
говорил, должны были показать широкой публике, что мы пришли надолго, и перемены к
лучшему не за горами. Что лично вы можете сказать по поводу озвученной мной
информации?
В его взгляде читалось пренебрежение: чем может помочь ему этот старик, который
явно напускает тумана, а на деле, хочет того же, что и все – положения, денег, возможностей…
– Видите ли, – отвечал я, – вы, наверное, сказали все, что надо, и никаких особых
замечаний у меня нет. Разве что…
– Ну-ну, я вас внимательно слушаю, – скептически бросил Довгань, с упреком
взглянув на помощника (кого ты сюда привел?!).
– Да так, сущий пустячок… Понимаете, вы сидели с ведущей по разные стороны
стола. Вы – слева, она – справа, и обращались друг к другу. Так вот, было бы лучше, если
бы вы поменялись с ней местами. Она села б на ваше, а вы – на её. Вот и всё. Примите мой
совет и впредь делайте так! – с неожиданной для Довганя жесткостью, завершил я.
– Что за чушь он мелет? – взорвался губернатор, обращаясь к помощнику. – Поменяться
местами… Да какая разница, кто – где сидит! Забыли, наверное: «А вы, друзья, как ни
садитесь, все в музыканты не годитесь!» – глумливо произнёс он.
– Понимаете, – покладисто отвечал я, – бывают случаи, когда место сидения как раз имеет
значение. Как вчера. Вы уж не обижайтесь, ваши подчиненные этого вам не скажут, но
большинство телезрителей вообще ничего не услышали из вашего выступления. Из чисто
природного любопытства они пытались разглядеть татуировку на вашей правой руке.
Четыре буквы на пальцах, наверное, чье-то имя… А если бы вы сидели с другой стороны, татуировка бы не бросалась в глаза, и все внимательно вас слушали.
В кабинете воцарилась благоговейная тишина. Губернатор мрачно разглядывал
татуированную кисть. Говорят, в молодости он был киномехаником. А когда клубные
работники начинают руководить миллионными областями, случаются всякие курьезы…
Больше с Довганем мы не встречались, через несколько месяцев он отбыл в Киев.
Чем он занимается сегодня, мне неизвестно.
_______________
ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ
Не знаю, так ли это у других, но, оглядываясь назад, я почему-то прихожу к
грустной мысли, что на каждом этапе моей жизни среди добрых порядочных попутчиков
всегда случались люди, которых я всей душой ненавидел. Не мог их терпеть, считал
своими злейшими врагами, возможно, так оно и было, но… проходило время, наступал
новый этап – и все они, один за другим, куда-то из моей судьбы исчезали, растворялись на
минувших жизненных горизонтах, оставляя слабые следы в памяти да затянувшиеся
зарубки на сердце.
И нет у меня уже давно к ним ненависти, так, легкое недоумение: как я мог этим
людям, которые в моем сегодняшнем понимании – пшик! – ровным счетом ничего собой
не представляют, уделять так много чувств, терзаний и боли… И, вообще, со мной ли все
это было?
…Мой одноклассник Жора Заинчевский, сын зубного техника, швырявший
направо и налево легкими папиными деньгами, наглый удачник и признанный школьный
сердцеед, небрежно хвалившийся своими любовными похождениями с Той, Которой
тогда навеки было отдано мое сердце. Кстати, как я теперь это понимаю, говоривший
чистую правду…
186
Не помню уже какой это был праздник, когда нашу школу катали на пляжном
трамвайчике, но никогда не забуду невольно подсмотренного мгновенья: любимая, в
белой наглаженной сорочке с развевающимся на ветру ярко-красным пионерским
галстуком, облокотившись на перила, отстраненно наблюдает за проплывающими мимо
прибрежными плавнями, разглядывает красочные днепровские виды с таким
неподдельным интересом, что кажется даже не замечает, как цепкие руки ловеласа
Заинчевского гладят ее оформившиеся девичьи груди. И лишь пунцовые щеки да
раздувающиеся ноздри выдают участие красивой пионерки в этом процессе…
Сегодня профессор Заинчевский, мой в прошлом счастливый соперник, заведует
кафедрой одного из столичных вузов. О нем мне известно немного: имеет несколько
взрослых детей от разных жен, живет в гражданском браке с одной особой, лет на сорок
его моложе. В прошлом году я его случайно встретил. Как узнал – сам не пойму: слюнявый рот, в уголках мутных глаз старческие слезинки, заметно сгорблен, а ведь ему
нет еще и семидесяти – здравствуй, дружище Игорь!
Ну а она осталась в Херсоне, много лет работала на полупроводниковом заводе
технологом. Давным-давно бабушка. Медленно ходит. Очевидно, больны ноги. Ее завод
закрыт, пенсия маловата, иногда вижу ее на рынке в торговых палатках, трудится
реализатором. Интересно, помнит ли она ту давнюю прогулку на катере?
Я – помню…
***
… Младший лейтенант Зелинский, сверхсрочник, командир взвода управления, бродивший поблизости кругами, когда узнавал, что кто-то получил из дома посылку.
– Покажи, что там у тебя! Нет ли лишнего? А зачем тебе эта колбаса? Небось, домой пишешь, что здесь плохо кормят?
– А чего это она такая твердая? Как это – сырокопченая?! Ага, сырая, значит, тогда
давай ее сюда… Еще отравишься, салага!
Конечно, типаж сей был мелким подонком, а вот за столько лет фамилия его не
забылась. Сам не куривший, он не забывал отбирать из солдатских посылок по несколько
пачек сигарет с фильтром, говоря при этом:
– Курить, хлопцы, вредно! Ой, как вредно!
А попробовал бы кто-нибудь, получивший денежный перевод, не одолжить ему
трояк с десятки!
Честно говоря, кормили нас в части плохо, единственный просвет – это посылки да
редкие денежные переводы. А этот вечно глумящийся, с отвратительной ухмылкой шакал, разыгрывающий вершителя наших судеб…
Я вспоминаю сейчас этого худого, нескладного верзилу и ничего, кроме жалости и
презрения к нему, не испытываю. Но когда-то…
Интересно, где он сейчас? Жив ли? Все такой же упырь? Или отнятое когда-то у
наших солдатиков – таки стало комом в горле?
***
Профессор Губенко, завкафедрой психологии… Сегодня, на основании
многолетних наблюдений, могу утверждать: люди, подобные ему, – особое явление в
педагогике. Их, слава богу, не очень много. Но если вам знаком учитель, которому
доставляет удовольствие ставить своих учеников в трудное положение, получающий
истинное наслаждение от ощущения своей всесильности, – значит, вы знакомы с
профессором Губенко.
Никто не знает, почему губенки так склонны упиваться своей властью над теми, кто имел
несчастье угодить в сферу их профессиональной деятельности. Возможно всякое: унижения, испытанные в далеком детстве, выраженный комплекс неполноценности, понимание своей ущербности или – на уровне подсознания – стремление к
самоутверждению. Как правило, такие люди внутренне очень одиноки. Внешне они
187
выдержанны и немногословны, в достаточной степени дистанцированны от окружающих.
Но этот цепкий, оценивающий взгляд…
Студент, бойко отвечающий на экзамене на все вопросы своего билета, тут же
получает от губенок целый веер дополнительных. Но стоит испытуемому сказать, что
«этого мы еще не проходили», то – можете в этом быть уверены! – все остальные
экзаменуемые неминуемо обречены отвечать на тот же злополучный вопрос.
Обычно студенты быстро наводят справки об интересующих их преподавателях.
Профессор Губенко был разведен. Жена ушла от него лет пять назад, оставив на память о
счастливо прожитых годах сына-второклассника, похожего на папу, как две капли воды.
Возможно, потому и оставила…
Окружающий мир был для профессора чужд и враждебен. Не исключено, что он
просто мстил всем за свою безрадостную судьбу. Ребенка он холил и лелеял, не давал
сесть на него и пылинке, мальчик был для него всем. И когда студенты решили проучить
ненавистного педагога, выбор самого уязвимого места был легко предопределен.
Разумеется, делать что-то плохое дитяте никто не собирался. Поэтому поступили
проще: однажды в зимний гололедный день во время экзамена в деканате раздался
телефонный звонок. Дежурная сестра приемного отделения областной больницы просила
передать профессору Губенко, что его сын, ученик 7 класса 30-ой школы, играя во дворе
на переменке, поскользнулся, упал и попал под колеса автомобиля, завозившего продукты
для школьной столовой. Ребенок в реанимации, положение крайне серьезное, и было бы
хорошо, если бы родитель постарался успеть к сыну в больницу.
Я как раз отвечал профессору, когда в аудиторию ворвалась встревоженная
секретарша и стала что-то сбивчиво шептать на ухо нашему экзаменатору. Его лицо прямо
на глазах залилось меловой краской, он вскочил и на негнущихся ногах, спотыкаясь, оставив на столе экзаменационные ведомости и журнал группы, вышел из помещения.
Дальше экзамен уже принимал несколько растерянный ассистент. И хоть продолжался он
еще несколько часов, но Губенко в этот день на факультете больше не появился.
Наверное, это был самый счастливый день и для наших студентов, без придирок сдавших
нелегкий экзамен, да и для самого профессора, который заново обрел любимого сына, здорового и невредимого. Говорят, из этого урока он сделал верные выводы.
***
А сколько кровушки попил у меня гнусный секретарь райкома, жена которого
работала в моей школе?.. О нем я, кажется, уже рассказывал в этой книге, и вспоминать
всуе его особу мне не сильно хочется. Вознесшись до должности секретаря, он вообразил
себе, что я, сломя голову, начну награждать его благоверную. Видите ли, ей сильно
хочется стать отличницей образования и старшим учителем. Не тут-то было… Поняв, что
тянет пустышку, стал выжимать меня из райцентра. Женушка его тоже подсуетилась: стала плести в школе мелкие интриги налево и направо. Про таких китайская народная
мудрость гласит: только чиновник, наконец, получает желанное повышение – начинают
взлетать под облака все его домашние, включая кур и собак…
В конечном счете, я был вынужден уйти из райцентра директором в Городний
Велетень, но от этого только выиграл: отныне в Белозерском районе меня ничто уже не
удерживало. Через несколько лет я перешел в Херсон, где со временем и открыл главную
школу своей жизни – еврейскую, № 59, где и проработал почти два десятилетия.
… Вспомнился показательный штрих: этот секретарь чтением книг особо не
увлекался. Собственно, это его личное дело. Но домашнюю библиотеку, пользуясь своими
возможностями, он комплектовал избирательно: видное место в ней занимали сотни
специфических фолиантов из серии «Пламенные революционеры». Считал, видно, что так
ему надлежит поступать по должности – престижно, показательно и со вкусом.
188
Интересно, что он делает сейчас, когда революционеры вышли из моды, со своей
компартийной макулатурой? Или революцию собирается делать, чтобы опять прийти к
власти?
________________
ЛУЧШИЙ ТОСТ КАРЬЕРИСТА
Знаете ли вы, что такое социалистическое соревнование? А что означает звание
«ударник коммунистического труда»? Если не знаете – не беда, все равно теперь это уже
никому не пригодится. А когда-то…
Осенью 1977 года я, тогда молодой директор Белозерской школы № 2, был
включен в межрайонную комиссию по подведению итогов социалистического
соревнования между школами Белозерского и Цюрупинского районов. В комиссии было
порядка 10 человек: представители партийных органов, областного отдела народного
образования, института усовершенствования учителей, проверяемого районо и по одному
директору школы из соревнующихся районов. Нас разделили на две бригады. Я
участвовал в проверке школ Цюрупинского района, а директор школы из Цюрупинска –
нашего.
Сегодня можно уже признаться: своему тогдашнему назначению в столь
ответственную комиссию (в мои обязанности, как я это понимал, входила защита
интересов своего района, то есть выявление всяческих недостатков в работе школ наших
соперников) я был несказанно горд. Но заврайоно Марина Коробец предупредила, чтобы
я не слишком усердствовал: посмотрим, как будет в нашем районе вести себя их директор, и будем поступать адекватно.
Скажу пару слов о том, чем было для нас тогда социалистическое соревнование.
Проверялись разные показатели. Подготовка школ к учебному году (уровень
проведенного ремонта); наличие новых учебных кабинетов и как содержатся прежние; есть ли в школе музеи (тогда было очень модно иметь Ленинские музеи и даже Музеи
хлеба); ухожен ли школьный двор; что представляет собой спортивная площадка и так
далее, и тому подобное. Не учитывались только вещи второстепенные (!): как школа
обучает и как воспитывает своих питомцев. Впрочем, здесь я не совсем прав: если за
учащимся числилось правонарушение, и это фиксировалось детской комнатой милиции, то возможность школы занять в соревновании призовое место существенно снижалась.
Конечно, директора учебных заведений старались показать товар лицом. Школы
были выдраены и вычищены, все блестело, ученики при виде незнакомых гостей чинно
здоровались. Мы посещали за день одну – две, в лучшем случае, три школы. Везде нас
пытались усадить за стол, угощение было обильным, выпивка лилась рекой. В течение
первой недели у меня настолько все смешалось в глазах, что я уже не помнил, где и в
какой школе мне довелось побывать.
По Белозерскому району моталась другая бригада, и меня очень тревожило, какие
результаты покажет моя школа, которую, в связи с отсутствием директора, представляла
завуч. Мама, кажется, тоже стала всерьез беспокоиться, причем, не столько о результатах
проверки моей школы, сколько о том, чтобы я ненароком не спился от такой бурной
общественной деятельности.
Парень из Цюрупинска вел себя в нашем районе лояльно. Так же поступал и я, и
потому моя роль в проверке наших соперников свелась к чисто номинативной функции: пить, гулять и подписывать акты проверок.
Из посещенных двух десятков школ мне запомнились две. Вернее, не школы – они
все были мне на одно мое пьяное лицо – а их директора. Один из них, крепкий хозяин, пожилой полный мужчина с протезом левой руки, кажется, по фамилии Кудря, привел нас
189
обедать к себе домой. Жил он в метрах тридцати от школы. Убранство жилища сельского
директора впечатляло: ковры, цветной телевизор, хрусталь.
– Умеет мужик жить, – подумалось мне. А в самый разгар застолья, когда
заведующий Цюрупинским районо, тоже принимавший участие в проверке, попросил
хозяина рассказать, как еще в шестидесятые годы ему удалось приобрести для школы
новенький грузовой автомобиль, вещь по тем временам крайне дефицитную, тот
поделился с нами историей, которая его умение жить полностью подтверждала.
– Воевал я на Южном фронте, а после – на Третьем Украинском, – охотно стал
рассказывать он. – Был связистом, дважды ранен. Вот, в конце 43-го оторвало руку, отвоевался, значит. После учился в пединституте, работал в школе, с 1954 года –
директором. Так что, руководящий стаж у меня самый большой в районном образовании, скоро 23 года. Ну, школа, сами видели, неплохая. Коллектив хороший. Свое дело знаю –
не мешать людям работать. Обеспечивать всем необходимым для процесса. Война до сих
пор дает себя знать: как фронтовик, не стыжусь требовать льгот, особенно, для своей
школы. Спасибо райкому и районо, – кивнул он в сторону заведующего, – дают нам все в
первую очередь. И мебель новую, и деньги на ремонт, и лимиты на дефицит открывают…
А вот машина для сельской школы – моя давняя мечта! Чего я только ни делал, куда ни обращался – везде от ворот поворот, не положено…
Где-то в году, кажется, 1966-ом отмечали мы в райцентре День Победы. Сидели
компанией фронтовиков-ветеранов в вестибюле дома культуры, там обычно для нас столы
накрывали, ну и поделился я с Никитенко, нашим первым секретарем, он тоже успел
хлебнуть фронтового лиха, своей проблемой. Тот стал расспрашивать: где я воевал, на
каком фронте, кого обслуживал связью. А как узнал, что пришлось мне и на КП маршала
Малиновского побывать, тянуть к нему катушки, сразу встрепенулся:
– Да машина у тебя, друг, считай, в кармане! Тут только надо не оплошать: катай
ему письмо, напомни о себе, расскажи, как воевал и без руки остался, пусть человеку
будет приятно, что его бывший солдат, инвалид войны, трудится директором школы, воспитывает сельских детишек, рассказывает всем про любимого маршала, как он, герой
наш, сражался доблестно да тебя на гражданку напутствовал! И не забудь в конце сделать
приписку маленькую: мол, так и так, нуждается позарез сельская школа в грузовом
автомобиле; да не скромничай, парень – не для себя же лично легковушку просишь…
Только подумай хорошенько, как сделать, чтоб послание твое ему лично в руки
попало: таких писем министр обороны, наверное, в день сотни получает. Читают их
помощники, писаря всякие, и надо ввернуть туда такую хитрую штуку, чтобы они не
могли отвертеться – показали маршалу.
И вот запал мне этот совет в голову, приезжаю домой, а сам все думаю: чем бы
мне зацепить его помощников, чтобы им самим захотелось показать мое письмо
министру?
Честно говоря, не спал пару ночей, пока меня не осенило…
Итак, пишу в Министерство обороны, отсылаю и начинаю ждать. А у самого от
нетерпения поджилки трясутся: как там, пройдет мой план или очередной поворот от
ворот?
…Вы не поверите: все получилось, да еще как! На пятый день вызывает меня
областной военком, звонит лично, требует срочно явиться. Приезжаю, спрашивает, откуда
знаком я с министром, с какой стати надумал писать ему, а потом достает из ящика стола
заполненный бланк, протягивает мне и говорит, что это разнарядка на получение в
местной ракетной части грузовика для школы. Вот так мы и разжились машиной.
– Да вы лучше расскажите, что такого написали, что письмо попало прямо к
маршалу! Что же вас тогда так осенило? – желая удивить присутствующих, попросил
заврайоно.
– Скажу правду, пришлось чуток подлукавить… – смущенно протянул
подвыпивший ветеран. – Я смикитил, что нужно написать что-то такое, чтобы обслуга
190
министра осознала, что письмо это не должно затеряться среди другой писанины. Чтобы
поняли, что шефу будет приятно в их присутствии прочитать его, глядишь, хорошее
настроение босса и на челядь прольется…
Таких, как я, связистов за войну у маршала были сотни, где уж тут было ему упомнить
незаметного хлопчика из Херсонщины… Поэтому, рассказывая в письме о себе, я рискнул
напомнить ему, как зимой 42-го на его НП разорвался снаряд, и все попадали рядом, присыпанные снегом с землею, а он один остался стоять у бруствера, чуть согнувшись, и
продолжал руководить боем… Так я и есть тот сержантик, который тогда отряхивал его
шинель и продолжал передавать команды на позиции. Такое письмо было просто
невозможно не передать маршалу в руки, а остальное – вы, наверное, понимаете сами.
– А что, на самом деле был такой случай? – спросил я.
За столом почему-то замолчали и даже переглянулись. Мне почему-то стало неловко.
Действительно, какое мое дело: человек поставил перед собой задачу – человек задачу
выполнил. Машина получена. Чем и как, кроме подобной истории, мог он еще
заинтересовать маршала?! Надо понимать, за годы войны Малиновский не раз попадал
под обстрел противника и вряд ли помнил каждый наблюдательный пункт, где его
подстерегала смертельная опасность. А тут наш полководец получил в мирное время
самое простое, бесхитростное подтверждение своей боевой доблести. Неужели после
такого будет жаль какой-то машины?
Второй, запомнившийся мне, директор был интересен тем, что в своей школе завел
настоящий живой уголок. Школа была так себе, но всех гостей непременно водили на
экскурсию по школьному подворью, где кого только из наших братьев меньших не было: в специально построенных детьми деревянных домиках-конурах жили молодой ручной
волчонок и старая грязноватая лисица, несколько серых кроликов возилось неподалеку от
дружной семьи грациозных аистов. Конечно, такое зрелище вызывало у гостей
неизменное восхищение. Как и автор этой красоты – директор-природолюб. Но
подлинным украшением живого уголка был, несомненно, небольшой, метров десять на
пятнадцать, бассейн, вырытый в самом углу двора, в котором плескалась дивная пара
задумчивых белых лебедей.
Чудные птицы, занятые исключительно сангигиеническими личными заботами, медленно перемещались по небольшой акватории искусственного водоема, полностью
игнорируя зрителей. За ними можно было наблюдать часами. Они чистили свои перья, лукаво прятали головы в крыльях друг у друга, плескались у небольшой плетеной
корзинки, установленной в виде домика в центре бассейна. Эта прекрасная парочка жила
своей насыщенной птичьей жизнью, не обращая внимания на тех, кто наблюдал за ней
или проходил мимо.
Не знаю почему, но, глядя на них, я испытал ощущение легкой тревоги, как это бывает, когда мы еще не в состоянии четко сформулировать непрошеную мысль, но неосознанный
сигнал уже мозгом получен, и странное беспокойство начинает постепенно овладевать
нашим сознанием.
И только уезжая из школы, я, наконец, понял причину этой тревоги и, прощаясь, спросил директора: охраняют ли они лебедей от поползновений сельских хулиганов? И, вообще, не опасаются, что птицы могут когда-нибудь просто улететь? Или подрезали им
для надежности крылья?
Директор, снисходительно улыбаясь, как говорят с людьми, слабо разбирающимися в
подлинных реалиях жизни, охотно пояснил, что остерегаться сельчан не стоит, так как
«вси у за́хвати» от белоснежных красавцев. Тем более, по вечерам на школьном подворье, где разбиты цветники и установлены удобные скамейки, обычно гуляет сельская
молодежь, и вряд ли найдется среди них такая "нелюдь".
А вот насчет улететь – тут несколько иная картина… Крылья птицам никто, конечно, не подрезает. Да и это излишне. Потому что взрослые лебеди, действительно, умеют
191
летать, и не просто летать – а на очень большие расстояния. Но есть тут одна заковыка, которая сводит к нулю любой риск утраты этих бесценных экспонатов школьного живого
уголка.
– Вы обратили внимание на размеры бассейна? – спросил он. – Они гарантируют нас от
всяких непредвиденных случайностей пуще любых подрезанных крыльев. К вашему
сведению, коллега: для взлета взрослых лебедей надо 150 метров чистой воды…
С тех пор прошло много лет, но эти слова мне запомнились надолго. И когда я в одной
компании, где было несколько народных депутатов и первые лица области, предложил
тост за то, чтобы у каждого из участников банкета всегда были свои 150 метров чистой
воды – для несомненного взлета и служения обществу на более высоком уровне, в
помещении наступила тишина. Все встали, как встают, когда звучит тост «за дам», и
молча посмотрели в глаза друг другу. Думаю, губернатор после этого, возможно, стал
чуть меньше доверять своим заместителям, охотнее других откликнувшимся на этот тост.
А мой сосед, полковник милиции, опрокинув рюмку, сказал тихо, только для меня:
– Ваш тост не плох, но есть одна деталь: когда стремишься к хорошему взлету, не грех
подумать и о безопасной посадке…
__________________________________
БЕРЕЧЬ СВОЮ ГОЛОВУ
Все-таки мой Херсон – необычный город… И даже дело не в его названии, вызывающем у
некоторых игривые ассоциации. Что-то есть в нас такое, чего у большинства других
людей не может быть по определению. Возьмем милый пустячок – день рождения города.
Каждый город отмечает эту дату – с уважением к своему прошлому и надеждами
на достойное будущее. Другое дело – Херсон. Даже в такой мелочи он выделяется не в
лучшую сторону. При нынешнем мэре, например, наш город сделал необычный для
большинства других городов кульбит: «отвязался» от жесткой привязки к твердой дате
своего рождения – 18 июня 1778 года, когда был подписан Указ императрицы Екатерины
Второй о возведении крепости и верфи, названной ею в честь древнегреческой колонии
Херсонес звучным именем «Херсон».
Вот и плывем мы в бурном житейском море, отмечая последние годы эту дату то в
июле, то в августе, а то и, как в нынешнем году, в середине сентября.
Конечно, есть здесь со стороны мэра некоторое неуважение к городу и его
жителям, имевшим несчастье оказаться под его, скажем мягко, не самым мудрым
руководством. С другой стороны, чего коренные херсонцы вообще могли от него, уроженца других краев, ожидать?
Впрочем, многое здесь взаимосвязано. Только у города по имени Херсон может
быть мэр по фамилии Сальдо. И честно скажем: только мэр с такой интересной фамилией
может позволить себе подобные вольности в обращении со святыми для любого херсонца