Виталий Авраамович Бронштейн
Записки несостоявшегося гения
Перемены неотвратимы. И если сегодня вам плохо, а день вчерашний – тоже не
радовал, то с высокой степенью вероятности можно утверждать, что завтра, наконец-то, небо над головой обязательно прояснится! Чем хуже нам сейчас, тем больше шансов на
то, что вскоре наступит улучшение. Должно же, черт побери, что-то на этом свете
меняться! Верь мне – и пусть тебя согревают эти слова, мой добрый читатель!
Другое дело, когда у тебя все хорошо. Позавчера, вчера и сегодня. Человек легко
привыкает к приятностям баловня судьбы. Ему кажется, что удача и он – будут всегда
неразлучны, что ветер и впредь будет так же наполнять его паруса, что яростные ливни
судьбы – исключительно для других. Он забывает вещую надпись «все проходит» на
внутренней стороне знаменитого кольца царя Соломона, ему кажется, что, по отношению
к нему, закон перемен бессилен. И потому он к мрачному будущему, как правило, не
готов. Не забывай об этом, мой вдумчивый читатель!
А теперь штрих пунктиром. Все благополучие пенсионеров Задирко закончилось в
тот момент, когда их сын, преуспевающий физик-экспериментатор, вместе с двумя
коллегами подвергся внезапному облучению. Его вестибулярный аппарат был поврежден, сделав из цветущего, физически развитого мужчины, жалкого калеку, передвигающегося
из-за полной потери чувства равновесия или лежа, ползком, или сидя в инвалидной
коляске.
Еще через полгода от бедняги отказалась жена, заявив, что должна работать, а не
терять время у постели больного, и если его не заберут родители-пенсионеры, она отдаст
мужа в интернат для инвалидов.
Больше всего несчастных стариков потрясло не столько предательство черствой
невестки, как то, что их любимые внуки, шестнадцатилетний мальчик и тринадцатилетняя
девочка, отнеслись к происходящему равнодушно, без всякого сострадания к
беспомощному отцу. Это был полный крах.
64
Они безропотно забрали к себе сына, бережно ухаживали за ним, страдая от
беспомощности близкого человека, не понимая, откуда и за что свалилось на них такое
несчастье. Невестка, оставив за собой на содержание детей пенсию мужа-инвалида, прекратила с ними всякие отношения. Меньше, чем через год, в ее квартире появился
другой мужчина.
А старики Задирко продолжали принимать на себя удары судьбы. Весной Ивана
Федоровича парализовало, а летом Мария Максимовна уже хоронила своего Ванечку, одна-одинешенька, практически, без друзей и знакомых. Гроб провожали несколько
соседей. Ни внуков, ни невестки на похоронах не было. За время болезни старика от
одиночества и бессилия сильно сдал их сын. Он замкнулся в себе, ел мало и неохотно, стал избегать в своей комнате яркого света, лежал, уставившись затравленным взглядом в
одну точку, таял, буквально, на глазах.
Что только ни делала Марья Максимовна, каких только специалистов ни
приглашала, все было напрасно. Ее мальчику просто не хотелось жить. Честно говоря, ей
– тоже.
На похоронах сына было много бывших сотрудников. Дети пришли с цветами без
матери, получившей накануне в институте крупную сумму в виде единовременного
материального воспомоществования.
На кладбище сына подселили к отцу. Жизнь для Марьи Максимовны остановилась.
Внешне она очень изменилась. Дородная статная матрона превратилась в сутулую
сухонькую старушку, выходящую из дому только за продуктами или по другим
неотложным нуждам. С соседями в разговоры не вступала, нигде не появлялась и никого у
себя не принимала. По воскресеньям, независимо от погоды, навещала своих на кладбище.
Сидела на скамеечке с соседней могилки, сладко мечтала о времени, когда устоится земля
и можно будет поставить памятник двум самым близким существам на свете.
…Канули в Ле́ту научная работа и партийные собрания, детство сына и
заинтересованность коллег, влюбленность которых она старалась не замечать, домашние
хлопоты и всеобъемлющее чувство к тому, кого ей посчастливилось полюбить в юности.
Один раз – и навсегда. Полюбить – и суметь вызвать отклик в его сердце.
Мне бы на этом завершить свой рассказ. Об уверенной в себе прекрасной даме, которая когда-то неторопливо входила в нашу аудиторию, окидывала всех внимательным
взглядом своих серых, несколько выпуклых, с дивною поволокой глаз, и юноши-студенты
невольно умолкали, затаив дыхание. На них смотрела женщина их мечты, блестящая и
загадочная, подобная которой – если судьба будет к ним благосклонной! – непременно
встретится на их жизненном пути.
И о ее добром супруге, старом вузовском преподавателе, большом знатоке великой
русской литературы и ее богатейшего языка, с которым я много лет назад, когда на свет
появилась моя дочка, советовался, какое ей выбрать имя покрасивее: Анна-Мария, например, или звучное – Регина? И был неприятно удивлен, когда уважаемый педагог
вскользь осведомился:
– А у вас, что, Виталий, маму зовут Марией? Ведь вторая часть двойного имени, как правило, имя родственника, которое хотят в семье увековечить. Что до слова – Регина,
– продолжал он, – то оно, действительно, звучит звонко, только вот, знаете, отдает
немножко чем-то рвотным…
Мне бы закончить на этом, но самые страшные испытания ожидали Марию
Максимовну впереди. Она так и не успела поставить на могиле памятник. Жестокие
приступы атакующего полиартрита в считанные месяцы скрючили ее когда-то роскошное
тело. Она потеряла способность ходить, сутками маялась в безмолвной опустевшей
квартире. Какое-то время соседи из жалости приносили ей, всеми забытой, продукты из
магазина. А потом на горизонте появились потенциальные наследники: старшие сыновья
Ивана Федоровича от предыдущего брака. Они потихоньку спровадили Марью
65
Максимовну в интернат для престарелых, где она и завершила свои дни в полном
забвении.
Сегодня вряд ли кто-нибудь найдет могилы членов семьи Задирко. Они ушли в
полную безвестность. А я иногда вспоминаю эту цветущую, солнечную, элегантно одетую
женщину из моей студенческой весны, и никак не могу представить ее жалкой, всеми
забытой и беспомощной старухой, проведшей свои последние годы на не очень чистой
кровати, в дурно пахнущей комнате среди четверых, таких же, как и она, несчастных…
Мне почему-то кажется, что ей было там тяжелее всех. Угодить в такое скорбное
прибежище после долгих лет счастливой жизни – кто мог когда-нибудь предугадать
подобный финал?!
Недаром говорят, что определить, счастлив ли был человек, можно лишь после его
смерти, когда уже ничего в его судьбе не может измениться к худшему.
Что впереди – никто не знает.
…Когда она входила в аудиторию, все смолкали…
Конец.
===========
ГЕРОИЧЕСКАЯ ВДОВИЦА
(Заранее прошу прощения, если кого-то покоробит эта невыдуманная история. Издавна
неравнодушен к талантливым лжецам. Может, и вам понравится) Есть люди, которые всех вокруг считают дураками. Врут напропалую и думают, что кто-то в состоянии поверить их недалеким фантазиям, не отдавая себе отчета в том, что их безудержная ложь – прекрасная характеристика как мелкотравчатости их
мышления, так и крайне низкого интеллекта. Яркий пример тому – рассказ Нины
Еременко, вдовы маршала Андрея Ивановича Еременко, из газеты «Факты» №207 от
8.11.2002.
Многоопытная рассказчица познакомилась с будущим супругом в январе 1942 года, когда
шестнадцатилетней (?) выпускницей военно-фельдшерского училища стала его личным
врачом (???). Сорокадевятилетнему генералу понравилось, очевидно, как бережно
перевязывает симпатичная девчушка раненую ногу. Как вам такая врачиха?
Дальше – больше. По ее словам, она была столь боевой и отчаянной, что даже, лично
участвуя в сражениях (надо понимать, попутно с выполнением своих медицинских
обязанностей!), взяла в плен 22 немецких солдата и одного офицера. За что чуть было
Героя не получила… (Похоже на «Коня на скаку остановит…» – не правда ли?) В общем, фантазирует бабуля с боевым прошлым, сопровождала она своего маршала, как
«ангел-хранитель», пользуясь огромным уважением других военачальников. Тот же
Хрущев, например, подарил ей любимый аккордеон Паулюса (шестнадцатилетней девке!), а ее Андрею – фельдмаршальский пистолет. (Ну и мародеры – если это действительно
так!) Кстати, Хрущев, по ее словам, перед полководческими талантами Еременко
буквально трепетал. Он говорил:
«Ну, какой из меня, Андрей Иванович, военный?! Я умею только кукурузу сажать, поэтому любой твой приказ подпишу!» (Это тогда, когда он еще не побывал в Америке и
о кукурузе слыхом не слыхивал!)
Распри между Еременко и Жуковым она поясняла так: «… у них обоих были сильные
характеры!». Нашла кого и с кем сравнивать…
66
Далее она приводит целый ряд мелких, но многозначительных подробностей. В начале
50-ых Паулюс изъявил желание встретиться с генералом, который взял его в плен. Здесь
интересно, что Еременко ехал на эту встречу аж из Новосибирска, где командовал
округом. Не пленный – на поклон к своему победителю, а наоборот!
Оказывается, Паулюс при встрече с примчавшимся по его первому зову маршалом якобы
сказал: «Я благодарен судьбе за то, что меня взял в плен такой русский генерал!» (А как
там, интересно, трофейный аккордеон: вернулся ли он к хозяину?) Броз Тито подарил ее мужу позолоченный (?) портсигар, их детям – золотые швейцарские
часы, а ей жена Тито Иванка преподнесла браслет из кораллов в золотом обрамлении.
Вообще, Еременко, по ее мнению, обладал массой достоинств. Не слишком грамотный, он любил Шиллера и Гете (!!!) и лично написал изумительную поэму о Сталинградской
битве на 150 (!) страницах:
«Мы надеемся, что со временем (сколько его еще надо?) это произведение увидит
свет…»
Что там поэзия! «Не раз сражался на равных с нашим знаменитым гроссмейстером
Смысловым и даже выигрывал у него!» (Интересно, знал ли об этом сам Смыслов?) Показательно, что дочь маршала Татьяна не сильно отстает от словоохотливой мамаши:
«Мама была настоящий законодательницей мод – на многих официальных встречах и
раутах даже жены послов первыми бежали (!) взглянуть на жену маршала Еременко, чтобы сравнить, насколько модно они одеты». Не знаю, так это или нет, хотя и думаю, что
любая Дунька, даже если ее назвать Ниной, не станет от этого модно одеваться…
Благородная вдова с удовольствием продолжает: «Вспоминаю случай в Сталинграде. Я
как раз делала мужу перевязку. Обычно он сидел на одном стуле, раненую ногу клал на
другой, я обрабатывала рану, а он продолжал командовать: гонял адъютантов и
посыльных, отвечал на телефонные звонки, отдавал приказы. И все это на повышенных
тонах да с крепким словцом. Сами понимаете, война. И тут заходит адъютант и говорит, что на проводе Жуков и Василевский – едут с инспекцией. Тут Еременко аж подскочил:
«Передай этим… что я их на порог не пущу!»
Это – Жукова-то он на порог не пустит?! Впрочем, ненависть Еременко к высоким
инспектирующим, толкавшим его в гущу боя через Волгу в Сталинград, вполне можно
понять. Недаром в своих мемуарах Жуков описывал, как трудно было сдвинуть Еременко
с насиженного места и погнать в бой…
«Я взяла в плен 22 немецких солдата, а генерала Еременко в плен уж точно возьму!». Что
касается последнего утверждения из этой реплики, то надо признать, что это ей удалось.
По поводу несостоявшегося награждения: «Через неделю от Хрущева пришло
сообщение: меня вызывали на награждение. Награждали тогда многих бойцов, а двух
танкистов – Золотыми Звездами Героя Советского Союза. И тут Хрущев сказал, что еще
одним героем должна была стать фельдшер Нина Ивановна Гриб (ее девичья фамилия).
Представление он подписал, но самолет с документами, перевозивший раненых, к месту
не добрался – его сбили. Поэтому мне вручили орден Великой Отечественной войны 1
степени. А после этот вопрос замяли. Зато мне присвоили внеочередное звание майора
(1943 год – ей 17 лет!), а войну я закончила подполковником» (???)
…«Еременко задерживали присвоение Героя, потому что воевал он «не по-советски» – с
минимальными потерями» (!)
И это жена советского маршала…
Заканчивая тему, со всем вышеизложенным могу сравнить лишь бред, который несла в
последних интервью престарелая народная артистка СССР Нонна Мордюкова о своем
младшем братце, столь, по ее словам, умном, что его, четырнадцатилетнего (!), приглашали в местный райком партии, чтобы он делал там доклады по текущему
международному положению…
Вот что делает с нормальными людьми любовь к близким, неуважение к далеким и
желание прославиться
67
Это фото передает весь авантюрно-хвастливый характер баловницы судьбы, берущей в
плен немцев пачками и "браслеты из кораллов в золотом обрамлении" от жен лидеров
других стран. Повезло все-таки маршалу…
============
К НЕМУ ПРИЛЕТАЛА КОРОЛЕВА
(памяти поэта)
Его уход зимой 2007 года прошел многими незамечено. О похоронах мне стало
известно слишком поздно, и знаю о них я разве что понаслышке. Несколько друзей и
знакомых, сын, жена, брат, – вот, пожалуй, и все. Холодная промозглая погода, переезд на
Голопристанское кладбище к месту упокоения его родителей и – прощай, Сережа!
А между тем, мы и сейчас не полностью отдаем себе отчет, кого с его уходом
лишилась убогая на настоящие таланты, не слишком уютная для незаурядных людей
Херсонщина. Понимаю, что написанное мной многим не понравится. Но зная Сергея
Пасечного много лет, не входя, правда, в круг его близких друзей, а так сказать, наблюдая
со стороны, не будучи в чем-либо должником перед ним (не автору этих строк он
посвящал свои удивительные стихи!), думаю, что имею моральное право писать о нем, придерживаясь правды и собственного понимания этой незаурядной личности.
И последнее, о чем, во избежание лишних вопросов и претензий, я не могу не упомянуть.
В своих скромных заметках автор категорически отказывается от принципа: «о мертвых –
или хорошо, или ничего». Это по нраву лишь всяким подонкам, а приличный человек, пусть и совершавший в своей жизни ошибки, имеет посмертное право на полную
открытость. Хотя бы для того, чтобы его судьба не канула в лету, а стала для других
добрым уроком.
68
Мы познакомились осенью 1970, в пригородном «Винрассаднике», на уборке винограда.
В те времена было принято ежегодно на месяц-полтора направлять студентов ВУЗов на
помощь сельскому хозяйству. Я перешел на третий курс, уже отслужил в армии, был
комсоргом литфака Херсонского пединститута, Сергей только поступил. Студентов
разместили в огромных комнатах, где жило по 10 – 12 человек. Так случилось, что мы
оказались вместе. Все обитатели нашей комнаты были постарше Сережи, мы чуть
подтрунивали над ним, а иногда просто разыгрывали. Надо сказать, что внешне (он был
чуть выше среднего роста, голубоглаз, кудряв, улыбчив и совершенно очевидно – наивен!) Сережа идеально подходил для этого.
И вот как-то вечером, ближе к ночи, когда мы уже расположились на кроватях и
выключили свет, зашел перед сном разговор ни о чем. Слово за словом, поддергивали
друг друга, кто-то уже «смежил» усталые очи. Первую скрипку, помнится, вел я. И чисто
для розыгрыша спросил у пылкого новичка, который ужасно хотел вписаться в нашу
«взрослую» компанию, не поэт ли он.
– Да, да, – поэт! – готовно согласился Сережа, и стал рассказывать, как любит поэзию, и
что с детства сам пишет довольно приличные стихи. Такая нескромность нас позабавила, и я, еще не догадываясь, что будет дальше, небрежно бросил:
– Тогда почитай!
Уже готовые ко сну ребята (между прочим, студенты литературного факультета, то есть в
той или иной мере знакомые с поэзией) заметно оживились в предвкушении получения
порции дешевых бредней сельского рифмоплета. И тогда в темной комнате неожиданно
прозвучали слова, которые я уже больше сорока лет помню наизусть:
Этой ночью королева прилетала.
Королева Снежная, из сказки.
Окна льдинкою она разрисовала,
Подобрав похолоднее краски…
Сергей продолжал читать, не замечая, какая в комнате установилась тишина, и не отдавая
себе отчет, чем она вызвана.. Потом, когда мы обсуждали этот эпизод с ребятами, оказалось, что эти стихи мы все восприняли одинаково: пацан нас просто дурит, читает
стопроцентную классику, смеется над нами, а мы, великие знатоки, сами тайно
крапающие неумелые стишки, развесили уши, вместо того, чтобы немедленно одернуть
зарвавшегося салагу… Надо ли говорить, как мы лихорадочно перебирали в мозгу всех
нам известных поэтов, пытаясь с ходу установить авторство! Ничего тогда у нас не
получилось. И потом – тоже. Его стихи, как это нынче выдает популярная компьютерная
программа «Антиплагиат», стопроцентно уникальны. Поэт! Больше никто и никогда не
69
насмехался над русоволосым «вьюношей» из Голой Пристани. Ведь это к нему по ночам
прилетала королева…
***
Помню другой занятный случай. Был я по каким-то делам в деканате и застал такую
картинку. Заходит молодая преподавательница, с треском бросает курсовой журнал на
стол и начинает бурно рыдать. К ней тут же бросаются коллеги, пытаются успокоить, а у
девицы – слезы в три ручья:
– Как это все-таки несправедливо… – всхлипывая, произносит она. – Столько лет учиться, знать вроде свой предмет, и вот – какой-то сопляк, при всем курсе делает меня дурой!
Из ее дальнейших, прерываемых плачем разъяснений становится ясно, что на лекции, где
шла речь о принципах софистики, поднялся этот «пресловутый» Сергей Пасечный и стал
глумливо расспрашивать ее о какой-то «второй» софистике, спекулируя именами Герода
Аттика и Элия Аристида, которых она то ли «забыла», то ли вообще не знала… В общем, скандал. Педагоги внимали ей с озабоченными лицами, чувствовалось, что никто не хотел
бы оказаться на ее месте. Я вышел из деканата.
***
Перед самым окончанием института мне довелось побывать в доме Сергея в Голой
Пристани и даже переночевать там. Об этом расскажу чуть погодя, а сейчас лишь замечу, что, созерцая в их домашней библиотеке все тома Большой Советской Энциклопедии
(которая, при всей своей заангажированности, никогда не выйдет из моды в семьях нашей
интеллигенции), я из рассказов его мамы понял, что все эти фолианты тщательно
проработаны им с раннего детства. Вот откуда его энциклопедический уровень развития.
Между тем, сельский мальчик не был лишен некоторых недостатков. Прежде всего, это
склонность к алкоголю. Через много лет я узнаю, как у него это начиналось. Оказывается,
«процесс пошел» с четвертого – пятого классов. Родители его, о которых речь пойдет
дальше, были убежденными противниками спиртного, но сынок завел обычай заходить со
школьными дружками после уроков в гости к своей бабушке, матери мамы, которая
проживала отдельно. Старушка радовалась внуку и хлебосольно угощала его с друзьями
вареньем и красным домашним винцом. Кто б мог подумать, во что это выльется…
С уровнем развития Сергея и его способностями он мог быть не просто отличником, а
именным стипендиатом или достичь еще каких-то учебных вершин, но занимался лишь
тем, что его интересовало. Не был приверженцем системного труда и учился средне, лишь
бы получать стипендию. Здесь проявляется еще одно его качество: он жил для себя. По
сути, это был убежденный гедонист, считающий главным в жизни – исключительно
получение собственных удовольствий. Не хочу, чтобы у читателя сложилось убеждение, что я его осуждаю. Сейчас поздно ругать или хвалить Сергея, в его судьбе ничего уже не
изменишь. Тем более, разве не всем нам, в той или иной степени, свойственно стремление
к удовольствиям?! Просто большинство готово платить за радости жизни: своим трудом, например, или отказом во имя одного от другого; а Сергею, не желавшему излишне
напрягать себя, в конце концов, за полученные радости жизни пришлось не платить, а
расплачиваться. Так тоже бывает.
***
70
С 1972 года наши пути расходятся. Сергей остается в институте, а я уезжаю работать в
пригородную сельскую школу. Мы с ним изредка встречались в городе, кажется, были
интересны друг другу. От кого-то я узнал, что у него были неприятности в институте. С
несколькими такими же шалопаями он, тогда уже без пяти минут выпускник, заходил к
абитуриентам и произносил пламенную речь в защиту голодающих детей Африки, завершая ее предложением «скинуться материально на хлебушек черным страдальцам».
Наивная, как и сам он в свое время, абитура, стремясь показать свою душевную щедрость, охотно раскошеливалась. Кажется, Сергея заложил кто-то из тех, кто таскался с ним по
общежитию в поисках дармовой выпивки. История тогда нашумела.
***
Несколько слов о его семье. Отец, Петр Иванович Пасечный, ветеран-фронтовик, прошел
всю Отечественную, получил после войны высшее художественное образование в
Ленинграде. С ним была связана история, вызвавшая когда-то серьезный резонанс в
художественных кругах. Молодой фронтовик отличался уверенной манерой живописи, был талантлив и дерзок в своих поисках. Накануне окончания академии его работа
(название не помню, что-то связанное с татаро-монгольским игом), победив в
региональном ленинградском конкурсе, была отправлена на всесоюзный, который
проходил, кажется, на ВДНХ. Ей прочили ошеломительный успех. К сожалению, она
действительно всех ошеломила, правда, в другом плане. Разумеется, я ее не видел, да и
вообще после конкурса ее уже никто никогда не мог увидеть, но, по рассказам Сережи, это было огромное полотно, рисующее страшную действительность татаро-монгольского
нашествия на древнюю Русь.
В картине доминировали темно-багровые тона. Через все полотно на фоне тусклых
отблесков багряных пожарищ шествовала бесконечная колонна понуро сидящих на
небольших степных лошадках монгольских всадников. Грозовую тревожную атмосферу
произведения подчеркивали тщательно выписанные фигуры двух отдыхавших невдалеке
от дороги людей. Сидящий у ствола чахлого деревца старик с бандурой, невидяще
уставившийся ослепительно белыми глазами в затянутое тяжелыми свинцовыми облаками
небо, и привалившийся к его плечу мальчишка-поводырь с поникшей головой. Рука
старца тормошит юношу, им пора в путь, вот-вот пойдет дождь, но слепому неведомо то, что с ужасом сразу замечает зритель: глубоко вонзившуюся в грудь подростка стрелу с
хищным опереньем…
Ночь, смерть, витающая поблизости, и глубинное одиночество бедного старика, не
знающего о своем горе. А всадники все идут и идут мимо, не оборачиваясь на несчастных.
Судя по предварительному обсуждению членов жюри, произведение ленинградского
художника уверенно лидировало, открывая молодому талантливому мастеру путь к
вершинам признания и известности.
Но вот к полотну подошел график Орест Верейский, известный своими великолепными
иллюстрациями книг Толстого, Пришвина, Хэмингуэя. А еще – меткими, сочными
фразами, емко характеризующими все, попавшее в поле зрения этого остроумца.
Например, о своем приятеле Твардовском он говорил: «Санина внешность напоминает
смесь красного молодца с красной девицей». Или о портрете Брежнева кисти художника
Глазунова: «Портрет императора, выполненный парикмахером».
Верейский, подобно самонаводящейся торпеде, прошел по залу, замедлив свое движение
лишь у картины Петра Пасечного. Там он задумчиво постоял минуту и другую, дожидаясь подхода своих клевретов, жадно внимавших каждому его слову, а затем
негромко сказал: «Что ж, это действительно серьезное явление… Наверняка останется в
истории отечественной живописи как серьезный сигнал необходимости широкого
кругозора и системных знаний для начинающих художников. Обратите внимание, друзья, на инструмент в руках слепого. Сдается мне, в те времена бандуристов еще не было. Они
появятся спустя несколько столетий. Не знаю, не знаю… Возможно, стоит заменить
71
бандуру на кобзу, что будет ближе к татарским набегам. Впрочем, какая разница. На
картине – слепец, но и автор, увы, не зряч…».
Рассказываю эту историю со слов Сережи, не в курсе разницы между бандурой и кобзой, допускаю, что здесь что-то переврано, но после того злополучного конкурса художник
уничтожил свое детище. Не желая оставаться дальше в столицах, он решил удалиться на
периферию и прожил всю последующую жизнь в нашем регионе. Что-то рисовал. Мне
лично попадалась на глаза его картина «Воспоминания и размышления», на которой был
изображен раскрытый томик маршала Жукова со старческими очками с оправой из
облупившегося от времени белого металла. Какое-то время он возглавлял херсонское
отделение Союза художников, принимал участие в оформлении зала «Юбилейный».
Думается, после такого унизительного столичного фиаско в их небольшом домике и
появилась Большая Советская Энциклопедия. Чтобы его дети не оказались когда-нибудь в
положении своего родителя.
***
В семье Петра Ивановича воспитывалось трое мальчиков. Старший, Василий, я с ним не
был знаком, Сергей и младший – Борис. Сегодня никого из них нет в живых. С этой
семьей, на мой взгляд, вообще связана какая-то роковая мистика. Обычно поколения
уходят одно за другим. Так устроен наш мир. С семейством Пасечных система дала сбой: все ушли, практически, одновременно, в течение нескольких лет. Первым трагически
погиб младший, о котором все отзывались, чуть ли не как о гении. Школу окончил он в 15
или 16 лет, затем – Киевский госуниверситет. Опять-таки, энциклопедическая
образованность. В университете этот несмышленыш вел кружок истории русского
оружия, на котором нередкими гостями была университетская профессура. Дружил с
Юрием Шаповалом, который сегодня заслуженный академик-историк. Такая же судьба, если не еще ярче, ожидала Бориса, если б не подружился он вдруг с московской элитой, приехал в гости к внуку Кропоткина, да-да, того самого, и угодил под колеса электрички.
Его привезли в гробу в Голую Пристань аккурат на день рождения Сережи, 31 марта. Те
похороны, говорят, до сих пор помнят старожилы райцентра. Из Киева приехал весь курс
погибшего, руководство университета. Набирающая в те годы всесоюзную известность
элитарная писательница Алла Боссарт отозвалась на смерть «юного гения» большой
статьей в модном журнале «Даугава». Где называла Бориса «потомственным
интеллигентом с холодным пристальным взглядом врожденного мыслителя». Я знавал
Борю, помню, как восхищался им Сережа, но ничего особенного в юноше не видел.
Честно говоря, статья Боссарт меня тогда серьезно впечатлила.
***
72
По поводу матери Сергея, учительницы украинского языка Натальи Федоровны, то
помнится мне, она была не простого происхождения, а в отдаленном родстве с
адмиралами: то ли Макаровым, то ли Сенявиным. Понимаю, сколь приблизительным
выглядит такое утверждение, но это я лично слышал той незабываемой ночью, которую
провел у них дома. Жаль только, не запомнил фамилию ее предка.
Как она попала в Голую Пристань, тоже не ясно. Подозреваю, что эта женщина прошла
хрестоматийный путь отпрысков российской аристократии, разлетевшихся после
революции, спасаясь от классовых преследований, по всем периферийным уделам
великой империи. Дети в школе ее уважали и любили, считали умной и справедливой. В
какой-то мере такое отношение к ней помогало ее сыновьям: им удавалось оставаться в
стороне от местных хулиганских разборок. Все трое получили высшее образование. На
голопристанском кладбище только Боря лежит рядом с могилой матери. Она умерла через
несколько лет после него, и было кому подселить ее к сыну. Все остальные – так уж
сложилось – лежат в разных местах: отец, Сергей и Василий.
***
Я где-то выше обмолвился о мистике, сопровождавшей трагический род Пасечных.
Некоторые находят ее причины в том, что в их доме хранились сокровища, привезенные
старшим Пасечным с войны. Расскажу лишь про то, что видел собственными глазами.
Незадолго до окончания института мне довелось побывать у них в гостях, там я провел
одну из интереснейших ночей в своей жизни.
Теперь я понимаю, что Сережа, не один месяц приглашавший меня к себе в гости, делал
это, чтобы показать родителям, что он не вовсе уж законченный шалопай, вот какие у него
есть взрослые серьезные друзья: комсорг факультета, член партии, что там еще… Не
знаю, достиг ли он своей цели, но его отец, встретивший меня поначалу суховато, спустя
некоторое время увлекся беседой и даже стал угощать меня домашней наливкой, а после
того, как мы плавно вошли в русло темы условности ценообразования художественных
произведений, стал почему-то демонстрировать семейные раритеты. Для начала он
поинтересовался, что мне известно о живописце Ива́нове. После моего затянувшегося
молчания Петр Иванович показал небольшую, сантиметров 40 на 40, картину, пояснив, что это фрагмент головы Иоанна Крестителя, Предтечи, из известной картины этого
художника. Удивляясь моему вежливому равнодушию, он сообщил, что одна лишь
экспертиза подлинности этой картины, произведенная в специальной лаборатории в
Ленинграде, обошлась ему в три тысячи рублей.
– Сколько же тогда стоит сама картина? – не сдержался я, и старший Пасечный, довольный, что, наконец, пробудил интерес к своему шедевру, многозначительно покачал
головой. Отец и сын переглянулись. Мне стало обидно, что голопристанские
интеллектуалы, переведя разговор на доступную для гостя тему денег, тонко подчеркнули
мой жалкий уровень восприятия прекрасного. Вот с этого момента и пошел у нас
разговор, затянувшийся почти до утра.
Конечно, в плане образованности мне до этой парочки было далеко. Но находить слабые
звенья в свободной полемике я умел тоже. Поэтому небрежно поинтересовался: почему
стоимость подлинника в изобразительном искусстве в сотни раз превышает цену
подделки? Странно как-то: эксперты с помощью спектрального анализа и других научных
изысканий с огромным трудом (и не всегда верно!) определяют подлинность
произведения. По сути, подлинник и подделка – абсолютно одинаковые картины, но тогда
почему одна стоит целое состояние, о чем даже не мечтал художник при жизни, а другая –
пшик, дешевая поделка?! Честно признаем, что мастерство художников, как в первом, так
и во втором случае, абсолютно одинаково. Труда для изготовления картины у
фальсификатора тоже пошло не меньше, даже, скорее, больше, так как он был наверняка
скован заданными настоящим творцом параметрами, да еще и требовалось решить
проблему древности холста, на чем чаще всего спотыкаются имитаторы. Значит, все эти
навороты – тра-ля-ля… Так себе, красивые слова. За которыми ровным счетом ничего не
73
стоит. Просто люди сговорились считать кого-то классиком, его творчество – бесценным, и пошло – поехало. Концов уже не найти. А если хотите, можно объяснить по-другому.
Разница между двумя работами, настоящей и поддельной, заключается в том, что в
первом случае – картина выполнена согласно творческому замыслу маэстро, во втором –
всего лишь копия. Пусть и совершенная. И вывод: разница в стоимости – это плата за
идею! Другими словами, цена произведения искусства – это условность, условность и еще