Виталий Авраамович Бронштейн
Записки несостоявшегося гения
немолодого бухгалтера, ветерана войны. Люди были довольны.
Сразу после голосования объявили перерыв для подсчета голосов. Ко мне подошел шофер
Ивановского и сказал, что меня ждут на улице. Первый секретарь в черном кожаном
пальто, топорщившемся на его груди, спросил: – Не против, если, пока работает счетная
комиссия, мы с директором совхоза подъедем к тебе в гости? Хочу посмотреть, как живут
молодые директора наших школ.
В машине уже сидела жена Ивановского, немолодая женщина в овчинной дубленке.
Вихров впереди, мы втроем сзади, через десять минут были уже в Понятовке.
Квартировал я в небольшом домике старушки за сотню метров от школы. Длинная, как
пенал, низкая комната с единственным, наглухо закрытом окошком. Старая
металлическая кровать, стул и табуретка, большой обеденный стол с несколькими
стопками книг. Здесь же магнитофон «Яуза» и предмет моей гордости – новенькая
«Спидола». Смотрел на это убожество и готов был сквозь землю провалиться, так стало
стыдно. Поневоле начал бормотать, что живу здесь несколько дней в неделю, остальное
время в Херсоне. Мол, там у меня всё в порядке. Гости индифферентно молчали.
Извинился и сбегал к хозяйке, упросил ее дать спиртного.
235
Гости переглянулись. Жена директора совхоза, отодвинув мою бутылку самогона, запечатанную кукурузным початком, стала вынимать из клетчатой сумки шампанское, коробку шоколадных конфет, баночку шпротов. Не из чего пить, не на чем сидеть…
Пришлось снова бежать к хозяйке. Ивановский с женой пили шампанское, Вихров
посмотрел сначала на них, потом на меня, и стал разливать мутный первач. Мне почему-то показалось, что этим он как бы стал на сторону незадачливого хозяина. О чем
говорили, не помню. Через десять минут уже садились в машину. На столе остались
шпроты, конфеты, почти полная бутылка шампанского и самогон. Спасибо за мой стыд.
Рассказал потом это маме. Она долго молчала, а после как-то бросила невпопад:
– Ничего…
Другая встреча с Вихровым перед летними каникулами в конце мая 1976 года носила
официальный характер. Заврайоно Марина Коробец позвонила, чтобы завтра на десять
утра я был в приемной первого секретаря. На вопрос, в чем дело, ответила – сами узнаете.
Тон её мне не понравился. Дома лезли в голову разные мысли. Несколько раз ходил на
балкон курить.
В приемной меня уже ждала заведующая районным отделом. Полная, яркая дама средних
лет, с копной непокорных рыжеватых волос. Довольно энергичная особа, с которой у меня
были непростые отношения. То она пыталась показывать мне власть, то навязывалась в
опекунши – приятельницы.
Вихров произнес несколько дежурных фраз, спросил, как дела, пошутил – пью ли я по-прежнему самогон, а потом в том же темпе предложил директорство в райцентровской
новостройке. Говорил, что это будет первая школа в области, имеющая свои
канализационные поля, котельную поселкового типа на 16 человек штата, причем, с
химической водоочисткой (!), отдельную электрическую подстанцию и даже собственную
водокачку – башню Рожновского.
– Представляешь, как это здорово вести такое мощное хозяйство? – напористо рассуждал
он. – Конечно, отпуска у тебя не будет – осталось лишь три месяца до открытия, но мы
всем поможем, чтобы райцентровские дети пошли в новую школу 1 сентября.
Сегодня смешно, а тогда я испытал необычайный подъем, меня буквально распирало от
радости, и я еле сдерживался, чтобы не показать этого. Сказал, что для меня это большая
честь и я сделаю всё, чтобы справиться с поставленной задачей.
Но тут довольный моим согласием Вихров зачем-то спустил меня с заоблачных высот.
Желая подчеркнуть значимость своего предложения и перейдя на «вы», он напыщенно
произнес: – Представляете, какую ответственность берет на себя бюро райкома партии, доверяя вам такую школу?
Лучше бы он этого не говорил. Пока я переваривал услышанное, чуткая Марина видимо
что-то поняла и затаила дыхание в ожидании моего ответа.
– Не знаю, о каком доверии идет речь, – заставил себя выговорить я. – В тюрьме я, вроде, не сидел, в армии отслужил, образование высшее, коммунист, работаю директором
школы, мне даже как-то неудобно – подвергать риску бюро райкома…
Вихров замялся и, откинув голову, внимательно посмотрел на нас. У него был вид
человека, споткнувшегося на ровном месте. Возникла неприятная пауза. Спасая
положение, заврайоно заговорила о подборе кадров, предложила закрепить за новой
школой инспектора, который поможет разобраться с этим вопросом.
Когда мы выходили, первый секретарь, сам того не желая, наверное, сказал огорченно: – А
мне говорили, что ты умный…
Между тем, говоря мне о новой школе, руководитель района о главном умолчал. Во-первых, такое предложение уже получили до меня шестеро. И все, как один, отказались.
Сведущие люди, они сразу поняли, что достоинства новостройки, вызывавшие восторг
секретаря, на самом деле, её же недостатки. Котельная поселкового типа со штатом из 16
человек для обслуживания только одной школы, хотя рассчитана на две трети райцентра –
236
кто обеспечит её углем и будет оплачивать кочегаров? Башню Рожновского без
автоматики, то есть с частыми переливами волы, а зимой и с аварийным замерзанием –
осилит единственный школьный сантехник? А как придется прыгать вокруг
электроподстанции бедному школьному электрику? Да и педколлектив, собранный «с
бору по сосёнке» из двух местных школ – разве не ясно, кого попытаются сплавить сюда
ушлые райцентровские директора?
Так что, спасибо, товарищ Вихров, за ваш щедрый дар молодому придурку, которому
придется годами разруливать эти прелести, выведя, в конечном счете, красавицу-новостройку в такие школы, возглавить которые никто не отказывается.
На открытии моей школы он не был. В 1976 году в районе открылось сразу две школы, и
секретарь поехал в Киселевскую среднюю, стремясь не обделить руководящим вниманием
село. Пишу это, а сам думаю: прошли, канули в Лету времена, щедрые на строительство
новых школ и больниц! Сегодня на всю суверенную Украину открывается в год какая-то
пара учебных заведений. Кто б мог подумать…
В первый же год открытия школы в Белозерке, я cтoлкнулcя c досадным cлучaeм.
B тe вpeмeнa былo пpинятo пpиглaшaть в учeбныe зaвeдeния вeтepaнoв вoйны и тpудa, чтoбы знaли дeти, c кoгo бpaть пpимep. A тут нa пopoгe 7 нoябpя – дeнь Beликoй
Oктябpьcкoй coциaлиcтичecкoй peвoлюции,
Шкoлa нoвaя, дa и я здecь – чeлoвeк пpишлый, в oбщeм, пpeдлoжил клaccным
pукoвoдитeлям пpиглacить дocтoйныx людeй, пopaдoвaть peбятишeк oбщeниeм c лучшими cынaми и дoчepьми paйцeнтpa.
Пocлe пpaздникa звoнoк из paйкoмa пapтии, пpиглaшaeт нa бeceду ceкpeтapь Cилюкoвa, бывшaя учитeльницa, куpиpующaя шкoлы. Cпpaшивaю – зaчeм? Oтвeчaeт: пpиeзжaйтe, пoгoвopим, paзгoвop нe тeлeфoнный…
У мeня был мoтoцикл c кoляcкoй, МT-10, ceйчac тaкиx нeт, дa и тoгдa былo нeмнoгo, зaтo кaк мoй гpoмкo тapaxтeл! Kтo живoй c тex пор ocтaлcя – нaвepнякa пoдтвepдит.
B oбщeм, пoдъeзжaю к дoму c кoлoннaми, cнимaю шлeм, зaxoжу к pукoвoдящeй дaмe, oнa пpocит минутку пoдoждaть, звoнит пepвoму ceкpeтapю и cпpaшивaeт: -
Гpигopий Ивaнoвич, Бpoнштeйн явилcя, мoжнo к вaм?
Pядoм c кaбинeтoм пepвoгo ceкpeтapя – кaбинeт втopoгo. Гaлинa Гpигopьeвнa Cилюкoвa, cуxoщaвaя дaмa пpeдпeнcиoннoгo вoзpacтa, c вeчнo пoджaтыми губaми, кoтopую в paйoнe нaзывaли бaбa Гaля, oткpывaeт двepь и c тeми жe cлoвaми, чтo Бpoнштeйн пpибыл, пpиглaшaeт и eгo к пepвoму.
– Oгo, – пoдумaл я, – coбиpaютcя cpaзу тpoe, не иначе пoблaгoдapят, чтo cумeл oткpыть
шкoлу в cpoк, вoпpeки пepeчню нeдoдeлoк из шecти cтpaниц мaшинoпиcнoгo тeкcтa…
Уceлиcь. Мнe пoчeму-тo пoкaзaлocь, чтo у xoзяинa кaбинeтa нeдoвoльнoe лицo, кaк у
чeлoвeкa, кoтopoгo пpиглacили пляcaть нa чужoй cвaдьбe, a у нeгo в дoмe пoxopoны.
Cкopбнo пoдняв бpoви, нaчaлa бaбa Гaля: – Bитaлий Aвpaaмoвич, дoвepяя вaм cepьeзный
пocт – диpeктopa paйцeнтpoвcкoй шкoлы-нoвocтpoйки, мы пoлaгaли, чтo имeeм дeлo c oтвeтcтвeнным чeлoвeкoм, кoммуниcтoм нa дeлe, a нe нa cлoвax, нo, увы, кaжeтcя, oшиблиcь…
– Пoяcнитe, пoжaлуйcтa, – вpaз пepecoxшим гoлocoм пpoбopмoтaл я.
– Этo вы нaм лучшe пoяcнитe, кoгo пpиглaшaeтe в шкoлу для вocпитaтeльнoй paбoты c дeтьми, – бeзaпeлляциoннo пoтpeбoвaлa чинoвницa. – Я имeю в виду 7-oe нoябpя.
У мeня в гoлoвe вce пepeмeшaлocь. Я cкaзaл, чтo пpиглaшeны были тpи вeтepaнa, двoe мужчин и oднa жeнщинa. Личнo я пpиcутcтвoвaл нa бeceдe в 8 клacce, гдe выcтупaл
зaвeдующий paйoнным apxивoм Copoкa (имeни ceйчac нe пoмню). Этoт пoжилoй гpузный
мужчинa увлeчeннo гoвopил пpo уcпexи coвeтcкoй влacти в cтaнoвлeнии ceлa, paccкaзывaл
o мaccoвoм тpудoвoм гepoизмe бeлoзepчaн. Ничeгo cтpaшнoгo вpoдe нe былo…
237
– A извecтнo ли вaм, чтo Copoкa пpи нeмцax диpeктopcтвoвaл в мecтнoй шкoлe? И чтo oднa из пpиглaшeнныx дaм coжитeльcтвoвaлa c гeбитcкoмиccapoм, кpacуяcь нa вecь paйoн
в eгo «Oпeлe»? Пoнимaeтe, чтo вы нaтвopили: oбщecтвeннocть нeгoдуeт, жaлoбы идут co вcex cтopoн! Мы вac пpиглacили c цeлью выяcнить: cлучaйнocть ли этo, или
cплaниpoвaннaя идeoлoгичecкaя дивepcия? B любoм cлучae, гoтoвьтecь к cepьeзнoму
пapтийнoму взыcкaнию!
Ceкpeтapи-мужчины в paзгoвop нe вмeшивaлиcь, oжидaя мoeгo oтвeтa нa тяжкиe oбвинeния. Зaвepшив cвoй cпич, Cилюкoвa гopдeливo тpяxнулa гoлoвoй, кaк чeлoвeк, пoкoнчивший c тяжкoй, нo нeoбxoдимoй paбoтoй. Бeднягa, oнa нe знaлa, чтo мoй
apмeйcкий мaйop пo бoeвoй пoдгoтoвкe в тeчeниe тpex лeт нacтoйчивo пpививaл нaм
жизнeнный дeвиз: «Нa удap – тpoйным удapoм!».
Нeмнoгo пoмoлчaв, я пpизнaл, чтo дeйcтвитeльнo пpoизoшлa бoльшaя оплошнocть.
Paбoтaя здecь нecкoлькo мecяцeв, мнe и в гoлoву нe пpиxoдилo, чтo из тpex пpиглaшeнныx
– двoe oкaжутcя пocoбникaми вpaгa! Чтo жe тут пpoиcxoдилo пpи нeмцax, вeдь этo, в
кoнцe кoнцoв, нe зaпaднaя Укpaинa…
Нacчeт cepьeзнoгo пapтийнoгo взыcкaния тoвapищ Cилюкoвa тoжe, пo-мoeму, пoгopячилacь. Нaдo будeт, я oбжaлую этo вплoть дo ЦK пapтии, вeдь зa cлучившeecя нeceт
oтвeтcтвeннocть, пpeждe вceгo, oнa! Пoтoму чтo ecли paйцeнтp буквaльнo кишит вpaгaми, тo пpямoй дoлг ceкpeтapя paйкoмa – cocтaвить и дoвecти дo pукoвoдcтвa шкoл cпиcoк, кoгo мoжнo и кoгo нeльзя тудa дoпуcкaть. Гдe тaкoй cпиcoк, Гaлинa Гpигopьeвнa?!
Kaк и cлeдoвaлo oжидaть, дeлo зaкoнчилocь ничeм. Co вpeмeнeм я узнaл, чтo Copoкa дeйcтвитeльнo пpиcлуживaл фaшиcтaм. Бывшиe учeники вcпoминaли, чтo в пepвыe дни
пpиxoдa нeмцeв Copoку видeли бpoдящим пo шкoлe c тaбуpeткoй. Зaйдя в oчepeднoй
клacc и cнимaя пopтpeт вoждя, oн вoпpoшaл: – Bи думaєтe, дiти, щo Cтaлiн дpуг
укpaїнcькoгo нapoду? Нiкoму нe вipтe – цe нaш нaйзaпeклiший вopoг!
Зaтeм, пoвecив пopтpeт дpугoгo уcaчa, убeдитeльнo гoвopил: – A цe, дiти, cпpaвжнiй дpуг
укpaїнcькoгo нapoдa, нiмeцький фюpep Aдoльф Гiтлep, який пiклуєтьcя пpo кoжнoгo мaлeнькoгo i дopocлoгo укpaїнця!
Ocтaeтcя вoпpoc, кaк и зa чтo нaзнaчили eгo зaвeдующим paйoнным apxивoм, нo этo ужe нe кo мнe, a к дpугим бдитeльным гpaждaнaм.
Года через два после открытия моей школы Вихров все-таки посетил сию обитель знаний.
К тому времени у нас была репутация показательного учебного заведения, к нам
привозили гостей, о школе было неплохое мнение в райцентре.
Приехал и сказал: – У меня мало времени. Давай! – Что давай? – не понял я. – Зови
секретаря парторганизации и показывайте школу, посмотрю, какие вы хваленые.
Послал за учительницей младших классов, парторгом Ксенией Александровной Шейко, сухонькой, пожилой участницей войны; пошли по учебным кабинетам с автоматикой (из
единого пульта поднимаются и опускаются шторы, включаются иллюстрационные
техсредства); показали школьный музей Ленина, прекрасно оборудованный спортзал, начальные и старшие классы, хорошо оснащенную мастерскую.
Обратил внимание первого на теплую окраску панелей в коридорах: бежевые, кофейные
светлые цвета. Аккуратные рельефные стенды. Крупные зеркала в коридорах. Много
зелени и цветов.
За всё время секретарь не проронил ни слова. Меня это немножко напрягало. Вышли на
двор. Не глядя на меня, Вихров обратился к секретарю парторганизации:
– Хорошая работа! Передайте благодарность коллективу, школа на уровне.
Ксения довольно раскланивалась. Я стоял как лишний на этом празднике жизни. Но
секретарь райкома продолжил:
– А тебе, Бронштейн, скажу так… Ты думаешь, что герой? Знамена, аплодисменты, президиумы? Перевернул мир, развесив разные цацки и кнопки в кабинетах, и теперь тебе
нет равных… Всё это чепуха! Конечно, красиво, школу можно показывать, и мы будем
238
делать это. Но главное, сам, наверное, не понимая, ты упустил, а я увидел сразу и мог бы
даже не заходить в школу – мне всё стало ясно.
Я удивленно молчал, не понимая, к чему он ведёт.
– Строители построили здание, стоять ему теперь десятки лет – чем не добрая память об
их трудах? – напористо продолжал секретарь, – а что останется через пятьдесят лет от
тебя? Не задавал себе такой вопрос? Твои кабинеты устареют, автоматика сломается, наглядное оформление обветшает, придет другой – сделает то же. Ну, что останется после
тебя – молчишь?
Его логика казалась мне примитивной, но и сказать тогда мне было нечего.
– А я знаю, что останется после тебя на многие годы! – торжествующе заявил он. Ксения
Александровна напряженно слушала.
– Ровные ряды подрастающих туй и тополей по всему периметру школы, где до тебя была
мертвая земля, заброшенный пустырь – вот что останется после тебя! – широко развел он
руками. – Тут я могу сказать только одно – молодец! Поверь, придет время, и ты
вспомнишь эти слова, – снизил тон руководящий гость. Пожал мне руку и сел в «Волгу».
– Вот, дурак, – сказал я Ксении Александровне, ошеломленный таким напором. – Как
знать… – задумчиво ответила она.
Сейчас, когда прошло почти полвека с тех пор, видя густой лес стройных тополей вокруг
моей бывшей школы, мне трудно не признавать правоту руководителя района. Но если бы
я, нынешний, был тогда, то легко нашел бы ответ на его слова: – Уважаемый Григорий
Иванович, после людей остаются не только дома, книги, пароходы и самолеты.
После директоров школ, которые на своем месте, остаются сотни и тысячи учеников.
Остаются их дети и внуки, которым они говорят о тебе добрые слова.
Еще один незнакомый Вихров предстал передо мной 7 марта 1979 года. Накануне у меня
был сложный день. Потерял несколько часов на совещании в районо, а на 16.00 была
назначена встреча с директором областного треста совхозов Туркотом и главным
инженером треста Врищом.
В свое время путем сложных переговоров они помогли мне приобрести для школьной
столовой (читай – лично директора школы!) легковой Москвич-пирожковоз с
вместительным кузовком. Радости моей не было границ – в районе только три или четыре
школы имели автомобили. Это был как бы переход в элитный дивизион.
Надо было их как-то отблагодарить. Долго тянулось оформление документов, кажется, даже через Киев; они уже сами были не рады, что со мной связались, в общем, договорились встретиться в ресторане "Херсон".
Но тут случилось неожиданное: в конце совещания новый заведующий отделом
образования Коля Потеряйко (его предшественницу Марину Коробец сняли за
постоянные свары со своей заместительницей Евгенией Зинченко-Малтобар, склочной
теткой с розовым лицом и заметными усиками над губами, наушничавшей секретарю по
школам Силюковой) объявил, что сегодня вечером ожидается проверка райцентровских
школ обкомовским руководством – и чтобы всё было в порядке!
Зная этого недалекого пьяницу и болтуна, я подумал, то он просто набивает себе цену в
глазах директоров, мол, с какими людьми имеет дело – знай наших! Потом, что это за
проверки вечером? Кого, что и почему нужно проверять после работы?
В общем, плюнул я на это дело и посидел вечерком со старшими товарищами, внимая за
рюмкой чая их мудрым речениям, да пытаясь показать себя опытным школьным
управленцем.
У меня был обычай приезжать на работу пораньше и встречать учителей и воспитанников
на пороге. Следующим утром ставлю мотоцикл с коляской под окном своего кабинета, захожу в школу и вижу, что что-то не так. Уборщицы моют полы, хоть у нас заведено
239
убирать после уроков, учителя бредут смурные, вроде здороваются, но лица воротят.
Похоже на траур, только в чем дело?
Заходит ко мне парторг Шейко и говорит, что вчера, когда детей уже провожали, в
школьный двор заехали две "Волги". В одной – секретарь райкома Силюкова и новый
заврайоно, в другой – заведующий отделом обкома партии с говорящей фамилией
Стецько: – Где директор?
Все бегают, ищут, вдруг вспоминают, что он уехал на совещание в районо, и тут выходит
из себя Потеряйко: – Какое совещание, да оно в два часа дня закончилось, я же его лично
предупреждал, что мы сегодня заедем!
– Ну, пошлите за ним домой, – вежливо предлагает завотделом обкома, – далеко он живет?
Хочу лично познакомиться с таким забывчивым товарищем.
– Да не здесь он живет, в Херсоне, – досадливо брякнула мрачная Силюкова.
Между тем, как назло, в тот день после обеда в школе не было воды, что-то сломалось на
водонапорной башне. Полы не мыты, по двору ветер гоняет тучи бумажек, грязь…
– Ну, так зачем его держать, – интересуется ответственный гость, – такую антисанитарию
развели, трудно найти подходящего человека? Могу помочь. Пишите приказ, пусть ищет
себе работу ближе к дому.
Рассказ Ксении Александровны мне не понравился, к тому же она вдруг вздумала
учить меня: – Вы сами, Виталий Абрамович, виноваты! Вроде взрослый уже, а ведете себя
как дитя неразумное, все-таки руководите большим коллективом, думать не только о себе
надо…
– Смотри, как осмелела, – расстроился я, видать и вправду дела мои швах…
Через час позвонила приятельница из районо. Сказала, что приказ о моем
увольнении подписан. Стала сочувствовать. В одиннадцать пришла телефонограмма из
райкома: директору немедленно прибыть к секретарю по школам Силюковой.
Приезжаю, а там уже сидит Потеряйко. Как говорится, все друзья в сборе.
Силюкова, без лишних слов: – Пошли к первому!
Потеряйко послушно встает, но она велит подождать её в кабинете.
Вихров пил чай. На блюдечке бутерброд со шпротинами, колечко лимона.
Недовольно буркнул: – Что у вас там стряслось? Не предложил сесть.
Галина Григорьевна взахлёб: – Да с Бронштейном давно пора решать! На работе
его не найдешь; вот вчера такое случилось (рассказывает), а ведь знал, был предупрежден; я уверена, что специально район подставил; сколько можно это терпеть?!
Вихров потребовал объяснений. Я сказал, что был занят по личным делам, виноват.
– Что значит – по личным делам? – взревел секретарь. Его лицо стало покрываться
бурым налетом. – Скажите честно – пили?
Я знал, что, как человек крепко пьющий, он от всей души ненавидел пьянство, считая его корнем всех бед. Недаром на районных активах Вихров начинал и кончал тем, что бичевал этот страшный порок. Но что я ему мог сказать, ведь действительно пили…
– Да что ты молчишь, скажи честно – пили?
– Да, – отвернулся в сторону я.
– Вот, видите! – радуясь своей проницательности, вскричал секретарь. – А с кем
пили?
– С Туркотом и Врищом (обоих он прекрасно знал), – помолчав, сказал я.
Хозяин кабинета поднял брови. Пришлось рассказать про школьный пирожковоз.
Силюкова несговорчиво вскинулась: – Какое это имеет отношение к вашему
вызывающему поведению, кто вы такой – и что вообще себе позволяете?
Вихров внимательно оглядел её, и она вдруг сникла, как воздушный шарик.
– Идите, и делайте для себя вывод! – велел партийный босс.
– Куда идти, на меня уже есть приказ об увольнении…
– Какой приказ? – взглянул секретарь на Силюкову. Она открыла рот и прижала
руки к груди.
240
– Идите, работайте… пока, будем думать, что с вами делать…
В вестибюле встретил Потеряйко, вышедшего покурить из кабинета Силюковой.
Невысокого роста, он любил делать надменное лицо, типа Муссолини: – Зайдите в
районо, получите приказ!
Ничего не сказав, я сел на мотоцикл и поехал в школу. По пути встретил замначальника
райотдела милиции майора Славу Пожернюка, моего доброго приятеля, дочь которого, отличница, училась в нашей школе. Машет рукой. Останавливаюсь.
– Старик, да на хрен тебе эта школа, иди к нам, у нас как раз есть вакантное место
замначальника по политчасти! Завтра сведу тебя с подполковником Щербиной
(начальником райотдела), у нас и зарплаты выше…
– Не райцентр, а село, – подумалось мне, – уже все знают про мой облом. Но на душе
полегчало.
В школе бурлила подспудная жизнь. Учителя кучковались меж собой, переговаривали новости. В кабинете у завуча раздавался смех. Тот день стал для меня
моментом истины. Я видел тех – их было большинство – кто смотрел на меня с
сожалением, не выражая это словами. Парторг Шейко ходила с гордо поднятой головой, будто её это заслуга, что меня сняли. Некоторые были безучастны, и верно: какая разница, кто директор, если ты честно тянешь свою лямку?
Была в школе и молодая учительница, очаровательная партийка, которой все
прочили руководящее будущее. Это она с подружками смеялась у завуча. Я чувствовал
себя в подвешенном состоянии, ни за что не хотелось браться.
В этот же день, в 14 часов, в райцентровском Доме культуры на торжественном
собрании актива района, посвященном Восьмому марта, чествовали представительниц
слабого пола. Явка руководителей – обязательна. В полвторого во дворе школы
появились «Жигули» мужа завуча, зоотехника Василевского. К нему сели его жена, милая
учительница с видами на будущее, и еще кто-то, кому сегодня весело.
Возле Дома культуры много людей. Видя меня, некоторые переглядываются. Что
тут скажешь, понятно. В вестибюле подбегает озабоченный Гриша Заднепряный, инструктор райкома, с бумажкой в руках.
– О, Виталий Абрамович, – глядит он в листок, – вам в президиум!
– Какой там президиум, Гриша, – удивляюсь я. – Это ошибка…
– Я вас предупредил! – бежит он дальше.
Вход в президиум через кулисы. Там собралась группа женщин. Среди них
известные орденоносцы. Врачи, доярки, работницы полей, учителя. Подходят первый
секретарь и председатель райисполкома Чаус. Занимают места в президиуме. Я скромно
устраиваюсь во втором ряду, за Вихровым. Он с нарочито строгим видом оборачивается, но в глазах его пляшут искорки: – Что, Бронштейн, мордой в грязь?!
Открывается занавес. Мне кажется, в зале замешательство. Всем всё ясно.
Григорий Иванович, вы умеете удивлять!
Позже узнал, что школьный парторг Ксения Шейко, распекавшая меня перед
уроками, сразу после нашего разговора посадила в своем классе пионервожатую Женю
Воронич, а сама побежала в райком партии к Вихрову и стала высказываться в духе:
– Какое вы имеете право решать кадровые вопросы без мнения коллектива! Сейчас
не те времена, мы требуем считаться с людьми!
Он еле её успокоил и отправил восвояси, а сам вызвал Силюкову: – Чем там опять
Бронштейн прославился? Прибегала эта вздорная старуха, его парторг, чуть не довела
меня до инфаркта…
А Ксения Александровна мне так и не рассказала о своем походе к секретарю.
Фронтовичка…
Помощница первого секретаря, сын которой тоже учился в нашей школе, изредка
позволяла себе секретничать со мной, разумеется, в рамках допустимого. Оказывается, Вихров лично звонил заведующему отделом и в жесткой форме рекомендовал решать
241
кадровые вопросы в обкоме, а у себя, в районе, он будет сам решать, кому работать, а
кому нет.
***
Райком проявлял открытую религиозную нетерпимость. Перед Великой
Пасхальной субботой секретарь райкома Силюкова собрала директоров райцентровских
школ и потребовала организовать возле церкви дежурство учителей, и с помощью
милиции отправлять учеников, идущих в храм с дедушками и бабушками, домой.
Дежурство продолжалось с вечера и почти до утра, учителей делили на несколько смен.
Контролировать их должны были директор и завуч.
У меня с ней разгорелся спор. Я сказал, что учителей организую, но считаю
неэтичным участвовать в этом самому. Потому что в глазах людей это будет явным
кощунством: еврей, мешающий христианам исполнять свои религиозные потребности.
– Какой еврей? – удивилась Силюкова, – вы, прежде всего, коммунист!
– Какой я коммунист, вам виднее, а вот евреем я должен быть таким, чтобы не
возбуждать в людях антисемитизм.
Силюкова повернулась к директору первой школы Алику Печерскому, тоже моему
соплеменнику: – Как вам это нравится? – возмутилась она.
– Мне это не нравится, но думаю Бронштейн прав, – сказал Печерский. Вы нас
ставите в сложное положение.
– О, уже звучит «нас»? – подозрительно сказала секретарь по школам. Будем
решать этот вопрос с Григорием Ивановичем!
– Не буди лихо, пока оно тихо, – обронил на прощанье Печерский, когда мы вышли
из райкома. Он был недоволен этой темой. Сказал, что иногда лучше помалкивать: здоровее будет. Разве нельзя было просто не пойти на дежурство, сослаться на
температуру или давление? А теперь пойдет волна…
Между тем, мать первого секретаря, что было всем хорошо известно, посещала
церковные службы. На него даже писали анонимку в обком по этому поводу. И нашлись
«доброжелатели», которые довели этот вопрос до заседания бюро обкома. Мне говорил
Василий Рылеев, ставший с годами если не другом, то добрым товарищем, что Григорий
Иванович спросил членов бюро: вы что, хотите, чтоб я родной матери что-то запретил? А
как я могу запрещать другим матерям?
Члены бюро растерянно переглядываясь, выжидая точку зрения первого секретаря
обкома Мозгового, чтоб определиться: нападать дальше или отстать. В общем, старушка
продолжала ходить в церковь.
Был я знаком с белозерским батюшкой. Тем более, не хотелось гонять его паству, как райкомовская шестерка. Он даже мечтал «покрестить» меня, но не срослось: я честно
признался, что любая религия мне безразлична. К тому же одна вещь меня сильно
смущает…
– А именно? – живо заинтересовался батюшка.
– Народное присловье «Жид крещеный, вор прощеный, конь леченый – одна цена!».
Батюшка вздохнул грустно и оставил совестливого иудея в покое.
А Силюкова всё не унималась: требовала объяснительную записку, почему я
отказываюсь бороться с «опиумом для народа». Я не выдержал и сказал, чтоб она не
морочила голову – мне есть и без того, чем заниматься. Потом переживал, было стыдно за
грубость, ведь она меня намного старше.
Помощница первого секретаря говорила, что «бабушка» жаловалась на меня шефу, мол, подмываю ее репутацию, отказываюсь писать объяснительную, слезно вопрошала:
– Разве евреи у нас особом счету, что им можно отлынивать от антирелигиозной
пропаганды?
– Евреи евреями, – поморщился первый секретарь. – Кстати, а вы? Принимаете
личное участие в дежурстве у храма? – Я же организовываю… – Так разрешите ему тоже
организовывать, раз так болеет за свою нацию, что не хочет вмешиваться в дела других…
242
И несколько кратких зарисовок, связанных с Вихровым.
К концу лета 1976 г. открытие новой школы стояло под угрозой (не буду
перечислять количество недоделок, нерешенных вопросов и прочих неурядиц, включая
недостроенную котельную и отсутствие внутренних работ в здании). Я стал понимать, что, кроме меня, эта школа никому не нужна и, кажется, нашел верный выход: приехал
пораньше утром к райкому партии, дождался Вихрова, выложил ему прямо на улице свои
беды и сказал:
– Черт с ним, что я потерял отпуск, скажите спасибо за все, что мной сделано, а я
вернусь в Понятовку. Там место свободно, директор еще не назначен.
Он осмотрел меня с головы до ног и со значением произнес: – Смотри, какой
прыткий, на свободу ему захотелось… Рано тебе, парень, бездельничать. Понятовку еще
заслужить надо!
От такой неслыханной наглости я онемел: ведь еще недавно там работал, а теперь –
надо заслужить… На следующий день первый секретарь собрал в школе планерку. Дело
оживилось.
В те времена какому-то дураку пришла в голову идея с целью решения
государственной Продовольственной программы (помните еще, что это такое?) заставлять
сельские школы разводить кролей и сдавать в потребкооперацию мясо и шкурки. Мол, пусть юннаты пользу приносят, а не по улицам бегают. Дело это было весьма хлопотным.
Отнекиваясь от бедных животных, сколько хватало сил, я имел глупость на педсовете
сболтнуть:
– Если уж решать Продовольственную программу по-настоящему, так надо
разводить не кролей, а слонов. И мяса больше будет, и яйца сдавать можно. Так что, пока
я директор, кролей здесь не будет!
Учителя порадовались моему остроумию, но уже завтра мне позвонила Силюкова и
с удовольствием сказала, что Вихров велел передать: если Бронштейн собирается
отстаивать свою позицию, этот вопрос будет решен в пользу кролей…
Уже не помню, в какой школе проходило совещание директоров школ района, на
котором присутствовал первый секретарь, что бывало крайне редко. Обычно партию
представляли на таких мероприятиях фигуры на пару ступенек ниже.
И вот в своем выступлении Вихров почему-то завел речь о том, что ряд директоров
умудряются жить вдали от своих рабочих мест. Надо понимать, служат в селе, а почивают
в городе. Нельзя, мол, руководить через подзорную трубу!
Когда он стал называть фамилии, я похолодел, но нет… мою, кажется, забыл. И тут
из притихшего зала раздался четкий вопрос: – А Бронштейн?
Вихров сделал вид, что не расслышал и даже потянулся рукой к уху…
– Да, да, Бронштейн! – оживленно зашевелились в зале.
– Бронштейн? – спросил расслышавший, наконец, мою фамилию первый секретарь.
– А, да, Бронштейн, ха-ха-ха Бронштейн, – стал громко смеяться он. И даже протер от
такого веселья носовым платком уголки глаз от слез. И… перешел к следующей теме.
Когда мы расходились после совещания, коллеги избегали встречаться со мной глазами.
К своим пятидесяти у него стало садиться зрение. И этот крупный, зрелый человек
страшно стеснялся выявленного физического недостатка. И несколько первых месяцев, когда он только начинал носить очки, можно было наблюдать такую картину: перед
выступлением где бы то ни было Григорий Иванович стеснительно раскрывал футляр, доставал очки и с неловкой улыбкой спрашивал: – Ничего, если я их одену?
243
До сих пор не пойму, что это значило. То ли стыдился показать, что у него что-то
не в порядке, то ли считал людей, носящих очки, недостойными высоких постов. Как
может несовершенный человек учить других совершенству?
***
Его жена работала медсестрой в районной поликлинике. Достойная женщина.
Несколько раз сталкивался с ней: проста, доброжелательна, не кичилась положением
супруга, что в наши времена большая редкость. Как-то пришел в регистратуру за
больничным листом. Она удивилась: зачем вам, вы же директор школы? Пришлось
объяснить, что меня не было на работе, мои уроки заменяли другие люди, им надо
платить.
– А мой муж никогда не берет больничных, – сказала она. И улыбнулась: – Правда, он и не болеет…