Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
Девочка всегда нравилась леснику. Его сын пытался вертеться около неё, но она не дружила ни с кем. Гордячка знала себе цену. Ему говорили, сын твой влюблён во внучку Хагора. Смотри, женится, а у неё мать падшая. Это было своеобразным клеймом второсортности на девушке – такая мать. Такие уж нравы или традиции, которых сам лесник не одобрял.
– Мальчишка отирается с нею у ограды! – орала ему в уши новая жена, – «гляди, женится! Притащит к тебе в дом дочь потаскухи»! Лесник был бы только рад, если бы так произошло. Девчонка хоть куда! Таких здесь и сроду не водилось. Она отличалась от местных разительно, всем своим утончённым обликом. Особенная тонкость её черт, всей фигуры, а также и души, что было ему понятно, делала для лесника ясным тот факт, что не пара она его простаку сыну. Случайная она тут, а они вот – да, на своём месте, как лопухи на косогоре. А она? Из каких волшебных садов она сюда залетела?
Дед Хагор был его приятелем, но и этот факт, и совместные выпивки, и простота общения с ним не обманывали лесника. Старик не прост. Не отсюда. Загадочен и глубок настолько, что раздумья лесника о нём всегда натыкались на некую непроницаемую стену, за которую заглянуть невозможно. У этой стены не было края, если, образно говоря, задрать голову вверх. И доброта и разговорчивость Хагора, привлекая к нему, не открывали его, не делали доступнее и понятнее. Люди они были пришлые, и их сторонились. Внучка Хагора считалась чудной и непонятной, а Инэлия и вовсе полубезумной. К ним никто не испытывал неприязни, но сторонились из-за их чудаковатости, из-за того, что они чужаки. На их явную чужеземную породу и списывали их странность, непохожесть на всех окружающих.
Приезжал отец девочки. Он всегда менял диковинные машины, столичные, выходил из них огромный и тоже ни на кого не похожий, с бритой начисто головой, от чего все считали его лысым, но лесник знал, что это не так. Видел вблизи его голову. Он был одет зачастую в длинные плащи, а взгляд его горящих как фонари глаз казался каким-то безумным и пронзающим насквозь. Лесник боялся его, как привидение, когда он входил в сад Хагора, а они с Хагором на тот момент сидели на пеньках за выпивкой. Благодушно беседовали за садовым столиком, сделанным Хагором. Старик был умелец и затейник на все руки.
Загадочный отец девочки проносился как вихрь, будто и впрямь нечистая сила. Говорил всегда одно и то же, не глядя на Хагора никогда, а соответственно глядя на лесника, – Где Лора? – и лесник, у которого не было в знакомых никакой Лоры, молчал и терялся, прожигаемый его сумрачным, но всё же ярким взглядом.
– Икри дома, – отвечал оживлённый наливкой Хагор, или, – Икри в школе, – или ещё где. И причём тут была неизвестная Лора, понять было трудно.
– Он кто? – спрашивал лесник, едва странный отец девочки исчезал в доме. Он будто бы не верил Хагору и всегда проверял наличие дочери или её отсутствие в доме или в обширном и густом саду. При этом не было слышно его шагов, будто он скользил над тропинкой и над ступенями как привидение. А ботинки его были тяжёлые на вид, огромные, как и он сам.
– Он откуда? – лесник, человек втайне любопытный, не удержался от вопроса..
– Оборотень, – запросто ответил Хагор. Лесник едва не подавился тем, что и собирался съесть.
– И как мог оборотень породить такую красоту»? – лесник сразу же поверил Хагору, даже не особенно удивился услышанному, коли уж пошло такое откровение.
– А мать-то на что? – отвечал вопросом Хагор.
А мать – да! Актриса, и какая! Он судил по тем фильмам, которые видел, особенно один из них про несчастную любовь, где она под конец рыдала на груди убитого злодеями возлюбленного. По столичным театрам лесник не ходил. Он и в столице-то бывал очень редко, а континентальные бродячие балаганы обходил стороной. Не считал нужным тратить дорого достающиеся деньги на пустое и зачастую бестолковое представление лицедеев, болтающихся по просторам континента. Одичав в своём лесу, он и вообще людей сторонился, у него и одежды пристойной не имелось. Его в столичный театр не пустили бы. Туда ходит только состоятельная, по крайней мере, по своему виду публика.
Читать он очень любил. На книги денег не жалел. Чтение питало его воображение. Мысли обретали способность к полётам за пределы надоевшего и обыденного мира, развилась склонность к тайному фантазированию. Как-то раз любопытному леснику удалось потрогать край плаща оборотня. Говорят же, что пьяному и мутант-людоед – родной папа. Так и есть. Лесник почувствовал полу плаща из мягкой кожи в своей руке. Значит не привидение. И человек, обозначенный Хагором как оборотень, вдруг рассмеялся совсем по-человечески. До того весело, что лесник совсем опешил, глядя в его нереальные сверкающие зубы. Оборотень прочёл его мысли, и это его развеселило как мальчишку. Он и оказался вблизи молодым, так гладок был его высокий лоб и вся кожа золотисто-загорелого лица.
Потом он долго о чём-то уговаривал девочку ласковым голосом, но девочка упрямо хмурилась. Тогда он схватил её в охапку, с лёгкостью, потрясшей лесника, чтобы утащить в свою машину. Но внучка Хагора подняла пронзительный визг, и он удивлённо поставил её на землю, после чего сказал, – Ты не сможешь жить тут вечно. Тебе придётся уехать отсюда. Не сейчас, так потом.
– Я потом, – сказала она, глядя в траву и не желая смотреть на своего отца. Она казалась рядом с ним такой тонкой, беззащитной, что у лесника сжалось сердце от непонятной жалости к девочке.
– Не хочет у него жить, – умилялся Хагор, – меня бросить не хочет, куколка моя.
– Легко ли, – кивал лесник, – от такого-то человека как ты, да к оборотню в его логово перебираться.
– Там у него не логово, – пояснил Хагор. – Дворец хрустальный на поверхности стоит, а под ним так и целый город выстроен, где он хозяин.
– Да ну?! – и верил, и не верил лесник. Судя по неиссякаемым запасам Хагора, так и есть. Оборотень, видимо, щедр к воспитателю своей дочери.
Тот, кого обозначили как оборотень, не обращая внимания на двух пьянчуг, сидящих на пеньках в саду, обнимал свою дочь и нежно вытирал её слезы белоснежным платочком, – Ну, не плачь. Не хочешь сейчас, я подожду, – и уже не казался леснику оборотнем. Лесник чувствовал переживание отца от того, что дочь его отвергает…
– Неужели, неужели, он больше не придёт ко мне? Что же мне делать? – спросила внучка Хагора, сидящая напротив лесника, у костра.
– Кто? Твой отец? – спросил растерянно лесник, не понявший её.
– Почему отец? Антон, – ответила она.
– Я не знаю, – ответил ей лесник. Потом он погоревал о том, что убили её дедушку, которого нашли в лесу где-то тут на берегу речки, с пробитой страшным штырём головой.
– Мой бедный дедушка, он так страдал! – загоревала она, – так страдал!
Лесник отлично помнил, как удивлялись все тому, что гибель старого пьяницы наделала такого переполоха. Из столицы за его телом приехали важные люди на роскошных машинах и увезли его. Это подтвердило гипотезу лесника, что Хагор был важным прежде человеком, но впал в некую опалу и был сослан в глухомань. Он всегда подозревал о его невероятном прошлом и понимал его, несвойственную местным простым людям, образованность. Сам лесник был весьма начитан, и вообще от природы не глуп и проницателен.
– Убийцу-то нашли? – спросил он.
– Нет, – сказала девушка Икринка, – но чего искать? Это же были люди Паука.
– Это кто же такой Паук?
– Правитель страны Архипелага, той, что лежит в пределах великого океана.
«Ишь ты! Заговаривается», – решил лесник. – «Чудная была, чудная и осталась. Кому он там и нужен»? – но вежливо спросил опять, – А ты, что же, со своим поругалась что ли? С олигархом-то?
– Олигарх? Он не олигарх! У них не бывает никаких олигархов. Он учёный и воин.
– Ну, учёный там, воин. Хорошо живёшь с ним? Не обижает тебя?
– Он никогда не мог бы обидеть меня. Ведь он любил меня, как никто в целом мире, во всей этой пустынной Вселенной. Только он один умел так любить. У него были звёздные глаза и солнечное сердце.
Лесник увидел, что она плачет. Она сидела всё так же напротив него, освещаемая пламенем. Но лицо её казалось ясным, будто был день, а не таким, каким обычно высвечивает человека пламя костра в темноте. Он обратил внимание на то, что не все слова, произносимые ею, он понимает. Но точно такой же странностью обладал и Хагор.
– Чего же разлюбил?
– Он не разлюбил.
– Ну и не плачь тогда. Или дедушку жаль?
– И дедушку тоже. Он так страдал, – повторила она.
Тут лесник подумал впервые о том, что она делает в лесу одна в столь поздний час.
– Ты чего одна-то в лесу? Опасно ведь девушке одной ночью. Хорошо меня тут встретила, в темени такой. – Лесник был добр и отзывчив. – Сейчас поедим и пойдём домой. Я тоже вот со своей женой поругался. Ничего, – сказал он.
– Неужели, он не придёт ко мне? Что же мне делать? – повторила она свой вопрос.
– Придёт. Куда и денется? От такой красоты? – сказал он, утешая её. – Давай попьём настойку из веселящих плодов, – и он достал флакончик с наливкой, – согреешься хоть. – Открыв крышечку, он с наслаждением втянул аромат настойки ноздрями своего породистого красивого носа. – Раз тебя любит, куда и денется?
И лесник вернулся мыслями к той, своей девушке из юности. К ней, вдруг ясно ожившей в его памяти, смешной и пригожей, не худшей, пожалуй, чем и эта гордая красавица. Но она «делась», ушла без возврата, сгинула, как и сама их общая юность. Она в то время была тут первая из всех невест. Проще, конечно, чем эта. Эта совсем нездешняя, в мать актрису. Да и папа – демон оказался при ближайшем рассмотрении красавец хоть куда, как засмеялся и словно бы вышел на свет из тени.
Лесник ушёл в своё прошлое, опять гуляя там, в далёких лугах за рекою, где она рвала синие, фиолетовые и жёлтые, в общем, разноцветные цветы, чтобы поставить их в ёмкость с водой возле их ложа любви. А он, ещё не знающий, что за мерзость эта жизнь, не зная ещё мерзкого конца их совместной сказки, своего будущего предательства, верил в туманное, но прекрасное совместное будущее. Лесник с тяжёлым вздохом вынырнул на поверхность настоящего. Он стал утешать внучку Хагора.
– Ничего. Все ругаются. Вот и я со своей женой сегодня. Давила, пилила, я всё терпел. А тут, критическая масса, понимаешь, вышла за пределы терпения и взрыв! Как начал я всё бить, посуду в смысле. Как давай швырять! Она в визг. А ей нельзя. Ребёнок будет. Ну, я и ушёл. Охладиться. Да и ей дать время на остывание. И он, если любит, то остынет от гнева. Из-за чего поругались-то?
– Ты его видел?
– Кого?
– Моего Избранника?
– Из столицы? Нет. Не пришлось. Каков же он у тебя?
– Самый красивый. Во всём мире. Один такой.
– Когда любишь человека, то всегда кажется, что он лучший. Закон жизни.
– Он прилетел из далёких миров. Ко мне. Там таких как я нет. Я одна на всю Вселенную. Он, как и мой отец из мира, который живёт под другой звездой. Он – дитя звезды, которую они зовут «Солнце». И у моего ребёнка будут его солнечные глаза.
Лесник вспомнил яркие и лучистые глаза её отца, взглянул в её собственные, казавшиеся сейчас большими, в пол лица. Он слушал её с интересом, хотя и не всё понимал в её речах. Принимая всё и радуясь тому, что не один сейчас в ночном лесу и со своей печалью наедине.
– Как же зовут его? – он хмыкнул, – избранника твоего?
– Я же тебе сказала. Забыл уже? Антон. Антон Соболев.
– Ну и имечко! А у отца твоего какое имя? Ты не думай, я не любопытный. Хотя да. Любопытный. Но что в этом плохого? Скажи? Если у человека нет интереса к окружающим его людям, то он чёрств и недоразвит. Вот моё мнение. Я даже в лесу знаю в лицо каждое дерево. И все они разные. Что же говорить о людях? Они куда интереснее деревьев. Хотя бы тем, что говорят.
– Отца моего, бывшего, – она подчеркнула это слово «бывшего», – зовут Рудольф Венд. Но к чему тебе его имя?
– Что же, и с отцом ты в ссоре?
– Это не назовёшь ссорой. Это разлука навсегда. На вечность. И с Антоном не было у нас ссор никогда. А тогда, в лаборатории, что за взрыв произошёл во мне? Именно как у тебя. Взрыв. Но мне не дали времени на остывание, как говоришь ты. Когда мы просыпались с ним в нашей спальне, пунцовые листья шелестели за прозрачной небесной стеной. Она нежно-зелёного цвета, а по вечерам становится нежно-лиловой.
«Ишь ты»! – изумлялся лесник, – «стены у них там прозрачные. Богатеи»! – и слушал с любопытством её откровения.
– Он сразу обхватывал меня, всю целиком. Прижимал к себе и говорил: «С добрым утром, мой лесной ангел». Мы пили кофе. Он горький, но если его пить со сладостями, то и вкусно. А потом… Мы любили…
Лесник опять хмыкнул от неловкости.
– Ещё полюбитесь, не переживай. Хорошо тебе с ним было?
– Это слово не может передать того, как мне было с ним, – сказала она без всякой стыдливости, продолжая дальше. – У него очень белая кожа, но под лучами нашего светила она приобрела золотистый оттенок. Под нею играют невероятные, крепкие и прекрасные мышцы, а руки такие сильные, но нежные-нежные. Гладкий высокий лоб. Раньше были кудри, но он стрижет их коротко. Глаза лучатся светом их далёкой звезды, их справедливого яркого мира. И губы любящие и любимые. Брови, слегка сросшиеся у переносицы, тёмные, но ресницы тоже золотистые. На груди же волосы растут крестообразно, от соска к соску и вниз по ложбинке. Они нежные, как у бабочки крылья, и я любила их целовать. Он знал столько слов, певучих и непереводимых на обычный язык здешнего мира, но я его понимала.
– Может, помиритесь ещё. – Леснику было неловко и не привычно слушать её откровения, хотя они и завораживали его. Он вспомнил признание о ребёнке.
– Ты ребёнка ждёшь?
– Мой ребёнок живёт в Кристалле. У него золотистый Кристалл. Такой получился. Солнечный. Кристалл растёт вместе с ним, питает его своей энергией, ласкает его как мать, понимаешь?
Воспоминания, как и сны, уходят в параллельные миры
Лесник ничего не понимал, решив, что у неё скорбная голова. Он сидел и жалел её. За её сиротство, за её скорбную голову. За жестоко убитого деда – кормильца, каким считал его лесник. И за не нужную какому-то Ан-Тону, владельцу не выговариваемой приставки к имени, нездешнюю красоту лесник жалел её. Не все бы и согласились, что она была нездешней, а посчитали бы её носительницей черт презренных мутантов, обитающих в жалком количестве в местах их былой и блестящей, но намертво убитой цивилизации. Таких странных людей не все любили, и не все признавали их несомненно превосходящую красоту. Или не хотели признавать, считая эталоном возможного совершенства только себя. В столице леснику приходилось встречать много удивительных во всех смыслах людей. Но то столица, а совсем другое дело глухомань, где каждый должен быть подобен другому. Обязан даже, если не желает отторжения от общества людей. Хагору же отторжение его местными ничуть не мешало, а радовало даже, поскольку давало ему свободу от их общности, о чём он и говорил леснику всегда. К их же презрению он относился снисходительно и свысока, ведь они и понятия не имели, насколько был Хагор выше их понимания, их узкого представления, их скособоченного мировоззрения. А лесник, если и не вполне понимал и плохо представлял, то чувствовал временами необычность Хагора настолько, что у него сводило все внутренности от мистического, почти священного ужаса.
Однажды он видел, как чёрной птицей Хагор спустился с небес, и увиденное точно не являлось ни его пьяным бредом, поскольку был лесник трезв, ни его сном, поскольку он бодрствовал на крыше своего летнего павильончика в запущенном саду, где спасался от ночной духоты.
А то был как-то случай в столице. Шёл лесник по широкому проспекту, одному из центральных в столице, пялясь на столичные чудеса вокруг, на изобилие красочных женщин, а был он гораздо моложе, чем теперь, свободен от первой жены и не обременённый пока женой второй. Тут из блистающего здания с прозрачным куполом, где наслаждались гастрономическими изысками богатые сословия, возьми и выйди Хагор! Ладный такой, в безупречной атласной рубашке и чистейших штанах. Костюмчик привычного чёрного цвета, но новёхонький, а сам Хагор строг и важен, умыт до блеска, причёсан как аристократ, в шапочке бархатной на голове. Таким не бывал он на своей провинциальной окраине никогда. Привратник при хрустальных дверях согнулся перед стариком, а тот дал ему денежку и ласково так произнёс, передав ему в дополнение синий сосуд, – Пей, мой друг, всё оставшееся твоё. Услади своё грустное время. Пусть Мать Вода даст тебе прекрасное видение счастья. Коли уж самого счастья ни у кого тут нет.
Пошёл лесник по его следу, не имея особого намерения следить, но не имея сил оторваться от явленной загадки. Внезапно он увидел, что Хагор уже не один. Рядом с ним шла очаровательная и очень нарядная девушка. Она и Хагор мило о чём-то беседовали, как отлично друг другу знакомые. Лесник залюбовался полуоткрытой спиной юной девушки, её грациозной белоснежной шеей. Струящееся тончайшее платье девушки мерцало, – то синяя, то сизая волна шла по её подолу. На стройной талии был широкий пояс, завязанный большим бантом. Поднятые вверх и схваченные искрящейся заколкой пушистые волосы были убраны в изящную башенку. Только в грёзах или в кино и можно было увидеть такую вот складную да ладную лапочку. Тут кто-то резко пихнул лесника в плечо, и он отвлёкся от впереди идущей пары. Озираясь и не находя того, кто бы мог его пихнуть, лесник не сразу вернулся к своему маршруту. Тот, кто задел его, успел раствориться в толпе, а Хагор уже один вошёл в сквозную арку в стене округло выгнутого богатого дома. Девушка исчезла куда-то, вероятно, сменила направление, ушла в другую сторону. Лесник, сунувшись следом за Хагором, не обнаружил там никого, а только чугунную запертую узорчатую дверь. Он заглянул через ажурный переплёт вглубь тенистого внутреннего дворика, но и там ни души. За столь короткое время Хагор не успел бы скрыться, – негде, если только взлететь ему ввысь.
Долго стоял лесник, созерцая нежно-зеленеющую небесную твердь, нависшую над огромным городом, над целым миром. Опустив глаза, он увидел перед собой уже другую сказочную красавицу, но также в переливчатом одеянии. С любопытством она разглядывала забавную деревенщину рядом с ажурной калиткой, которую она распахнула для собственного выхода на улицу города.
– Я вас вспомнила, – произнесла красавица, еле уловимым движением шеи откинув чёрные блестящие волосы назад и окутав оторопевшего лесника невыразимым ароматом, о котором он и не имел представления. Несомненно, растительного происхождения, но чья растительная душа столь удивительно, тонко и неописуемо проявляла себя? Ни в лесах, ни в окрестных садах-парках он таковых запахов никогда не улавливал. Будучи опытным человеком в этом смысле, знатоком тайн природной кладовой, умея отличить, не глядя, одно растение от другого по запаху, он впал в некий ступор. Как ни благоухали все известные ему цветы, до такого вот чуда они не дотягивали.
– Вы так добры, и вы часто катаете в своей красной тележке, запряжённой вашей лошадкой, мою дочку. Икринку. Вашу соседку. Угощаете её ягодами из леса. Она мне рассказывала.
– Где же Хагор? – промямлил лесник, тая от приветливости и аромата известной актрисы, которую, наконец, признал.
– Хагор? – она нахмурилась, – чего ему тут делать? Я его в гости не жду.
Тут та самая миленькая нарядная девушка впорхнула в арку с улицы! Она каким-то образом оказалась позади лесника, тогда как он видел её идущей рядом с Хагором. Правда, на пару мгновений он утерял её из вида. Вероятно, она отстала. Личико её поражало белизной и нежным румянцем на округлых полудетских щеках. Глаза радостно сияли неправдоподобным оттенком то синего, то зеленоватого цвета, как и её платье. Девушка радовалась вовсе не леснику, остолбеневшему от концентрации такой-то красоты. Она обняла живую и объёмную, а не плоскую и экранную актрису, целуя её в щёку.
Актриса выглядела заметно бледнее, холоднее оживлённой разрумянившейся девушки, но и значительно красивее, более отточенной в деталях, выше ростом. Поражал блеск её очень длинных волос, их затейливое переплетение с яркими кристаллами. Частично забранные, частично распущенные по плечам, они задали загадку провинциальному простаку. Это сколько же времени надо потратить на такое вот их плетение? Нельзя было сказать, что юная девушка померкла рядом со знаменитостью, – они сочетались, как сочетаются уникальные, каждое по своему, цветы на одной клумбе. Они обе засмеялись от взаимного удовольствия встречей.
– Нэя! – произнесла певучим своим голосом знаменитая красавица, – радость моя, как хорошо, что ты меня перехватила. А то бы разминулись. Где же твой отчим? Я увидела в окно на лестничной площадке, что ты шла с ним по проспекту. Почему он не захотел подойти меня поприветствовать?
– Тон-Ат очень торопился, он спешил в свою клинику. Он передал тебе свои приветствия через меня, – птичьей утренней трелью отозвалась девчушка. Прекрасная актриса уже забыла о леснике, а её юная подруга так и не удостоила ротозея взглядом. Как будто он неодушевлённая вставка, впаянная в бетонную стену арки. От непонятной обиды, – на что? – душа у «вставки» заныла.
Обе они вошли в ту ажурную дверь, ведущую в другую и непредставимую для лесника, свою столичную особенную жизнь. В своё обособленное пространство, украшенное не дикими цветами, а созданными цветоводами-декораторами, гулко захлопнув дверь перед его любопытным носом. Проглотив эхо, отражённое от каменных стен, проводив их долгим взглядом, лесник с мужским вожделением оценил чуть приоткрытые со спины ладные их фигурки. Он думал о том, реально ли это мужчине, какой он ни будь, не только приблизиться, а и ласкать таких вот созданий? Остро затосковав от их недоступности, от собственной, не физической, а социальной неполноценности, лесник вспомнил о Хагоре.
Диалог в другом измерении?
Уже идя по обратной дороге, он утешился тем, что убедил себя, – девушки как девушки, не из сказочных Надмирных селений, а тутошние, значит как все. Только одеты нарядно, да причёсаны искусно. В своём лесу он несколько одичал, вот его и тряхануло от зрительного потрясения. А так, у них в округе девушки не хуже. Взять ту же гибкую Асию – дочку соседской и озорной толстушки. Асия – чужая невеста, а мамаша-толстушка и сама аппетитна. Пребывала мамаша юной Асии, что называется, в долгоиграющем цветении, заметно преследовала лесника томными глазами, говорящими о многообещающем, вызревшем её влечении к всеобщему жениху-соседу. Пусть и вдовец, а мужчина силён, от лесного воздуха румян и ароматом листвы – трав напитан. Толстушка, красотой не выделялась, но обладала настолько приманчивой сладкой фактурой, хоть отбавляй. Вся из возбуждающих шаров, грудь – два шара, сзади тоже две выпуклые полусферы, руки округлые, на щеках пригожие ямочки, как засмеётся. Любил лесник ощутимо-мясистых женщин, на ласку охочих. Охватишь такую – не выскользнет. Любовался-то юными, хрупкими, утончённо-мечтательными, тою же Асией. Глазам не запретишь, да понимал свою несовместимость с мечтой. Дети, пьющая старая мать, дом отнюдь не усадьба богача. Доброты подлинной в примечаемой толстушке не наблюдалось, одно лукавство, а вот темперамент проскальзывал самый неподдельный, тот самый… Тогда не знал лесник о взаимном своём будущем соединении с нею, как стала она вдовицей.
В вагоне поезда он с удивлением увидел Хагора, севшего рядом с ним на скамью. Бархатную шапочку аристократа сменил другой головной убор, простонародного фасона. Заметно облинявший от долгого ношения и частых постирушек, обычный. Тот, в каком Хагор и мелькал в городке или у себя в усадьбе. Одежда, правда, осталась на нём та же, чистая и подчёркнуто-опрятная. Тут лесник не выдержал и рассказал Хагору всё как на духу. О своём преследовании, о своём изумлении, о чудесной юной девушке, шедшей с ним рядом. И о встрече с Гелией также поведал.
– Знай я, что ты был рядом, – сказал Хагор, – тебе бы отдал ту фляжку с Мать Водой. Задумался, не приметил тебя.
Но подумав, добавил, – Нет. Не стоит тебе и пробовать. У тебя совесть не в порядке, а Мать Вода таких не балует своими сладкими видениями. Только горечи добавляет.
Лесник поразился, откуда мог знать старик о тайном непорядке в его душевных закромах? Ведь в те дни, когда и происходил их странный разговор после более чем странной прогулки по столице, жил лесник, в общем-то, тихой и, если не очень налаженной в бытовом плане, то душевно упорядоченной жизнью. Но уточнять ничего не стал. У кого же из людей не бывает хоть малейшего разлада или чего похуже в тайниках души? Решил расспросить его о Гелии. И был ли он, Хагор, сегодня у того богатого дома на одном из центральных проспектов столицы? Не привиделось же леснику его прохождение через закрытую чугунную калитку в проёме арки? Это лишало лесника душевного равновесия.
– Она моя дочь. Почему бы отцу и не навестить её? – ответил Хагор вопросом на каскад расспросов, серьёзно глядя в разинутый рот соседа и собутыльника временами.
– Да ведь ты просто исчез в той арке! И не входил ты в калитку. Я бы иначе тебя увидел. С той стороны хотя бы, если бы ты успел туда проскочить.
– Я туда и не входил, – Хагор непривычно хмурился, строго глянул на приставучего соседа, будто забыл о задушевности их всегдашнего общения. – Я давно этой шлюхе не страж, а за её похождениями пусть следит тот, кому она дорогостоящая утеха.
Отодвинувшись подальше, Хагор закрыл глаза, покачивая головой в такт движения поезда, сделав вид, что уснул от утомления. Лесник так и сидел с путаницей в голове. Надо ли было воспринимать такое вот отношение как разрыв их соседской дружбы, или сам лесник влез своими растоптанными башмаками на запретную территорию чужой души, куда его не приглашали?
Внезапно Хагор пересел на пустующее жёсткое сидение напротив, воззрился на лесника отсутствующим взглядом наполовину проснувшегося человека, плохо понимающего, где он. И тут лесник впервые подумал о том, что у странного человека на старом его лице очень уж молодые, хотя и скорбные глаза с вопросительным выражением в них. Но никакого вопроса задано не было, да и ответ он ожидал явно не от лесника.
– Меня там, у дома Гелии, не было. Я никогда и близко к тому месту не подхожу. Ты перепутал, поскольку упустил меня в путанице улиц, а другого, видя его издалека, принял за меня. Но это не могло быть обычным заблуждением, поскольку тот, за кем ты шёл по пятам… скажем так, является магом. Я хлипок и невысок, а он каланча и здоров, а тем ни менее, нас путают, если издали. Ты мог ошибиться даже с определением расстояния. Он мог показаться тебе впереди, тогда как находился позади. Могло быть и наоборот. А мог бы в упор его не увидеть, хотя он был бы у твоего носа. Если бы, конечно, он счёл необходимой такую маскировку. Возник сбой твоего восприятия окружающей реальности. Он уловил твою мыслеформу, а ты весь был охвачен погоней за мною и держал меня в голове. Он мой враг и меня считает врагом. Вот он и оказал на тебя воздействие, ввёл тебя в состояние изменённого сознания. Вроде как усыпил на ходу. Ты уснул, стоя на ногах!
– И прекрасные девушки мне приснились?
– Нет. Они возникли уже в реальности.
Лесник таращился на Хагора, соображая, кто из них двоих спит с открытыми глазами, – Зачем ему оно и надо? Магу этому…
– Он прощупал тебя из-за чувства тревоги, в которую ты его вогнал. А может, из любопытства, из желания узнать, зачем тебе понадобилось бежать за мною. Он осторожен и чуток к малейшему всплеску тревоги в себе.
– Так отчего бы я принял его за тебя? Если он, как ты говоришь, совсем другой?
– С определённого расстояния на человека меньше воздействует наша способность структурировать в чужом сознании собственный облик, приводя его в соответствие с той информацией о мире, которую человек усвоил, и в океане которой он держится на плаву. Можно сказать, что это род заблуждения, и любой облик отчасти мнимый. Это, чтобы тебе было понятно, расшифровка волновых воздействий мозгом, распространяемых таким объектом, для восприятия которого он, как для другой работы настроенный инструмент, не запрограммирован. Твой мозг и есть такой инструмент, который многие ошибочно считают генератором мыслей. Инструмент сложный, но не универсальный. У каждого органа своя встроенная программа. Нельзя ухом читать, а пяткой видеть препятствия на дороге.
Абсолютно не поняв его словесную ахинею, но запомнив, поскольку память у лесника была свежая, благодаря здоровой жизни на воздухе, он спросил, – Почему же я других людей различаю одного от другого? Никогда не путаю одного соседа с другим соседом даже в состоянии опьянения? А сейчас я трезв.
– Потому что они из той же самой планетарно-единой расы, к которой принадлежишь и ты. Ты обучен и тонко настроен различать самые мельчайшие оттенки и уникальные особенности людей, живущих здесь. А чужеродные все будут тебе казаться на одно лицо и даже рост. Ни у него, ни у меня нет роста, размера в твоём понимании. Он кажется выше, потому что гораздо старше меня.
– Старше? О ком ты говоришь, если я видел только тебя? Видел, как ты выходил из дома яств, как отдавал дорогой напиток служащему. Никакого другого старика я не видел. Я шёл за тобой.
– Ты утерял меня в толпе, – упрямо возразил Хагор, – и по чистой случайности Паук оказался недалеко от тебя. Сам же говоришь, что рядом со мною оказалась вдруг красивая девушка, а со мною не было никакой девушки!
– Паук? Это что же за имя?
– Считай, что это не имя, а ругательство. К чему тебе его имя?
– Девушка, та, что обнимала твою дочь, тоже была из вашей расы?
– Нет. Она местная. Не совсем, но почти.
– Так ты из чужеродной расы? А ведь догадывался же я… И что такое планетарно-единая раса?
– Это ошибочное направление разговора. Я его начал, и я же его не поддерживаю. Гелия играет в опасные игры, если ты видел человека в чёрном, то есть моего мнимого двойника, рядом с тем местом, где она обитает. Я же не вхож, да и не желаю входить в прибежище нечестивцев. Порой я и сам не знаю, где был он, а где был я сам. Меня видят там, где меня не было. Да и я порой забываю собственные маршруты, поскольку на этой планете мой разум часто отказывается мне служить. Я в ловушке, и моя неизбежная ликвидация всего лишь окончание нескончаемой пытки, придуманной для меня моим лютым врагом. Не любящих или презирающих меня людей много, но лютый враг один. Нелюбовь или презрение это не смертельно, а вот месть лютого врага она не подлежит отмене, она приговор, отложенный лишь на время, пока меня охраняют те, кому я необходим для их цели. И цель эта нисколько не имеет отношения ни к моему благополучию, ни к моей последующей сохранности, в то время как задуманная месть касается только меня одного.
