Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
– Оттуда, откуда тебе информацию уж точно никто не выдаст! Так что проваливай отсюда, пока я за этим человеком не успела сбегать…
– Ифиса, молчи… – умоляюще попросила Нэя, – он прибьёт тебя…
– Пусть попробует! – храбрости Ифисы можно было и подивиться.
– Зря гонишь меня, – произнёс Чапос, – Я бы мог и помочь тебе принять роды. Я умею и не такое. Ты что же не видишь, она уже рожает!
– Прочь иди отсюда! Напугал женщину, вот и роды раньше срока начались! – Ифиса схватила горшочек, увитый цветами, для украшения веранды, и бросила его в голову Чапоса. Но тот успел подхватить его на лету, поставил на место, отряхнулся от крошек высыпавшейся почвы, и произнёс, – Не истери! Хватай её и вези в родильню, что ближе всего тут. До столицы можешь не успеть. Сам бы отвёз, да пеший я. А девчонку малую запри в саду, никто её тут не тронет, пока ты не вернёшься. Поорёт, да перестанет. Счастливо тебе, богиня моя падшая, разрешиться от твоего иноземного плода! Не думаю, что это будет тебе легко. Твой оборотень слишком огромный, и живот у тебя огромный, и ребёнок будет весьма крупным. Я тоже дам тебе своё предсказание на ближайшее будущее. Ты никогда не поднесёшь этого ребёнка к своей прекрасной груди богини, как и твой оборотень его не увидит никогда! – и ушёл прочь.
Нэя сидела в луже. У неё отошли околоплодные воды. Ифиса, белая от страха за неё, стояла в ступоре недолго…
Нэя приходила в сны Рудольфа, похожие на реальность. Она выходила из своих нежнейших кружевных кукольных одежд и, как девочка из юности, из того незабытого дня, доверчиво ложилась рядом. Она оставалась такой всё последующее время. Гладила шелковыми ладонями, ласкала чуткими пальцами, нежно массировала его грудь и плечи, как любила делать, когда он отдыхал. – Вернись, – просил он. – Я уже простил тебя за твоего несчастливца Регимона. Какая есть, такой и приходи. Хочу опять по утрам слышать твой щебет, а я опять подарю тебе ребёнка. У нас будет много детей, как ты и хотела. Да рожай, сколько хочешь. Люби их, я буду только рад этому. И если Гелия не хотела простить, то ты простишь, ты всё ещё любишь…
Он уже забросил свою пирамиду навсегда. И не хотел туда и входить. Там всё покрывалось пылью. Рудольф окончательно перебрался в свой жилой подземный отсек. И всё равно ворочался один, плохо спал, не выключал сферу, яркую голубеющую Землю. Пялился в картину на стене, где была изображена Гелия рукою Нэиля. Но видел не Гелию, а Нэю. И Нэя была краше для него, живой и зовущей. Она была здесь, рядом, а не в загадочном, то ли было оно, то ли его и не было, Созвездии «Рай».
Она не могла разлюбить его и хотела возвращения, в которое сама уже не верила, вдруг став ощущать себя старой и отжившей, смятая чудовищным воздействием мира Паралеи. Она смирилась с концом своей внезапно оборвавшейся жизни женщины в себе. Она и прежде мечтала открыть школу для девочек из простых сословий, чтобы учить их шитью, развивать вкус к жизни, оформленной по законам красоты, что совсем не обязательно является привилегией богачей. Учить домоводству и умению строить семейную жизнь, всему тому, чему учили и её, и что она сумела развить в себе сама. Так она, вероятно, и думала о будущем, где не будет его, а она будет стараться забыть своё прошлое.
И отношение к ней раздваивалось в нём. Так и не исчезнувшая любовь наталкивалась на то удручающее впечатление, что он вынес после последней встречи. Она реально стала похожа на печально отцветающий и едва ли не погибающий цветок. И Рудольф в растерянности, почти отчаянии не понимал, что ему делать. Спонтанный визит уже и ему самому представлялся сном, и повторять его он не собирался. Раскаяние не было способно отменить того, что свершилось. Невозможно вернуть похищенного ребёнка, как и вернуть её, – до чего же и непрочного! – прежнего фантастического очарования. Что оставалось? Вернуться на Землю, где он о ней забудет? Как и Трол и всех троллей. Пусть Разумов – ГОР строит им прекрасное будущее. Постылый мир с закопчёнными небесами совсем скоро свалится, как отслужившая декорация декаданса прошлого в небытие, а это значит, перестанет и терзать, и существовать. Не значит, конечно, что он перестанет существовать объективно, как космическая данность, а для него перестанет, канув в его персональное забвение.
Синяя сфера Земли примет и напитает собой. Зелёная листва снимет хроническое воспаление в глазах от несменяемой красоты здешних лесов и парков, когда-то и ему казавшихся диковинным красочным первобытным Эдемом, способным дать райские переживания.
Страдающий и одновременно жестокий человек, он шёл в полусонной релаксации вдоль сетки, как в начале своей военной звёздной карьеры, и всё пытался уловить лицо той, кто скользила параллельно ему. И не мог. Он только знал одно, – призрачное лицо не принадлежало ни Нэе, ни бывшей местной жене Гелии, а кому?
– Сними маску, – пробормотал он, засыпая, – сними. Я вернусь, устав от своих звёздных вояжей, от вереницы несчастных дев, в которых я ловил твоё отражение и не поймал его ни разу. И ты была права. Ангел Возмездия пришёл ко мне. Но какая ты там теперь? И каким вернусь я сам?
Перезрелая черешня
– Тебе снятся тревожные сны, моё сокровище? – над ним склонилась женщина с длинными распущенными волосами, похожими на волосы Гелии. На ней была странная сорочка цвета перезрелой черешни, испещрённая прорезями в виде цветов, сквозь которые мерцало её пышное тело. Сорочка сползла ниже тяжёлой и белой груди с набухшими сосцами цвета той же черешни, – сладкими и суховатыми, какой и бывает перезрелая черешня. И губы такие же… Она наклонилась, касаясь его небритого подбородка своей грудью, будто пыталась его накормить, как властная кормилица полусонного ребёнка … Тёмные глаза мерцали и казались странно-огромными, до устрашения, и он опять закрыл глаза, чтобы не видеть её.
Он и не брился порой, потому что откровенно не был озабочен своим видом, в каком перед ней и появлялся. Его длительные путешествия по планете в состоянии полного отрешения от всего на свете, и внезапные возвращения со срочной потребностью её присвоить, приучили её ко всему. В том числе и к поспешной любви в ночном лесопарке, когда единственным удобством был его изжёванный кожаный плащ. И никогда не питал никакой благодарности к ней, относясь как… к особой деве, кем не загружают память, а уходят, не оборачиваясь. Как будто то первое их внезапное сближение на лестнице, – если по сути, то мало отличимое от насилия, – фатально задало сам стиль их последующих отношений, – пренебрежительных с его стороны, и покорных, полуобморочных от невероятного счастья обретённой взаимности, – с её стороны. Но какая взаимность? И какое счастье? Взаимность обманная. А счастье в том, что ей, столько лет никем не используемой по природному назначению, определили роль наложницы?
Но и с этим она мирилась, в том числе и с попранием тех приличий, за которые всю жизнь держалась. Поскольку ничего другого ни с чьей стороны и не предлагалось. И таким образом, выйдя из своего застойного личного одиночества, она уже не хотела туда влезать, каким бы комфортно обставленным оно ни являлось когда-то. Это всё равно как после омовения в очищающих водах, залезть опять в прежнее платье, – бальное и роскошное по виду, да пропахшее потом, жёсткое от бесчисленных и поддерживающих форму защипов, тяжёлых складок и несвежее. А взамен преподнесли лёгкую и откровенно подчёркивающую все наличные соблазны, да такую удобную рубашечку, напитанную ароматами колдовских трав, тонизирующих кожу и омолаживающих саму душу. И вот она так себя и чувствовала, – жила будто голая, вздрагивая от всякого косого взгляда в свою сторону, а тем ни менее, не ходила, а летала, – тело трансформировалось во что-то странное, – незатейливое и летучее одновременно. Вот как у птицы. Птицы же примитивная форма существования в сравнении с человеком, а всегда над ним и его суетой, поглядывает сверху и посвистывает себе….
Конечно, она пока что не посвистывала, и суету житейскую никто отменить не мог, но та протекала, будто мимо её сознания, на автоматизмах, став также незатейливой и совсем простой.
А он, – уж коли эта «перезрелая черешня» любила его в любом, самом расхристанном виде, позволяла себя иметь в самом неподходящем месте, не требуя ничего взамен, не упрекая ни в чём, – перестал её стесняться, как не стесняются перед своими домашними животными. Как будто это была ей месть Свыше за прежнее угнетение других, за их использование по возможности как рабов, уж коли они столь несовершенны и неудержимо-порочны. И вот она сама стала всего лишь пушистым ковриком под его ногами. Но в том-то и состояла ненормальность её отношений с необычным мутантом, что любовь оказалась сильнее сопутствующих переживаний и отменяла любые мысли о собственном унижении.
Как-то она призналась ему, что прежде, видя мутантов, у которых росли волосы над верхней губой и на подбородке, она их пугалась, считая такую особенность за уродство, а полюбив его, полюбила и все его особенности, в том числе и поросль на груди. Едва ощутимо она трогала подушечками пальцев его колючие волоски, будто хотела их пересчитать, обводила контуры его губ, бровей. Стало щекотно, и он отстранил её руки.
– Не люблю, когда трогают моё лицо.
– Я всего лишь хотела почувствовать то же восхищение, что испытал Создатель, когда сотворил это прекрасное лицо.
– Человек рождается мокрым и недоразвитым головастиком, являясь, по сути, всего лишь заготовкой будущего человека. Он может стать человеком, а может стать скотиной. Какой Создатель?
– Я не верю в то, что тебя родила обычная женщина. В этом случае ты являлся бы такой же скучной обыденностью, как и все вокруг.
– Я и есть обыденный и скучный. И чтобы не скучать, я и позволил тебе быть моим развлечением.
– Выходит, я для тебя тоже не обычная, не как все прочие?
– Конечно, ты не обычная.
– Так кто кого выбрал? Я тебя или ты меня?
– Выбираем не мы, а Судьба делает это за нас. Человек выбирает для себя лишь развлечения по мере своих возможностей. Дешёвое развлечение – и цена пустяшная, дорогое развлечение стоит и затрат немалых.
– Какая же я?
– Уж точно не дешёвка, если я трачу и уже потратил на тебя столько времени. Как вспомню, сколько же ты меня изводила своими разговорами в самом начале… И ведь я зачем-то позволял тебе это…
– Я приходила не просто так. Потребность в твоём заступничестве – всё это было лишь поводом к тебе подступиться. Я не ошиблась в том, насколько ты великодушный и жалостливый человек. Поэтому и я открыла для тебя свои лучшие качества и дала тебе исцеление. В одну из встреч я не просто так показала тебе ту фляжечку с ценным эликсиром, помнишь? Это была проверка, насколько тебе необходима моя помощь. По твоей реакции на аромат целебного эликсира, по тому, как заблестели твои глаза, я сразу же поняла, что ты в таком лечении нуждаешься…
– И где же была твоя честность, если ты обманула, что это всего лишь питьевая вода с добавками?
– Так было необходимо.
– И преследовать меня, как дичь, тоже?
– Был необходим глубокий личный контакт. Бывает, конечно, что может пронзить жалость к тому, кого и не любишь. Но любовь целителя к тому, кого он любит, творит настоящие чудеса.
– Так ты и дочь свою подсунула для того, чтобы прощупать все мои возможные низшие регистры?
– Да, – она выдержала его пристальный упёртый взгляд. Не отвернулась, не прикрыла век, – Я знала, что ты её отбросишь.
– Ну, ты и… экспериментатор. Да ты мне на один укус! Встречал я таких баб, отлитых по новейшим технологиям, в сравнении с которыми ты всего лишь младенец и по уму, и по своим способностям.
Она согласно кивала, спокойно признавая, что да, она не из числа тех, кто был ему когда-то дорог. Она не очень молодая, не очень умная в сравнении с ним, не настолько обольстительная, как сбежавшая модельерша.
– Всякая женщина или обогащает или расхищает мужчину. Одна шлифует его грани, как умелый ювелир, другая порождает в нём сколы и трещины, – не умея ценить и беречь. Я должна была понять, стоишь ли ты того, чтобы я отдала тебе половину своей души.
– Зачем мне твоя душа? Ни её половинка, ни целая… Тут ты адресом ошиблась. Я не Чёрный Владыка, питающийся душами.
– Я исцелила тебя, моё сокровище. Я вернула тебе утраченный блеск и полностью восстановила твою жизненную силу. Из твоих небесных глаз пропала облачность, контуры твоих губ опять стали чёткими, а сами губы, прежде сухие и сжатые, опять наполнились чувственной и притягательной мужественной полнотой. Ты пережил сильные удары, – потеря дочери из-за несчастного случая в горах, унизительное для тебя и демонстративное бегство твоей мечтательницы, бросившей тебе в лицо всё, чем ты её одарил…
– Не смей этого касаться!
– Могу и молчать, да ведь все об этом знают. Сильные и прекрасные по виду люди тоже страдают. Даже Боги – наши Создатели тоже страдают. Даже Боги не совершены. Будь иначе, мир был бы безупречен и лишён страданий.
– Ладно, бухти о своих Богах, а я посплю. Опять стал плохо спать.
– Что тревожит тебя, моё сокровище? Какого рода кошмары опять присасываются к тебе и не дают полноценно отдохнуть? Расскажи мне.
– Мне снилась моя погибшая жена, – мать моей погибшей дочери…
– О, я слышала, что ты не был счастлив с нею…
– И всё-то ты слышала, всё-то ты видела.
– Актриса, а они никому не способны дать счастье. Они любят лишь себя и требуют от мужчин обожания. А мужчины, скажу я тебе, сами ждут от женщины обожания. Если обожаешь мужчину, он в благодарность за это откроет женщине свои лучшие качества с предложением ими воспользоваться. Другое дело, что не всякий активизирует такое вот желание в женщине – обожать… Но ты не сказал мне правды. Она приходила к тебе в период острой фазы твоей болезни, а теперь ты даже не думаешь о ней. И тебе приснилась вовсе не она.
На губах оскомина, в сердце пустота
– Пушишка, ты обладаешь способностью входить в чужие сновидения?
– Отчасти. Моя мать родилась в поселении поклонников Матери Воды. Она чудом сбежала от преследований, когда общину сдали предатели. Первая её дочь от первого мужа так и сгинула в неизвестности для неё. А мама вышла замуж, благодаря усвоенной практике исцеления многих неизлечимых болезней. Она вылечила одного военного, – моего отца. От этого брака родилась я. Я даже знаю имя моей, мне неведомой, сестры. Нега. Мама всю жизнь тоскует о ней, уверяя, что общается с ней в своих видениях. Мать Вода дала ей и это утешение. И Нега рассказала ей, что община спаслась, возродилась, хотя и на краткое лишь время… а сама она также родила дочку. Её зовут Лирэна.
– Может быть, твоя мать всё это придумала, так и не смирившись с потерей дочери?
– Нет. Она не придумала. Я, например, знаю, что бывший муж негодной Элиан в своём бывшем дорогом доме яств «Нелюдим» держал у себя одну девушку по имени Лирэна. Она служила ему как рабыня, поскольку таковой и являлась. Бывшая жрица Матери Воды, едва не убитая, а потом загадочным образом попавшая к Чапосу. У меня большие возможности, моё сокровище, и я о многом знаю. Мама слишком старенькая, и я не захотела сообщить ей о местонахождении её дочери Неги. После своих странствий эта Нега поселилась в столице в одном из кварталов простолюдинов. Зачем тревожить маму? Что теперь изменишь? Но я своими глазами видела дочь Неги Лирэну.
Однажды Инар пригласил меня в дом яств «Нелюдим». Там великолепная кухня, а я… Инар всегда знал, чем меня утешить. Я же порой такая обжора. К Инару, как к личному знакомцу хозяина «Нелюдима», подошла поприветствовать его девушка невероятно яркой внешности. Она уж очень не подходила на роль прислуги. Всякий человек, не чуждый наблюдательности, мог бы отметить немалые странности в её поведении. Гордая осанка, прямой взгляд, не дерзкий, но очень быстро схватывающий характерные особенности того, кто перед ней. О, понять этот взгляд может лишь тот, кто сам проницателен и умеет скрывать свои способности к постижению чужих душ! Дурака откровенным изучением не оскорбишь, а умного надо уметь изучить так, что он о том и не догадается. Так ведут себя лишь аристократки, купающиеся в том величии и вседозволенности, что есть заслуга их мужей или отцов, а уж никак не их личное достижение. Разыгрывая из себя ласковую ловкую прислугу, она вовсе не считала себя достойной такой участи. Казалось, она готова всякому входящему воткнуть под лопатку, едва бы тот отвернулся, заточенное остриё. Когда я поймала её взгляд, нацеленный на Инара, никогда не причинившего зла ни одной женщине на свете, она в ответ на мою проницательность ответила тем же. Она без слов дала мне понять, что несчастья озлобили её. Мы сразу поняли друг друга, как и происходит с родными душами. На прощание она стала целовать мне руки к удивлению Инара и сказала, что мы с ним обретём счастье взаимности, но отнюдь не в том понимании, о чём и подумали, сразу же и скептически отвергая её слова.
«Ты кто»? – спросила я.
«Теперь никто. А была Жрицей Матери Воды».
– Почему же ты решила, что она тебе родная душа? Красивая умная девушка, ставшая прислугой, озлобленная несправедливым социальным ничтожеством, в которое её ввергли обстоятельства неодолимой силы, всего лишь хотела получить от вас дополнительную оплату за лесть и якобы загадочность предсказания, которые никогда не исполняются.
– Я же увидела её глаза. Это были глаза моей матери! А я похожа на свою мать, моё сокровище… Инар тоже заметил нашу удивительную похожесть. Только я благодушный человек, а она…
Тут он внутренне посмеялся над её умозаключением, против которого восстал бы весь ЦЭССЭИ. Хотя и не он лично. Поскольку это была его ласковая, послушная любой его прихоти, наделённая манящей оболочкой, сексуальная рабыня. Не без изъяна, но на безрыбье и эта рыбка казалась питательной. Холодная закуска тоже бывает вкусной. Когда голоден.
– Ведь то, что ты и назвал обстоятельствами неодолимой силы, не изжевали мою душу. Я сохранила глубинную нежность души… Разве нет?
– Да, моя спелая ягодка. И красоту сохранила.
– Наш род славился своей красотой. Если бы ты только знал меня в мою юную пору, моё сокровище…
– Ты и теперь то, что мне и надо, Пушишка…
Когда она садилась на него верхом, глядя сверху своими глазищами, с отблеском сладострастной жестокости в них, то казалась палачом, приготовившимся терзать его. А сама страдала от невозможности избавиться от власти «небесного сокровища», превратившего её в подобие шлюхи Элиан.
Иногда он позволял ей приходить в «Зеркальный Лабиринт», когда город накрывала вечерняя или ночная темень. Но не туда, где он жил прежде с Нэей. Для женщины «перезрелой черешни» это была неприкосновенная территория. Допускал лишь в ту самую «пещеру Али-Бабы», где имелся просторный диван, а она заботливо принесла пушистый плед и мягкие подушки с тончайшим бельём. И ему даже стало там нравиться, – удобно, приятно, а на рассвете она уходила, унося за собой и его мысли о ней.
Проявляя порой страстную, – но лишь по виду так, – активность, она истекала вовсе не тем сладким соком женской похоти, а очень специфической злостью, желая превратить угнетателя в покорное животное, а своим кратким торжеством над ним немного обезболить свою придавленную гордость. Когда длинные волосы от её быстрых телодвижений, – а она так стремилась угодить ему, настолько хорошо освоив технику секса, будто наняла себе для обучения особую деву, – падали на лицо и частично закрывали его, то блеском глазищ она сильно напоминала Гелию – такую же приторную и утратившую сочность черешню. Но о Гелии хотя бы осталась память, как была она розово-белой и нежнейшей, едва вызревшей и мерцающей на свету – утреннее волшебство райского сада…
О целительнице такой памяти не имелось. А тот образ милой светлой девушки в розовом платьице, она извлекла из него, используя тёмную загадочную магию. Её мать – знахарка, некогда приобщённая к тайным мистериям Матери Воды, передала ей то ли некую странную систему знаний, то ли сугубо родовые способности, позволяющие вскрывать коды чужого подсознания.
Не имея никаких шансов подчинить его себе, она сумела разбудить в нём некий отзвук, мистическое эхо от некогда произошедшей встречи. Не способной в виду краткости вызвать хоть какое-то внятное чувство, – но жалость, – да, она возникла. И очень быстро забылась,– ведь забываются и более существенные события. Она же его запомнила! Почему? Даже в том плачевном состоянии, в каком и пребывала, успела разглядеть и запомнить. И сразу узнала, едва его увидела в ЦЭССЭИ. Но возврата в прошлое, – к некоему не случившемуся в её жизни чуду, – для бывшей бело-розовой черешни, ставшей лакомством Ал-Физа, быть уже не могло…
Она умела превращаться и в нянюшку, когда это требовалось, гладя, лаская и успокоительно бормоча, – Тяжёлые сны от того, что дух болезни, изгнанный из твоего тела, продолжает бродить рядом с тобой. Чтобы отогнать его прочь и бесповоротно, тебе полезно предаваться любовной радости как можно чаще, моё сокровище. Это сильнейшая из эмоций вытеснит из твоего великолепного тела все мельчайшие осколки от пережитой болезни, что и натыкал в него болезнетворный дух. Сон, глубокий и исцеляющий, вернёт изначальную ясность восприятия мира и способность к радостным переживаниям. Погружение в самые светлые образы, как в чистые воды реки, текущей в необозримую даль, вызовут из забвения счастливые мгновения, некогда пережитые тобой. Они, как искрящийся на свету поток, очистят и полностью восстановят тебя. Вот поспишь, наберёшься сил… – она ноготками, но очень бережно, лаская, играя, очерчивала контуры незримых рисунков на его груди и животе, – Я теряю разум, любуясь твоей уникальной красотой и мощью, мой великан, моё сокровище…
Искусная в ласках, она так и осталась замороженной внутри, что он чувствовал, невзирая на её притворство. Её глаза, даже в минуты его полного погружения в неё, выражали отстранение от того, что она якобы разделяла, издавая стоны и вздохи. Атласная кожа была разогретой, а в глазах страдальческий холод. Она хотела утонуть в тех же самых ощущениях, что и он, но неведомая сила выталкивала её из пучины сексуального блаженства и остужала кровоток, разгорячённый предварительной любовной игрой. Нет, она не стала подобием Элиан, зря и терзалась. Она стала… несчастной пародией на Гелию. Она же неумелая подражательница стилю одеяний и поведенческих манер блистательной малышки Нэи. Женщины любят имитировать других, обесценивая свою собственную самобытность. Тогда как она обладала оригинальным женским умом, – всегда пограничным с дуростью, – и неженским упорством в достижении целей. А цели могут быть и абсурдными. Он и стал для неё такой вот целью. Одной из тех множества ложных целей, не ведущих к счастью, к которым и стремится столь часто человек.
Сжимая её ягодицы, упругие, как два резиновых мяча, он не переставал им удивляться, – Ну и попа у тебя, Пушишка! Надо же было постараться, чтобы такое телесное богатство нажить. Ты какой была в юности?
– Тоненькой, как стебель утреннего цветка, когда он готовится открыть свой бутон навстречу ласкающим и до времени не обжигающим лучам Ихэ-Олы. Но моя семейная жизнь без всякой радости сделала из меня обжору. Надо же было хоть в чём находить телесное удовольствие? А ведь то, какова я теперь, половина, что осталась от прежней меня. Полюбив тебя, я стала резко худеть. Но, видишь ли, резкий сброс веса тоже может привести к нарушению всей работы биохимической лаборатории, что и есть человеческий организм. Поэтому голодать вредно. И как всегда, лучшее средство и для сброса веса тоже, – любовная практика…
– При условии, что любовь есть.
– У меня – да!
– В чём её смысл для тебя? Меня ты не обманешь, но себя-то ты не устала обманывать? Как будто ты особая дева. Хорошо обученная, но с отбитыми чувствами.
– Я всегда испытываю радость, видя твоё желание, моё сокровище…
– Если раньше я не понимал, почему ты всегда одна, то теперь я не понимаю, для чего тебе связь со мной?
– Чтобы иметь возможность любоваться тобой. Чтобы близко-близко смотреть в твои небесные глаза и тонуть в них. Чтобы осязать твою кожу. Чтобы вдыхать твой сущностный запах глубоко-глубоко. Чтобы, ощущая тебя в себе, испытывать счастье от мысли, что я тебе в услаждение, мой великан. Пусть на мгновения, но эти мгновения мои…
И ни разу не призналась в своей неспособности испытать оргазм. Психический экстаз, экстаз её мысли и неустанное сочинение ею словесных виньеток не порождали в ней всплеска ответного телесного наслаждения ему навстречу.
Она переносила сам сексуальный контакт как расплату за то, что и считала истинной любовью. Любовью небесной. А в другой она и не нуждалась. И бесполезны были его старания оживить в ней женщину. Это была какая-то засада злокозненной Судьбы, – новая версия куклы Гелия. Заводимая неведомым изготовителем, когда от неё и требовалось проявить чисто механически сексуальное действо, она не испытывала при этом ничего. Застарелый глубинный невроз целительницы не поддавался исцелению. Для грубого мужлана это не имело бы никакого значения, для него же всякая очередная встреча вместо усиления привязанности, да той же привычки, усиливала отторжение от неё.
Он перестал искать с ней встреч, – чем такая ущербная утешительница, лучше уж жить так, будто её и не существует. Но она вдруг проявила фантастическую способность находить его повсюду, Исключая, конечно, подземный город и горы. Но он не мог жить там безвылазно. Она возникала, как безутешное привидение, даже в ночном лесопарке, натыкаясь на него будто случайно или по наитию свыше. Бесшумно выслеживала, как мелкий хищник свою дичь, мерцая во мраке колдовскими глазищами. Вешалась на шею и сама же увлекала в дебри, – лишь бы закрепить возникшую связь, лишь бы накинуть ещё одну петельку, не дав оборвать те, коими и успела опутать. Ведь ему, как и всякому самцу, в нём тоже обитающему, иногда необходима женская вагина, а ей… Ей как воздух необходим объект её небесной любви! Пусть и не конфискованный прямо из рук несокрушимой когда-то соперницы – миниатюрной хозяйки «Мечты», но подобранный и присвоенный. Уж коли остался в бесхозном состоянии. Оказалось, что и небесными созданиями могут швыряться, как какими-то изгоями жизни.
Она не понимала, что ему достаточно смахнуть с себя всю её вязь как паутину, налипшую во время лесной прогулки, как обрывок чьего-то кружева, зацепившегося за башмак, – в одно мгновенье! И забыть о том навечно. Но возникал всплеск жалости к ней. К тому же его личная неприкаянность находила на краткое время себе пристанище. Неполноценное, но зато изукрашенное. Будь иначе, он не тосковал бы столь остро…
Иногда всё же упрекала, хваталась за его запястья, пытаясь ослабить чрезмерный зажим рук, – Твоя чувственность избыточно груба… мне же больно. Так нельзя ласкать женщину, – и освободившись от него, обиженно сопела, отвернувшись, но стараясь при этом прижаться к его боку спиной
– Я не удивляюсь , почему твоя легконогая мечтательница сбежала. Тебе необходимо учиться нежному обращению с желанной женщиной.
– Выходит, ты для меня не желанная женщина.
– Как же…
– Ты случайная женщина, Пушишка. За твои нешуточные дары, за всё то облегчение, что ты мне и дала, я тебе благодарен, и по мере сил адекватно этому тебя одарил, надеюсь. Я и дом могу тебе купить. Купить? Мне же не на кого тратить деньги. А самому мне мало что и надо.
– Дом? – она развернулась к нему лицом и прижалась обнажённой грудью, – Неужели, ты будешь столь щедр ко мне? Только не подумай, что это плата за моё лечение и за те уступки, на которые я шла ради твоего мужского удовлетворения. Это не так! Но дом… мне просто необходим. Я настолько устала от этой работы, и всегда хорошо иметь возможность уйти отсюда не в нищий квартал, а жить в живописном маленьком посёлке…
– Инар Цульф согласился пойти с тобой в Храм Надмирного Света. Он сказал, что сделал бы так и без получения должности Главы Администрации города. Он даже признался, что всегда завидовал Дарону, считая его хлипким ничтожеством для такой женщины. Теперь он одинок, а новая должность требует, чтобы он был в статусе женатого человека.
– Он умеет проявить поведенческое достоинство даже в щекотливых ситуациях. И я не говорю, нет. Но… я не хочу с поспешностью бежать с ним в Храм Надмирного Света прямо завтра. Пока позволяет время, я хочу обладать тобою как лучшим из мужчин в этом мире. Инар Цульф в этом смысле для меня второй Дарон, как ты и понимаешь сам.
– Так откажись от него и живи одна. Домик уж точно будет не в квартале простолюдинов, и ты вполне можешь там уединиться от всех, кто тебя знает по здешней жизни.
Но она не хотела отказываться ни от домика, ни от Инара Цульфа. Если уж ей навязывают оплату за то, что бесценно, – за её бескорыстную любовь,– то пусть цена будет высокой. – Скажи хотя бы, что тебе со мной хорошо…
– Мне-то хо-хо отлично! Но вот как быть с тобой? Моральное удовлетворение от того, что я для тебя лучший из мужчин, это одно, а твоё личное удовлетворение от секса, с ним как?
А поскольку развязка была уже близка по причине откровенно биологической, можно было и признаться, – Живя столько лет без любви, я утратила способность к тому, что и называют высшим взлётом в любовных переживаниях…
Причиной неизбежного расставания, как и предельно возможной откровенности, был ребёнок. Он уже шевелился в её чреве, вызывая у Рудольфа ущемление глубинного нерва совести и жалости к той, с кем этот эмбрион являлся пока что одним целым.
– А может, мне и по природе моей в том отказано. Моя мать говорила мне, что жриц Матери Воды обучали бесстрастию, а меня обучила этому сама жизнь.
– То есть, прежде ты этот взлёт переживала? С кем же? С Ал-Физом?
– У того, кто на полях погребений, уже нет имени. Как нет и того великолепного тела, которое когда-то носило это имя…
– Надеюсь, он отблагодарил тебя за использование твоей юной на тот момент красоты. Как-никак, а он обладал и властным могуществом.
– Все его дары благополучно перетекли в параллельную семью моего мужа, к другим детям.
– Почему же муж пренебрёг тобой, погрузив тебя в такую многолетнюю заморозку? Если согласился пойти с тобой в небесный Храм? Ведь он обо всём знал?
– Он не знал. Он догадывался. Он не сумел изгнать из моей памяти того, кто там жил и торжествовал над ним, даже отсутствуя.
– И теперь Ал-Физ продолжает жить в твоей памяти?
– Ты злоупотребляешь моей несчастной честностью. Я патологический человек в том смысле, что не умею лгать. Ты первый, кто выпихнул его из меня. Ты такой же сильный, красочно фактурный, умный, но ты необычен, ты человек-загадка. Я утратила своё чувство к тому, чьего имени не произношу с того самого дня, как переступила вместе с Дароном порог Храма Надмирного Света. И всё же… его следовое присутствие осталось подобно шраму от затянувшейся и глубокой раны. Даже изгнанный, он словно бродит где-то рядом, отслеживая все мои ощущения и… мешая мне. Он жив. Но в Надмирных селениях мы разойдёмся с ним на мосту, ведущему туда через страшный провал небытия, не узнав друг друга.
