Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
О, это был высший пилотаж женщины, уязвлённой в самое сердце и готовой вот-вот разрыдаться во весь голос, на весь опустевший после рабочего дня «Зеркальный Лабиринт». Она сдержалась, приподнялась на мыски туфель, коснулась его шеи пламенеющими губами, издала сдавленный стон-всхлип. И это придавленное яростное шипение вот-вот готово было дать старт не страсти даже, а некой бурной химическо-физиологической реакции с непредсказуемым финалом потом…
Но он устоял. Тащить её к себе в холл, безвольную и на любое продолжение уже готовую, не хотелось по причине нешуточного страха, что там она вывернется из «тисков Эроса» и задушит клейкой паутиной бесконечных слов, насмерть. В ней точно был скрыт комплекс садистки, бессознательно проявляемый в обильном говорении. Чтобы ею без последствий насладиться, следовало бы к этому как следует подготовиться. Отдохнуть самому, чтобы в нужный момент придушить её словесный экстаз, как и возможность припадка агрессии освобождённой вакханки. То, что она не любила своего мужа, спасло того от убийства на почве ревности. Ведь ревность отсутствовала, раз любви не было. Она принадлежала к тому самому, опасному, психотипу женщин, – «самка богомола», кто стремится уничтожить тех, кого любит.
Почему она так и не вышла из «Зеркального Лабиринта», когда он отслеживал её, стоя у окна в своём приёмном холле, осталось загадкой. А то он готов был послать ей призывный жест сверху, – посвистеть, окликнуть, позволить отнять ещё пару часов. Или, всё же, охотно отдать их ей? Но внизу она так и не появилась. Может, ушла через другой выход, каковых в здании имелось несколько. Может, где-то долго рыдала в тёмном и затаённом углу, утирая лицо фазаньим хвостом-подолом. Или же реально развоплотилась, став бестелесным туманом, этаким набухшим влагой обиды пышным облаком просочилась в одно из растворённых панорамных окон, едва улизнула из его зрительно-осязательного поля…
И подумал; обрати он более пристальное внимание на эту женщину до появления Нэи, её бы точно не минула участь той самой «некачественной интрижки», о чём столь возмущённо она упомянула. С учётом же того, что и ей не привыкать к «комнаткам утех», за возмущением скрывалась острая зависть к мерзавкам, разрешающим себе то, чего алкала она сама. И как её осудить за это?
Он даже не подозревал, насколько далеко отстоит его суждение о ней от реальных чувств, поступков и устремлений этой женщины. Ему и в голову не приходило, что перед ним та, кого на Земле обзывают «монашка в миру». Отшельница по убеждению, а не просто баба, обойдённая вниманием в силу житейских обстоятельств. И он продолжал мыслить о ней, исходя из своего ошибочного представления, самоуверенно считая, что нет женщины, чью тайную подложку он бы не разглядел. Если сближение случилось, отчего бы и не позволить себе повторно хоть так, – убогонько конечно, – развлечься, заполнить ноющую пустоту? Но вот даст ли такая забыть о себе, как те, кого она столь нешуточно презирала, это вопрос, ответ на который повергал в невольную дрожь. Может приклеиться настолько, что оторвётся лишь с куском мяса любовника, если допустить неосторожность приблизиться к ней по-настоящему вплотную. Своего Дарона она изгрызла до костей, даже не любя его. Реально живя в другой семье, тот так и не смог вырваться из её челюстей. Одному могучему Ал-Физу оказалось такое под силу, да и то лишь потому, что Лата была в те времена трепетной девой, толком не вышедшей из подростковой податливости. А ещё Тон-Ату. Но тут несопоставим сам масштаб двух столкнувшихся существ. Пылинка Паралеи и пылающий остаточной мощью зазубренный осколок неведомой планетарной системы под кодовой кличкой «Рай»…
Рудольф содрогнулся при мысли о Тон-Ате, опять представив весь тот роскошный бытовой, но чудовищный кошмар, в каком прожила его тончайшая нимфея целых семь лет. То ли в состоянии дрёмы, то ли в навеянном бреду, уподобившись, действительно, экзотическому цветку, заточенному в особом герметичном сосуде, где и сохранился неповторимый вид природного чуда в апогее его цветения, пусть и не первозданный аромат. Но любые представления не могли совпасть, и не совпадали, с некогда пережитой ею реальностью, так что все образы были загашены волевым усилием.
Приди Лата сюда вместо дочери, он точно её бы уже не выгнал. А ведь намёк с его стороны был послан, и дрожь, колотящая влюблённую вдову, ответила куда красноречивее слов. Но гордость, закостеневшая в многолетнем холоде её спальни, так и не отпустила Лату из своих тисков. Он никогда не поверил бы, что эта женщина много лет буквально пребывала в бесполом состоянии. Поэтому и настроился на благотворительность, чтобы подарить ей, а заодно и себе такое вот нехитрое счастьице. Пару часов в неделю в режиме «приём по личным вопросам» в том самом холле, где ей так нравилось пытать его о свойствах природных минералов, о числе твёрдости и практическом использовании того или иного камня. Ради него она освоила мегабайты непростой и бесполезной для неё лично информации. Ради него скупала ворох тряпья, снуя по городу «витринным чучелком» в надежде столкнуться с ним хоть где. А потом уж к своему новому облику привыкла и даже приобрела поневоле женственный шарм.
Прежде чем она соизволила плавно отплыть туда, куда якобы и собиралась, он посмотрел в её глаза и увидел, что отражается от них, как от глаз слепца. Лата казалась погружённой в некий тихий и безмолвный транс. Долгожданная цель оказалась ею достигнута, главного и неодолимого препятствия – Нэи, – рядом уже нет. И можно выкинуть из головы кучу бесполезной информации, забыть о «мерзавке» Элиан, наплевать на коррозию городского порядка вокруг, на неисправимое беспутство горожан, пьянство бюрократов. Можно позволить себе всё то, о чём и вымаливалось у безымянных Богов ночами, когда особенно остро сожалеешь о бесполезности собственной красоты, никем не пользуемой, никого не радующей, не расхищаемой даже случайно мимо проходящим…
В действительности же, она не собиралась допускать его в мир своих весьма болезненных переживаний, – «Пусть питает своё самомнение, что осчастливил меня», – вот что она думала. Желаемое исполнилось, пусть и выброшены туда, где вздыхало незримое эхо, её наивные не по возрасту надежды на вечную любовь с избранным не по корысти, а по велению сердца. Но что с его стороны? А вот что. Никаких обязательств, никаких признаний-обещаний, как и оглашения самой связи. Наслаждайся свободой любовного творчества, но в строжайшей тайне от всех, уж коли отвязали тебя от заржавевшей цепи и позволили благодарно лобызать ласкающие руки. Ведь подлинно любящего человека не имелось всё равно. Ни в ЦЭССЭИ, ни на просторах огромного континента, ни в целой Вселенной. Факт прискорбный сам по себе, но присутствующий в жизни многих и многих людей, достойных любви и тоскующих от её отсутствия. И всё это она отлично поняла, обладая и умом, и интуитивной чувствительностью.
Со своей стороны и Рудольф не собирался что-либо предлагать ей, а тем более навязывать. Вся инициатива полностью оставалась за ней, как за той, кто сама по себе не нужна, но может быть и принята с тем самым «милосердием», которым она его наделила.
– Рыбка, рыбка в ручейке, ты повисла на крючке, – уже придя в свою пещеру Али-Бабы, то есть в служебный холл, произнёс он то ли где-то прочитанный, то ли услышанный странный древний стишок. Кто был рыбкой, кто крючком? Она придёт ещё. Потому что знает, наступило её время. Задача отвязаться от неё потом, пусть этим «потом» и решается.
Он разделся. Полностью. Оглядел себя со спины в зеркале, в душевой кабине. На ягодицах всё ещё багровели следы красной волчанки, мучительной болезни, уже залеченной врачом из подземной базы. Откуда только эта напасть вылезла! Надпочечники превратились в хлам. Полное восстановление возможно лишь на Земле.
Эля рассказывала, что Нэя тоже страдает какой-то кожной болезнью. Так что же? Связь между сообщающимися сосудами никуда не исчезла? Даже после произошедшего разрыва.
– Ты сама во всём виновата, – обратился он к ней и посмотрел в сторону, как безумный, видящий свои же бредовые порождения рядом с собой. Но он её не видел рядом с собой. И отлично видел её там, где она и находилась в данный момент. Она прятала своё бледное, осунувшееся, нездоровое, но по-прежнему невыразимо милое личико в простынях. Изнемогала от духоты в своей спальне, в дешёвом тесном доме с низкими потолками, слабела от потоотделения, но боялась темноты вокруг себя. Боялась увидеть его рядом с собой.
– Ты сбежала. Ты повинна в уничтожении собственного же проекта, созданного ценой таких усилий с моей стороны, а также и твоих творческих бесценных вложений, физических и психических затрат, – своей «Мечты». Ты связалась с пропойцей. Ты повинна в его гибели. Ты утратила нашего сына. Ты повинна в том, что ни ты, ни я никогда не увидим его. Ты больна и несчастна. И всё равно ты не желаешь возвращаться ко мне. Я тоже болен и не купаюсь в счастье. Как перестал купаться после твоего бегства и в том озере. Плаваю лишь в бассейне, в подземной глубине, как и подобает угрюмому подземному «владыке».
Как будто она могла это услышать. Но она это слышала. Он в этом не сомневался. Он упрекал её в том, что вместо неё ненужная женщина уловила его тщательно упрятанную тоску, притащилась к нему. Будет таскаться ещё и ещё, утоляя то, что по-настоящему способна утолить лишь она, тоскующая и болеющая в своём отдалении. Единственная, обладающая способностью исцелить и его, и себя.
Несчастная личинка, выкинутая из кладки собственной мамочкой
Привыкнув к общению с тончайше-устроенными женщинами, которым не требовалось говорить прямо в лоб о своих желаниях и даже капризах, – всё считывалось на уровне не озвученной мысли, еле уловимом всплеске не всегда высунувшегося наружу чувства, а тут…
Он был раздосадован, когда на другой вечер перед ним возникла покорная дочь праведной вдовы.
Прозрения на счёт истинной мотивации поведения Латы наталкивались на нежелание анализировать её настолько уж и глубоко, как женщину хоть сколько-нибудь ему важную. Выточенная, пусть и не ювелирным инструментом небесного Творца, но всё же качественным резцом талантливого подмастерья местной Природы, Лата оказалась груба и прямолинейна. Раз обещание дано, оно будет исполнено. А то, что никто не принуждал её к такому вот исполнению, не нуждался в её жертвенном даре, наводило на мысль о её ущербности, душевной косности. Она не просто зачерствела от многолетней не востребованности своей чарующей мягкотелой когда-то женственности, она покрылась едкой плесенью, проевшей её существо до самых оснований. То, что великодушно было списано на некую разновидность социальной мимикрии, на необходимость выживать и выстаивать в непростой здешней среде, – дескать, там-то, в сокровенных глубинах она совсем не такая, – на самом деле и являлось её настоящей сутью. Настолько красивая и насколько же злая женщина! Выпихнула к нему свою дочь, которую тут же и возненавидела. Сразу же, навсегда, как самую не прощаемую из всех возможных соперниц.
Появление Иви ввергло в растерянность. Сказать ей; пусть придёт мать, – походило бы на издевательство. Перед диваном на столике стоял ужин. Вошедшая девушка ничуть не напоминала ту прежнюю трогательную Лату, что выглянула из-за мистической какой-то дверцы, отворившей забытое прошлое, и оставила смутную жалость от невозможности заступиться за неё в то время. Заступиться надо было сейчас, а поскольку её, тридцатипятилетнюю вдову с деформированным всей предыдущей жизнью характером, никто бы уже защищать не стал, она и выставила вместо себя свою дочь. Как ни наделяла она все качества Рудольфа превосходной степенью, сочла, что его великодушия на неё не хватило бы. Сочла себя староватой, решив, что время столь специфических торгов ушло. В тридцать пять лет и старовата? Да что за бред! Как ни пытался он стащить с Латы преждевременные вериги, тиская её на лестнице и давая понять, что это и есть приглашение, пусть и не к любви, а к нехитрому утешению двух вынужденно одиноких людей, – не нужна твоя недозрелая дочь, сама приходи…
Лата отказ от приглашения в «Ночную Лиану» восприняла как окончательную свою отбраковку. Не поехала она никуда. И не ждал её там никто.
– Закрой дверь! – приказал он нелюбезным тоном, обращаясь к той, кто и застряла на пороге, одетая в синее платье, в кружевах и нарумяненная. Он невольно замер. Платье знакомое, а вот лицо совсем другое. Наряд вызвал неожиданную боль. И эта тоже в платье Нэи! Свет в помещении показался избыточно резким. Он взял архаичный пульт и уменьшил яркость освещения, оставив лишь неяркую сиреневую панель на потолке. Платье стало фиолетовым, а лицо девушки приобрело фарфоровую матовость куклы. Сам он выглядел почти неряшливо, одетый в домашнюю майку и свободные штаны. Ему нисколько не хотелось и приступать к сомнительным играм взрослого дяди с купленной дитятей, и он обдумывал, в какой форме ей объявить, что она ошиблась дверью, и пусть мама прибудет для переговоров… мама твоя потребна дяде… Но так ли уж теперь и потребна губастая-глазастая дурында? Что за радость возиться с её умственными веригами, коими она обвешала свои пышные вдовьи телеса.
– Пошла бы куда угодно добывать свой трудный скудный, а честный хлеб. На фабрику, на рынок торговать, мести общественные заведения, в любую нищую столичную конторку, имея нешуточный опыт такой вот практики. А твоя мать могла бы открыть лавчонку для подержанного тряпья, в том числе своего собственного. Если бы она действительно любила тебя. А тебе, девчонке, играть бы и играть в юные дурацкие игры с любым из тех парней, кто и норовит ухватить тебя за подол.
– Руд, вы, кажется, забыли меня? Вы же заказывали себе рубашку в «Мечте» для похода со мною в Храм Надмирного Света. Вы помните? А потом мы пили с вами напитки, я ела пирожные, а вы после всего меня поцеловали и сказали, что у меня губы сладкие. И опять мы стали целоваться…
– Тебе понравилось? – спросил он.
– Да, – ответила она весьма флегматично.
– Чего ж не пришла ко мне, когда я приглашал? – спросил он.
– Ночью прийти на свидание к мужчине? Меня мать не выпускает из дома по ночам.
– Зато она, видимо, разрешает тебе целоваться с мальчишками на улице у всех на виду.
– С кем же я целовалась ещё? – она ширила свои и без того круглые глаза, которые от её откровенной лжи стали похожи на две чёрные пластмассовые пуговицы. Отражённый от них свет, делал её похожей на плюшевую умильную игрушку.
– С теми, с кем ты купаешься по ночам в озере. По ночам там шумно и весело. И мама, неустанно следящая за порядком в городе, полагаю, тоже там присутствует, сидя на бережку. А иначе, как бы она отпустила тебя ночью купаться с целой ватагой, если уж не отпустила на свидание к одному.
– Ну, так я не поняла, что у вас ко мне что-то серьёзное. Я расценила ваше поведение как пустяковое увлечение, когда вы после всего не замечали меня на улице.
– После всего? А что было?
– Ну, как же… Вы ловили меня буквально повсюду, приходили будто бы к господину Ар-Сэну, а искали меня. На лестнице даже хватали и спрашивали, согласна ли я пойти с вами в Храм Надмирного Света…
– Но ты же отказалась от дружбы со мной.
– Разве? Я не могла прийти ночью к вам. Я всего лишь дала вам понимание, что я достойная девушка…
– А я привык, что девушки за мной бегают сами.
– Но предпочитаете тех, кто бегает от вас.
– Кого же?
– Зачем тревожить то, что нельзя?
– О чём твоя речь?
– О той красивой госпоже, что прежде жила в «Мечте»… Почему же она не пошла с вами в Храм Надмирного Света?
– Так я на наряд поскупился. Она обиделась и пошла туда с другим.
– Вы же сами показывали мне рубашку для похода в Храм…
– Ну, так… ты же не пошла со мною. А такую утончённую аристократку фасон моей рубашки, изготовленной на мой простонародный вкус, уж никак не устраивал. На новую и более изысканную я денег так и не наскрёб.
Она совершенно не понимала его горьких шуток, потому что сказала, – Да, «Мечта» была очень дорогим заведением. И хозяйка очень привередливая, не как все прочие. Уж точно. Гордая женщина. Аристократка, всё же… конечно, надо выбирать спутницу по себе… Я слышала, что она и ушла отсюда, потому что ей надоело угождать вкусам простонародья, пусть и образованного. Вы не знаете, где она сейчас живёт?
– А тебе-то зачем? Или решила заказать себе новое платье?
– Нет, – ответила она простодушно, продолжая принимать его игровые насмешки за чистую монету. – Денег же нет, а платьев пока что достаточно. К тому же, она вышла замуж за известного художника, а они обычно зарабатывают хорошие деньги. Зачем ей теперь работать?
– Так найди себе известного художника. И «Лучший город континента» не будет нужен тебе.
– Я уж точно за простака не выйду замуж. А мне та ваша рубашка очень понравилась. Будь такая у моего избранника, я бы обрадовалась…
– Чего ж ты тогда не обрадовалась и не захотела моей дружбы?
– Вы же сами меня забыли! – Иви искренне недоумевала и негодовала. По-девчоночьи глупо, но преисполненная наследственным нарциссизмом, она поверила в его влюблённость. Которой не существовало. Она всего лишь случайно подвернулась ему, попалась на глаза в тот самый период, когда его утомили бесконечные ускользания Нэи из его рук. Когда он искренне не понимал, чего капризная нимфея из кристаллической шкатулки под вывеской «Мечта» добивается? Во что играет? И почему не ценит его нереальных затрат, создавших ей такую вот сверкающую декорацию. Настоящий хрустальный дворец отдали ей во владение, где позволили не роль играть, а стать настоящей уже повелительницей…
Конечно, Инар Цульф там конкретно переиграл, выдав себя за некоего начальника и устроителя того, к чему имел лишь вспомогательное отношение. Он был там всего лишь охранной и сугубо рабочей функцией, из чьих глаз изливалась собачья готовность служить, но оказавшийся очень корыстолюбивой и хитрой собакой, обыгравшей своего же кормильца. Если бы Рудольф знал тогда, что эта местная шкура грабит её, он точно треминговал бы его до самой мездры.
Но Нэя никогда не грузила его своими проблемами, приходя к нему только как «Дарующая любовь», что и означало её имя. А теперь этот вечный холуй Цульф – служивый пёс при разных хозяевах едва не издыхал от сугубо личного стресса после утраты своего «светящегося ангела». Она же «мерзавка Элиан». И добивать его было бы уже бесчеловечно.
– Вы же сами перестали обращать на меня внимание! О чём вообще наш разговор? Надо ли понимать вас так, что вы преодолеваете собственную неловкость от всей этой дурацкой ситуации?
Маменька, похоже, сумела неплохо развить язычок своей цыпочки, – Я тоже чувствую себя странновато, но очень рада встрече с вами…. Без притворства. Я часто вспоминала вас…я ведь потом приходила сюда, на ваш этаж, но застать вас невозможно. Вы куда-то уезжали по делам?
– Не придумывай с хода то, во что и сама не веришь. Ты же видела меня потом в городе.
– Вы же были не один. Как я могла к вам сунуться?
– Да успокойся. Я же тебя, действительно, забыл. И вспомнил лишь в данный момент. Я всего лишь игрался с тобой от скуки. Ты же и сама поняла это.
– Где же та рубашка? – спросила она.
– Рубашка? Где-то убрана. А тебе она зачем? Я с тобой в Храм Неба не пойду.
– В Храм Надмирного Света, наверное? Или у вас какая-то другая вера?
– Не слишком ли повелителен твой тон, куколка? Ты пока что лишь выставлена на обозрение, и покупатель ничего ещё не решил.
Иви осеклась и обиженно притихла. Мама Лата на дочку не скупилась. Наряжала, как и положено заботливой матери для беспощадного конкурса невест. Надо было прогнать Иву, невольницу матери и всей порочной системы, и забыть о них. Но от досады, что Лата не оправдала его высокого мнения о ней же, решился на низкую и мстительную игру. Хотя бы начать, не доводя до конца. А Фиолета, вверенного ему Разумовым, надо будет обучить правилам поведения в беспощадном местном социуме, где нельзя вот так запросто хватать девушек ни глазами, ни руками. Шустрые они там или вялые. А с «особыми девами» общаться не просто нельзя, а преступно.
Итак, настырные дамы всё шли и шли к нему косяком, но улов не соответствовал ожиданиям. Всё было не то, и все они были не те. Он рассматривал Иви, вспоминая все те дурачества, которые и были в ходу в редкие минутки отдыха с девчонками-студентками, работающими на побегушках, технической младшей обслугой или молодыми практикантками, – кого только и не имелось в колоссальной корпорации «Зеркального Лабиринта». Появление там новой девчонки-лаборантки, едва ли не подростка, но с уникально стройными ногами, какое-то время развлекало многих, пока она не приелась чисто зрительно и перестала замечаться как лицо одушевлённое, если надобности в ней не возникало никакой. Так она и затерялась где-то в недрах огромной лаборатории Арсения, который, вроде бы, чрезмерной работой никого не грузил, но девушка оказалась исполнительной и ответственной сама по себе.
Он и понятия не имел, что у настолько молодой по виду Латы такая созревшая доченька. Наверное, Лату выдали замуж очень рано. Но в Паралее так было принято. Или рано, или уже никогда. Женщины без мужа и детей становились просто рабочим материалом, труженицами на благо правящего сословия. Девушка Иви недавно попалась ему на глаза в лесопарке, и он почему-то со спины спутал её с Нэей, не веря собственным глазам. Возникло ощущение сна наяву, но причиной зрительного обмана оказалось платье, напомнившее платье Нэи из юности… И ничего, ничего общего ни у кого, ни у одной, ни тогда, ни теперь, не будет и потом, с тихой и чудесной девушкой, возникшей однажды на городской окраине у реки…
Дочка Латы красовалась в пределах города вроде местечковой законодательницы мод среди поголовья, едва вылупившегося из подросткового горластого возраста, когда их шумные группы заявляли о себе задолго до своего зримого появления на дорожках лесопарковой зоны. За ней целой свитой, её своеобразным шлейфом бродили распоясанные парни – отпрыски местечковой верхушки. Полукриминальная шайка, не всегда выходящая за принятые нормы закона, но держащая в напряжении население жилого городка. И пора бы заняться их пересортицей, поскольку сами родители на это не шли, по возможности покрывая злокозненные выходки детишек, головастиков, возомнивших себя настоящими крокодилами в полностью искусственном аквариуме. Определённая его перегруженность паразитарными организмами, заиленное дно и давно уже мутные стенки требовали срочной очистки. И Лата была права. Местная служба слежения, похоже, заснула или объелась подачками. Требовалось проявить инициативу самому «ЗОНТу», но тот также сонно покачивался в зелёных мягких волнах размеренного существования, убаюканный тенистыми райскими ландшафтами, аквамариновыми тихими небесами.
Девушка выглядела нагловатой, отчего и казалась примитивной. Вскинув подбородок так, будто её обидели, она осмотрела стол, даже не скрыв, как разочаровал её вид столь простецкого ужина. То, что ужин ей не предназначался, она и не догадывалась. Юная, она, тем не менее, оказалась начисто лишена того, что определяется как девическая робость или трогательное неизжитое детство.
Попав на Трол, Рудольф вначале удивлялся похожести здешних лиц друг на друга, будто все они вылупились из яиц в инкубаторе. Разница была только в степени грязи на их лицах, так ему казалось. Были и чистенькие личики, но от этого они не были намного привлекательнее прочих. Подобный феномен был сродни тому, как у европейца Земли, попавшего впервые в Китай, возникает впечатление похожести и индивидуальной неразличимости лиц чужой расы. Но привыкнув, он понимает, сколь различны и не похожи они друг на друга.
– Ну что, Ивушка? – спросил он, усевшись подальше от неё, на другой конец дивана. – Будешь есть?
Она молчала. Есть ему тоже не хотелось. И говорить было не о чем. – Будем разговаривать или сразу перейдём к делу? – спросил он, не желая её щадить.
– Я не Иви-Ушка, а Иви-Хонг, – она подняла глаза, чёрные, как агат, круглые и вопрошающие. Но нельзя было сказать, что они испуганные. Они были ожидающие. Настороженные. И отталкивающие. Не вызывающие интереса к тому, чтобы познать тайны такого вот существа. – У вас проблемы с памятью?
– У меня много проблем, а память не самая большая моя проблема.
– И как же мы с вами перейдём к делу? Надо бы познакомиться поближе. Если уж наша былая дружба для вас оказалась столь ничтожной, что вы обо мне забыли.
– А для чего же ты здесь? Вот и садись поближе. Хочешь напою тебе песенку? «При дороге ива, ивушка стояла…». Нет, я её не помню.
– У дороги? Намёк на то, как вы схватили меня за плечо, когда я шла по дорожке в лесопарке? Я сильно вам тогда понравилась? Или вы меня сразу же вспомнили?
– Когда же было? Не помню.
– Как же? Да и тогда, когда я появилась впервые в лабораториях господина Ар-Сена, все приходили на меня смотреть. Вы тоже.
– Удивительно, как это Арсений не одарил и тебя своим вниманием. Тут уж было бы без проблем для него.
– Господин Ар-Сен очень хороший. Но я полюбила другого.
– Так ты любишь другого? Кто он?
– Не скажу. А вы всегда казались из таковых, на кого не следовало бы обращать внимание, если это внимание не мимолётное, а с прицелом на серьёзные отношения.
– Почему же ты меня запомнила, если внимание было мимолётным?
– Так из-за рубашки же! Я вначале поверила, что вам нужна жена…
– Если поверила, почему же миловалась с другим у меня на глазах?
– Вы же были, скажем так, в союзе с этой госпожой из «Мечты», – она внезапно умолкла, ухватив с лёту тень на его лице. – К тому же у вас взрослая дочь, хотя вы смотритесь очень молодо. Может, та дочь была у вас приёмной?
Какое-то время он бродил в раздумье по холлу, решая, вытурить её или не стоит? – А вот ещё есть песня про иву. «Склонилась тонкая/ под небом чистая/ своей печали ей не превозмочь/ Ах, ива, ивушка/ коса пушистая/ как мне, красавица, тебе помочь»? – он напел архаичный заунывный мотив. – Красивая песня?
– Не очень уж. Глупая какая-то. И напев странный.
– Так спой сама.
– Я не обучалась на актрису.
– То есть петь не будем? Тогда станцуй.
– Я не смогу.
– Стыдишься? Как же ты планируешь меня развлечь? Твоя мама обещала мне изысканные удовольствия.
– Я не знала, что вам нужны танцы. Обычно за чисто-зрелищным удовольствием ходят куда-то в другие места.
– Так туда надо ехать. Это ж в столице только зрелища и дома яств на каждом углу. А тут зрелище само ко мне прибыло. А дом яств я сам организовал. Видишь, сколько всяких вкусностей я припас?
– Если это вкусности, то у вас на редкость непритязательный вкус.
– Если ты такая скучная, то я считаю уговор недействительным. Нет, если ты голодна, ешь, а потом уж уходи домой к маме. Поможешь ей паковать вещи на выход за стены. Я тут, поверь, совсем не причём. Я в «Лабиринте» работаю. А у нас своё государство в государстве, если хочешь. Да ты и сама знаешь.
– Как же тогда Глава Администрации меня уволил?
– Он не тебя уволил, а твою мать торопится подготовить к выходу. А уж тут добрые люди из самого «Лабиринта» смекнули, что и твоё место вскоре будет вакантное. Поторопились, заранее ожидая новый конкурс красоты. Такие вот вокруг добрые и смекалистые люди живут. В дела Администрации ни Арсений, ни я не вхожи. Пошлют оттуда сведения об увольнении того или иного своего сотрудника в службу охраны города, так сразу невезучего и выпроваживают за стены. Им-то, охранителям, что? Они же не решают за всякую структуру в городе, кто и почему там нужен, кто и чем не угодил. А мы только в своём «Лабиринте» главные, да и то, как сама поняла уже, не самые главные. Тем более не над всем городом. А в Администрации, там свой улей. Чтобы засунуть свою голову туда, даже из самых благородных побуждений спасать твою маму, можно инвалидом остаться. Без смеха. Там же жуть какая-то! Кажется, уже и готов приказ на ваше выселение. Глава Администрации уже потирает свои ручонки, предвкушая оплату не в неумелых девушках, а в солидных дензнаках. Бюрократ – торговец, он торгует местами из того самого перечня, что так долго занимает твоя родительница и занимала ты, – Рудольф едва не зевал от скуки. Или это была тоска? – Конечно, я приложу усилия к тому, чтобы разбудить благостно заснувшие силы, что и должны следить за правопорядком в городе. Главного управителя Администрации отсюда выбросят в скором времени, да ведь маму твою уже никто сюда не вернёт. В «Зеркальном Лабиринте» она бесполезна, а где ещё ей будут рады? Ты знаешь такое место? Тебя-то я не позволю выгнать из самого города, раз ты учишься здесь. Но кто будет тебя тут содержать, если мать обеднела вконец? Или она лжёт?
– Она никогда не лжёт. В том-то и проблема. Как же тогда? Зря я и пришла, если всё бесполезно? – спросила она нагло – наивно.
– Почему зря? Если иметь хорошую защиту для собственного лицевого фасада, то можно и залезть в самый гудящий и кусачий злой рой. Как думаешь?
– У вас есть такая защита?
– Не знаю. Но можно её как-то и соорудить. Если я тебя сильно пожалею, то и старания будут соответствующие. Ты же не ребёнок, если пришла, то знаешь зачем.
– А бескорыстная помощь невозможна?
– Мне лень ради той, кому я безразличен. – Рудольфу стала нравиться словесная игра с нею.
– А ради моей матери? Она же любит вас…
– Она мне безразлична, как я тебе.
– Она красивая. И по возрасту вам вполне подходит.
– Мне ты больше подходишь, а она отлично подходит старым щедрым аристократам. Сама мне и рассказывала.
– Кто? Мама? Да вы шутите! Где бы она и познакомилась с аристократом?
– Да в «Ночной Лиане». Она туда любит путешествовать. Ты была бы не против там оказаться? Там вкусно и душисто. Можем отложить наш досуг до дня совместного посещения искусственных джунглей в центре столицы. Там проще и даже приятнее. Но боюсь, Глава Администрации уже успеет изгнать тебя и мать уже к вечеру следующего дня.
– Как?! Так скоро! – Иви закрыла лицо ладонями, страдальчески покачивая кудрявой головой. – Я прошу вас, помогите нам. Я боюсь оказаться в трущобах!
– Да не окажешься ты в трущобах! Тебя не тронут. Ты тут останешься. Ты же учишься. Только жить тебе придётся трудно. Придётся жить в тесном общежитии. Придётся работу искать среди обслуживающего персонала города. Ты умеешь работать?
– А если я вам понравлюсь уже по-настоящему? Вы спасёте мою мать?
– Я же ей обещал. А уж как я это проделаю, тебе не скажу. Скажу только, что непросто будет.
– Как я вам благодарна!
– Пока не за что. Втянули вы меня в такую трясину, что я и сам удивляюсь, как запущены дела в благословенном этом местечке под вывеской «Администрация лучшего в мире города». Ну, ешь. Какой же я хозяин, если гость уйдет голодным?
