Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
– Ты всегда прекрасный, но сегодня ты был в Храме точно такой же… Когда я увидела тебя впервые…
– Нэя, не делай из меня объект для лютой зависти со стороны всех парней. Если прежде один доктор был в этом замечен, то теперь-то один против всех, я не выдержу! – засмеялся Рудольф. И все тоже засмеялись. Тут как тут и доктор возник с разрумяненными щеками.
– Вот и сказочный десерт! – объявил он радостно, держа огромный поднос с башней торта по его центру, – Друзья, объедаться не будем. Другую половину торта оставим на потом. Торт я соорудил по местному рецепту, сообщённому мне за немалые деньги одной дамой, а уж она выкупила сию тайну у местного заведения под названием «Дом для лакомок».
– Какая дама? Ифиса? – обратилась к нему Нэя. Доктор промолчал, не желая выдавать своих уже тайн.
– Ифиса плакала навзрыд, когда подумала, что я покину столицу навсегда, и мой муж уже не будет выпускать меня за пределы своей усадьбы, как это мужьям и свойственно. Она сказала, что переживёт и это горе, но утратит ещё одну часть своей души, послав её мне вслед туда, где я и буду жить, – сообщила Нэя непонятно кому. Ведь кроме неё и Рудольфа, никто из гостей не знал Ифису. Болтовня Нэи являлась следствием её перевозбуждённого состояния.
– Чудесная женщина! – сказал доктор, заявляя о своём знакомстве с Ифисой тем, кому и дела до этого не было, как и само любопытство отсутствовало, исключая Фиолета. Тот интересовался всем и всеми.
– Талантливая и добрая настолько, что странно даже, откуда тут такая-то доброта? – продолжал доктор, тоже пребывая в непривычном состоянии заметного волнения. – Ведь доброта характера – качество больше наживное, от воспитания или от самовоспитания. От личностного развития, короче, зависит. Человек развитый, как правило, если человечность в себе развил, всегда добр. А злыдень всегда ущербен…
– Она плакала от счастья, поскольку Нэя оставила ей дом, – перебил Рудольф доктора. – Добрая по-настоящему и человечная только Нэя, одна на всю Паралею. Потому я и нашёл её здесь, как уникальный самоцвет, единственный на всю Вселенную.
– Похвальная речь любящего мужа! – вставил Фиолет, оскалившись умильной улыбкой, но искренней и доброй, подражая кому-то, кого, возможно, видел лишь на Земле, более старому и мудрому. Почти детская его имитативность выглядела комично, и все засмеялись.
– Счастья тебе, Нэя, – подал тихую реплику Артур, сидящий в самом углу большого праздничного стола. Он весёлым не казался, поэтому Фиолет перегнулся через стол, чтобы нечто уяснить для себя, вглядываясь в Артура. Но тот уже спокойно ел и по сторонам не смотрел.
– А ты не верил в моё волшебство! – обратилась к Рудольфу Нэя, при этом озирая всех прочих с торжественным сиянием в глазах. Так что все заинтересованно ждали продолжения, перестав жевать.
– Я же знала, что войду с тобою в Храм Надмирного Света уже тогда, когда переступила черту ЦЭССЭИ. Иначе, зачем бы я сюда и попала?
– Я отрицал это лишь на словах, а по факту-то… – вдруг застеснялся Рудольф, как юный мальчик, чем удивил всех присутствующих.
– А если честно, Руд, то было волшебство моей бабушки, бывшей жрицы Матери Воды, – созналась Нэя и засмеялась от счастья. И её никто не смог бы тут подвергнуть ни малейшей критике за такое поведение, поскольку все были очарованы ею.
– Так ты и сама готовилась ею стать когда-то, – продолжал смущаться влюблённый жених, то есть, уже давно муж по факту.
– Ты несравненная, Нэя, – подал реплику Франк, за что и получил взгляд, пронзающий как укол, со стороны Рудольфа. – При чём тут волшебство твоей бабушки, когда ты сама волшебница в яви, чего не бывает, а вот же… – доктор отбросил взгляд Рудольфа-ревнивца через левое плечо, что называется.
Перебранка жениха и мальчика Фиолета
– У всякого своё понимание совершенства, – опять подал голос Фиолет, – хотя тут есть очень красивые девушки, не сравниваю с ними Нэю, поскольку всякий вправе иметь свои эталоны прекрасного. Но вот тут живёт одна девушка… – он вдруг замолчал.
– Не Иви ли её зовут? – спросил у Фиолета Глеб Сурепин, сидящий рядом.
– А что? – взвился тот, – от такой вот реальной уже красотки реально можно сойти с привычных рельсов… – тем самым Арнольд Фиолет как бы сообщил, что Нэю он красавицей не считает.
– Кому оно и важно, твоё мнение, малолетка, о том, что есть настоящая вселенская красота? – сказал вдруг Арсений, не очень громко, а все услышали. – Тебе до такого понимания вырасти требуется. И не только годами, а и умом.
– Ум в делах красоты, её воздействия на мужчину, Арсений Тимурович, не так и важен, – бойко парировал Фиолет, не имея ни в чьём лице авторитета.
– А ты разве уже мужчина? – спросил у Фиолета Глеб Сурепин и ткнул мальчишку в бок, но дружески. Он с Фиолетом успел подружиться.
– Дело мужской чести умолчать на подобный вопрос, – ответил за Фиолета старый доктор, улыбаясь на реплики сына Разумова. Доктор вообще был очень снисходительным ко всем, кто молод.
– Куда же ты собрался съезжать? – грубо спросил у Арнольда Рудольф.
– Чего куда? – не понял Арнольд Фиолет, кого все так и считали недоучившимся малолеткой, чьё воспитание навязали им всем. Забыв о том, что таких малолеток тут всегда хватало и до прибытия Фиолета. Но те были по невольному призыву, для реального перевоспитания, а этот вольный, да к тому же сынок прошлого и будущего ГОРа Разумова.
– С привычной колеи куда собрался съезжать? Или жаждешь повторить путь Олега Пермяка? Был тут такой, не на праздничном пиру его и вспоминать бы стоило… Да у нас коллектив маленький. Можно сказать, что и не рабочий коллектив, а большая семья. Здесь тайн ни у кого нет.
– Не сказал бы, – дерзил Фиолет, – у старослужащих столько тут тайн, что знай я даже малую их часть, написал бы целую серию романов для малолеток, как вы тут выразились. Правда, с пометкой «18 плюс».
– Арнольд, ты или природный дурак или недоумок в силу подросткового периода! – рассвирепел Рудольф. – Может, стоит тебя прямиком отсюда направить на один из дальних объектов? Желательно, немедленно!
– Торт вначале доем, – дерзил Фиолет, – а то редко удаётся насладиться таким-то шедевральным вкусом. К сожалению, кроме наслаждения едой, к другим радостям нам тут приобщиться проблематично, в отличие от тех, кого некогда именовали в исторической ретроспективе начальством или правящим сословием… – и он впился зубами в кусок торта, игнорируя ложечку и пачкая губы до самого кончика носа.
– Вечером придёшь ко мне в управляющий центр, где я и объясню тебе правила поведения в замкнутых системах, а заодно обучу тому, как держать язык за зубами. За один лишь сеанс воспитательного воздействия, чего не сумел достичь твой отец за все годы твоей жизни.
– Да когда вам! У вас тут другие мероприятия намечены не только на ночь, а может статься и на месяц вперёд. На то он и медовый месяц, – Фиолет немного струхнул, но и сам выход из им же созданной ситуации избрал не тот, какой устроил бы «начальство», задетое за живое. – Что такого я сказал, что неприлично упоминать за свадебным столом? Даже дети знают про медовый месяц…
Вид у Рудольфа стал тем самым, который Нэя обзывала «свирепым тигром». И это не был «тигр» мирно-расслабленный и сытый. И он рыкнул нешуточно, – Ради такого серьёзного случая, как выпрямление путей запущенного подростка, я готов пожертвовать малой частичкой семейного счастья. Ночью ладно, отдыхай и переваривай вкусности свадебного пира, а завтра немедленно явишься ко мне, куда тебе и указано. Утром, сразу же после завтрака. И не вздумай опоздать!
– Вот не надо было сообщать, что ужин будет праздничным. Иначе я и не стал бы расслабляться в кругу соратников. Вот тебе и расслабился… – ворчал Фиолет обиженно.
– Не приходи, Арнольд! – повелительно сообщила ему Нэя, – Не будет его завтра в управляющем отсеке так рано. Это я тебе обещаю. А потом он займётся своими делами, не до тебя ему будет.
– Умничка ты моя, – сказал Нэе доктор, – на сегодняшний вечер все промахи и прочие безобидные проступки прощаются. Таков обычай! Местный, – добавил он. Фиолет тут же бодро оскалился, – Спасибо, Нэя. А то я хотел тут… ну ладно, – он не договорил.
– С девушкой красавицей прогуляться, – закончил за него Глеб. – Кто же того не знает? Как ты ни петляй, от нас ничего тут не утаишь. Но если по моему вкусу, я не люблю девчонок, у которых волосы как у игрушечного пуделя. Всё же не дотягивает она до эталона вселенской красоты.
Рудольф всё также пребывал в роли «свирепого тигра». Ему не нравилось поведение Фиолета, не нравилось обсуждение дочери Латы-Хонг. Иви тут знали, в смысле видели, многие из присутствующих. Поскольку она и работала прежде у Арсения в лаборатории.
– Я встану рано, Арнольд, как и обязан по своей должности. То есть всех раньше, исключая дежурных на объектах. Так что я не шучу. Давно я хотел подвергнуть тебя сугубо воспитательной обработке. Да ты всё как-то от меня ускользал. Как невидимка какой. Ведь можешь, когда тебе надо не лезть на глаза. Так что, не шучу я. И не в проступках дело, а в том, что всякий обязан пройти инструктаж ГОРа по прибытии. А ты увернулся. Я и сам, когда тут возник в первый год, провёл с твоим отцом, прежним ГОРом, немало времени в сугубо личных беседах. Чего ты струхнул-то? Что я тебе всыплю? Не за что пока. А вы, доктор, не потакайте поведенческой распущенности. Он космический десантник, а не мальчик, только что вставший с горшка.
Попытка Нэи разрядить назревающий конфликт шефа и самого младшего космического десантника не удалась.
– Вот же ты, зануда! – сощурился доктор, пытаясь придать происходящему вид шутливого веселья. – Ладно уж я, старый и стоптанный космический башмак, могу и поскрипеть когда. А ты-то, молодой совсем, нисколько не устрашающий по виду, наоборот, чрезмерно даже симпатичный. Раз такую жену себе добыл. Чего корчишь из себя архаичного тирана?
Стычка между женихом и Арсением
– Ты откуда знаешь Иви? – спросил у Фиолета Арсений, но отчего-то изменил своей привычке бурчать себе под нос. Эту его фразу услышали все. Всё внимание было переключено на новую тему, и Рудольфу пришлось с этим смириться, поскольку Нэя нежно, но и прочно, обхватила его за поясницу и прижалась к его плечу головой. Она не желала даже шутливых ссор за столом. А поскольку она была утомлена, не только и счастлива, Рудольф искренне и тут же перестал обращать внимание на распоясавшегося мальчишку. Он стал целовать Нэя в щёку, в ушко, поправлять её длинные и распущенные, как и полагалось по трольскому ритуалу, волосы. Только за ушами они были забраны искристой заколкой и приподняты кверху. Доктор не сводил с них загадочно-пристальных круглых глаз совы. Только это была не та взбалмошная смешная сова из сказки, рассказанной когда-то Рудольфом за новогодним столом. Глаза совы были мудры и мистически проницательны. Потому и невесёлыми.
– Так Иви же у вас в лаборатории работала, – ответил Фиолет на вопрос Арсения. – А вы зачем-то её уволили, чем усложнили ей жизнь. Она теперь всегда работает, когда свободна от учёбы. Погулять и развеяться девушке совсем некогда.
Арсений сочувственно вздохнул, – Я её не увольнял. Таково было решение местных бюрократов. А у них тут свои игры и свои интриги.
– Она сочла виновным вас. И прямо сказала мне, что обижена тем, что вы не оценили её стараний, когда она на вас работала. А прежде считала вас образцом человеческой доброты и порядочности. Без всякого подтекста, понятно, но она уважала вас как никого вокруг, – честность была Фиолету важнее чинопочитания.
Арсений уставился на молодого коллегу с печальным недоумением, утратив свой маскировочный прищур, – Не понимаю, о чём ты… – после чего встал и объявил, – Пойду за фруктами! Я сам собирал днём вызревшие фрукты в наших садах ради такого случая. Сейчас принесу… – и поспешно вышел.
– Так ты забыл фрукты на стол поставить? – крикнул ему в спину доктор, – а я-то думаю, чего на столе-то так скудно?
Вернулся Арсений скоро с целым тазом разноцветных фруктов, – все вперемешку, – а поверху и выведенная доктором из местных сортов ягода, напоминающая черешню.
– И что? – ворчливо спросил доктор, – так прямо таз и поставишь на стол? И где тут эстетика праздничной сервировки? Как всегда, что тебе ни поручишь, путного не получишь.
– Да ничего, – сказал кто-то из ребят, – пусть на краю стола стоит, кому надо, тот возьмёт.
– Я вам тут не официант из местного дома яств, чтобы бегать с подносами! – обиженно отозвался Арсений и сел на место.
Фиолет и не думал менять тему разговора, пользуясь тем, что всякий болтал о своём друг с другом. – Вы могли бы, Арсений Тимурович, отстоять её от интриг зловредных троллей. С таких лет ей уже приходиться биться за выживание. Мать же вышла замуж и к её жизни не причастна от слова совсем. Отца нет. Никого нет. Я вынужден иногда подкармливать её, ведь ей иногда и кушать нечего бывает. Тут вам не Земля, Арсений Тимурович. Иви очень хорошая, редкость из редкостей с учётом того, что у девчонки такая внешность… реально неземная. – Его мало заботило, что Нэя с Рудольфом сидят напротив и отлично слышат его разговоры о девушке, столь сильно впечатлившей его.
– Так сама она земная разве? – спросил Глеб, – лично меня местные девушки не впечатляют. К тому же сам ты вылитый тролль. Видимо, тут и проявилось реальное родство ваших душ! Если уж ты считаешь её эталоном вселенской красоты.
– Да я и слова не сказал про какой-то там вселенский эталон! – возмутился Арнольд. Ему резко не понравилось, когда обсуждать стали его самого и его личные вкусы. Но Глеб сделал так умышленно, чтобы осадить Фиолета.
– Тролль и есть! – подтвердил Рудольф, не совсем ещё отойдя от своего раздражения на Фиолета. – У тебя же мама местной была. Кумычка из Созвездия «Рай».
– Рудольф, я попросил бы тебя… – подал голос доктор. – Личная досада на болтливого и очень молодого человека, не имеющего пока что опыта жизни, не повод для того, чтобы озвучивать секретные файлы.
– Я и не собирался. Только дело не в опыте, а в отсутствии личного такта. Мальчик-то умный, только психологически несколько туповат.
– Я исправлюсь, – миролюбиво отозвался Фиолет. – Я буду день, но не ночь, ночью я буду спать, шлифовать свой душевный инструментарий до ювелирной тонкости и блестящей остроты, чтобы постигать глубину чужих душ.
– За кого же вышла замуж мама Иви? – обратилась к Фиолету Нэя.
– Да есть тут один сухофрукт, – с охотой поделился своими познаниями Фиолет. – Местный бюрократ Инар Цульф. Вот к нему мамаша и перебралась, а девчонка выживай, как сумеет. Тут так. Да тебе ли не знать того, Нэя? Толпо-элитарное общество, как считали ещё земные древние мыслители, отчуждает человека от родовой сущности, а проще, от человечности…
– У тебя развитая речь, – похвалил Арсений, заметно сконфуженный тем разносом, что устроил ему «малолетка». – Тебе и в самом деле будет легко сочинять новеллы, когда опыта понаберёшься. Поскольку, скажу тебе, нет ничего глупее юношеских новелл и прочего юного сочинительства, даже если они талантливы. Мне, например, неинтересно читать, о чём там мудрствует тот, кому по возрасту этого невозможно.
– У каждого возраста свои преимущества, – возразил Фиолет, – Как же тогда Пушкин? Русский гений на века. Он написал поэму «Руслан и Людмила» в моём возрасте, – мальчик Фиолет оказался к тому же и образованным исторически. Рудольф и доктор поглядели на него с изумлением.
– Так ты же не гений, – сказал ему Рудольф. – Даже на час ты не гений, и уж тем более не на века.
– Прежде чем учить душевному такту других, сами бы обзавелись чем попроще, хотя бы такту поведенческому, – ответил Фиолет, осмелев от поддержки доктора Франка. Все засмеялись. Кроме Рудольфа и Нэи. Рудольф лишь усмехнулся, Нэя отстранённо улыбалась.
– Не переживай, Арнольд, – повторила она. – Я не отпущу Руда от себя в ближайшее время. Потом он всё забудет.
– Не надейся, – сказал Фиолету Рудольф, – я никого не прощаю за любую дерзость. И ты не будешь исключением, кем бы ни была твоя мама из недосягаемого созвездия. Но я проявлю к тебе и снисхождение, ведь именно на ней, безответственной «кумычке», половина той вины, что ты вырос с комплексом вседозволенности, как и свойственно часто тем, кого чрезмерно опекают как сироту, лишенную матери.
– Откуда знаете? – спросил Фиолет. Он вовсе не был задет, а скорее заинтересован. – О том, что моя мама, кто меня воспитывала, была мне неродной? В личных данных этого же нет…
– Отец не скрывал от тебя такого факта? – полюбопытствовал Арсений.
– Нет. Он считал, что человек вправе знать всё, даже невесёлую правду. Только почему вы сказали, «половина вины»? Разве на моём отце есть хоть какая вина?
– У него и спросишь, – ответил Рудольф, по-прежнему не проявляя поведенческого такта в отношении младшего коллеги.
– К чему было затрагивать подобные темы на собственной свадьбе? – спросил доктор у Рудольфа, щуря совиные глаза.
– Свадьба? – спросил Рудольф, – На Троле нет такого обычая. Тут ритуал зажигания зелёного огня и поход в Надмирные селения с наградой тому, кто этого заслужил. Всё! Дальше все свободны. Свадьба была у меня на Земле. И как только я отбыл, моя земная жена тут же обо мне забыла. У неё возникли поиски другого спутника жизни, чтобы рядом был. И я её не осуждаю. А у нас здесь праздник поедания вашего кулинарного шедевра, насколько я понимаю. Торт отличный, жаль я сладкого не ем.
– Как же понял, что отличный? – спросил Арсений. – Понятия не имел, что ты был женат…
– Понял по его аромату, а вот к чему бы тебе оно и сдалось, понятие о том, что было у меня на Земле?
– Сам же тут рассуждал, что в семье, чем для тебя является наша замкнутая ячейка в местной подземной преисподней, ни у кого нет тайн друг от друга, – место спорщика Фиолета занял вдруг Арсений, открыто явив всем свою тайную неприязнь к ГОРу Венду.
– Так ты на поверхности живёшь, в местном живописном Эдеме, и к нашей семье подземных демонов, раз уж у нас тут преисподняя, никакого отношения не имеешь, – у Рудольфа явно пропало праздничное настроение. И если с Фиолетом он скорее развлекался, то тут смотрел на Арсения так, будто впервые его увидел. Так смотрят на нежеланного самозванца на собственном празднике. Арсений же сидел с видом невозмутимого спокойствия, слегка щуря на Рудольфа глаза в свойственной ему манере, когда смотрел на кого-либо пристально.
Неприличные русские частушки за инопланетным столом
И опять вылез Фиолет, решив спасти Арсения от выволочки несносного даже на собственной свадьбе «главнокомандующего». – Ты, Нэя, теперь избавлена от изматывающей борьбы, от подневольного труда ради чисто биологического выживания, как многие и многие люди на планете, как та же Иви. Ты теперь наша и всем нам родная, поскольку ухватила нашего подземного владыку за бороду, а этот факт для всех нас тут удивительный!
– Ты где бороду у меня увидел? – с явной зловещей ноткой в голосе осведомился Рудольф.
– Ну, не за бороду, так за что-то более значительное, – Фиолет или дерзил, или так уж у него выходило, а умысла на то, чтобы злить Рудольфа, у него и не было. Все засмеялись, а Фиолет добавил, – За самое большое место в теле мужчины… – он оглядел всех присутствующих, – Сердце! Если уж маленькая местная девушка стала женой такого большого человека, как наш ГОР, и готова расстаться ради него со своей Родиной, всё это говорит в пользу большой любви.
– Я никогда не боролась ни с кем за выживание, как ты говоришь, – возразила ему Нэя, – и подневольной не была никогда.
– Человек не всегда способен осознать, что пребывает под гнётом несправедливого социума, даже если страдает душой, считая житейские невзгоды повседневной нормой, данной высшими силами, тою же вашей матерью из воды или владыкой из пекла… – разошёлся Фиолет, но его тут же перебил Рудольф.
– Тебе кто давал разрешение на озвучку своих корявых мыслей, тамада?! Может, частушки архаичные нам споёшь, раз уж тут архаичная свадьба? – Рудольф разве что молнии не метал из глаз, буквально напугав мальчишку зелёными глазами разъярённого тигра. Фиолет даже голову пригнул, так и не поняв, причина-то гнева в чём?
– Я не знаю, что такое «частушки», – ответил он искренне и растерянно. Все замерли, ожидая продолжения своеобразного спектакля в постановке «тамады» Фиолета, не будучи избалованными развлечениями, вовсе не предполагая того, что хоть кто-то выйдет за позволительную черту.
– А вот, я тебе напою, – глаза «тигра» заискрили насмешкой, и он быстро произнёс, а не запел, конечно, – Заглянул я под скамейку/ Там пятак е… копейку/Рубль бегает, смеётся/Пускай мелочь нае…
Сурепин громко захохотал. Фиолет серьёзно вслушивался как бы в отзвуки странного четверостишия, которого с очевидностью не понял. Все прочие по виду проигнорировали выходку Главного Ответственного Распорядителя, раз уж он главный на пиру.
– Ну, чего, ребята? Давайте, что ли, устроим конкурс на самую весёлую частушку. Тряхнём дедовской стариной. А то скучно у нас, как на заседании почётных и вялых членов клуба старпёров.
Опять подал голос Арсений, – Конкурс на лучшую частушку? Я тоже вспомнил; По дороге шёл Рудольф/Стоял мороз трескучий/У Рудольфа …уй стоял/Так на всякий случай.
– Имя для русской частушки неподходящее, – заметил жених.
– Так имя любое можно, подходящее по созвучию, – Арсений бросил вызов, – Тут тот самый случай, когда твоё имя напрашивается. Но я с тобой не конкурирую. Ты свой главный приз от планеты Трол уже получил.
Рудольф принял вызов, – В отличие от тебя я своими призами по местным ухабам не разбрасываюсь.
Арсений сверкнул глазами, – Воитель-победитель, кто ж и оспорит…
– И что же, такие вот песенки и пели все дружно за свадебным столом? – не унимался Фиолет.
– И такие, и другие, – отозвался Рудольф. – Полюбила хунвейбина и повесила портрет/ Утром встала, что такое/? Ху… висит, а бина нет/!
Все были шокированы таким вот «конкурсом», хотя и засмеялись невольно. Громче всех заходился Глеб Сурепин. Он был в восторге от подобного разворота застольного и чинного пира.
– Прекрати, придурок! – произнёс Арсений, непонятно к кому обращаясь, то ли к Рудольфу, пребывающему в остаточном дурмане загадочного зелья от жрецов Храма Надмирного Света, то ли к Сурепину, впавшему в смеховой экстаз.
Рудольф уже не слушал Арсения. Он взирал на свою вновь обретённую жену, будто впервые её увидел и только что влюбился. Он хотел лишь одного, остаться с ней наедине, чтобы рядом не было никого. Его хулиганская выходка была выплеском раздражения против пира, навязанного доктором Франком.
Нэя сидела с отсутствующим видом, устремив свои безмятежно-прекрасные и казавшиеся кукольными глаза вовсе не на тех, кто тут и мельтешили, а пребывая в своём внутреннем загадочном измерении. Она не поняла ничего, не знакомая с чужеземной матерной лексикой. Она устала, воспринимая речи окружающих как белый шум, и ушла в свои мысли, чтобы не расплакаться и доиграть свою роль сияющей счастливой невесты до конца.
Франк отлично сканировал их состояние, зная, что прошедшим через ритуал бракосочетания в Храме Надмирного Света требуется уединение и отдых. А всё же устроил застолье по земному обычаю, подвергая новобрачных пытке умышленно. Мстя Нэе, ревнуя Рудольфа.
– Может, мы уйдём… – вопросительно обратилась к Франку Нэя, чувствуя, что он тут ситуативный повелитель над собравшимися, раз он и организовал это пиршественное мероприятие.
– Успеется, – отозвался доктор Франк, – Мы тоже должны получить свою частичку радости. А мы тут обделены счастьем.
– Шеф, зачётно! – воскликнул Сурепин, отсмеявшись вволю. – Публика требует продолжения!
– Может, мне и вприсядку сплясать? – Рудольф глянул на него с ледяной брезгливостью. – Я тебе не балаганный шут! Ты гость, ты и спляши. И частушки можешь горланить. Я вытерплю даже тебя в такой-то вечер.
– А что? – ничуть не оскорбился Сурепин. – Я тоже одну знаю. Олег Пермяк мне как-то её напел. Я запомнил. Я памятливый на остроты. Я как-то спросил у него: «Ты чего постоянно околачиваешься возле хрустального заведения на холме»? А он мне и ответил: «Мимо дома местной моды/ Я без шуток не хожу,/ То свой уд в ограду суну,/ А то …опу покажу! – И Сурепин опять зашёлся неудержимым смехом.
– Спелись, сукины детишки… – процедил Рудольф. – Как вовремя я зашвырнул этого полубезумного искателя приключений на Землю. Надеюсь, там вывих его головы исправят. А ты сам-то, Глеб, чего там обход делал? Ты, к сожалению, нищий во всех смыслах, а местные гетеры дорогое удовольствие.
– Так это… гетеры не соответствуют моим высоким запросам. Ну, а девушки там красивые жили. Глазастенькие такие, юркие, только ни одну так запросто не поймаешь, это точно, если ты не тролль с бюрократической здешней выслугой лет.
– Олег же словил. Вроде, не был здешним бюрократом, – ответил более тонко устроенный Соколик. – А вот кто был и есть здешний бюрократ по совместительству с тяготами несения службы на подземном объекте, так это вы, шеф. И чего теперь-то, Сурепа, про Олега ты вспомнил, когда его нет на Троле, да и эта «Мечта» давно развеяна в пыль…
– Он его ревновал, – подал голос Сергей Бельский.
– Ревновал? Олега? – Сурепин искренне не понимал, что стал мишенью для эмоциональной разрядки со стороны Рудольфа просто потому, что вылез ему на глаза. Как не понял и того, что Соколик задел Рудольфа умышленно, давая сдачу за друга. – К кому? Я в ту «Мечту» никогда по ночам не лазил!
– И правильно делал, – продолжал Соколик. – Не было там места твоей мечте, Сурепа. Никакая тролиха замуж бы за тебя не пошла, коли уж ты нищий, а для гетер и безвластный к тому же. Гетеры они такие, по виду куколки с глазками зазывными, всё, дескать, тебе отдам, что имею. А на деле лишь к власть имущим жмутся. К тем, с кого есть что взять и обогатиться в их здешнем понимании. К тому ж у той «Мечты» охрана свирепая имелась. Дали бы тебе в потёмках по репе лопатой, и спрашивай потом с того, кто выполнял свои обязанности по охране доверенного объекта. Ты ж не влиятельный здешний бюрократ, чтобы для тебя там все двери настежь открывались даже в ночное время суток…
– А скучно тебе без Олега стало, а, Глеб? – перебил Соколика Рудольф. – Такой тандем намечался соратников по боевому духу, и вдруг ты остался один…
– Да какой там тандем, – с невинным видом простака отозвался Сурепин. – Я ни одной частушки не знаю, сроду не слыхал о таком народном творчестве.
– Как это один? – опять подал голос Соколик. – А я? Мы с тобой тоже братья по службе, Сурепка, да и все прочие тоже…
– Слушай, ты, Скелетик! – побагровел Сурепин, – Чего ты-то тут скрипишь, когда не с тобой я общаюсь? Гляди, садану так, что придётся под столом свои костяшки собирать! Какой я тебе Сурепка! Чего обзываешься на глазах всего коллектива?!
– Дурень, разве это я унижаю тебя на глазах всего коллектива? – не выдержал Соколик. – Тебе навязали тут роль шута на палке, а ты кривляешься и ничего не соображаешь, собиратель частушек!
– Ты, Соколик, типичный конформист по своей натуре, – ухмыльнулся Рудольф, оценив поддержку, оказанную попранному другу Сурепину, но решив дать щелчок и защитнику. – Ты всегда подстраиваешься под того, кто сильнее. А Пермяк был бунтарь, хотя и задавленный. Ты по своим параметрам с Олегом схож как спичка со слоновьим удом, раз уж пляс у нас тут пошёл такой вот… непристойный…
– Так вы и задали тут… стиль веселья, а теперь все виноваты кругом, – огрызнулся Соколик.
Из своего угла подал голос Артур, – А к чему такое веселье устраивали на свадьбах?
– Вероятно, для возбуждения коллективной психики, чтобы через подобное воздействие умышленно усиленных вибраций, как тогда это понимали, поднять градус накала жениха для предстоящей атаки на невинную невесту, – пояснил Рудольф.
– Никогда не слышал о подобной дикости, – изумился Артур.
– Я и сам не слышал, пока не пришлось услышать вот такое народное творчество на свадьбе с твоей матерью. А у нас там, знаешь, огромный коллектив аграриев гулял и отплясывал. Твои бабушка и дедушка по линии матери знатные аграрии -разработчики новых методов, а также и хранители неумирающего устного народного творчества. Неужели, тебе дедушка Соловей не пел на ночь матерных частушек?
– Ну и как? Надеюсь, такое вот коллективное воздействие не прошло мимо цели? Похоже, тебя контузило на всю оставшуюся жизнь… – сам себе и ответил Артур, вовлеченный в застольную беседу.
– Раз ты явился плодом такого вот воздействия, выходит, что народные методы действуют! – засмеялся один из парней, сидящий рядом с Артуром. И все засмеялись, кроме самого Артура и того, кого все считали его отцом. Хотя они и значились под разными фамилиями.
– И было от чего получить контузию, – ответил ему Рудольф. – Рафинированный мальчик, впервые научившийся читать под сводами старинного замка-музея, где и проживала фактически моя матушка – знаток древних и современных языков земного мира, попал в тенета такой вот дочери трудового народа, как твоя матушка.
– Это ты-то был рафинированный мальчик? Что-то не похоже, – ответил Артур.
– Зависит от того, что питает твоё суждение. Если судишь по себе, то да – не похоже, – ответил Рудольф. – Тебя дедушка Соловей матерными частушками баюкал, когда ты в колыбельке орал, а я засыпал под заунывные стихи старинных мировых классиков. «Из вереска напиток забыт давным-давно,/ А был он слаще мёда, пьянее, чем вино./ В котлах его варили и пили всей семьёй,/ Малютки-медовары в пещерах под землёй/. Уловил? Под землёй. Как и мы, хотя мы и не малютки. Но напиток был знатным в Храме Надмирного Света…
– Ты, похоже, пребываешь под воздействием того самого храмового напитка, каким тебя и опоили в Храме Надмирного Света, – грубо заявил Артур, – Антон рассказывал, что несколько дней не мог войти в привычную норму после такого окуривания, когда его заманили пройти через такой вот ритуал. Иначе, ты не нёс бы такую вот непристойную пургу…
– Много, много птичек/Запекли в пирог/ Семьдесят синичек/ Тридцать шесть сорок/. Трудно непоседам/ В тесте усидеть/ Птички за обедом/Стали звонко петь…
– Теперь птички запели.
– Пургу несёшь ты. И было бы куда лучше, молчи ты, как и привык играть тут в молчуна. А то заговорил, как валаамова ослица, то есть осёл. Ну, если хочешь, запел по-соловьиному, на то ты и наследственный Соловей. К счастью, не разбойник. У тебя тембр голоса красивый, есть в кого.
– Уж точно не в тебя…
– И без меня там наследственные дарители отметились. Я же сказал, что дедушка Соловей, что мама, пленявшая некогда своим голосом на детских утренниках, обладали превосходными голосовыми данными. Как там? «Выйду я в поле, гляну на село, девки гуляют, и мне весело»! Дедушка твой так и орал в неоглядных полях, чем голос свой и укрепил до такой силы, что на нашей с твоей матерью свадьбе от его ора бокалы дребезжали, а их содержимое выплёскивалось на стол.
