Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
– Ищите, если знаете, кто.
– Я-то знаю. А вот тот, кому следовало бы схватить организатора воровства, Глава нашего хозуправления Инар-Цульф, вместо этого даже слова не вымолвил. Не заступился за меня, главную помощницу и свою опору. Почему? Отвечу. Он всегда поощрял мою активную и непримиримую позицию, когда дело касалось нарушений рядовых бюрократов. Но тут… «Мечта» входила в зону его ответственности, а он панически боится малейшей тени, могущей упасть на его репутацию… Все же только и ждут, чтобы заодно со мной изгнать и его.
– Его-то за что? Он же не работал в «Мечте», не шил платьев, не был мастером – наладчиком швейного оборудования, не был даже покупателем изделий из «Мечты».
– Он трус. Боится, что если узнают, что Элиан – воровка, возникнет повод для Главы Администрации изгнать и самого Цульфа из города!
– С чего бы он должен нести за неё ответственность?
– Элиан была его наложницей в течение всех тех лет, что они тут со своим салоном возникли. Человек он немолодой, конечно, заметно опустившийся против того, каковым был когда-то, хотя и умный, деловитый, в казнокрадстве и злоупотреблениях не замечен. Иначе его бы тут и не было. Он здесь чужак, потому за ним пристальное наблюдение со стороны всех прочих, в то время как эти прочие стали позволять себе слишком уж многое именно потому, что у такого важного чиновника тайная связь с подозрительной женщиной. Когда-то Инар-Цульф служил управляющим в поместье бывшего начальника континентального Департамента безопасности, вошедшего затем в Коллегию Управителей. Такой вот непростой человек наш Глава хозуправления в Администрации города. Вы это знаете?
– Нет. Меня не интересует его прошлое. Как и его настоящее, если честно. Разве не его право любить тех девушек, которых ему хочется? Если он одинок, к тому же.
– Любить? Вы это серьёзно? Цульф просто пользовался ею, да и то редко в силу возрастной усталости. Наверняка она умела ему угодить, раз он в Храм Надмирного Света с нею хотел, – она вздохнула и примолкла. Рудольф тоже устал от длительного вступления, чуя, что главное впереди. Он не мог бы признаться, что она раздражает его своими длинными монологами. Совсем не так. Лата обладала необычайно приятным тембром голоса, чистым и молодым по своему звучанию, как бы поглаживающим по ушам собеседника, но с затаённой вкрадчивостью, преследующей собственные цели. А так можно было бы под её мелодичный голос, интонационно ровный и звучащий благожелательно даже при том, что речь её не являлась позитивной по отношению к затронутым лицам, – и вздремнуть. Чтобы не позволить ей затянуть бесполезный и по содержанию муторный разговор, он резко прервал её.
– Простите, но я вынужден покинуть вас, – и встал у панели на выход, давая ей понять, что аудиенция закончена.
– Так я… зайду попозже. Я же не донесла до вас самого главного…
– Попозже, попозже, – он выпроваживал её, думая, что надолго, а лучше навсегда, подталкивая её в спину с необходимой осторожностью, не ведая пока, с кем столкнулся. Она затормозила своё движение, повела плечами, млея от того, что приняла за ласку…
– Надеюсь, как-нибудь при случае вы поведаете мне и о главном, – но лучше бы он этого не говорил! Она ушла, но радость оказалась преждевременной.
Атака осы продолжается
К вечеру, едва он вернулся по неотложным делам, она вошла следом, как та самая затаившаяся до времени и вновь возникшая из укрытия оса. Отследить, откуда она вышмыгнула, он не сумел. Маниакальный наскок решил дара речи.
– Раз уж здесь у меня защитников нет, то за стенами, в столице, пока что имеются нешуточные покровители. И если тут каждый за себя, то и я умею мстить. Я буду настаивать на обследовании Инара Цульфа у психиатра! – с железной волевой ноткой в голосе заявила Лата.
– Ну… так это ваша затея. Если вы уверены в своём успехе… – Рудольф попятился и тем самым проиграл и этот натиск.
Она ловко овладела оставленными позициями и прошла в центр помещения с уверенностью непогрешимого борца за правду. Села в гостевое кресло и взяла со столика ёмкость с напитком. Налила в толстостенный зелёный бокал эту фруктовую фигню для гостей и жадно выпила, сверкая глазами, полными решимости.
– Цульф несправедлив ко мне и ведёт себя так, будто я раба в его личном поместье. Это он нахватался замашек на службе у прежнего хозяина. Но я откровенно сказала: «Инар, или вы за меня, или я против вас тоже». Нельзя ему доверять управление сложным хозяйством, если у него с головой не ладно. Верите, утверждал, что она светится по ночам как ангел!
– Да кто?! – возопил Рудольф с тщетной надеждой удрать от неё как от опасного уже психа.
– Как кто? О ком речь-то была утром? Элиан-Эн! И околдованный ею Инар Цульф – трухлявая душа!
– Почему она светится? Облучение что ли получила где-то в заброшенных городах? Так ведь при этом никто не выживает…
– Какие такие города? Тут речь об особом способе воздействия на нестойких самцов. Цульф и поведал мне в пароксизме больного откровения, что подобной девушкой когда-то обладал только один человек, которого он знал. Аристократ и его бывший хозяин. Сам Инар-Цульф лично видел, как по ночам та, бывшая услада его хозяина, купалась в парковом озере и светилась! И после, когда выходила из воды, сияла! Одарённая актриса, владеющая особой фамильной магией, но добрейшее существо при этом. С его слов, понятно. Ибо где тут доброта, если речь о распутстве, как ту ситуацию ни разверни. Девица та была похищена его властным хозяином из семьи ради его неудержимой похоти. А когда притерпелась, то решила закрепить достигнутый успех секретной магией, как считал Инар. Что говорит о его психическом сдвиге, видимо, уже врождённом. Инар ведь тоже полюбил её, да толку-то? Чужое добро, да ещё хозяйское. Когда хозяин девушку выкинул, она серьёзно заболела. По счастью ей нашли хорошего психиатра, она выздоровела и стала блистающей актрисой. Правда, светилась ли она впоследствии, того Инар не знает. Она его взаимностью так и не одарила. Конечно, то были переживания молодости. Она постарела несколько, но дружба между ними сохранилась.
– Кажется, у вас там массовое помешательство… – Рудольф подошёл к открытому панорамному окну и стал смотреть в лесопарк, чтобы не видеть Лату. И всё равно видел её высокую упитанную шею без единой морщинки, задранный подбородок, говорящий скорее не об упрямстве, а о вздорности в проявлениях её характера, – как будто его спина была зрячей. Её полнота была того свойства, когда придаёт женщине манящую атласную белизну и ещё не выходит за те границы, когда происходит расползание фигуры. Дама, одарённая статностью как скульптура богини Деметры, напоминала обилием своей телесной красоты Ифису. Только Ифиса обладала лицом чарующе-миловидным, даже с учётом её не юного возраста, и начисто лишённым той неженской властности, всегда очерствляющей красоту, чем была отмечена Лата.
Он чувствовал её пристальный, как у замыслившей нападение кошки, взгляд. То, как она, – завистница к тем, кто позволял себе то, в чём она себе отказывала, – елозит по его фигуре глазами навечно задавленной вакханки и мысленно рвёт его на части.
– Когда-то у меня с моим начальником были вполне приятельские отношения, – зазвучал её голос, утишенный нахлынувшей любовью и сладостный от того, что Рудольф позволял ей болтать и не выгонял. Она считала, раз он слушает, она всё ближе и ближе к заветной цели. – Инар дружил с моим супругом довольно давно. В ЦЭССЭИ они при жизни мужа не общались. Так вышло, я и Инар оказались здесь в Администрации и неплохо, кстати, сработались. Он же знал, какая я ответственная и надёжная, потому и доверял мне, а я поддерживала его, если требовалось. Однажды после проделанной и сложной работы мы с ним решили отметить нашу совместную удачу в одном доме яств, немного отдохнуть и отведать столичных деликатесов. Он напился и поплыл, что называется от берегов реальности в сторону такого отрыва, что мне даже пришлось схватить его за рукав. Возникло опасение, вернётся ли он в здравый ум и потом? – Лата опять замолчала, видимо, решив, что и сама удаляется куда-то не туда.
– Договаривайте! – потребовал Рудольф, ничего особо-то интересного не ожидая, а чтобы прервать её молчание.
– Я ведь за язык его не тянула, сам рассказал… – и она опять смолкла.
– Да что? – рявкнул он, теряя терпение.
– Что Элиан тоже светится, и это доказательство её уникального искусства. Это, говорю, доказательство вашего умственного бреда, свидетельство расстройства вашего мыслительного процесса. Не стоит ли вам отдохнуть от непосильной работы? Может быть, мне стоит спросить у того юноши, с кем она бродит в лесные павильоны для отдыха, светится ли она в ночи? Он обалдел: «С каким таким юношей»? Я ответила, ибо чего скрывать? «Из Зеркального Лабиринта. Все знают». Мне хотелось искренне открыть ему глаза и избавить от такого вот нечестия, что к нему присосалось. Он же посчитал меня за клеветницу. Счастье того парня, что его услали на другой закрытый объект. Надеюсь, он поведёт в Храм Надмирного Света другую девушку, юную и чистую.
Лесопарк был всё тот же, разноцветный и благоухающий, бескрайний, перетекающий в голубеющие вдали леса, с которыми сливался на горизонте. И в то же время был он совсем другой, поскольку каждая знакомая дорожка, аллеи и примелькавшиеся сочетания деревьев являлись источником тоски.
– Я ему и говорю: «Инар, как же ты, желая её взять себе женой, позволил ей настолько тут распуститься»? – голос Латы мягкого шелковистого тембра, какой никогда не слышали в «Мечте» или в Администрации, и только Рудольф удостоился такой вот привилегии, наполнял помещение. – А он мне: «Я хотел дать ей возможность убедиться, что лучше меня она уже не найдёт никого». Это нормально? Вместо того, чтобы взять её на привязь и завязать тот в тугой узел, он дал ей свободу сравнения себя, – как он мнил драгоценного, – с теми молодыми кобелями, с кем она и услаждалась неудержимо, нисколько не таясь. А госпоже Нэе никто не смел указать, что за порочная особа поставлена ею на такую значительную должность в таком привилегированном заведении как модный центр, где бывают влиятельные люди города. Госпожа Нэя имела несокрушимую защиту в вашем лице. И она имела полное право распоряжаться в своей «Мечте» так, как ей того и хотелось. А эта Элиан имела над нею странную власть…
Лесопарк был пустой, он стал декорацией без звука и запаха, без жизни. И ни на одной из этих аллей, под ветвями его раскидистых или подстриженных деревьев не было той, для которой это чудо, наверное, и выращено планетой Паралеей. Поскольку только она, Нэя, одухотворяла его для Рудольфа, а до неё этот ландшафт казался всего лишь инопланетной декорацией, не имеющей ни ценности, ни собственного растительного духа…
– Лата, теперь Инар полностью ваш. Никто уже не помешает вашему счастью с ним.
– С Инаром? Странные у вас домыслы…
– Нет. Не домыслы. Он сам говорил мне, что вы очень старались устроить его сюда, да не вышло. И против выступил ваш же муж. Он же был жив тогда. Он предоставил какой-то важный компромат на Цульфа, и того не приняли сюда. Вы о том не знали?
– Нет.
– Муж ревновал вас?
Она засмеялась, – Да вы что! Наш брак уже давно превратился в одну лишь видимость семейных уз.
– Что вас связывает с Инаром Цульфом?
Она долго молчала, – Нас связывает только работа.
– Это сейчас. А прежде?
– Былая дружба. Он был тогда намного моложе, а я и совсем юная… Да и дружил он не со мной, а с моим мужем. Конечно, я нравилась ему, и не ему одному, да что толку о том вспоминать? Есть такие моменты жизни, когда человек пребывал в расцвете сил и красоты, а вот вспоминать о том не хочется. Хочется только одного, забыть, забыть! И не в Инаре там дело… Инар уже тогда был человеком с искалеченным здоровьем…
– Кто же покалечил его?
– Жизненные обстоятельства так сложились, что он поплатился за другого. И всю жизнь считал, что зря. Впоследствии именно тот, за кого он и заплатил своим здоровьем, не только не помог ему, а всячески преследовал. Имея огромную власть, лишал его возможности найти достойную работу. Инар Цульф очень скрытен, а я думаю, что он сам мог подвергнуть того властного человека шантажу, и ещё легко отделался, что не был просто уничтожен. Видимо, не всё там так уж и однозначно. И Цульф не образец достоинства, и тот человек не настолько плох. А возможно, этот инкогнито даже обладал таким качеством как великодушие, если простил зарвавшегося слугу. Просто выгнал прочь. Говоря «инкогнито», я не утверждаю, что для меня это так. Я правдива даже там, где мне же это во вред, но я не болтлива. Для вас вся та история не имеет практического смысла, а потому есть пустая информация.
– Почему же? Вы же заговорили про Цульфа. Как он тут очутился? Вам известно?
– Где только Инар ни бродил в поисках работы по всему континенту ради приложения своих сил и способностей, пока не оказался каким-то чудом именно здесь. И всё складывалось отлично в его здешней карьере. Сам он заслужил репутацию очень толкового и умного специалиста с творческой даже жилкой, что весьма и непросто в таком-то уникальном городе. Пока не возникла на его дороге эта одушевлённая расщелина по имени Элиан, в которой он и застрял, утратив свой ум…
– Почему же она столь ненавистна вам? Если это не ревность, то что?
– У вас и мнение обо мне, – возразила она обиженно, – Чтобы такой человек нравился мне? Он вроде запрограммированной машины, не понимающий, как можно жить без реализации своего профессионального, блестящего, но очень узко заточенного умения. Что может такую женщину, как я, привлекать в этом ограниченном человеке? Да при одном взгляде на него возникает уныние! И как ни просто мне признаться, я как женщина понимаю Элиан, сбежавшую от него…
– Как думаете, что общего между мною и Цульфом? – спросил он.
– Ничего! – ответила Лата с возмущением.
– Но от меня тоже убегают мои женщины, – сказал он.
– Вы намеренно их отталкивали, быстро пресыщались их слишком сильной страстью, видимо… для меня понятно, чрезмерно сильные чувства тоже способны утомлять… Не могу себе представить такую женщину, чтобы смогла при сближении с вами не полюбить вас… тем более, оставить вас по доброй воле…
С её стороны это и было объяснением в любви. Не молодая, но и не старая, неглупая, но недобрая, недурная собой, но несчастливая. Он усмехнулся про себя, перечисляя все её качества с приставкой «не». Она не считала зазорным открыть своё чувство, она считала, что заслужила право на откровенность, если уж личное счастье упорно обходило её стороной. Всё прочее, считала она, решает уже мужчина.
– Инар никогда и никого не ценил, кроме себя, – начала она после затяжного молчания, – он жил так, что женщине в его жизни было отведено очень, ну очень уж узкое место, ведь одновременно он очень деспотичен, чтобы там ни говорил про ценность их личной свободы. Он запирал всякую женщину, как в птичью клетку. Отслеживал каждый её шаг, не так сказанное слово, несогласованный с ним поступок. А при этом требовал переливчатых песен, как от птицы, привольно поющей на дереве необозримой высоты. Они задыхались в этой узости, потому и бежали от него на простор, иногда и в очевидную неустроенность.
– Вам бы новеллы сочинять, – произнёс он.
Она не отреагировала на то, что сочла за насмешку, – Очень неласковая и опасная штука женская свобода. А женщин у него было много, поскольку он никогда не бедствовал и не был скупым никогда. Последняя его жена ушла лишь потому, что дети выросли, а сама она стала наследницей своего отца. Нет у неё никого, всё он выдумывает про её измену. Какая там измена, когда он иссушил и сплющил её, как сушат понравившийся цветок под прессом. Вы же видели, даже в его лице лежит эта печать неподвижности, эмоциональной предельной сухости…
– У него был повреждён лицевой нерв, Лата, поэтому он чисто физически не способен к выразительной мимике.
– Кто же его сюда устроил? – еле слышно спросила она.
– Какая разница. Кто-то оценил его по достоинству. А у этого человека много достоинств, Лата. Хотя и пороков у него хватает.
– Когда и было, что я принимала участие в его судьбе. Как возможно сравнивать вас хоть с кем, тем более с Цульфом… вы несравненный… – и тут она внезапно замолчала, покраснела, словно поперхнулась собственным признанием, – Простите, я прошу… позвольте мне уйти. Я и так отняла у вас время…
– Я и не держу, – он пожал плечами. И когда она ушла, распахнул окно, поскольку возникло ощущение, что воздух из помещения выкачали
Женщина-трясина
На следующий день она, подобно навязчивому и болезненному кошмару, явилась опять. Как та самая баба из снов его отца, о чём тот и рассказывал ему когда-то. Едва отец засыпал, как к нему приходила тёмная, поскольку внешне-неразличимая, женщина и садилась ему на грудь. Начинала давить, и отец задыхался, не имея сил её сбросить. По случаю он рассказал о приходе нечисти в свои сны одному старому приятелю, – деду по своему возрасту. И тот ему сказал; «Когда сон повторится, ты напряги все свои силы и вступай в борьбу с этой анимой. Постарайся опрокинуть её и оказаться поверх неё. Через преодоление страха». Отец так и поступил. Он вступил с пришелицей из кошмарной бездны в схватку, одолел её, оказавшись сверху и… тут же проснулся, валяющимся на полу возле постели. Но страшная анима уже не приходила с тех пор. Хотя на отца и навалилась уже в реальности вся та лавина неудач, когда ему пришлось покинуть ГРОЗ…
Он уже выходил из своей лаборатории, когда и наткнулся на Лату. Она смиренно стояла у входа на его этаж, обряженная в другое платье, но тоже нежно-зелёное по цвету. Он сразу вспомнил, как она третировала Нэю пошивом подобных платьев, посягая и на её личный досуг. Из-за этого по утрам Нэя часто торопилась покинуть его, не давая подольше понежиться в любовных утренних ласках, ссылаясь на неотвязную Лату с её срочными заказами особых платьев. Все считали, что влиятельная особа из Администрации готовится к ритуалу в Храме Надмирного Света, но таит своего избранного до времени. Платья изготавливались регулярно, а жених так и не воплотился в зримую реальность. «Она псих»! – смеялась Нэя, – «Но мне её отчего-то жалко. К тому же я не могу пренебрегать таким значимым заказчиком. Благодаря ей, нас стороной обходят всевозможные лютые проверки».
«Фигня»! – бросал он непереводимое для неё слово, овладевая и ею, и тем временем, какое она спешила отдать чиновной квакше из местного болота. В этом городе никто не был властен над нею, только он. В то время как сама она властвовала над ним. Тогда казалось, что эта взаимно сладостная власть будет вечной…
Появление женщины в платье для несуществующего жениха опять всколыхнуло ту тяжкую воду в его душе, откуда с повторной и даже усиленной уже болью обозначился лик, то ли отринутой, то ли сбежавшей, но по-прежнему желанной нимфеи. Утренний свет придавал розовато-прозрачный оттенок её бесподобной груди, к которой он присасывался как несытый младенец, ибо только млеко любви не оставляет привкуса пресыщения…
Он тряхнул головой, – длинных волос давно уж не имелось, а привычка так и осталась с тех самых земных времён. Некая сила толкала к тому, чтобы прямо сию минуту, перепрыгивая через ступени, мчаться в тот лесной провинциальный посёлок, где она шьёт свои воздушные платья для смешного ритуала в Храме Надмирного Света со своим отсутствующим, но упрямо ожидаемым, ненормальным избранником …
Но уже через пару минут стало ясно, что пока он спустится в подземный город, потом выйдет в горы, где активирует воздушную машину, такой порыв с неизбежностью угаснет, подвергнутый ледяному внутреннему осмеянию. Бледная и обесцвеченная придонными испарениями нимфея его отвергнет. Такое не прощают. И если здоровье дело поправимое, то ребёнка колдун, обряженный в шутовскую хламиду, уже не вернёт. Она шьёт свои платья, погружаясь в некую параллельную реальность, абсолютно не веря здравым умом, что хоть когда окажется возле некой сакральной зелёной чаши с тем, кто, как и она сама, бередит раны, оставшиеся на месте вырванного утреннего счастья…
Мольба в глазах Латы заставила усомниться и в её нормальности тоже. Так они и стояли, двое ненормальных, пожирая друг друга глазами, но с абсолютно несовместимыми желаниями. Он не понимал, что именно ей нужно, о чём она умоляет-то? Мысль о том, что она пришла навязать себя, несмотря на абсурдность всей ситуации, подтверждал её влюблённо-страдальческий взор. Ретироваться от неё было некуда, если только столкнуть женщину на ступени лестницы. Он растерянно топтался рядом, не найдя в себе сил отключить вежливость, отодвинуть и проскочить мимо. Она сама озвучила причину прихода, – Господин Руд, вчера я забыла у вас свою сумочку, а там, не считая всякой мелочёвки, у меня пропуск на вход и выход из города…
– Вы так поспешно убежали, – процедил он, но вернулся и пропустил её в холл. Действительно, сумочка валялась возле открытого, но так и не закрытого со вчерашнего дня окна. На том самом кресле, где она и восседала все те часы, подвергая его выдержку серьёзному испытанию. Являлось это умыслом или действительно забыла, но он отвернулся к окну, к ней спиной, ожидая, когда она исчезнет. И ведь не хотел сегодня приходить сюда, заскочив лишь на пару минут, и вот же… Выслеживала что ли?
– Я так и не понял, зачем вы вчера приходили? – спросил он из элементарной лишь вежливости. Весь тот сумбурный разговор был выброшен прочь из головы, как никчемный и мусорный. – И чего разоделись-то опять? Или у вас сегодня ритуал с вашим избранником в Храме Света?
– Избранник? У меня? Кто бы это мог быть? – засмеялась она невесело.
– Как кто? Инар Цульф, наверное, – отчего-то она, несмотря на свою вопиющую ненужность, развлекала его.
– Наверное, вы решили меня несколько развеселить, но мне нисколько не смешно, – сказала она, подошла и встала совсем близко, – Какой чудесный вид из этих панорамных окон! Глядя каждый день на такую вот красоту, невозможно оставаться грубым или печальным. Тут, в «Зеркальном Лабиринте», можно быть только добрым, великодушным… – она хотела невозможного. Хотела простого человеческого счастья.
– И жизнерадостным, – закончил он за неё.
– Да. Таким, каков вы и есть, необыкновенным… – она хотела счастья с ним.
– А вы знаете, Лата, что лесопарк умирает?
– Как!?
– Так. Построив тут город, люди нарушили экосистему леса. Нарушили циркуляцию подпочвенных вод, саму почву. Деревья засыхают, лесная зона вокруг города съёживается и уже не восстанавливается. Птицы гибнут в большом количестве, а разные мелкие зверьки исчезают отсюда.
– Разве? А мне казалось, тут так много живности. И от деревьев просто нет избавления. Они всюду. Лезут в окна, тень, пыльца от цветущих растений, листья повсюду, паутина, сучки и сор. Да и птицы бесконечно гадят. Даже на шляпки. Неужели лесопарк умрёт?
– Не завтра, конечно. Но довольно быстро. Как и повсюду происходит нарушение природных биоценозов, когда люди подстраивают окружающую среду под себя.
– Так и мы сами умираем, рано или поздно. А всё же, невозможно быть несчастливым тут. Особенно рядом с вами. Несмотря ни на что, ни на какой случившийся грустный расклад, Нэя была счастливой женщиной…
Поскольку она не видела его лица в данный момент, ей и было легко осыпать его своими признаниями.
– Она стала душевным и телесным инвалидом. Из-за меня. Ну так что? – он обернулся к Лате.
Они стояли грудь к груди, и она почти прижалась к нему.
– Лесопарковая зона – это больная часть леса. Отмирающая его часть. И уже никто не сможет вернуть лесу, отрезанную от него навсегда, частичку его большой растительной души… – он положил руку на её плечо, проведя по нему ниже к локтевому сгибу её руки. Ни малейшей костлявости, как и рыхлости. Отменно упругая и совсем молодая женщина. Она поспешно ретировалась на оставленное место. Чего-то испугалась.
– Ну, так и что же он, Глава Хозуправления? – надо было чем-то заполнить возникший разрыв в общении.
– Инар Цульф – несчастный человек.
– Потому что из его окна нет такого чудесного обзора?
– Не знаю, какой у него там обзор. Он сам не такой как вы. Так вот запросто к его окнам не подойдёшь. Нет у нас в Администрации таких панорамных окон. Да и редко я входила в его апартаменты… Застать там Элиан, валяющейся на служебном диване с бесстыдно задранными ногами, знаете ли, желания не было… Если вы не в курсе, у нас в Администрации кабинеты лишены внутренних замков, но и это её не останавливало никогда.
– Хотите сказать, что глава ХОЗУ занимался прелюбодеянием со своей посетительницей в служебных апартаментах во время рабочих часов? Если честно, плохо представляю подобную панораму, – Рудольф засмеялся.
– Нет! На такое он бы точно не решился. Зачем ему? У него отличное и просторное жильё имеется, где он обитает один. Я вам про мерзавку Элиан. Она часто валялась в его служебных апартаментах на роскошном диване и пожирала дорогие столичные сладости, не заботясь о пристойности своих поз. Пока этот похотливый идиот оформлял за неё нужные и, как я полагаю, секретные документы, уж коли никому их не доверял. Она же не способна ни к чему, кроме ухищрений в воровстве и затей в своём безудержном разврате. Потому-то она и демонстрировала ему при всякой возможности свои распутные телеса, где только возможно задирая свои ноги, чтобы держать его в нужном тонусе. А у нас там такая дисциплина, что никто посторонний без приглашения и только в оговорённый заранее час не сунется…
– А вы что же совались без приглашения? – Рудольф поражался её диковатой какой-то искренности, граничащей с умственной отсталостью.
– Я не посторонняя.
– Он близкий вам человек? – Рудольф отвернулся от Латы, не желая видеть её. Не нравилась. А её чрезмерно крупные глаза притягивали, затягивали, настырно вопрошали о том, в чём он и не собирался ей признаваться.
– Какой там близкий? В чём мы с ним близкие?
– Так ведь не посторонняя же. Или все бюрократы в вашей Администрации вам как родные? – развлекался он над нею.
– О гулящей Элиан всем известно, – опять она завела свою вчерашнюю мутотень. Только ревнующая женщина и могла настолько зациклиться на Эле с такой нескрываемой ненавистью. – И если бы только один Инар у неё был… Он уж столько раз её прощал, пока она окончательно от него не удрала.
– Он её прощал, а она его не простила.
– За что бы это?
– Как за что? Элиан, достойная женщина с достойной приставкой к своему имени, не простила ему своей затяжной неволи. Но иссушить такую женщину не под силу никому. В ней скрыт неиссякаемый источник женственности, дарованный самой Мать-водицей, не иначе. Вот из кого бы вышла неутомимая жрица Мать Воды, да припозднилась эта девушка со своим рождением. Я слышал, что прежние жрицы лично отбирали девочек по их природному потенциалу, зная те признаки, что и указывали на их будущий и неординарный темперамент. Что интересно, ум значения не имел. Он мог быть, а мог и отсутствовать. Такие женщины многими не считаются нормальными, но их вины в собственной природе нет. Напряжённость пола в человеке подобна электрическому напряжению, скажем… Пол – величина текучая, как тот же электрический ток, и в определённых существах его напряжение может чрезвычайно нарастать, а в других быть крайне слабым. В случае с Элиан, я не сказал бы, что у неё отсутствовал ум, хотя бы и практический, поскольку она неплохо использовала своё природное дарование себе во благо…
– Да вы шутите! – воскликнула Лата, не очень поняв его пространную речь, но возмутившись, что мерзавку Элиан как бы и оправдывают. – Почему мужчины легко прощают именно таких женщин как Элиан? Разве она красавица? Нет. Честная? Нет. Талантливая? Нет. Умница? И опять нет! Мне никто и ничего не прощал… – подразумевалось, что она-то как раз всеми этими качествами наделена. Красота слегка и поблекла, увы! а вот ум и таланты при ней остались, заодно и с её непоколебимой честностью в жизни и в делах.
– А вы способны прощать? Своего мужа простили?
– За вторую жену, конечно, да. А вот за то, что меня обобрал – никогда! – посторонняя женщина за спиной продолжала шелестеть о том, что не имело никакого смысла. Её голос сливался с уже действительным шелестом огромного лесопарка. Так бывает, когда человек попадает в толпу и застревает там надолго. Он слушает обрывки чьих-то странных новелл. Иногда и любопытных, и всегда бессмысленных для постороннего человека. Поскольку в них нет ни начала, ни завершения.
– Но я-то почему должна страдать из-за его неадекватности?
– Разве он был неадекватен? Он считал, что вы о себе сами позаботитесь, а маленькие дети…
– Я не о муже. Да и нет у меня уже мужа. Я говорю о неадекватности Инара-Цульфа. Решил солидаризироваться со всеми и спровадить меня за стены по причине моей ненадобности. «Это ты», – говорит мне, – «Элиан выжила отсюда. Да ещё хочешь натравить на неё хупов из Охраны столичного порядка! Хочешь воровку из неё сделать и к палачам отправить? Чтобы она, изувеченная, потом в пустыни была выброшена? А она молодая мать двух сыновей, вдова! Добрая, талантливая, трудолюбивая женщина. Никому от тебя житья нет. И вот теперь её тут нет…». Вы не поверите, но он заплакал. Это ли не психический сдвиг?
И Нэи тут нет. Но «великодушный и жизнерадостный» Рудольф ни разу не заплакал, в отличие от Главы хозуправления с его запечённым в духовке времени личиком. А здание-кристалл, чьи грани всё также сияли сквозь листву, умер, потух, в чём он и убедился, войдя туда той ночью вместе с Элей. И не кто-то, не злой влиятельный чиновник из Администрации, не стая таких чиновников, даже не Коллегия управителей Паралеи, а он, Рудольф, угробил не только «Мечту» Нэи, но и сносную жизнь её окружения, в том числе и этой самой «Элиан-Эн – недостойной жены достойного мужа». Имя звучало так, будто Лата говорила о ком-то, кого он не знает, поскольку никто Элю так не называл.
– Он мне и говорит: «У нас тут не зона исправления, чтобы надзиратели не только за человеком, но и за тенью его наблюдали. Куда и чья тень накренилась, в ту ли сторону, как ей положено».
– Он прав, если такое говорит, – вставил он. – Видимо, он не настолько и плохой человек.
– Он не плохой, но одурманенный Элиан.
– Но, может быть, ему хочется быть вот таким одурманенным, если уж он, как вы говорите, несчастный человек.
– Цульф не простой человек, он ответственный управленец. Все эти личные пороки не так безобидны, как иные думают. В делах появился ощутимый развал, кругом повальное разгильдяйство. Даже мусор валяется на лестницах в Администрации. Младшие чиновники стали пьянствовать на своих рабочих местах! Все заняты вымогательством, где только возможно. Вынюхиванием, где и чем можно поживиться для себя и удрать отсюда. Когда такое было прежде? Я сижу как в плотной копне скошенной травы, без возможности малейшего движения, и все мои слова, мои увещевания глохнут, рот забит. А тут один из посетителей вошёл одним из первых, а дело было ранним утром, в кабинет к одному чиновнику среднего звена. А тот пьяный под столом валяется!
