Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
Лата, как модератор будущего искривления путей
Ещё одна незваная гостья
Дамы по личным вопросам следовали одна за другой. Другой была Лата-Хонг – поборница чистоты местных нравов и честности обитателей городка в их бытовых делишках. Трудно сказать, почему она взяла на себя столь неблагодарную миссию, ведь больше всего на свете люди не любят тех, кто указующим перстом тычет в их недолжное личное поведение. Её жало всегда было активно. Что двигало этой особой? Стремление ли к недостижимому совершенству всего человечества, желание ли терзать ближнего, споткнувшегося к своему невезению в поле зримости блюстительницы, или неудовлетворенный комплекс власти? Никому не было интересно. Её дружно ненавидели.
Лата-Хонг вошла с привычной самоуверенностью, – не размашисто, а с натренированной выверенной осторожностью и почти вкрадчивостью походки. Скользя и нешумно, неспешно, но и не замедленно. Она и здесь проявляла свой высший пилотаж блестящего чиновника-практика из тех, кто всегда на ногах, всегда под рукой у тех, кому профессионально служат и умеют не мешать, если необходимости в них нет. Только в этом крылась причина её карьерного взлёта, редкого для женщин Паралеи.
У Рудольфа никогда не было в ней необходимости, так что и тут он стал исключением, ибо ему она как раз не то, чтобы мешала, а досаждала порой. Как залетевшая оса, например. Укусить не укусит, а жужжит. Она и напоминала по своим формам осу, – пышная и сверху, и снизу, будто бы перетянутая посередине, поскольку обладала довольно узкой для пышных форм талией. Потом он узнал, что под платьем действительно скрывался корсет, ибо её стройная в юности фигура к настоящему времени заметно оплыла. Проявляемая и в поведении, и в выражении лица агрессивность мешала её восприятию как чрезвычайно красивой женщины. Это была реальная местная фурия, неотступно преследующая тех, кто нарушал нормы поведения или совершал прочие недолжные проступки, но не переходящие в уголовные нарушения. Таковыми занималась уже другая служба города.
Лата – Хонг входила в тот слой бюрократической касты управленцев-хозяйственников в разветвлённой структуре Администрации города, что пребывает где-то ближе к середине, поэтому она всегда была при деле, всегда где-то бегала и что-то устраивала сама, отчего и толкалась в приёмных «Зеркального Лабиринта» достаточно часто по вопросам благоустройства городского быта. Слежение же за образом жизни насельников «Садов Гора» являлось, скорее, её личной битвой на поле высших смыслов, как она их понимала.
Без особой на то нужды, – Лата её всякий раз изобретала, – она вторгалась и к Рудольфу в его наземный холл – пещеру, якобы за консультацией по вопросу отделки внутренних интерьеров строящихся зданий тем или иным природным камнем, целесообразностью его применения, связанных с затратной составляющей. Стоит или нет доставлять тот или иной отделочный камень из каменоломен, коэффициент прочности, вредность воздействия и прочее, для определения чего существовали строительные структуры. Но ей якобы до всего было дело, в то время как причиной вторжения являлся он лично. Лата-Хонг – властная блюстительница чистоты нравов была влюблена в Рудольфа и не умела того скрыть.
Выглядела Лата молодо, но старше, чем земная женщина её возраста. Ей было, кажется, тридцать пять лет. Своим сердцем Лата чуяла его зрелую мужественность. Его молодой облик не мог её обмануть. Он привлекал её и брутальным видом, и страстным, затаённым, но не от её зоркого внутреннего ока, темпераментом. Она раскрывала рот, глаза, всё своё существо навстречу его речам о свойстве и особенностях того или иного камня, и не слушала его совершенно, или не понимала ничего в его речах. А его ситуативное любопытство, когда он разглядывал её, уж коли она находилась рядом, не являясь при этом ни пожилой, ни некрасивой, воспринимала за несомненный мужской интерес к своей персоне. И он это понимал, наблюдая, как она заметно плыла головой, путалась в словах, улыбалась неуместно содержанию как бы делового разговора, когда он зауживал свои глаза, чтобы не раздражать себя видом её то причудливых, а то и потрясающих своей нелепостью нарядов. Когда невольно переходил на более мягкий тембр голоса, но вовсе не потому, что она ему нравилась хотя бы чуть-чуть, а по привычке общаться с женщинами иначе, чем с мужчинами. На её месте могла быть и случайная старушка, и некрасивая техническая обслуга помещений, любая. Едва она уходила, он встряхивался, как от чего-то никчемного, но невольно увлекшего, и забывал о её существовании начисто. До следующего её вторжения.
Рудольфу Лата не казалась противной, потому что свои отвратительные качества она оставляла за порогом его приёмной. Она вносила в его жизнь некий элемент разнообразия, несла функцию развлекательного аттракциона на час в многочасовой рабочей текучке, о чём не подозревала, от чего иногда вызывала жалость. Она тратила в «Мечте» Нэи на дорогие, зачастую несуразные, наряды немалые деньги, чтобы поражать окружающих. Видимо, для неё это был единственно-доступный способ себя развлечь. Принадлежа к категории карьерных женщин с властными лицами, которым подходит как раз строгая, без декоративного излишества одежда, она и тут вываливалась из общепринятых правил.
Так было не всегда, объясняла ему Нэя. Прежде Лата придерживалась более сдержанного и даже чуточку аскетичного стиля, а вот же съехала в полную тому противоположность. Обычно окружающие и к такому постепенно привыкают, но она и тут скучать никому не давала, не повторяясь никогда и вызывая изумление ненормальным расточительством. Считая её сдвинутой от непомерно-тяжёлой, психически затратной карьеры, деликатная и чуткая Нэя пыталась иногда ввести одержимую модницу в здравые рамки, но Лата обижалась и на непродолжительное время перебегала в конкурентам хозяйки «Мечты». Потом возвращалась. Ругала столичных модельеров последними словами за бездарность и дороговизну, требуя для себя скидок и новых творческих находок со стороны Нэи. Избавиться от Латы Нэя не могла, как и от самой «Мечты». Всякая женщина в ЦЭССЭИ, переступая порог этого чудесного здания – кристалла, являлась повелительницей тех, кто там и работал. Беспрекословное служение любым капризам и требованиям заказчиц было прописано в контракте как не нарушаемый закон. И если «Мечта» принадлежала Нэе, то сама Нэя всем тем, кого и обслуживала. Выгнать или отказать хоть кому означало расстаться с «Мечтой», – не с самим зданием и всем тем, что в нём находилось, а как с функционирующим предприятием, созданным для украшения жительниц «Лучшего города континента». А так-то, она могла там жить и бездельничать на правах владелицы всего этого великолепия.
–Но зачем мне, – спросила у него Нэя, глядя расширенными от негодования глазами, – жизнь как повторение того бессодержательного кошмара среди дивных, – и ужасных! – почти безлюдных цветочных плантаций Тон-Ата?
– Так я же буду рядом», – ответил он.
– Я не хочу жизни, похожей на сон. Пусть это будет и прекрасный сон, но….
– Да почему сон?
– Потому что такое существование без всякой осмысленной деятельности бессмыслица сама по себе…
Он очнулся, Лата вздыхала рядом, будто ей не хватало воздуха. Он встал и открыл панорамное окно, – Вам душно? – спросил он.
– Что вы! Здесь повсюду налажена безупречная вентиляция помещений.
– У вас неровное дыхание.
Многие сотрудники «Зеркального Лабиринта» замечали её «неровное дыхание», зная, кто виновник такого вот затянувшегося сдвинутого состояния серьёзной дамы из Администрации ЦЭССЭИ, и Лата стала предметом насмешек, не всегда добродушных. Виртуальным персонажем застольных анекдотов, неизбежных в любом сообществе остряков. Рудольф, будучи равнодушен к Лате, ничуть не считая её персонажем комичным, в отличие от Эли. После ночного посещения «Мечты» он и Элю таковой уже не считал. К тому же Лата пыталась таить своё чувство, пусть очевидное всем. Она, так считал Рудольф, всегда понимала, что существует непроходимый барьер между ним и ею. Прыгать отяжелевшей своей массой даже в лёгкое безумие она не собиралась. А чувство, что же? Сердцу не прикажешь, кого любить, кого не стоит.
– Обычно я пользуюсь вашим великодушием и похищаю ваше, драгоценное всегда! время ради сугубо профессиональных нужд, а не ради личного удовольствия. Хотя и не скрою… общение с вами всегда праздник… Но сложившиеся обстоятельства, затрагивающие в определённой степени и вас, толкнули меня на то, чтобы опять отнять ваше время.
Он вздохнул, – Давайте, но быстро и без затяжных вступлений.
– Я пришла к вам за разрешением на преследование Элиан-Эн!
– Кто он? – не понял Рудольф, – и почему его надо преследовать?
– Я говорю об Эле, бывшей помощнице Нэи-Ат. Эн – дополнение к её имени, доставшееся ей от бывшего мужа Чапоса-Эн. Отцом Чапоса был Рут-Эн, человек военный и известный своим безупречным служением лучшим родам Паралеи. Вот так и достаются негодницам имена хороших родов.
– А сам Чапос-Эн человек достойный своего славного рода?
– Если Элиан-Эн прошла все фильтры при приёме на работу в такое закрытое сообщество, значит, он был достойным мужем недостойной жены.
– Чапос-Эн? Разве его приняли сюда на работу? И почему его жена оказалась недостойна такого вот достойного мужа? Если её как раз пропустили сюда. Вы его хоть раз видели? Слышали о нём?
– Нет. Не знаю о нём ничего. Тем не менее, он отлично её раскусил и расторг с нею свой союз. Поскольку вы были в некотором роде ответственным, ну… и всё такое прочее, за дом «Мечта», покровительствовали госпоже Нэе-Ат, то вы и должны дать мне разрешение на то, чтобы воровку Элиан-Эн объявили в розыск и посадили в дом неволи на время расследования.
– В заключение? Зачем? Не думаю, что Нэя стала бы так поступать. Уж тем более я…
– У меня не укладывается в голове такое вот великодушие к ворам!
– Разве ущерб хоть как-то вас затрагивает? Почему вы так жаждете погубить женщину – мать двоих маленьких детей и с неустроенной судьбой? Что от этого приобретёте вы лично? Забудьте о Доме «Мечта», поскольку всё уже в прошлом.
– Как же имущество госпожи Нэи-Ат? Она тоже, насколько мне известно, не роскошествует. К тому же она повторно осталась вдовой. Да и ребёнка утратила.
– Она не пропадёт и без вашей заботы. Не стоит вам тратить себя на чужие неурядицы.
Лата раскраснелась от возмущения, качала головой, и высокая башня причёски на её голове грозила обрушиться. – Конечно, я могла бы догадаться о ваших особых отношениях с обитательницами дома «Мечта».
– Ну а как же! Я с ними со всеми состоял в особых отношениях! Они все скопом были моим личным досугом.
– Нет, нет! Я не хотела вас затронуть столь чувствительно. Простите. Я не то имела в виду. Но с одной стороны ваше безразмерное великодушие, а с другой – полная безнаказанность служащего персонала!
– Разве Эля худшая из людей, что вы рады упечь её в настолько и ужасное место? Вы сами-то знаете, что это такое – ваша тюрьма?
– Я? – возмутилась она, – и почему некая «тюр-ма» моя? Что именно вы подразумеваете под этим словом? Я всю жизнь работаю на износ и на благо общества. Странные у вас обороты речи! «Ваша тюр-ма»?
– Эля тоже трудилась, как умела. Всех вас обслуживала вместе с Нэей, они все вместе вам угождали, щебетали как птички, бегали с утра и до вечера, шили и вышивали, даже ткани вручную расписывали. После появления здесь всех тех девушек и прочих швей-художниц наш город стал буквально цветником. Разве нет? Все прочие девушки и женщины приобрели красочность и небывалый прежде вкус. Нет? За что же такая награда в виде такой вот неприязни?
– Я и сама сожалею об утрате дома «Мечта». Я даже плакала от отчаяния, что негде будет недорого и роскошно одеваться. Я до сих пор скучаю о прекрасной госпоже Нэе. Мы с нею так мило и взаимно плодотворно общались. Она образована, но была абсолютно неспособна к управлению, пусть и небольшим, а сложным предприятием. У неё не было необходимого консультанта, поэтому я иногда посвящала её в тонкости управленческой практики, поскольку она часто плутала среди бюрократического чертополоха. К тому же чрезмерно разбаловала свой обслуживающий персонал. Как только я входила в её прекрасный дом, вся эта мелочь – её зубастые букашки, что зачастую бездельничали и грызли чужое добро, брызгали от меня во все стороны и суетливо делали вид своей занятости. Я стала кем-то вроде контролёра, и меня боялись, но госпожа Нэя была мне благодарна за ту работу, что я взвалила на себя и не требовала за то оплаты. Поэтому и шила мне такие чудесные наряды. Быстро и недорого. Город буквально померк без её присутствия. Я одна веду расследование по ограблению «Мечты». Нельзя прощать наглое расхищение низкими слугами чужого добра! Личная бедность не оправдание воровства.
– Я сам с этим разберусь, если надо. А вы успокойтесь.
– Элиан сбежала! Она не главная, конечно, среди тех, кто там всё и разграбили, но главная в стае уже мелких воришек. И все эти прыткие букашки, бывшие служительницы «Мечты», попрятались кто где. Столица как джунгли. Попробуйте в джунглях найти нужную вам букашку.
– И прекрасно. С глаз долой, вам и полегчало. Не надо никого искать.
Лата продолжала покачивать головой от возмущения, волосы свалились на одно её плечо окончательно, она не сразу почувствовала, и Рудольф рассмеялся. Потрогав свою обрушенную причёску, она закрутила длинные волосы на затылке, став намного милее без своего скворечника на голове.
– Вы не только великодушны, но и жизнерадостны, – сказала она, любуясь им.
– Да уж, я велик душой и радостен, – он не переставал смеяться, а она приоткрыла рот, будто хотела уловить хотя бы часть смеха для себя. Поскольку даже не улыбнулась. – Я всегда знала, что вы наделены не только прекрасным обликом, но и необыкновенными душевными свойствами. Я уважаю вас за вашу невероятную человечность, но преступная группа не тот случай, когда стоит проявлять подобное великодушие. Вы знаете о том, что оплатили кредиты, взятые вовсе не Нэей, а мерзавкой Элиан, использующей авторитет своей госпожи, которой все обоснованно доверяли? Такой огромный ущерб и простить? Даже если всего не собрать, то личное имущество госпожи Нэи присвоила уж точно Элиан, а не те, кто был увлечён разграблением непосредственно самого производства. Хорошо ещё я успела конфисковать оставшиеся коллекции. По мере их распродажи в торговом центре города все деньги переводятся на счёт Нэи. Можете проверить сами. Я не взяла себе ничего.
– Я вам благодарен за инициативу и знаю, что деньги переводятся той, кому всё и принадлежало. У вас всё?
– Не совсем. Если уж вы столь великодушны к преступницам, то помогите и мне. Я тоже вдова с неустроенной юной дочерью, только я не воровка и не обманщица. Хотя я, конечно, не так молода и соблазнительна, как Элиан-Эн.
Будни осиного гнезда под названием Администрация Лучшего города континента
Рудольф перестал смеяться, не понимая, куда её занесёт теперь. Она заторопилась с пояснениями, едва его бровь дёрнулась в стремлении изобразить удивление. Лату-Хонг увольняли без объяснения причин. Это означало одно, – изгнание из Лучшего города континента. Она пришла за защитой к тому, кого наделяла могучей властью и не афишируемыми возможностями влиять тут на очень многое. Почему-то Лата так решила. Наблюдая за жизнью Нэи, она и сделала такое умозаключение. Это не соответствовало действительности. Деятельность ЦЭССЭИ была слишком сложна и разветвлена, чтобы Рудольф мог на всё влиять, как ей мерещилось. Здесь было не принято никому и ничего объяснять, человека ставили перед фактом, и дверь открывалась для него в одном направлении без шанса возврата, – за стены. Тот, кто её выгонял, не имел отношения к деятельности «Зеркального Лабиринта», потому её приход к нему за помощью являлся очевидной несуразностью. Она поспешно пояснила, что Глава Администрации ЦЭССЭИ – значимый бюрократ вовсе не заимел, что называется «зуб» на саму вдову, а подобрал своего кандидата на её место.
– Я настолько страдаю, я… – она почти бредила. – За что мне? Если бы время не было так безжалостно. Неужели, у меня нет ни малейшей надежды? Простите меня, я на грани какого-то помешательства. Или уже за той самой гранью…
Рудольф отчётливо уловил тот самый оттенок в её стоне, какой уже нельзя было списать на несправедливость, проявленную к ней в Администрации. Страдание её было иного свойства. Лату терзала невозможность реализации своего, неудержимого уже, влечения, вызванного им! Вначале ему стало неловко, а потом жалко влюблённую троллиху. Тут без шансов, даже будь он свободен от чувств к отсутствующей Нэе.
Лата являла собою пародию на Нэю, бывшую прежде законодательницей моды и вкуса, но пародией в другом роде, чем Эля. В силу и возраста, и более пышной фактуры Лата казалась не мелко-комичной, а гротескной имитацией тончайшего шедевра по имени Нэя. Это если обращать на её оформление внимание, а он не обращал. Да и замечал её саму только потому, что в «Зеркальном лабиринте» все ходили в одинаковой униформе, а она, когда совала сюда свой нос, очень уж выделялась. По делам или как иначе она проникала, его не интересовало. Он с нею сухо общался на сугубо рабочие темы, даже если они интересовали только её, а от него требовалась только пустяковая консультация, зачем-то ей нужная. Она проявляла изобретательность на подобные пустяки, он всё понимал, а снисходил. Затрат-то особых не видел. Да ведь не только Эля и Лата, многие женщины строгого научного и закрытого Центра, жены, дочери и их обслуга потеряли свою умеренность. Сначала они фыркали, отшатывались, глядя вслед Нэе, изумлялись и негодовали, потом стали ей подражать. В женской подражательности всегда есть нечто птичье. Даже вороны решили стать колибри.
У Рудольфа несколько поднялось настроение, поскольку такая женщина, пусть и несколько странноватая, объективно была хороша собой. Её неумело таимые чувства, ненужные ему, всё равно льстили его самолюбию. После бегства Нэи он провалился в опустошительную тоску. А Лата возникла как увеселительный аттракцион, не в обидном смысле, – она же о том не знала, – а своего рода отвлечением, некой нелепой декоративной завитушкой, когда нечем развлечь скучающее зрение, элементом, вносящим пустяковое разнообразие в унылую обстановку.
Едва она вошла, и он увидел свою тайную воздыхательницу, обычно взбитую и аппетитную, как изукрашенный торт, настолько побледневшей и убавившей прежнюю пышность, то подумал, не захворала ли она? Пока она плела свою мутотень по поводу Эли, он никак не мог поверить, что чужой урон стал её головной болью. Ради чего разворачивать кипучую деятельность там, где не твоя делянка? Или уж Эля где-то нагадила и на её тропе? А нет! Эля стала только поводом для более тесного контакта, что и подтвердил весь дальнейший разговор.
Он не собирался вступаться за Лату, о чём бы она ни ворковала с нежным придыханием, нанизывая слова, ровные и округлые как бусинки, на смысловую нить, так что стоило отвернуться и тут же мерещилось, – этот переливчатый голосок принадлежит какой-нибудь девушке-росинке, а не исходит из горла матёрой бабы тридцати пяти лет. Красивый голос, о чём ему и в голову не приходило, – прежде-то слушал её и никогда не слышал. Или же она использовала какой-то особый и прибережённый до поры голосовой инструмент? Ещё одна лицедейка из кукольного театра Богов Паралеи, но выбравшая вместо сцены территорию научного закрытого города. Помочь ей? Каким образом? Откуда ей взбрела в голову столь причудливая мысль, что он тут полновластный владыка, с чего вдруг? Это поражало настолько же, как если бы примелькавшийся, но абсолютно посторонний человек вдруг кинулся за содействием в личном вопросе как к близкому другу.
Лицо Латы обладало редкой характерностью и не казалось глупым или грубым. Наряд особенно удивил, поскольку день был рабочий, а тут явное нарушение внутреннего устава. В столь неподходящих тряпочках, как ни выделялась она и прежде среди служащих «Лабиринта» с их одинаковой униформой, женщина явно попутала «Зеркальный Лабиринт» с «Ночной Лианой» или подобным заведением. С Латой явно что-то стряслось. Прежде прочные основания её натуры двинулись куда-то в зыбь. Глаза посверкивали решимостью непонятного свойства, рот подёргивался, отставая от напора слов. В словах же не улавливалось внятно оформленной мысли.
«Жаль, что ты столь аляповата», – думал он, – «не для тутошних, а для меня». В ней всё было броско и всё преувеличено, – глаза, которым подходило определение глазищи, чувственно выпяченные губы большого рта, широковатый, но короткий нос, выпукло-высокий лоб, – и только безупречный овал лица держал всю эту лицевую конструкцию в рамке неоспоримой женственности.
Рассматривая её струящееся зелёное оперение из тонкой материи, он вдруг понял, что платье тоже пародия. Пародия на тот наряд, в котором пришла к нему Нэя в ночь их примирения, и как был он тогда потрясён её обликом. Женщина, несомненно, видела то платье и потребовала себе такое же. Это был запуск второй издевательской серии с выходом точно так же ненужной женщины в похожем платье.
– Вы не в Храм ли Надмирного Света собрались? – спросил он, намекая на зелёный цвет и необычность её наряда.
– Если только вы составите мне компанию, – ответила она, уловив насмешку и обиженно вздрогнув полными губами. – Вам-то самому не надоела всеобщая и безликая окружающая серость?
– Конечно, не мешало бы иногда и попраздновать, нашёлся бы повод. А что за праздник у вас?
– Приход к вам всегда праздник для меня.
– Если праздник, отчего же вы затеяли столь нерадостный разговор про воров и прочие горести?
– То, что мне отрадно видеть вас, не означает, что и вокруг праздник. Как раз наоборот, дела сплошь печальные…
Он задержался взглядом на выпуклой, поднятой умышленно вверх нижним корсетом, груди незваной гостьи. Избегая в молодости грудастых женщин, поскольку они претили его эстетическим пристрастиям, в настоящем он буквально подвергался атакам исключительно со стороны пышногрудых, ничуть к ним ответно не тяготея. Исключением была лишь Нэя. У неё этот природный избыток казался неотъемлемой составляющей её уникально гармоничного облика, – не просто женщины, как все прочие, даже из числа броско-красивых, к которым она не принадлежала, – а именно что дара Богов Паралеи. Дара, изготовленного на персональный и весьма капризный заказ нездешнего пришельца. Пронизанная светом и безупречная нимфея, расцветшая на поверхности сумрачных местных и стоячих вод. И повторно утянутая из небрежных рук в тёмный водоворот… В первый раз руками засушенного жуткого колдуна, сумевшего сберечь её уникальность в загадочной капсуле. А во второй раз легкомысленным неустроенным и богемным шутом, для которого дно естественная среда обитания, тогда как для неё никакой защиты там уже не предусмотрено. И липкие тяжкие воды уже расплющили её, лишили сияния…
И он вынырнул с замирающим сердцебиением оттуда, где не просматривалось дна, не ища себе оправданий, ибо в них не было утешения. Застыв взглядом на ненужной женщине, но полностью отключившись от окружающего, он дал ей повод истолковать происходящее таким образом, что она заметно зарозовела и заёрзала, вывернув шею в сторону окна, чтобы скрыть сильное волнение. Очнувшись, он продолжал пялиться на грудь Латы без всякого чувства, как если бы перед ним была пустая стена. Постепенно на этой стене вырисовывалась беспощадным художником-натуралистом, то есть железно – бетонной реальностью, и посетительница, чья грудь, – надо отдать ей должное, – выглядела аккуратно-подобранной, сохранив почти девическую привлекательность. Лата знала свои плюсы, искусно скрыв её туманной полупрозрачной вставкой.
Поймав его неподвижный, а в её мнении оценивающий, взгляд у себя за пазухой, она без всякого стеснения сказала, – Не только мне тут одиноко… Как человек внимательный к другим, я же вижу, что и вам нисколько не весело… – и добавила, выдержав паузу. – Я и сама любила её. Она была и моей любимицей.
Рудольф замер, даже оторопел от её беспардонности. Никогда прежде она не переходила официально обязательных границ скупого общения. Она как будто знала о прорыве этой границы распутной Элей и шла тем же путём.
– Разве может хоть кто-то из здешних напыщенных дурёх быть её дубликатом? – продолжала Лата лить елей ему в уши. Как будто Нэя была покойницей, а сам он безутешным вдовцом. – Только очень некачественным и очень приблизительным дубликатом. А Элиан вот уж учудила! – Лата не желала сворачивать с темы, закрытия которой он потребовал в самом начале. – Сначала возомнила о себе, что она-то как раз и займёт не только оставленный салон, но и… Народ тут наблюдательный. Не я это сочиняю. Как уж она ходила вокруг «Зеркального Лабиринта», дежурила, отлавливая вас. Я ей так и сказала, ты будку тут сторожевую не планируешь поставить? А как узнала, что я лично готовлю ревизию оставленного хозяйства «Мечты», дабы избежать недоразумений, – вдруг Нэя захочет вернуться, – так что же? Всё здание молниеносно опустошил странный загадочный ураган, влетевший туда как раз тогда, когда я отдыхала у своих родителей. Они живут в одном живописном местечке. И никто ничего не видел! Как бы, не видел. Всех охватила странная аномалия зрения, утрата элементарной наблюдательности. Когда я вернулась и потребовала отчёта о странностях небывалой стихии, все попрятались или ушли в провалы памяти. Ни мебели, ни дорогущего производственного оборудования, ни технического оснащения всего здания в целом, ни малейшей даже соринки. А кто отвечать будет? За грабёж? Администрация? Я как ответственное лицо за устроение и прочее, связанное с сектором досуга? Салон «Мечта» числился же предприятием, связанным с сектором досуга. Досуга очень дорогого, пусть и связанного с частными вложениями вам известных лиц. Вероятно, не один лишь Инар Цульф и госпожа Нэя вложили туда свои средства, но как я подозреваю, и вы тоже… а там, может, и ещё кто из ваших коллег по «Зеркальному Лабиринту». Тут люди состоятельные работают и, насколько мне известно, многие из них имеют собственные предприятия и за пределами города, в той же столице, не исключая и дальние провинции. Короче, весь континент открыт для приложения сил умных и способных людей. Да тот же Рэд-Лок, как я знаю, тоже внёс свой вклад в эту, лишь по своему названию и легкомысленную «Мечту». Всех смешило это название, да уж хозяйские причуды кому понятны? Удивительно другое, что и Рэд-Лок, якобы тоже пострадавший, молчит. А Элиан со своим вертлявым, неприлично-выпуклым задом, который прятать надо…
Он засмеялся невольно, – Куда же она спрячет то, что есть её органическая часть?
– Есть женщины с безупречным вкусом, умеющие декорировать свои недостатки. Она же наоборот, выпячивает их как свою уникальность. А ведь столько времени прожила среди художниц и мастериц высшей квалификации и ничего не усвоила полезного. Вы не поверите, она однажды пришла к Главе Хозуправления в прозрачном платье, а как обернулась ко мне, мне дышать нечем стало от изумления. Две толстые и круглые половины её зада просматривались, будто она голая! Так она ещё и нагнулась к уху своего покровителя, что-то шепча ему, давая мне понять, что тут она как у себя в спальне! Никто и никогда не смел носить подобных одеяний на территории «Лучшего города континента»! Даже владелица «Мечты» вынужденно соблюдала общепринятые здесь нормы стиля и поведения…
– Даже? – произнёс он ледяным тоном, – Да кто бы и посмел её вынуждать хоть к чему! И к чему мне обсуждать с вами чью-то попу, даже если она оскорбляет ваш эстетический вкус своей чрезмерной заметностью?
– Да, – произнесла она послушно, опустив ресницы и прикрыв свои чрезмерные глазищи. – Я отвлеклась, простите. Но суть в том, что я притащила её к себе в свои апартаменты для предварительного допроса, – Лата опять засверкала тёмным омутом своих глаз, грозя утопить всякого нечестивца в мрачных глубинах карательной системы Паралеи, будто перед ней вновь предстала «негодница Элиан». Даже Рудольф поёжился и хорошо представил, как струхнула Эля.
– «Где имущество столь богатого предприятия»? – спрашиваю я. Она как в муку окунулась, побелела, поскольку испугалась. И было от чего. У неё, как оказалось, есть опыт, что такое дом неволи. Мне о том поведала одна из служительниц «Мечты» по имени Ноли-Глэв, знавшая Элиан-Эн ещё по мутной её жизни в столице. У меня собраны все сведения обо всех, и я предупреждала госпожу Нэю, что на её безупречной роскошной территории поселились две бывшие особые девы! И если Ноли-Глэв она успела изгнать, то Элиан… сами знаете.
– Так она достойная жена достойного мужа или особая дева? – опять засмеялся Рудольф.
– Что вас рассмешило? Она отщепенка, а потому и стала особой девой. Я сразу же дала о том знать в Центре охраны города. Да ведь как подступишься к столь охраняемому объекту? Так мне и ответили: «Там территория вне нашей власти. Вы в недра Управляющей Корпорации города суньтесь, а мы посмотрим, что у вас получится», – и смеются мне в лицо.
Какое-то время Лата повздыхала, поелозила на своём сидении, поправляя рассыпавшиеся обильные волосы, столь же тёмные, как и её глаза цвета грозовых облаков, – насыщенный кобальт, когда он не чёрный и не синий. И вся она в целом выглядела необычно. Признать её заманчивой мешали две вещи, – навязанный визит и тягомотная тема разговора.
– «Хозяйка распорядилась вывезти своё личное имущество», – Лата смешно и похоже спародировала голосок Эли, аномально детский для зрелого женского возраста. – Когда? Кому распорядилась? Я не такая уж и дурёха, чтобы верить на слово. Я послала своего человека к госпоже, чтобы всё выяснить. Она не получила ничего из своего имущества. Ничего! Она была настолько подавлена таким погромом, что и слов не нашла. Просто молчала и плакала…
Лата перевела дух, цепко держа Рудольфа в своём беспощадном прицеле, выстреливая ещё и ещё накопленными информационными снарядами, – Я опять приказала Главе охраны города притащить Элиан к себе; «Кого выгораживаешь, мерзавка? А долги финансовому Центру города кто выплатит»? Она тут заблеяла; «Госпожа оставила господину Главе Хозуправления под залог обязательств выплаты само здание «Мечты». «Что»?! – я так посмотрела на неё, что она попятилась и присела, думая, что у меня стоит у стены роскошный диван, – попутала от волнения мой скромный кабинет с апартаментами начальства, к чему и привычна была, – и понятно, грохнулась на пол. «Да ты знаешь, лживая дрянь, что здание принадлежит корпорации «Зеркального Лабиринта»?! Лично господину Руду Ольфу? Может, пойдёшь к нему и дашь ему отчёт о проделанной работе по освобождению здания от имущества госпожи Нэи? А также заодно пообщайся и с и теми, кто имел несчастье вложиться в текстильный центр. Хотя с теми-то, думаю, разберёшься уже по-свойски». Я всегда держу под контролем свои негативные эмоции, таково уж воспитание, а стоило бы её отшлёпать по этой… хм, хм… попе, которой она привыкла столь непристойно вертеть. Я помогла ей подняться с пола и даже лицедейские слёзы её утёрла. Она почти ползком отправилась к Главе Хозуправления. И напрасно вы поспешили все долги погасить, о чём и уведомил меня Цульф, что делает вам честь, а ведь и пособников воровки найти надо! Столько уволочь одной невозможно!
