Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
Вы хотели контролировать нас. И ты, и Хагор, и этот Паук Тон-Ат, и даже Инэлия, божия пчёлка цветочная, вы все одна суть, инопланетная нечисть! Нэя говорила: «Брось Кристалл»! Я не поверил ей. И сейчас пока он тут, ты всё бродишь, хотя он и замурован. Да что вам пространство, стены, защита? Как бы я хотел распылить память о тебе среди межзвёздного пространства, чтобы не было о тебе никакого информационного оттиска не только во мне, а и вообще нигде. На мне кристаллические монстры ставили эксперимент, распластав многомерную сложность человека на своём злом столе вивисекторов. Даже и не злом, а бездушном, любопытствующем. Расплющили в плоскость объёмное человеческое существо, и чего-то там изучали. Куда мы продвинулись, пока они там замуровали себя в вечных кристаллах? Я был опытным образцом, но неудачным. Хагор потому и не хотел моего приближения с самого начала. Не он, а ты меня уловила, а он боялся. Он сразу понял, что образец может стать опасным для исследователя. Ему был нужен кто-то попроще. Антон, например. Которого он полюбил, но всего лишил в итоге. А ты мстила за то, что я полюбил тебя. Даже Нэю я уже не могу так любить, хотя она достойна любви, не в пример тебе. Ты всё выжрала, все мои способности, самые тонкие и сложные. И всё бродишь тут, как тень отца Гамлета, всё не можешь оторваться от меня.
– Какая тень? Какого ещё и чьего отца? Что же не любишь Нэю сейчас, если достойна она? Паука рядом нет, Хагора вообще нет, меня тоже. Инэлия? Да она и не в счёт! Иди, люби. Как умеет это «звёздный воин». А то мечешься тут, а она там гаснет. Не идёшь, и не пойдёшь. Сломал куколку, страшно на своё творчество смотреть?
Рудольф очнулся от кошмара, земная сфера – светильник кружилась в окружающем полумраке, раскрученная неизвестно кем. И картина не просматривалась на стене. У Нэиля были обычные местные, растительные краски, не светящиеся и не голографические. Полусонное тоскующее воображение рисовало ему Нэю, как спасение от одиночества в не нарушаемой ничем тишине. Рисовало своими внутренними живыми и многомерными красками. И вся она была стройная, узкая, и только грудь её волновалась перед ним, когда она любила его незаслуженно прекрасной любовью, томительно и искусно, страстно и нежно. Воздушная, невесомая девочка, та самая мечта, придуманная ему в утешение. Её узкие ступни, лилейные руки статуэтки, но живые и умеющие всё – ласкать, целить, творить свои тряпичные шедевры – одеяния, готовить кушанья из разной местной разности, вкусные и неповторимые.
И ни единого дефекта не находил он в ней. Икринка считала её недостойной обожания, а многие у них – смешной, забавной, ненатуральной и жеманной дурочкой в разноцветных и нелепых тряпочках. Только рано поседевшие волосы и были изъяном, да что и стоило восстановить пигмент.
– Муж –защитник говоришь? Да это редкостный нечестивец, посмевший прикоснуться к ней, к бесподобному существу, сотворённому только для меня!
– Кто убил? Ну, скажи, что твой полуручной бойцовский пёс Чапос.
– Отстань. Кто и с кем там свёл счёты, мне-то что?
– Но Чапос не соглашался быть ничьим псом, выворачивался, отбрасывал обвинения.
– Лучше бы тебя добили телохранитель Ал-Физа, – обратился он к той, что растворилась там, куда и сливаются все сновидения. – Нэиль остался бы живым.
Вернулось страдание от безумного броска беглянки в руки несчастного и пьющего тролля, которого уже не существовало. Он слился туда же, куда вместе со сновидениями живых уходят все мёртвые…
Никто в этой Паралее, не любил её никогда, только он, пришелец. Любил уже тогда, когда даже не знал о её существовании. Любил её всегда, с самого первого взгляда на неё у реки, где она возникла в алом платьице. Любил, когда она плескалась на мелководье в другом уже платьице, бирюзовом, как река. Любил, увидев в «Доме для лакомок», хотя узнавание возникло не сразу. Она создана для него высшими светлыми силами здешнего мира. Знающих весь расклад грядущих событий, давших её по особому заказу, запросу чужака-скитальца, тайного подземного сидельца. Она была его родным дополнением.
Гелия родной не была никогда. Даже дочь не стала причиной трансформации Гелии в более сердечную и отзывчивую. И его всегда удивляло мнение других о ней, как о женщине необычайной душевной тонкости, глубины и мягкосердечия. Для кого она такой была? Она всего лишь околдовывала своей игрой, обманывала фантастическим лицедейством, сражая заодно и внешним диковинным обликом. Что касается Нэиля, не верил Рудольф в её любовь к нему, считая и его живой игрушкой из здешнего короба этой звёздочки – дочки, рождённой столь же загадочной пришелицей Инэлией.
Реги-Мон вернулся, выпихнутый только что из его мыслительного потока на тот неподвижный берег, что есть Небытие в понимании живых. Он будто хотел донести до него, что у него и Нэи было не всё так однозначно. Он был её первой любовью, пусть и полудетской, и всегда мог вызвать в ней оживление давнего чувства…
Рудольф и подумать не мог, к чему приведёт его же собственное временное помрачение ума, вызванное внезапной встряской – скандалом, устроенным Икринкой. К тому, что никакого ребёнка у них с Нэей не будет. Никакой уже, столь ценной и бесконечно доверительной, счастливой связи не будет. Всё вдрызг, вдребезги, в местную грязь, в необратимый ужас…
Чтобы снять боль, причиняемую бесполезным уже самобичеванием, он после её бегства стал считать, что Нэя осквернена, не нужна. Ребёнка, как только он дождётся её родов, сразу же заберет. Франк ожидал её в нужное время в подземном городе. Обрыв отношений не казался настолько уж и фатальным. Рудольф дал доктору знать, что уже поручил одному коллеге из «Зеркального Лабиринта» привезти Нэю к ожидаемому сроку в Лучший город континента, а уж там и отправить её в медотсек. Чем себя и успокоил. Ну, что же, сбежала и живи, как хочешь. Ищи другого Реги-Мона, плодись потом с себе подобными! Губи свою красоту с каким-нибудь очередным троллем, что произойдёт с неизбежностью, гася в себе свой внутренний свет. И не даст тебе твой Свет Надмирный повторного чуда любви.
Скулящий и нечистый пёс по имени Чапос
Пёс Чапос опять впёрся в его мысли. Как только оттуда исчез Реги-Мон, так он и возник. Напомнил, как был вызван по тайной связи, данной тому именно затем, чтобы и прибегать к его услугам, когда потребуется. Наивная, она думала, что хорошо спряталась. Она думала, что сумеет укрыться без помощи своего Тон-Ата. Он узнал, с кем она живёт и где. А также, что с ними живёт чей-то ребёнок. Чапосу он приказал: «Не вздумай причинять даже малейший вред тому человеку! Пусть живёт. Всего лишь подкупи его. Я дам тебе для этого немалые деньги. Бывший актёр, ставший декоратором, как был, так и остался нищим. Но привычки имеет не соответствующие возможностям. За её спиной балуется не только со скучающими аристократками, но и с юными девицами. Кто откликнется, тому он и рад. Сам же понимаешь, хочется всем золотую пыль в глаза пустить, погулять на славу, вашу «водяную матушку» пригубить, а она вон какая дорогая! А тут ты предложи ему такой куш, что отказа не возникнет. Запугай вдобавок, чтобы отвалил от неё и не приближался впредь никогда. Пусть забудет о ней. Не мне тебя учить. Ты лучше осведомлён о нравах той взвеси, что и бултыхается в творческих лужах столицы».
Зачем ему было оно и нужно? Он продолжал считать её своей. Родной и единственной на всей огромной неродной планете. Она должна была всего лишь перетерпеть, тихо пересидеть, послушно дождаться его выхода из мрака на свет, а она… Она не смогла вынести ничтожного испытания, не понимая, что оно было их взаимным в череде всех предыдущих. Она его бросила! И он никак не мог избавиться от глубоко, – настолько глубоко, что и понимания такого не было, – застрявшего в нём комплекса брошенного ребёнка, такого одинокого, не до ласканного, не до любленного, недопонятого. И душа его голосом, давно сгинувшего в бездне времени и другого пространства, мальчика безмолвно звала её в сгущённой тьме ночей…
Но Чапос – тварь, давно мутировавшая в квадратную степень подлости, бояться его перестал. Деньги, – огромную сумму в местном измерении, – все заработанные Рудольфом в последнее время одинокой и аскетической жизни без Нэи, присвоил, а оформителя аристократических имений – бывшего актёра устранять из жизни Нэи не спешил. Всё плёл всякий раз оправдания, попутно успокаивая, что способ воздействия будет вскоре найден. Сам по себе Реги-Мон не трус, но планы его устрашения имеются. К тому же этих декораторов и прочей там творческой бездельной чепухи в Паралее столько, что лишь грязи и больше, и как всякая порочная шелуха он вскоре и сам отвалится, да сгинет, как пристроится где-то чуть удобнее. Жена? Да у него таких жён по всему континенту раскидано, что мечутся, да плачут по драгоценной потере, пока другой уже кандидат в утешители на пороге появится…
Как-то запоздало, а Рудольф вспомнил и тот далёкий уже злополучный вечер, когда возникла в его подземном отсеке Азира с её ядовитым жалом. Чапос и подослал её, чтобы выполнить заказ отца Олы чужими руками. Ал-Физ дал заказ на убийство пришельца именно Чапосу – своему штатному ликвидатору. Чапоса же охватил безумный ужас перед возможной местью со стороны других загадочных пришельцев. Он знал, что они повсюду, что они безошибочно вычисляют тех, кто наносит им ущерб. Поэтому он накрутил Азиру, распалив в ней застарелую ненависть, а деньги присвоил и остался в стороне. Тварь, уже тварь в кубе, он решил вести с ним тройную уже игру.
Уже после череды неисправимых событий Рудольф назначил вдруг Чапосу встречу в столичном квартале «Крутой Берег». Зачем-то он выбрал для встречи тот самый укромный дворик дома, где когда-то в детстве и юности жила Нэя, где когда-то он и смотрел в синие и храбрящиеся глаза Нэиля, поскольку соперник был вооружён и уверен в своём превосходстве…
Лишь на секунду он споткнулся о возникший и живой образ давно погибшего аристократа-изгоя, чтобы опять ощутить недоумение, – зачем тот начал стрелять? Чапос вернул его в реальность, гаркнув громко и со всегдашней готовностью служить. Но голос был испуганный и удивлённый, выдавая подозрения Чапоса о нехорошем развороте событий для него лично, его неверие Рудольфу. Да деваться ему было некуда. У самого Рудольфа не имелось определённого плана действий в отношении Чапоса, кроме подавляемой ярости к нечисти. Всего лишь предварительный замысел отвезти его в выработанные каменоломни и там замуровать заживо в месте, где Чапос и хранил свои сокровища.
– Почему же у того дома? – спросил бандит, – Что за причуда у вас возникла?
Потому, мог ответить Рудольф, что там, в затейливом бассейне – осколке былого аристократического великолепия, маленькая девочка ополаскивала когда-то свои маленькие, но уже с рождения талантливые ладошки, плескалась с визгом под струями, что изрыгались из пасти загадочного зверя былых и ушедших времён. Каменная фантазия художника воспроизводила его не совсем точно, но близко к правде. Девочка помнила, что фонтан – принадлежность бывшей усадьбы её родителей. Гордилась перед местными обитателями общего дома, считая фонтан личной собственностью своей семьи, не понимая, что стала такой же беднотой, как и те, кто жили рядом. И не спасали ни сохранённые тончайшие кружева, ни изысканные безделушки, стоявшие в убогих комнатках, ни унаследованная от отца с матерью и усовершенствованная бабкой через внешнее воспитание её красота… Но не ответил, понятно.
Сюда и приходил Чапос, как его и назвать? Педофил? Да нет, он любовался ею с чистейшими намерениями и ждал её взросления. Он выбрал её для себя уже тогда. А сам Рудольф совершенно не помнил её детского лица, когда, терзаясь за убитую местными стражами мать девочки, пришёл к ним в дом. Было темно, и он её не разглядел толком. Ребёнок и ребёнок. Осталась лишь память, как ощущение без всякого образа – лёгкое, как и её сонное дыхание. Он положил в шкафчик деньги. Трудно сказать, что испытала бабушка Нэи, найдя эти деньги. Но поскольку они оказались ей жизненно необходимы, она и не думала тогда ничего, схватила и была рада. Надмирный Свет послал. Ксенэя положила, сохранив где-то свои сбережения на чёрный день. И день пришел, чёрный, как тот туннель, где она и сгинула.
Рудольф мысленно глядел в глубину фигурного осколка мерцающего зеркала, чем была гладь бассейна в той предутренней серости, когда они встретились с Нэилем. Тогда впервые и пришла мысль, не тут ли и приглядел Чапос себе Звёздного ангела, мечтая поднять своё сверхплотное и волосатое тело до границ того, что считал твердью небесной. Как ни удивительно, а Чапос был и мечтателем! Рудольф сумел объяснить невежде, что над ним не твердь, а воздух, атмосфера, за которой бездна. «Абгрунд» – куда он и намеревался на данный момент отправить Чапоса в его бестелесный уже полёт. Может, Чапос и сам давно того хотел? К чему было утяжелять себя ещё и этой расправой? Если дни Чапоса неудержимо катились к своему закономерному закату во мрак, поскольку врагов у него было много, а покровителя Ал-Физа – отца уже не было. Зачем избавлять Чапоса от муки, с которой тот просыпался и засыпал, ненавидя людей, своих родителей, родивших его таким, приёмных родителей, не давших ему богатства. И только свою оскотинившуюся натуру он возводил в степень исключительности, не уставая ублажать её и усиленно питать за счёт ресурсов окружающих людей, а та не ведала насыщения, – сосала изнутри как червь, болталась в нём как в пустой бочке булыжник, оглушая этой гулкой пустотой, – не давала человеческого счастья.
Ядовитый человекообразный слизень, он молчал где-то, затаившись в переплетениях столичной гигантской раковины, а сопение его было у самого уха Рудольфа. Чапос ждал дальнейших объяснений. Он весь до ногтей и кончиков жёстких волос проникался безумным страхом. Он обладал звериной интуицией и понимал, что на него надвигается нечто, от чего лучше запрятаться поглубже, подальше. Но в чём не сомневался Рудольф, так это в том, что жадный практичный рассудок Чпоса опровергнет его же несомненную интуицию.
– Зачем? – спросил он сипло, и это был последний вопрос. Рудольф отключил связь, зная, что Чапос придёт. Ему был нужен серьёзный покровитель, и он смутно желал того, чтобы Рудольф взял на себя функцию его охраны в случае большой опасности. Нет, Чапос совсем не хотел умирать. Это чужие жизни он ни во что не ставил, а своё жестокое мучительное, а всё одно драгоценное ему самому существование хотел длить и длить. Больше Рудольф уже никогда не слышал его живого голоса.
Явление Сэта – посланника мрака
Чапос смотрел в фигурное водное зеркало, ловя собственное тёмное отражение в его глади. Он не видел ясно своего лица. Оно казалось чёрным и страшным как у духа преисподней. А какое оно, лицо, у Чёрного владыки? Он вздрогнул от самого направления мыслей в подобную сторону и оглядел двор. Кругом было тихо. Ноздри наполнял аромат скромных дворовых цветников и пышных цветущих кустарников. Идиллическая картина уютного дворика в светлой ночи. Сзади бормотала вода, вытекая из пасти игрушечного чудовища. Он погружался в миражи прошлого, из которых чудесная девочка доверчиво и счастливо протягивала свои полудетские руки за очередной куклой, зажатой в руках местного красавчика с его лукавой улыбкой на алых устах.
Девочка хватала за лоскутный подол расписную куклу, тревожась за её сохранность, поскольку озорной парень дразнил её, грозя пустить куклу в плавание по бассейну.
– Это же пока не твоя вещь! – кричал Реги, – пусть искупается, а то жарко очень. Пока её тащили к тебе, она вся вспотела! – и хохотал, хохотал, сверкая зубами и глазами. Он злился, исполняя роль курьера Чапоса, которому не смел отказать, боясь его. Как боялись Чапоса в столице все, не только и жители захудалой столичной окраины. А Чапос требовал, чтобы Реги-Мон лгал о том, что куклы передаёт друг отца девочки.
– Ведь тот мужик не узнает о том, что я куклу искупал. Ты же не пожалуешься. Ты же не знаешь, кто он? – парень пугал девочку умышленно, чтобы разбавить её чистую радость взвесью гнева и обиды. Он завидовал, что другой с лёгкостью тратит деньги на ерунду, тогда как у него нет ничего.
– Ты не можешь быть таким злым! Ты же добрый, я знаю. У неё тряпичное тело, она потеряет форму, если намокнет. Ай-ай! Не смей её топить! – умоляла девочка, протягивая уже по-девичьи прекрасные руки к негоднику, обладающему красотой, даже части которой не отделила судьба – негодяйка самому Чапосу.
Кукла была, наконец, отдана без всякого ущерба, а озорного курьера Чапос уже поджидал, таясь в зарослях у входа в закрытый дворик. Он всегда наблюдал за процессом вручения подарка, он зрительно питался её радостью и расцветающей красотой. Он дал отличного пинка зарвавшемуся красавчику за то, что тот посмел издеваться над предметом святого тайного обожания самого Чапоса. Тот схватился за свой крепкий молодой зад, но вышел из унизительного момента так ловко и легко, что позавидовать было можно.
– Ух ты! Обо что это я стукнулся? Что за толстая коряга тут торчит в кустах? – Реги бегал очень быстро. А тут, зная, что щедрый даритель кукол бегать за ним не станет, бежал вполсилы. Появление рослого красавчика, влезшего в раздумья Чапоса, было излишним обременением. И без того голову распирали гнетущие предчувствия. То ли чуя резкую перемену погоды, то ли… уж не плохие ли времена? Он не дал Реги-Мону окончательно проявиться, пинком загнав внутрь, не понимая, к чему вдруг он вылез оттуда, из небытия, сияя столь жизнерадостно? Разгадывать загадку о том, кто именно загнал его в это небытие, Чапосу не хотелось, да и к чему?
В проёме декоративной когда-то, а теперь обкрошившейся и грозящей обрушением арки, ведущей к лестнице, опоясывающей сам дом, он увидел вдруг человека высокого и полноватого. Тот неспешно и даже вальяжно подошёл к Чапосу, сидящему на каменном широком обрамлении бассейна. Дорогая одежда и самоуверенность в движениях выдавали пришлого, а не местного жителя небогатой окраины. Чего он тут бродил? Детально он проглядывался плохо, пока не подошёл совсем близко.
– Кто тут? – грубо и громогласно проревел Чапос, – Никак Сэт? Ты чего тут забыл? – узнавая мужчину с немалым удивлением, он успокоился. Хотя после того столкновения в лесу с нежитью по имени Тон-Ат и разговоров с ним в подземных туннелях, удивление, как качество эмоционального проявления человека, должно было его навсегда покинуть. Но нет! А поскольку в отличие от Тон-Ата возникший человек был живым и обыкновенным, да ещё и давним знакомцем, то удивление не имело примеси страха.
– Я тут раньше жил, в квартале «Крутой Берег», – ответил человек по имени Сэт.
– Разве? – вяло переспросил Чапос, не особенно-то интересуясь причудами случайно встреченного знакомца. Бродит себе по ночам и ладно, если уж бессонница приключилась. А, может, ещё какие заботы завлекли сюда солидного предпринимателя, не исключались делишки и любовные… Молодых вдов и вольных девиц всегда тут хватало. – Никогда тебя тут в те времена не видел.
– Я, в отличие от тебя, не был праздным ни единого дня. Я работал с утра и до ночи. А то и ночами работал. А тут жила моя семья. Жена, сын…
– Сын? Разве он у тебя был? А теперь-то чего ты тут забыл? Ты разве не был образованным и богатым всегда?
– Образованным – да. А вот богатым – нет. Я в молодости, когда зарабатывал себе на учёбу, работал на самых тяжёлых и грязных работах. Например, забойщиком скота. Я всегда сильным был.
– Где же теперь твой сын и та прежняя жена?
– Она умерла. Больная была, – человек с тяжким вздохом сел рядом с Чапосом. Чапос уловил дорогой аромат, которым был пропитан немолодой человек. Его полное имя Чапос забыл, да и не стремился вспомнить, оно вырвалось из него само по себе. Несмотря на жару, человек был в тонких перчатках. Чапос обратил на это внимание, да мало ли бывает проблем у людей со здоровьем. Может, кожа или суставы проблемные. Как оказалось, прожил он в прошлом трудовую тяжёлую жизнь. Трудяг Чапос не то, чтобы уважал, а мог оценить здраво их затратную жизнь, поскольку и сам был тружеником в своей молодости. И как ни жалел о самой молодости, а о трудовых буднях не грустил никогда.
– Рад был, что старая умерла?
– Она не была старой. И она была единственной женщиной, кто любила меня по-настоящему. Я в юности женился. С ума по ней сходил. Украл её из дома. Не то чтобы красавицей была, а лёгкая весёлая как птаха на первом году жизни… не верилось, что наступит время, когда расстанется она со всякой весёлостью…
Тут Чапос внутренне сильно сжался, как пружина, готовая хлопнуть по лбу того, кто задел неприкосновенное, – Ты, если жил тут… не помнишь ли семью Роэлов?
– Конечно. Я и девочку младшую помню по её детству, да и теперь соседствуем, можно так сказать… В одном посёлке живём, хотя и на разных его краях. Вот как сложилась её жизнь. Кто бы и подумал тогда… – он внезапно умолк, опустил голову вниз, словно бы разглядывал то, что копошилось у его ног. А там ползали мельчайшие ночные жители, жучки и прочие тли, живя своей микроскопической жизнью, а и для них весьма важной и значительной. Чапос не совсем его понял, когда он упомянул о своём сыне, но переспрашивать не стал, ждал продолжения.
– Отец моей первой жены был покруче, чем ты. Опаснейший человек. Мог бы и убить меня. Да махнул рукой. «Забирай», – говорит, – «она аристократический отпрыск. Не моя по крови. Мне за приличную оплату её мать уже с брюхом один хромоногий навязал. Да и оплата-то фигня была. Больше угрозой заставил. Он был большим чином в Департаменте Безопасности. За то, что я воспитывал его дочь, меня и пальцем никто никогда не трогал, чтобы я ни творил потом. Так-то вот. Бери, радуйся, только я тебе никакой оплаты за приёмную дочь не дам. Сам плати за все свои мимолётные радости последующими разочарованиями и быстрой остудой. А всё это наступит своим чередом». Я возвышенный был. «Нет», говорю, «если любовь настоящая, она житейской ржавчине неподвластна, а ты, если так говоришь, счастья и не ведал никогда». Он только посмеялся надо мною. «Счастье не для бедняков. Оно – самая большая в жизни роскошь, не всегда и богачам бывает по карману». Жили мы первое время так, словно переселили нас в Надмирные селения. Купались, гуляли в лесах, да там и спали в маленькой палатке на тонкой подстилке, утопив волосы в цветах и мягких травах. А потом, как дерево при сильной буре, навалилось на нашу легковесную палатку, полную утреннего счастья, жизненное грузило – неустроенный сумрачный быт, тяжёлая работа, рождение сына и прочее. Короче, трудовая жизнь весь накал эмоций пригасила. Но я люблю её в своих воспоминаниях до сих пор.
– Чего же в воспоминаниях? – Чапос усмехнулся, – когда рядом и теперь такая молодая и прекрасная аристократка в твою подмышку сопит по ночам?
– Моя Ола никогда не сопит. Она спит и бодрствует неслышно, как бесплотный дух. И сына её я люблю и воспитаю из него стоящего человека. Надеюсь, он будет счастливее моего непутёвого, так и оставшегося моим единственным, сына.
– Как же единственный? Если у тебя маленький сын от твоей аристократки? Ты хоть благодарен, что я так тебе удружил?
– Сирт её сын, а не мой. Но для меня это не имеет ни малейшего значения. Я люблю её, а всё, что ей дорого, дорого и мне.
– А она тебя любит? – Чапос пёр напролом, больше развлекаясь в данную минуту, чем действительно интересовался подробностями жизни того, кто и сидел рядом. А тот всё вздыхал, как будто дыхания ему не хватало. – У тебя самого-то со здоровьем как, Сэт?
– Она меня ценит, дорожит моей дружбой, моим доверием. А со здоровьем у меня вполне. Вполне ещё смог бы завалить и самого здорового и опасного скота. Я даже себе не поверил, как ты сюда направился. Что такое, думаю, что он-то здесь забыл?
– То есть? – оторопел Чапос, – ты за мною, что ли, ехал?
– Я тебя ещё в центре углядел. А ты не заметил, что я за тобою ехал?
– Чего мне тебя замечать? Кто ты такой, чтобы я тебя замечал?
Тут он ощутил вибрацию в кармане, где и спрятана была связь с Рудольфом. Отойдя в сторону от Сэта, приложил пластинку к уху.
– Завтра приходи на это же место, – приказал оборотень. – Сегодня свободен. Я занят.
Чапос выругался, но связь оборвалась. И вдруг Сэт предложил вместе поужинать в одном из ближайших домов яств, простонародном, но вполне подходящем.
– А, идём! – согласился с готовностью Чапос. Знал бы Чапос, что за разговоры будут у них до утра, не пошёл бы.
Дом яств «Отдых в тенистом уголке» насмешил своим названием. Но для окраины под названием «Крутой Берег» это был и отличный дом яств. Несмотря на поздний час, он оказался наполовину заполнен весёлой и довольной по виду публикой, отдельные представители которой простоватыми насельниками сей местности не выглядели. Видимо, путешествовали по природным красотам, а таковых на окраинах сохранилось достаточно. Да и река «Синий рукав Матери Воды» была на диво живописна своими, мало застроенными, берегами, своими прибрежными рощами и белейшими песками пляжей.
Отлично одетые посетители поедали еду из отличнейшей посуды, при взгляде на которую Чапос застыл в недоумении. Это была посуда из проданного им «Нелюдима»! Но тут же он решил, что хозяин приобрёл посуду на распродаже, хотя… насколько он помнил, приобретатель «Нелюдима» покупал заведение со всем его наличным содержимым, кроме девушек с их красными корсетами, разумеется, – прошлая обслуга его не интересовала. За каждую мелочь Чапос неистово торговался, по наработанной привычке, скорее. Да ведь посуда могла быть и скопирована кем-то, кому она и глянулась. Он опрокинул одно из декоративных блюд, рассматривая вензель с обратной стороны. Обнаружил надпись «Нелюдим». Ничего не понимая, он откинул сию загадку как несущественную. В конце концов, тот тип мог из чувства брезгливости к тому, что посуда побывала в употреблении, задёшево скинуть её на торгах всякой вторичной роскоши.
– Ничего себе оформлена сия лачужка, – пробормотал он.
– Для местных обжор это странная обстановка, – заметил и Сэт. Они сели за отдельный и удобный стол, устроившись на массивных и столь же удобных стульях. Без украшательств, но чисто. И еда на вкус Чапоса, любившего всё простонародное, была очень даже изысканной. Старые привычки никуда не исчезли, и проще ему тут было, отчего и вкуснее казалось. Он обратил внимание, что иные из посетителей, пошептавшись о чём-то с подавальщицами, по виду простонародными тётками и отнюдь не утончёнными юницами, просачивались в одну из дверей и уже оттуда не выходили. Видимо, там существовал ещё один выход.
– Сэт, – спросил он, – А чего ты голоден-то в такой неурочный час? Вроде, человек семейный, или уж так дом семейный опостылел?
– Нет, – просто ответил Сэт, с аппетитом поглощая томлёную кашу, но отодвигая наваристое мясо, украшенное разноцветной, съедобной и сочной, пряной растительностью.
Чапос придвинул мясо к себе, хотя свою порцию уже доедал, – Чего ж на такую бедняцкую окраину припёрся? Помнится, когда-то сбежал отсюда, бросив больную жену и сынишку
– Кто ж рассказал?
– Да не помню уж и кто. Наводил о тебе справки, прежде чем девушку – аристократку тебе продать. Абы кому не велено было.
– Сынишка-то к тому времени вырос, а жену родственники забрали к себе.
– Денег-то ты ей отвалил, надеюсь… да и за расторжение ритуала в Храм немало требуется внести. Жрецы не теряются, всякую нашу оплошность превращают себе в прибыль. И чего ж ты теперь к прежнему-то остылому и ветрами размётанному гнезду приволокся?
– Я-то? – тут Сэт опять глубоко и шумно вздохнул. – Я пришёл для того, чтобы выслушать тебя, как если бы ты стоял перед той самой дверью, что открывается в посмертное существование всякой души. И пока ветер божий, дующий оттуда, не унёс твоё сознание, твою душу в тот туннель, что ведёт в Надмирные селения, откуда уже не будет возврата, ты ещё способен изменить свою участь… Я должен понять вблизи, что ты за человек.
– Смешно! – засмеялся Чапос, – развлекаешься ты глупо, а смешно! Какой такой дверью ты хочешь меня прищемить? Ты хочешь философствовать в таком неподходящем месте? Знал бы ты, в каких роскошных помещениях я живал, вот где философствовать-то уместно. А тут разве что стульями махаться, кто кому первым голову отшибёт. Я не пойму, ты что же устал развлекаться с молодой аристократкой? Захотел острых ощущений словить? Да ты и в глаза мне смотреть не должен как равный, а ты развлекаешься как с бродягой из подворотни!
– А я и не развлекаюсь. Не ожидал, конечно, что именно сегодня представится случай разобраться с тобою.
– По поводу чего? Вроде я у тебя ничего не отбирал.
– По поводу сына моего. У него некто жизнь отобрал.
– У твоего сына? – подавился слюной Чапос от неожиданного поворота такого, в общем-то, пустякового, разговора в сторону явной угрозы. Он и мысли не допускал, что толстеющий господин-любитель утончённых аристократок может быть ему хоть малейшей угрозой. Он почти лениво обдумывал, каким образом побольнее наказать самонадеянного торгаша – мелкого фабриканта, разбогатевшего некогда непонятным образом. Но затевать драку было лень. О каком таком сыне шла речь? Интуиция, подавшая ему тревожный сигнал, как он разговаривал с Рудольфом по связи, вдруг отключилась полностью, и Чапос почти благодушествовал, овеянный ароматами тихого местечка.
Странная ночная трапеза за счёт Сэта
– Его Реги-Мон звали. Не припомнишь такого?
– Реги-Мон, – повторил Чапос, мертвея, – разве он был твоим сыном? Я всегда считал его наполовину сиротой. Он же заброшенным казался всегда…
– Ты произнёс «был». Кто доложил, что он убит?
– Да кто… Общие знакомцы, уж и не помню, кто. А ту, которую ты назвал птахой, мать Реги-Мона, я вспомнил. Так ведь и у тебя родовая приставка к имени Мон! Как же я забыл?
…Она казалось вечно заплаканной, тощая, хотя и недурно одетая. Ни до чего ей дела не было, только жилище своё чистила, да выстиранное бельё в общем саду на просушку вывешивала. Стерегла, прогуливаясь среди цветочков и плодовых деревьев. Самое чистое у неё бельё было, хотя и не роскошное. У Ласкиры лучше тряпьё было. Так они с Ласкирой и стерегли своё добро вместе, поливая заодно цветочки и прочую съедобную траву. Кругом обитало столько бедноты и ворья. А всё же милое было времечко! Он всегда этот дом любил, уютным он казался, если со стороны. Детвора веселилась, тётки щебетали на досуге. Печаль, однако, как подумаешь, что время бежит галопом, а он всё больше покрывается пылью и грязью, летящей из-под его чугунных копыт. Скольких уже эти копыта затоптали, скольких покалечили. Вот и он уже не так молод, как тогда был, не так наполнен иллюзиями. Как их ни ругают, красочные наши иллюзии, а они украшают для человека образ будущего, облегчают переживания настоящего.
