Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
– Как? А так. Там у вас, в той же ГРОЗ, все, что ли, светлоликих ангелов будущего из себя представляли? Ты учителя-то своего, Воронова Артёма Андреевича, не забыл ещё? Человек может обладать невероятной жизненной напористостью, целеустремлённостью, образцовым трудолюбием и прочее, а быть дрянью в человеческом смысле. С уклонением к хищному доминированию и подавлению своих ближних, а уж не своих и дальних тем более. А что если мы, как бы по вполне понятной путанице при отбытии, захватим с собой Сурепина на Землю? А уж там ты и выдашь ему такую характеристику, да и я помогу, что его навсегда уже отстранят от выбранной профессии? Что по его молодости и не фатально для него. Он мусорный человек, и ему в космических структурах не место!
Соколик заметно прислушивался к их разговору, уловив имя того, кого он мнил своим другом. Поскольку сам Сурепин таковым его не считал, тоскуя по тем земным друзьям, с кем его разлучили, а здешних втайне презирал, как оступившихся неудачников, кем и сам оказался. И уж, конечно, ещё откровеннее он презирал тех, кого обзывали тут «ботаниками», – того же Сергея Бельского, Антона Соболева. А прочих, кто входили в иные профессиональные, более старшие по возрасту группы и никак с ним особо не соприкасались по роду своей деятельности, кроме как в столовом отсеке и в бассейне, он воспринимал как параллельную форму жизни, – то есть никак. Даже не здоровался, отчего и те платили ему взаимностью, – попросту не замечали.
Сидел Соколик к ним близко, и доктор уловил его внимание, разговор прекратил, – Арктур, – обратился он к нему, – Чего ты заскучал-то, сынок?
Таково было его имя – «Арктур», в честь звезды. Артур, решивший по созвучию имени, что обратились к нему, ответил вместо Соколика, – Нет, доктор, я весёлый. Да и как не радоваться, если становишься свидетелем такого счастья как соединение двух любящих?
– Это соединение любящих мы наблюдаем вот уже… – встрял Соколик. Он демонстративно задумался, как бы подсчитывая время, проведённое и прежде Нэей в пределах подземного города. Хотя жила она тогда в своей «Мечте», а сюда лишь приходила.
– Не год и не два, короче, если в земном исчислении, – дал заключение Соколик. – Но всё это время ты, Пан, как-то не был озарён лучезарным и радостным сиянием. Ты на редкость мрачно-диковатый типус. Да и теперь сидишь в самом углу и хмуришься, как та самая ведьма, которую обделили и не позвали на пир с подобающим тому этикетом. Колдуешь, что ли? – Он зачем-то нарывался, но Артура он, действительно, не любил, ревнуя его к Сурепину. Тот, наоборот, Артура старался приблизить к себе и завоевать его дружбу. Одна из причин этого могла заключаться в желании Сурепина приблизиться к Рудольфу – ГОРу. Все знали, чей Артур сын. Сурепин отчего-то считал, что у Артура с отцом тесная родная связь, и сдружившись с сыном ГОРа, он сможет наладить приближение и к самому Венду. Как ни старательно он добивался симпатии ГОРа, ничего не получалось. Пока не утомился от тщеты своих же усилий.
– Зачем бы мне колдовать? – искренне и совсем по-детски поразился Артур.
– А из зависти, – брякнул Соколик. – Что не ты на месте жениха.
Он нёс очевидную словесную пургу, но Артур внезапно побагровел и запулил в Соколика огромным гранатом, красующимся ради украшения поверху груды фруктов в тазу. Соколик увернулся, и фрукт угодил в плечо одному из врачей базы – травматологу. Тот ничего не понял, но сказал, – А ещё кто-то мечтал о винце. Да тут и без вина начались бои без правил! Спасибо, что не убил. Ну и твёрдо-каменные же гранаты вы вырастили, Франк! Хорошо ещё, что попал не по лбу, а лишь в плечо.
– Для того, кто вечно в загулах и не всегда помнит даже азы собственной профессии, такой удар не критичен! – дерзил в лицо хирургу Соколик.
– Что-о? – басисто взревел травматолог, человек мощный и довольно грубый. – Только приблизься ко мне, шею-то тебе выверну как гусёнку шипящему. И сам потом починю! – он тут же весело засмеялся, всё превратив в шутку.
– А то! – Соколик всю свою злость направил в сторону врача. – Переломы вначале научись исцелять без осложнений, костоправ! Я б тебе и робота не доверил чинить! У меня плечо до сих пор болит после того, как ты мне вывих исправлял!
– У тебя ж травма нешуточная была, и пока не завершена регенерация повреждённого нерва, прекрати по возможности мышечную нагрузку.
– Чтобы превратиться в тонкорукого эльфа, как Серёжа Бельский?
– Да ты и сам как Кощей выглядишь, хотя и не бессмертный, – резво отозвался Бельский.
– Если ты не робот-грузовоз, к чему тебе слоновья масса, Соколик? – встрял Артур.
– Эй! – прикрикнул Рудольф, – Все свои разборки выносите за пределы этого помещения!
– Арктур и Артур, – с мягким увещеванием обратился к ним доктор, – Я считал вас образцовыми космодесантниками. Не разочаровывайте меня.
– Кто образцовый, Паникин? – не унимался Соколик, которого и вообще никто по имени не называл, а лишь по фамилии или по данной ему Сурепиным кличке «Скелетик». Кличка закрепилась в виду худощавости при очень высоком росте, из-за больших тёмных глаз при коротком носе, а также глуховатом, низком тембре голоса. Вдобавок ко всем особенностям его внешности он имел склонность улыбаться широко и во весь рот, демонстрируя свои отменные зубы от уха до уха, что называется. Выглядел он симпатичным, но кличка приклеилась. В остроумии Сурепину отказать было нельзя.
– Уж умолчим о его образцовых подвигах… в сладких домах Паралеи. Или как они там называются? А, Пан?
– Заткнись! А то реально уже звездану так, что сразу забудешь о своём звёздном имени и о романтической своей маме, давшей тебе столь неподходящее имя! – Артур, обычно смирный, поразил уже всех. – В реальный скелет превратишься! Как будешь валяться на горном склоне не погребённым! Грохну тебя где-нибудь в таком месте, где видеокамер нет!
Соколик побелел и произнёс, еле двигая губами, – О таком опыте уже наслышаны. Рудольф Ростиславич, попрошу взять на заметку угрозу моей жизни со стороны Артура Паникина.
– Сам-то в это веришь? – усмехнулся Рудольф, наблюдая всю потасовку с отстранённым видом. Так смотрят скучный фильм, который мешает и отвлекает, но выключить его лень.
– Да что же это! Чего вы разбуянились-то? – крикнул им Арсений. – Венд, где твой хвалёный авторитарный стиль управления? Вышвырни их отсюда прочь!
– Давай, вышвыривай, – с тою же усталой флегматичностью отозвался Рудольф. – А я посмотрю, как оно у тебя получится. Зачем бы мне на собственной свадьбе распускать руки? Я не в том настрое пребываю. Мог бы и сам сообразить.
Нэя, утомлённая всеми событиями дня, клонила свою очаровательную голову, убранную цветами и искрами драгоценных камней, как засыпающий от скуки и усталости человек. Она плохо понимала неродную речь, не улавливала смысла происходящего. Рудольф прекратил беседу с Арсением и прижал новобрачную к себе, целуя в висок, в ухо, в волосы. Она завертела головой, заелозила, засмеялась. После чего стала кормить его из своих рук той самой бордовой ягодой, которую доктор назвал «черешней». Но с земной черешней здешние ягоды имели лишь внешнее сходство. Это был всего лишь гибрид – продукт совместных ухищрений всесторонне-одарённого доктора Франка и время от времени фонтанирующего внезапными выбросами творчества Арсения, – улучшенный местный сорт, произрастающий и в диком виде в горных долинах.
– Доктор, а вы бело-розовый сорт этой ягоды выведете? – спросила она.
– Попытаюсь, – рассеянно отозвался доктор.
Сурепин вернулся, недовольно отмахнулся от привязавшегося Соколика, дав тому понять, что общаться не желает. Доктор сразу же обратился к Сурепину, – Похвальная у тебя выдержка, Глеб. Как тебя шеф трепал у всех на виду, а ты и ухом не повёл.
Уши Сурепина опять заалели.
– Молодец, парень! – продолжал доктор. – А пока ты отсутствовал, тут и друга твоего Арктура Соколика сагитировали тебе на подмогу.
– Скелетик, ты чего тут отчебучил, пока меня не было, что под дисциплинарные санкции попал? – удивился Сурепин, обращаясь к Соколику. Тот пожал плечами, заискивающе глядя в лицо Рудольфу. Он ожидал подтверждения кары, которая, если по сути, была разновидностью отдыха, но отчего-то никем не желаемого.
– Не я, доктор Штерн так решил, – отозвался Рудольф на вопрошание Соколика. – У него там урожай гибнет.
– Жду вас на рассвете, ребята, в своём райском саду!
– Уже и на рассвете, – забурчал Сурепин. – А как же обещание выспаться?
– Там и выспитесь. А уж и наедитесь моих райских плодов-ягод на всю оставшуюся уже жизнь здесь. А тебе-то, Глеб, как повезло отдохнуть чуток от службы в плодоносящей тени моих кущ. Ты один там у меня и не отметился ни разу. А чтоб не скучал, так и за друга твоего Арктура замолвил словечко перед вашим суровым шефом. А всё потому, что любопытен ты мне, Глеб. Вот и пообщаемся с тобой на досуге, уж коли ты не болеешь и ко мне в медотсек в гости не заходишь.
Сурепин без всякой благодарности облизнул свои толстые губы, – И чего ради было затевать весь этот балаган с предложением мне жениться на местной коротышке? Домик какой-то предлагать… если мы отсюда вскорости отбываем?
– Тебе такое не светит, милок, – ответил ему доктор. – Ты останешься тут при новом ГОРе. Распоряжение такое прибыло с Земли. Не велено тебя отсюда выпускать до времени. А уж каким будет это время по длительности, тебе о том Разумов сообщит. Тот, который отец Фиолета Арнольда.
Сурепин застыл, став будто пластилиновым в виду его обманчиво мягкой внешности с несколько расплывчатыми очертаниями лица, из-за чего он не выглядел по-настоящему взрослым. Он принадлежал к тому самому типу людей, что скрывают за своим обманчивым простодушием жёсткий индивидуализм, а то и жестокость характера. Лицо его стало детским и несчастным. Он даже шумно задышал носом, чтобы не расплакаться, что ли?
– Почему?
– Тебе отлично это известно и самому, – тихо пояснил ему доктор. – Если ГОР Венд никому этого не озвучивал, то лишь потому, что тебе доверие оказал и надежду на твоё окончательное исправление. Помни, что на Земле ты человека инвалидом сделал…
– Да ведь живым оставил, – словно в полузабытьи забормотал Сурепин. – Тогда как тут и жизни лишали… Конечно, из любимчиков начальства они, не то что я… да и тролли те убитые из злачных мест, сами же и напоролись. Как же иначе? За негодную мину лица кто ж жизни-то лишает…
– Пошёл вон отсюда! – негромко, но яростно произнёс Рудольф. – От дежурства освобождаю в виду командировки в райские угодья Франка.
Сурепин встал, полыхая своими несчастными ушами, но не уходил.
– Остаёшься на второй срок? – обратился к Сурепину Фиолет, в силу любопытства уловив кое-что из беседы Франка и Рудольфа. А теперь, даже поняв, что Глеб затронул некое болезненно-неординарное прошлое событие, чего лучше бы не трогать, Фиолет из дружелюбия решил поддержать Сурепина в непростой ситуации. – Отличная новость! Будет хоть один старый друг рядом, когда все ребята отбудут…
– Когда это я успел стать тебе другом, космический ты подкидыш? – ухмыльнулся Сурепин.
– А разве нет? – Фиолет продолжал радоваться неизвестно чему. Соколик задумчиво поглядывал в сторону друга Глеба, домысливая то, чего не расслышал. Отсылка в «сады Франка», как все называли горные плантации, его вполне устраивала. Там можно было спать, сколько душе угодно, и вволю купаться.
– Ну что же, хозяйка Медной Горы, – поднялся со своего места Франк, – У меня дома, на Земле, была старинная скульптура из фарфора. Русское творчество. «Малахитница» называлась. Да и сейчас в моём доме осталась, надеюсь. Там девушка чудесной красоты в цветах и среди ящерок, в платье расписном. Вылитая ты! Придёшь на Земле ко мне в гости, я тебе и подарю её. Ну, если ты устала, можете покинуть нас ради отдыха. А торт я вам оставлю. Завтра утром и съедите. А то ночью, если спать будет неохота, а есть захочется, приходите в столовый отсек, да берите. После пережитых волнений уснуть трудно бывает, а голод может возникнуть такой, что до утра не дотянешь. Так что сделайте себе кофе на пару чашечек, чтобы взбодрить нервную систему, а торт в холодильной камере будет стоять. Ну и прочие закуски. Я приготовил. Готовился вас встретить более торжественно, да как-то засуетился по другим делам. Да и к чему вам внешнее торжество, когда оно у вас в сердце ликует. Вот и посидите тут ночью без свидетелей, как положено по-местному уже обряду, наедине. А так, счастья вам!
– А нам-то добавка к торту будет? – требовательно обратился к доктору Фиолет. – Уж очень мал был кусочек-то! Я такой пробовал в столице трольской. Ох, и вкусно же было! Да цены, доктор, сумасшедшие здесь на подобные вкусности. А ингредиенты вы все соблюли? Не хотелось бы есть подделку под подлинное торжество вкуса.
– Рот закрой, Фиолет, а то тебе и подделки не достанется, раз уж ты вспомнил про второй кусочек, – сказал ему Рудольф, – Пока ты рассматривал чужую жену, да обличал недостатки своих добрых старших товарищей, все ели, заодно и твой второй кусок исчез в волчьей пасти у Соколика.
– Что ж такое? – пробурчал Арктур Соколик набитым ртом, – И я удостоился быть причисленным к звериному братству. Я разве урод, чтобы у меня была волчья пасть…
– Это лишь метафора твоей ненасытности, – пояснил шеф свою поведенческую грубость. – О других, тем более младших товарищах, где забота? Лишил мальчика заслуженного пирога.
– Спасибо, шеф, за вашу долю торта! – Фиолет встал и схватил нетронутый десерт Рудольфа, после чего потащил тарелку на своё место, – Ваша Нэя очень красивая, так что есть на что и посмотреть. Порой эстетическое наслаждение важнее гастрономического.
– Ладно уж, – смилостивился Рудольф, – Отдайте ему мой второй кусок, раз уж я местными тортами не питаюсь, – он встал, увлекая Нэю на выход.
– Счастья вам, шеф! – крикнул Фиолет им вдогонку.
У подлинной любви лик Финиста
После того, как в ту же ночь, она очутилась в его объятиях, после неповторимого, телесного и духовного соединения, после её вскрика и того, как ощутила его животворное излияние в себя, в своё непорочное лоно, – ибо где любовь, там нет ничего порочного,– она навсегда забыла про Тон-Ата, оборотня возникшего в «Ночной Лиане», путешествие с ним по страшному древнему метро. Про его правду, похожую на бред, про бред, похожий на правду. Тон-Ат исчез навсегда, как исчезло то время, где они обитали рядом. Она существовала только в настоящем, с настоящим мужем и в своём будущем, совместным с ним.
А о чём говорил Тон-Ат напоследок? Перед тем, как ввёл её в то состояние провала памяти, после которого она очнулась сидящей в незнакомой компании? О том, что земного человека не будет с нею в Храме Надмирного Света по-настоящему. Что избранник из чужого мира уже отсутствует здесь своей душой и своими помыслами он давно на своей Родине, опередив звездолёт. Он на Земле, а она не могла там очутиться, чтобы пройти по следам его мыслей и подлинных чувств. Она же на Паралее пока что. Потому ей и в голову не приходит, что этот отрыв от него, который она не почувствовала, подхваченная вихрем обрушившихся вдруг событий, будет уже всегда. Она уже не сможет его догнать и вернуть в то отрадное, что было им доступно когда-то. Оно минуло! Неведомый Бог времени милостив лишь на иллюзии. Он дарит их человеку, как болеутоляющее от невозвратных утрат. Она не станет жительницей Земли в полной мере. А потому Тон-Ат и сказал, что, прощая и отпуская её, не прощается с нею, поскольку посетит её на Земле. Она нервно засмеялась, каким образом? Ему нет доступа туда, где она вскоре окажется со своим избранником. Если только в воспоминаниях он и сумеет с нею встретиться…
«Но ведь и воспоминания – параллельная реальность, пока жив сам человек», – ответил Тон-Ат.
Так почему же Ифиса, когда обнаружила её за чужим столиком, так ничего и не сказала, кого же она видела в уединённой растительной беседке в «Ночной Лиане»? Потому что там никого и не было! И не было никакого древнего метро и призрачных плантаций, уходящих к горизонту, освещённых заходящей Ихэ-Олой. А что было? Какой-то обрыв в сознании, а затем внезапное головокружение, потеря ориентации в пространстве, когда она села за чужой столик, к изумлению тех людей, кто и сидел рядом…
Она не могла ни о чём рассказать Рудольфу, боясь, что он отругает за то, что она посмела пойти с Ифисой в «Ночную Лиану». Но ведь надо же было обо всём договориться с подругой, обсудить детали предстоящего визита в Храм Надмирного Света. Отдать Ифисе приготовленные для неё деньги, чтобы та смогла присутствовать на главном торжестве Нэиной жизни. А уж насколько Ифисе было больно за себя, насколько радостно за счастье милой подруги, то были чужие тайны.
Ифиса не отказалась ни от платья, ни от денег. Она пришла в Храм Надмирного Света, чтобы принять участие в ритуале Нэи и Рудольфа, была в приподнятом настроении и довольной не только по видимости. Она поцеловала Рудольфа, как давно отдалившегося и полузабытого, но брата, а саму Нэю как единственно близкую сестру. А разве могло быть иначе? Рудольф никогда не отвечал Ифисе взаимностью, а увидев её в Храме, даже не сразу отделил её персону от присутствующих там прочих людей, – Олы, Анит-Унички, жреца с помощниками. И потом ничего ни про Олу, ни про Уничку, ни про Ифису не спросил. Решил, что так и положено по традиции, – рядом с невестой должны были быть близкие люди. Сам он никого из своих друзей-землян не пригласил.
А Уничка… Её появление было для Нэи полной неожиданностью. Зачем-то Ифиса привела её с собою. В «Ночной Лиане» Ифиса с ней и встретилась, и позвала насладиться лицезрением чужого счастья. Мог быть и корыстный момент, – Ифиса рассказала обо всём, но прикинулась безденежной, а любопытная Уничка, ставшая дамой состоятельной, согласилась оплатить и расходы Ифисы, лишь бы попасть туда, где будет Нэя со своим таинственным избранником.
И уж точно Анит сказала Ифисе: «Вот видишь, моя бабочка – волшебный талисман принесла на своих крыльях удачу Нэе, как и сама Нэя такую же удачу мне самой».
Ифиса же сморщила свой очаровательный носик и проворчала: «Мне что же не подарила на удачу»?
«Как же нет»? – возразила Анит-Уничка, – «когда ты стала обладательницей целых двух домов! В одном живёшь, в другом школу открыла».
То, что второй дом достался Ифисе от доктора Франка, Уничка не знала. А Ифиса умолчала. Вдобавок добрая Уничка подарила Ифисе своё нежно-голубое платье с вызолоченным корсетом, чтобы Ифисе было в чём пойти на праздник. Платье «кадушки» пришлось впору. Миниатюрная Уничка и в своей полноте не превзошла крупную Ифису. Нэе было не до платья Ифисы. Она ведь тоже по совпадению подарила Ифисе платье нежно-голубого цвета. Так что Ифиса и тут осталась с приобретениями. Новые дома, новые платья, и пусть жизнь Ифисы будет счастливой и полной благ, не чрезмерных, а достаточных, чтобы ей не горевать.
Нэя с трудом узнала некогда щуплую Уничку, ставшую той самой «кадушкой, перетянутой золотым обручем», как посмеялась над нею Ифиса. В Храме Надмирного Света Уничка была вся целиком цвета топлённых сливок, – загорелой и очень подвижной, нервно -суетливой даже, пышечкой в многослойном и опять же дико-безвкусном бежевом платье. Она даже не подошла. Она попыталась спрятаться за Ифису, но на сей раз этого не удалось. От прежней хрупкости и следа не осталось. А платье и вообще напоминало обширный цветущий куст с нагромождением оборок и украшений.
Нэя деликатно отвела взгляд, она была и в самом деле уже на небесах. «Прощай, Уничка, к тебе уж точно я оттуда не спущусь». Неужели, она боялась, что Нэя призовёт её к ответу за похищенную некогда диадему? Яркие ласковые глазки – фиолетовые ягоды Анит опустила вниз, скрыв их выражение под пушистыми красновато-коричневыми ресничками, придав себе вид некой возвышенной задумчивости, положенной всякому в столь возвышенном месте. По-прежнему ярко-вызывающего цвета волосы Анит прикрыла кружевной накидкой. И только несколько локонов, посыпанных золотой праздничной пудрой, умышленно были выставлены на обозрение. Даже в такую минуту она возбудила в Нэе сильное любопытство. Как она? Где странствует? С кем разделяет свои радости и неизбежные, увы, горести?
Ола была настолько скромна, бледна и незаметна, обряженная в дымчато-зеленоватое платье, держась в ещё большем отдалении, чем Уничка, что Нэя не сразу её увидела в перламутрово-размытом, зеленоватом, как в верхних слоях водоёма, освещении Храма. День выдался пасмурный. В неярком свете Ола словно растворялась и даже не казалась реально тут присутствующей.
Нэя вдруг подумала об Арсении и сказала Рудольфу, – Мог бы кого-нибудь позвать. Так положено.
– Да кого? – спросил он, искренне огорчившись такой вот недостаче со стороны жениха.
– Доктора Франка, Арсения…
– Смеёшься? Они оба только своим скорбным видом схимников и молчальников испортили бы мне всё веселье. – Он считал, что принимает участие в некоем веселье. – Антона звать жестоко, Артура? Он и так не простил меня за свою матушку. Прочих наших подземных сидельцев? Чтобы потешались потом надо мной?
Но приди Арсений, что произошло бы с бедняжкой Олой? Это было бы жестоко. После окончания ритуала все три женщины растворились в неизвестности. Видимо, Ифиса их увела, пока Нэя приходила в себя.
Вот и поход в Храм Надмирного Света, всегда казавшийся неосуществимым, но столь долго желаемым будущим, стал осуществившимся прошлым. Она с наслаждением растянулась на алом шелковистом белье, – дорогом подарке от подруг. Вначале Рудольф оторопел, войдя в спальный отсек и узрев собственную постель в таком виде.
– Что за ерунда? – спросил он, – Как на этом возможно спать? Все эти дикие традиции должны быть ограничены пределами вашего мира. Здесь им не место… – но при этом он бережно пытался развязать тесёмки её алого ночного платья, в которое она успела быстро облачиться. – Платье-то к чему опять напялила?
– Это туника жрицы Матери Воды. Всякая целомудренная избранница обязана в таком виде лечь в постель со своим избранником. А вот женщинам алое платье носить нельзя…
– А ты целомудренная?
– Для тебя я таковая и есть. Положено целую неделю хранить тишину души и целомудрие телесное, – ответила она, – но ведь мы уже достаточно жили порознь, пребывая рядом.
– Почему же женщине нельзя носить алое платье?
– Знак расставания…
– Ты разве решила со мною расстаться?
– С тобою нет. А со своей прошлой жизнью… да!
– Но ведь вся твоя прошлая жизнь связана со мной. Где же логика?
– Прошлое для меня – моя жизнь на Паралее. А я буду теперь жить в твоём настоящем, в твоём будущем…
– Ну, а если моё будущее вовсе не связано с Паралеей? Как тогда?
– Тогда и моё будущее вовсе не Паралея.
– Что я могу возразить? Если ты жена, то я сам же отворил тебе двери в собственное будущее…
– Ты ругался за столом на наших гостей, как будто был не рад тому, что и случилось. И даже сквернословил, как и уличил тебя в этом Франк. Хотя я не поняла, что именно ты там наговорил такого, что все поразевали свои рты. Объясни хотя бы.
– Я не ругался, а веселился. Ты же видела, как все смеялись. Я просто обязан был всех развеселить, а то они сидели за столом с таким видом, будто заявились по принуждению на чайную церемонию к китайскому императору.
– Хорошо. Объяснения приняты. Но ты должен знать и традиции своей невесты. Всякая невеста подобна жрице матери Воды. И только при наличии её согласия избранник может к ней прикоснуться… Привыкание же может быть сколь угодно длительным. Невеста сама назначает тот срок, когда и произойдёт таинство уже телесного соединения…
– Выходит, ты опять решила поиграть в жрицу Матери Воды? – спросил он, – Но не будет ли эта игра насмешкой, за которую твоя же матушка Вода тебя накажет? При допущении, что она существует, вечная девственница и искусная распутница… Как я люблю тебя в таком вот алом платьице…
– Разве я не впервые такое надела?
– А в тот далёкий день у реки? Жаль, что я не нашёл тебя сразу же, как только увидел. Чего я ждал столько времени?
– А ты представь себе, что тот день вовсе не прошлое, а я прямо из того самого дня вошла в твою спальню и в твою настоящую жизнь… А прочего ничего и не было, ни у тебя, ни у меня…
Нэя обвила его шею руками, пряча залитое слезами лицо, – Мой родной Руд, мой прекрасный мальчик, мой небесный пришелец, мой вечный муж… – окончательно уже прощая ему всё.
– Ничего себе подарочек приготовил мне эта старая сволочь Франк! А ты даже не сказала об этом. Чего молчала? Я был бы осторожнее, а то… причинил тебе страдание. Дурацкое моё положение, согласись? Ты моя женщина, с которой меня связывают столь длительные глубокие отношения, и вдруг… такой сюрприз. В моём обладании оказывается девочка из прошлого, нетронутый бутон надводного цветка… Ты не сердишься на мою поспешность?
– Нет. Я настолько давно хотела этого, что и не почувствовала боли. Доктор Франк думал, что я захочу создать свою семью и пойду в Храм Надмирного Света с новым избранником. Чтобы я чувствовала себя уверенно. Чтобы мне не пришлось оправдывать себя в глазах возможного избранника. Я могла бы в этом случае изобрести себе любую биографию, если уж стала целомудренной невестой во всех смыслах. Он сделал так ради моего будущего.
– Он сделал так ради себя. Он навязывался тебе в женихи?
– Да, – призналась она и добавила, – Антон тоже хотел, чтобы я отвергла тебя…
– Антон? – и задумался. – Это он от отчаянья. Он не любит тебя. Ты же понимаешь это? Даже если бы он остался тут, то не прожил бы долго. Ему на Земле предстоит длительная реабилитация. Он серьёзно сдал, Нэя…
– Теперь я могу признаться, что хотела уйти сразу же, как доктор меня исцелил. Но потом решила, только попрощаюсь. А как увидела, поняла, это невозможно. Проститься и уйти… Ты ревнуешь меня?
– Кошмарно ревную, – ответил он.
– Я тоже. Кошмарно ревную, – сказала она.
– Я люблю тебя, – сказал он.
– Я тоже. Люблю тебя, – ответила она.
– Ты стала моей женой, но ты ведь знаешь, что ты не первая моя жена? – спросил он.
– Ты стал моим мужем. Но ты ведь знаешь, что ты не первый мой муж? – она будто играла в эхо.
– Почему ты никогда не называла меня своим небесным сокровищем? – спросил он, скрывая от неё свою горькую иронию.
– Потому что я никогда не считала тебя сокровищем, тем более небесным, – ответила она, но уже с нескрываемой иронией, тоже горькой.
– Кем же ты меня считала? – спросил он.
– Сокровище это то, чем любуются и украшаются. Без него можно жить, даже утратив. А я любила тебя. Я перестала жить без тебя как женщина, став подобием растения. Впитывала в себя излучение светила, но при этом не умела трансформировать получаемую жизненную энергию в чувства. Эта энергия бессмысленно рассеивалась. Неведомый Энтропизатор лишь вытягивал из меня все мои жизненные силы и у меня уже не оставалось ни малейшего избытка этой живой энергии, чтобы превратить её в счастье. Поэтому я начала болеть и увядать…
– Я тоже, оставшись один, начал болеть и хиреть. Но ведь у этого неведомого, как ты говоришь, энтропизатора есть имя. Это твой отчезаменитель, он же мужезаменитель, старый гибрид камня и чёрта лишил тебя сына. Нашего сына…
– Мы же договорились, всё начинаем заново? – спросила она.
– В таком случае, как ты смотришь на то, если я повторю свой неудержимый натиск на тебя? – спросил он.
– Хочу, чтобы ты немедленно так и сделал…
– Хочу, чтобы ты уже по-настоящему раскрыла свои лепестки, мой надводный цветок, став прежней… запомни, когда я покину Паралею, твоему возможному жениху, уж и какому по счёту? Придётся искать другую невесту.
– Куда же я денусь? – спросила она.
– Куда иголка, туда и нитка, – ответил он.
Приглашение на Землю
Хрустальная пирамида пребывала в заброшенности, пыльная до такой степени, что полы казались бледно-серыми. Там никто не жил, и до прилёта новых жильцов роботы не убирались. К чему? И Нэя, пробегая мимо, даже не глядела в её сторону. То, что происходило у неё теперь, не имело уже отношения к той женщине, что осталась в отнюдь не хрустальном прошлом. Когда-то она исцеляла его, а сейчас он её. Может быть, он искупал перед ней свою вину? А может, он и сам стал другим, тем прежним, каким был на своей Земле? Нэя не знала.
А Антону, когда тот спросил у Рудольфа, каким он является настоящим, тем, кто был деспотичным, редко приветливым, или тем, кто сейчас? Неузнаваемый и помолодевший лет этак на …дцать. Венд ответил, – И то, и то. Я вообще многолик.
Комбинезон Нэи валялся на полу вместе с комбинезоном Рудольфа. Они сплелись своими рукавами, как и те, кто их носил, своими руками, в нерасторжимое целое, и для них не было ни прошлого, ни настоящего. Влюбленные всегда в будущем. Поэтому им так хорошо, они не подвластны законам физического мира, его тяжести, гравитации и смертности. Пусть на мгновения, но мгновения эти – вечность для них.
Она опять одаривала его тем, чего он не заслужил, она всегда была даром. Как был благодарен Рудольф Антону за то, что вернул её. Франку, неприязненному и угрюмому по отношению к Рудольфу, исцелившему тело Нэи, а её душу он, Рудольф, будет целить сам. Насколько эти люди были выше, чем он, способны на бескорыстное добро, а он был не способен на это добро и ради себя самого.
– Моя звёздочка, не способная погаснуть…
– Нет, – поправила она упрямо, – я не звёздочка, – она не хотела ласкового обозначения, подаренного некогда Гелии. Он ничего не говорил о том, что хочет взять её с собой. Он продолжал взвешивать все за и против того, разумно ли так поступать? Но в действительности, сам не понимал, что превалирует в его отношении к ней, жалость или любовь?
Франк не удержался и высказал ей, – Ты поступила опрометчиво, что утянула его в Храм Надмирного Света. Ты хочешь повторно остаться соломенной вдовой?
– Разве мой муж из соломы? Разве его сотворил недобрый колдун, чтобы я игралась с соломенной куклой?
– Скорее уж, ты сама отреставрированная кукла, – выдал вдруг Франк. – Он всегда будет помнить о том, что нынешняя Нэя подделка прошлой, которую он, возможно, и любил, а вот как быть с тобой настоящей? Когда у нас на Земле в силу разных сложнейших причин, о которых тебе и не расскажешь, человеку возвращают вторую молодость, он меняет себе имя и жизнь полностью. Избавляется от прежних друзей, мужей-жён и прочего нажитого хлама. Когда такого не происходит, второй запуск подлинной юности приносит человеку одни проблемы вплоть до несчастий.
– Разве я просила вас о том, что вы натворили со мной? – спросила она. – Я могла бы остаться и прежней.
– Ты не могла остаться прежней. Ты была обречена погибнуть в ближайшее уже время.
