Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
– «Убей» – я что же профессиональный убийца? Я не умею убивать из-за мести, да ещё голыми руками, как проделал это без всяких проблем мой подчинённый Олег.
– Будто и нет? Тебе это зачтут ваши, а мне и твоей дочери – наши. Иначе, он так и будет множить несчастья и бросать чужие жизни в разинутый зев погибели. Подумай, сколько ещё твоих молодых коллег могут быть убиты исподтишка его лазутчиками? Сейчас они живы и прекрасны, а завтра могут стать тленом и уже никогда не вернутся на Родину. А ты можешь отключить этот конвейер бессмысленной штамповки новых и свежих трупов.
– Ну, у тебя и образность специфическая, Инэлия! А вообще-то, сколько тебе лет? Сколько было Хагору?
– Здесь? Или вообще? Если здесь, то сложи годы жизни Гелии с жизнью, прожитой её дочерью, ну и прибавь пару кругов того времени, за которые планета пробегает вокруг Ихэ-Олы. Чего и проще? Но если вообще, то… Категория времени – категория изменчивости, то есть материя и информация, изменяемые по мере их развития, а там, где всё неизменно, какое и время? Почти всегда неизменно, но не в моем случае, как оказалось. Да это же формула вашего мира – материя, информация и мера. И то, что названо энергией, светом, полевыми структурами и вакуумом, это же тоже материя, но в её других агрегатных состояниях – переходных. Я всего лишь цитирую одну из книг, хранящуюся в той плоской пластинке, которая была у вашего доктора. Я часто её просматривала. Я не смогу тебе сказать ничего нового на твоём языке, а наш язык тебе неизвестен. Когда у вас возникнут новые познания, другое понимание совсем другого Мира, – ведь и мир меняется, изменится и ваш язык, как носитель информации.
– Ты, как и Хагор, говоришь цитатами из плохо тобою понятых, но наших земных книг, и я, если честно, ничего другого от тебя и не ждал. Хагор всегда, как все мистики и балаболки, ничего и не давал, кроме разочарования и тумана. Так что оставим все цитатники, тем более древние книги нашему подземному книгочею доктору Франку. Вначале я думал, что Хагор всего лишь помешанный сектант, изгнанный из страны за океаном. Да я и теперь не исключаю такой возможности, гениальный и помешанный изобретатель, но всё пропивший. А Зелёный Луч? Возможно, это неизученное нами, редчайшее явление, происходящее в вашей атмосфере, связанное напрямую с процессами, происходящими на вашем светиле, на Магниус? А Хагор, зная периодичность его появления в горах, подставил девочку под неминуемую смерть? Хотя, непонятно, куда исчез ребёнок.
– Я ваших Академий не заканчивала. Какой ответ ты от меня ждёшь?
Инэлия закрыла глаза, переставшие быть доверчивыми глазами девочки без возраста. – Если я выполню эту Миссию, я спасу Хагора, – добавила она.
– От чего? – удивился он, – он же мёртв.
– Мёртв его здешний носитель. Душа разумная бессмертна. Я спасу его от Суда и тьмы внешней, которой он столько боялся. – В её глаза вернулась девичья безоблачность, и само лицо осветилось, будто эти глаза пролили свет на все её черты, заставив их мерцать красотой, у которой не было возраста и даже привязки к этим временным чертам, уже и тронутым, если всмотреться, суховеем старости.
– Если всё удастся, Инэлия, наше земное сообщество никогда не забудет твоей услуги.
– Пусть и помнят, если охота будет. Но ты спеши сломать его, как в ваших сказках опять же было написано, кощееву иглу. – Рудольф оторопело смотрел на женщину, старую лишь волосами, но с молодым лицом. Он никогда на неё и не смотрел раньше. Непонятно и почему. Презирал за полоумие? Или не была она ему интересна ничем. Немая и незаметная.
– Почему Гелия не обладала твоим предвидением? Если это ваше родовое свойство?
– Этому учат, как учат языку, передают в процессе становления новой души. А кто и чему учил её? Хагор? Зачем ей это, считал он. Я? Да я плавала в мареве забвения себя. Ты? Ты учил её совсем другому. Не скажу, что и с успехом. Ты был плохим её учителем. Хотя мог бы стать и лучшим для неё. Не смог или не хотел? Тебе виднее. Но что об этом теперь? В прошлое нет дверей, – повторила она его фразу, – помнишь, как Икринка купалась в бассейне? В цветочных лепестках? Я всё видела, я смотрела, открыв зелёное окно, и радовалась за неё, она смеялась, любя тебя в те мгновенья.
Рудольф судорожно дёрнулся, будто Инэлия ткнула его острой иглой. Хотел цыкнуть на неё, но не смог.
– Замолчи, – прошептал он, – не трогай этого. Больно же, дурра блаженная… – и добавил уже спокойно, – прости, Инэлия. Но это как нерв, если его оголить. Дёрнуло, дико же больно. Не будь как Хагор. Ты же другая.
Инэлия не обиделась. Да и умела ли она это?
– У Паука тоже ведь есть ваше предвидение, прозорливость. Как же в таком случае наш замысел?
– Предвидение не абсолютно, а внезапность лишает его и смысла. Ты падёшь сверху на площадку перед его Храмом тишины, и никто не обнаружит тебя. Ничто не тревожит его сейчас, его высший полёт за пределы Паралеи лишает его силы. Он сейчас отключён от низменной действительности. И никакое предвидение его не спасёт. Поэтому спеши, если не хочешь свой внезапный замысел сделать ему открытым из-за своей медлительности.
Волосы Инэлии, белые как у альбиноса, искрились пушистым венчиком вокруг её высокого и гладкого лба, выпуклого как у ребёнка, и этим тоже напоминая Нэю. Из-за этого нимба, почти воздушного, из-за белой хламиды и того, что потолок холла сиял звёздами, Инэлия и впрямь казалась парящим ангелом, явившимся на инспекцию падших миров из мира абсолютной гармонии, посланным Творцом Мира.
– Кто он, ваш Зелёный Луч? Или что?
– Я не скажу тебе больше, чем тебе необходимо. Зачем тебе это знать? Чтобы понять даже приблизительно, ты должен жить столько же, сколько мы. Пойди и объясни певчей птице нотную грамоту. Поймёт она тебя? Или пчела, строящая соты, поймёт теоремы геометрии, простой науки, законы которой использует в практическом и инстинктивном своём делании. Зачем ей это?
– Я не птич и не пчела. Я могу понять и то, что выше сегодняшнего разумения. Я же человек. Ты и сравнила. Как Хагор со своими муравьями. Вы или напускаете туман для важности или настолько всех презираете…
– Придёт время и для понимания. У вас свой путь развития и своё обретённое понимание Мироздания и вашего места в нём, а у нас свой путь, или его отсутствие. Если мы в тупике, зачем вам такое знание? Или ты не хочешь спешить?
Рудольф встал. Инэлия, очевидно, любовалась им. Его статной и тренированной фигурой в комбинезоне.
– Оставь этот комбинезон. Ты будешь подобен Ангелу Возмездия, – попросила она. – Не удивительно, что женщины любили и любят тебя, – сказала она, сияя синими глазами ангела, явившего вдруг свою женскую суть.
– Кто меня любит-то? – буркнул он.
Инэлия стала поправлять крылья на его спине.
– Ну и маскарад! – Рудольф отчасти и стеснялся своего крылатого нелепого вида. – Крылатый кузнечик, – вдруг сказал он и повторил, – кузнечик своего несчастья.
Инэлия любовно гладила крылья, незаметно, как ей думалось, трогая и гладя по комбинезону украдкой, совсем как Гелия в их первый день встречи. И опять защемил тот внутренний и больной нерв.
– Теперь снимай, – сказала синеглазая и нестареющая девочка, маскирующаяся под старушонку. – Пошли наверх, в горы. Там я тебе всё объясню. У нас уже мало времени для бесед, – и она опять, но уже по-матерински и явно погладила его руки, потом губы и лицо, как родному, давая ему прощение всего вместе с этой лаской.
Башня Паука
Ничего подобного тому, что увидел он, приземлившись на площадке перед обсерваторией или Храмом тишины и раздумий, говоря выспренно, он и не ожидал увидеть. Это была копия его собственной пирамиды – мансарды, зеленовато-фиолетового размытого оттенка, но гораздо большего размера. Она была такой же обманчиво-прозрачной, как и здания «ЗОНТа», и не иначе, технологии были украдены у них, у землян. Что же, выходило у Паука были свои шпионы в ЦЭССЭИ? К одной из стен вела едва заметная в полумраке, выложенная каменной плиткой лестница. Входа ни на одной из стен не было. Но Инэлия объяснила, что если прикоснуться к поверхности стены кристаллом, тем овальным, который она ему отдала, то в стене откроется вход. При касании к гладкой поверхности внутрь помещения открылся треугольный проём, часть стены упала при этом как створка внутрь, на пол, в еще более тёмную глубину сооружения. Едва он сошёл с упавшей вниз створки – треугольника, она поднялась вверх без всякого шума, и стена приобрела прежнюю непроницаемость. Перед ним, выявленное в зеленоватом свечении стен, возникло очертание витой лестницы, уводящей в конус высокой пирамиды. И он пошёл вверх, убедившись, что помещение пусто всё целиком. По рассказу Инэлии у башен был и подземный уровень, через который все горные обсерватории сообщались друг с другом и с главным дворцом правителя в столице страны.
Лестница закончилась гладкой и прозрачной площадкой размером с небольшой холл. Прозрачные стены явно обладали оптическим и мощнейшим увеличивающим свойством, наподобие своеобразного телескопа. Эффект потряс неожиданностью и красотой. Просторный зал, с четырех сторон уходящий в сужающуюся вершину пирамиды, казался смотровой площадкой фантастического звездолёта.
У одной из стен он и стоял – тот, кому он и принёс возмездие. Невольно он потряс своей рукой, немеющей и совсем не готовой для будущего удара. Для этого было необходимо сконцентрироваться, а его сознание плавало как в полусне. Кто он был, человек или инопланетное чудо-юдо, с которым хотела свести счёты не одна Инэлия? Райские птицы, вышитые руками Нэи, были всё те же, и они первые затрепетали радужными и объёмными крыльями на его спине, хотя сам он и не шевельнулся. Или это произошло от потревоженного стоячего воздуха, движения воздушных молекул, из-за ветра, вошедшего с Рудольфом вместе в открытую створку входа. Это был абсурд, но так показалось. Словно ветер гор, ухватившись за Рудольфа, поднялся с ним по лестнице и спрыгнул, наконец, с его плеч на верхней площадке смотровой башни.
Он повернул голову льва, и будто рябь прошла по его лицу старого чародея. Золотистые глаза наполнил страх, такой человеческий, какой и возникает у людей от появления страшного, не могущего появиться, но появившегося призрака.
– Ты?! – затряслись его волевые губы, ставшие сразу старчески жалкими. Рудольф молчал, впитывая его ужас, сразу сделавший врача жертвой.
– Я знал, я чувствовал уже тогда, – тихо проговорил он, и Рудольф уже спокойно подумал, до чего же нелеп он в своём халате-тунике, похожий на спившегося актёра. Почему спившегося и почему актёра? Сам этот помпезный театральный костюм, делающий его подобием восточного богдыхана из древности в сочетании с седой шевелюрой и опрокинутым лицом, не умеющим сейчас за мгновения до ясно осознаваемой им гибели ничего скрыть, и делали его столь карнавально- нелепым, жалким на фоне мигающих и сильно приближённых звёзд.
– Тогда это когда? – спросил кот, желающий поиграть с мышью, и пряча на миг высунувшиеся когти.
– В клинике, когда увидел твои глаза. Я подумал, что у моей смерти будут такие глаза. Но поскольку это было невозможно там, моя смерть мне представлялась невозможностью.
– Ты питался препаратами, созданными из маленьких детей, из их жизней, и верил в то, что для тебя это будет происходить вечно?
Он ничего не ответил на это.
– Что же покинул любимую жену-дочь? – спросил его Рудольф, сдвигая его к самой стене и практически лишив маневра, чтобы выскользнуть ему отсюда.
– Ты понёс заслуженное наказание после того, как стал косвенным виновником убийства её матери, а затем уже удобным поводом для сокрытия подлинного палача её брата. Ты был лишён Нэи лишь на время. Но потом я же осчастливил тебя и её. Разве нет? Я сделал это, конечно, не из-за любви к тебе, а только из любви к ней. Ты ведь до сих пор думаешь, что убил Нэиля? Ты всего лишь отключил его на короткое время своим слабеющим ударом, поскольку был ранен, после чего ушёл, а тот, кому Нэиль и был соперником, заместив тебя, нанёс ему подлый и неожиданный смертельный урон. Он был безумен, похотлив и ревнив. Он и тебя-то не убил, потому что ты через ребёнка и Гелию стал нашим сородичем, по сути. Этот закон Хагор обойти не мог, а Нэиля он не считал своим сородичем, и не подумал о том, что мальчик являлся сородичем мне. За это я и отомстил убийце, когда изучая материалы следствия, понял, какого рода травма была причиной его гибели. Если же это был бы ты, тебя уже давно не было бы в живых. Безумец следил за Гелией и Нэилем, не имея того средства слежения и воздействия, каким был снабжен в отношении тебя. Прекрасная парочка была вне зоны его видимости и соучастия в их тайной любви. Поэтому он и бродил за ними по пятам, давно уже перенеся ревность с тебя на Нэиля. Чего он хотел добиться? Ничего. Это было иррациональное чувство, и беспечный Нэиль стал фокусом его пылающей всегда злобы. Он выслеживал их всюду, и в ту ночь он сидел возле бедного общинного дома, прячась в густой растительности, как облезлый пёс, скуля у окон, за которыми его приёмная дочь – возлюбленная отдавалась молодому мужчине, а сам он – существо ущербного среднего рода, принять в этом участие не мог. Не мог присосаться к чужой радости – похотливый инопланетный червь! И за этого гнусного серийного убийцу, губителя твоей дочери к тому же, ты пришёл мстить? Я никогда не считал тебя личным врагом. У нас с тобой разные миры обитания, разные цели. Ты бы улетел и забыл Паралею навсегда, как это сделает и Нэя, улетев с тобой на Землю. Сохрани мне жизнь. Я вылечу эту планету. Я не причиню тебе вреда. Зачем мне это? Ты только объясни своим иерархам на Земле, что эта планета чужая вам и не нужная. Вы тут случайные посетители. Оставьте этот мир. Вселенная огромна. Зачем вам Паралея? Зачем тебе моя гибель? Ты хочешь стать орудием кристаллических упырей, как Зелёный Луч, отнявший у тебя твою первую дочь, отнявший твоего, так и не рождённого ею, внука?
Старик приходил в себя, и в золотистых глазах, совсем не по-старчески ясных и красивых, возникла надежда на другой исход, переходящая в уверенность.
– Откуда ты это и взял? Что я улечу на Землю вместе с Нэей? К чему она мне там, если не нужна здесь? Она стала больной и постаревшей. Я бы сказал, бери её себе, но ведь она и тебе уже не понадобится. Никогда. Ничего тебе уже не понадобится. Ни эта Паралея, ни твоя башня для раздумий, ни сами раздумья ни от чего тебя не спасут.
– Ты говоришь о Нэе столь жестокие вещи! Бедная моя девочка, неужели и ей пришлось вкусить того же, что и Гелии. К чему я и готовил её?
– К чему же и готовил? К тому, чтобы она научилась правильно раздвигать свои соблазнительные ляжки, когда я хотел? Так она и раньше неплохо это умела.
– Пошляк! Бедное моё дитя! Моя Ксенэя.
– Ты её щупал? Томился? Но ведь не смог с ней сделать того, что проделывал я, вторгаясь в её сочные внутренности, в их ответный трепет…
– Ну и скотина! – выругался Тон-Ат, оказавшийся Пауком, жалким, обыденным, лишённым своего магического ареола и недоступности.
– Для чего ты играл эти роли – целителя, мужа, домашнего семейного философа-затворника? Зачем тебе было надо?
– Я не Хагор. Я могу быть мужчиной. Но Нэя была мне всё равно что дочь. Я хотел постичь здешнюю жизнь во всей полноте, понять народ, постичь душу Паралеи. И не ел я детей никогда. Как видишь, я стар. Этим занималась их подлая элита, и я с этим борюсь, как могу. Но думаю, надо будет производить ампутацию, полную, этих элит. А для этого я должен быть властью этого мира. Высшей властью. От той же их застылой, бездеятельной гармонии, их красочного кристаллического сна меня уже давно тошнило. Я хочу стать Спасителем бедного мира Паралеи, до которого никому нет дела в целом Мирозданье. Только мне одному. У вас же множество других космических островов, свой мир требует ещё долгого усовершенствования. И, неужели, ты столь жесток к Нэе? К лучшей девушке, воплощённой здесь из любовных истечений двух миров, слившихся в одно целое. Она же даст вам там новую расу. Её зародыш.
– Она ничего уже не даст. Она сбежала, сошлась с пьянью, стала пить сама и родила мёртвого ребёнка. Какую расу она теперь породит? С кем? Если твой агент, впрочем, он и мой агент тоже, двойной агент Чапос убил её нового муженька? А мне она больше не нужна.
– Всё лжешь! Любишь её и всегда любил.
– Её? Да ты шутишь!
Тон-Ат, наконец, догадался, что убийца решил с ним поиграть перед смертью, для чего и устроил душевные пытки – издевательства. Он сканировал уже без страха зелёные и насмешливые глаза землянина, поражаясь тому, как деформировал его больной мир Паралеи. И, возможно, использовал это время на то, чтобы восстановить своё утраченное мужество даже перед лицом гибели, чтобы уйти, всё же, достойно.
– Убивай! – сказал он, – я всё равно устал, как и ты тут. Но если тебе есть куда бежать отсюда, у тебя есть своё земное будущее, которое не отвергнет тебя любого, то мне бежать некуда. А то их будущее мне без надобности. Застылые Кристаллы, у которых только одно будущее – стать вечной звёздной пылью рано или поздно, неизбежно. Только я стану рано. А они поздно. Но что время для Вечности?
Игра оказалась вялой. Мышка быстро утомилась и притихла, прижатая к звёздной голографии. Тон-Ат – Паук не любил, оказывается, жизнь. Ни там у себя, ни здесь тоже. И поэтому, когда его покинул животный импульс страха смерти, он стал безразличен к своей участи. Было даже забавно, какого монстра рисовал ему Хагор, а тут, хотя и вполне ещё крепкий, но безмерно надорванный своей самодеятельностью старец, который, по любому, подлежит ответственности за все те злодеяния и смерти, причинённые землянам.
– Тем Пауком Обаи, о котором тебе рассказывал Хагор, был совсем не я, – продолжил уже окончательно пришедший в себя Тон-Ат, – настоящего Паука я убил. Твоя же Гелия была обречена. Её нельзя было спасти. Ты и сам знал это. Но я, введя его в заблуждение, убил его и захватил власть над Островной страной. Я стал их повелителем. Бедняжка Инэлия знать этого не могла. И я теперь буду изменять их дальнейшую жизнь, сворачивая, как грязный свиток, все проекты здешних континентальных управителей.
– Кто же убил Хагора?
– Те, кого направила моя рука, мои приверженцы, для справедливой кары, но они ничего не знали о возможностях Хагора, о том, кто он собственно. В частности у него была карта подземных загадочных тоннелей, которыми я так и не смог завладеть. Но карта – это условность, конечно. Вся информация хранилась у Хагора в голове. Опять же крылья, его изобретение. Мои посланцы были только исполнители, и ничего не могли понять в том информационном Кристалле, который извлекли из его головы. А ты думал, что у него там тролльские мозги? Это были бутафорские мозги.
– Как и проверишь твои слова? Может, это и правда. Но кто её подтвердит? За это я убью тебя более милостиво. Вдруг ты не лжёшь? А если лжёшь, смерть и так уже будет твоей неотменяемой данностью. Да и какое мне дело до Хагора? Кто-то должен ответить за все понесённые нами тут жертвы.
– Я? Ну что же. Не думай, что я держусь за свою жизнь. Только я хотел дать, насколько это возможно, благо жителям Паралеи, усталым и заслуживающим отдыха, и возможного ещё процветания. Меня окружает подлая элита. Веры нет никому. Я погибну здесь по любому. Хотя мне и хотелось за те немногие оставшиеся мне годы направить страну в русло нормального развития, сменив постепенно, без потрясений их элиту. Чем я и занят.
– Поёшь ты складно. И ты не похож на лжеца Хагора. Но я не верю никому из местных троллей. А ты кто? Ты же не человек. Что тебе человеческая высшая мораль? Да и не исключено, что это твоя лебединая песня порождена страхом смерти. Почему ты не пошёл с нами на контакт? Не объявил своих целей? Не снял закрытость в небе над Архипелагом? Не вошёл в возможное содружество?
Тон-Ат молчал, заглядывая в глубину зрачков Рудольфа. Что он пытался там разглядеть? Или хотел воздействовать на свалившегося с неба судью и палача в одном лице, было неясно.
– Мне не нужно содружество. Мне необходимо ваше отсутствие, – сказал он, наконец. – В твоём лице и в лице тебе подобных вы явили здесь свою несостоятельность, как спасителей мира Паралеи.
– А вы? Паук? Хагор? Ты. Что явили вы?
– За вычетом убитого Паука и убитого Хагора, двух несомненных злодеев, я имею чёткую программу, чертёж Будущего этого мира. Я никого тут не убивал из подчинённых мне людей. Казнённых же подонков я людьми не считаю.
– А меня считаешь кем?
– Для твоих людей – сам решай кто ты. Для местных же ты – демон подземелий.
– Что же. Спасибо за откровенность. Тебя можно уважать за стойкость даже в такую непростую минуту. Тоскуешь о ней, о Нэе? – спросил вдруг Рудольф, чуть плотнее прижав старика к прозрачной стене. Они словно зависли в пустоте, над невидимой пропастью, под пугающими и нереально декоративными звёздами, колоссальными соцветиями живых и мёртвых миров. – Что же тебе и ждать пощады от демона? Признал бы за Ангела, я бы, может, ещё и проявил ангельское великодушие. Как и знать. – Рудольф напирал на его совсем и не хилое тело, вполне твёрдое, давя его в эту пустоту.
– Тебе нравится мучить людей? – спросил бывший врач, – ты подобен в этом ему, Пауку подлинному, хотя и умерщвлённому. А о Нэе я не забывал никогда. Ты покинул её, использовал по потребности и разбил её женскую судьбу. А я возьму её опять к себе и опять поселю в цветочных плантациях. Она не погибнет. Но если ты убьёшь меня, а её оставишь, то её заберёт себе бандит Чапос и свершит свой суд над нею за свою отвергнутую любовь мутанта. То, к чему ты ревнуешь, в этом не было вашей человеческой похоти. В моей душе было только понимание её земной природы и сострадание к её томящейся душе, и к телу тоже. Тело же требовало своего, она же была во цвете лет.
– Вот, вот, и какого хрена ты, старый стручок, влез в наши отношения? Инэлия мне говорила, что я буду удивлён. Но я и ожидал нечто подобное. Если ты не враг Паралее, почему не дал никому знать, что желаешь перемирия? У тебя же имелись и личные контакты с людьми из Коллегии Управления. Почему не искал выхода на нас, если уж знал о нас давно?
– Мне не нужно ни перемирие, ни вы сами. Вы чужаки здесь.
– А ты сам кто?
– Я не из тех, кто породил этот мир. Вернее, из другой звёздной расы, чем изгои, которые здесь поселились, постепенно извратив пути этой планеты, почти наполовину загубив её дивную красоту. И я имею право их лечить. Я. А не вы!
– Слушай, дед. Я как-то устал от тебя, – сказал ему Рудольф, – тебе удалось продлить жизнь, заболтать меня.
«Очнись! Ты орудие чужой воли, и месть эта не твоя!»
На горизонте набухала рубиновая полоса, очерчивая кромку гор, и от неё шло свечение, разгоняющее металлическую темноту застылого неба. Рудольф вздохнул. Негативная эмоция придавала убийству оправдание. Сейчас же в нём не было ничего, кроме отвращения к предстоящему акту лишения человека жизни, да ещё без всякого посредника в виде оружия, голыми руками. Голые руки годились лишь для убийства в бою, для самозащиты. Для бурлящей мести или приступа омрачённого ревностью рассудка. А так?
– Вот какое будущее она тебе вышила. Может, попробуешь взлететь? На своих птицах? Ты же ангел, хотя и падший.
– Я давно утратил свои крылья. Они здесь и немыслимы.
– Поэтому и заставил её вышивать себе крылья, компенсировал утраченное?
– Видишь, какой была её любовь ко мне. Тебе она такой не даст. Ты и никогда не поднимался в своём чувстве к ней выше паха и не умел напитать её силой. Это сделал я. И лучше будет, если не убьёшь. В тебе уже смятение и сомнение. Для того ты и ведёшь со мной разговоры.
– Ну, а если не убью? Вдруг ты и не Паук? Вдруг договоримся на предмет сотрудничества двух цивилизаций?
– Я был у неё, – сказал старик, пряча руки, словно боялся прикоснуться к Рудольфу и оскверниться им, такое ощутимое вдруг чувство брезгливости изобразили его жёлтые и отвердевающие в кристаллы глаза. Глаза хищника – льва. – Она заходилась от своей просыпающейся чувственности. Я, если ты уйдёшь, заберу её опять к себе. Я вылечу её тело и её память от тебя. Чтобы в ней не было ничего горького и изломанного. Ты разрушаешь её, как и Гелию. Это ты падший здесь! Зачем ты дал ей надежду, чтобы не исполнить ничего. Она же не нужна тебе. Ты истрепал её всю и выкинул. Но я её вылечу, я поселю её в моих голубых плантациях, в той её изумрудной мансарде, где до сих пор хранятся её кисти и краски, нити и ткани. Она опять будет вышивать прекрасных птиц. Она несёт в себе отсвет моей Избранницы, и я один буду любить её.
– Чем это? У тебя, у вашей расы, нет того приспособления, чем любят женщину. Или будешь, как и привык, любить протезом?
– Ублюдок! Какая звезда и отхаркала такого? Какое совершенство души дашь ты этому миру, не имея у себя и ничтожной части его в себе. Не думаю, конечно, что у вас все такие, но судя по тому, каких сюда шлют, – один не вылезает из притонов, другой убивает, не глядя, всех, кто попался под безумную месть, им не предназначенную, – вашим владыкам этот мир без надобности. А вы, мнящие себя эмиссарами, подобны ржавой табличке, которой застолбили ненужную территорию, просто потому, что попалась на пути, просто по привычке всё хватать, а разбираться уж потом, – надо, не надо. Уходите! И оставьте этот мир. Оставь и Нэю!
– Что же не взял её сразу, как приходил? Разочаровался в её погасшем виде?
– Нет. Боялся напугать. Встревожить. Она считает меня мертвецом. Я принял вид сна, внушил ей это, как любил забавляться и ты, когда обманом завладел ею впервые.
– Она правильно считает тебя мертвецом. Потому что ты им и станешь, Паук! – Вид пунцовых и вызолоченных, бирюзовых и посеребренных текстильной пыльцой птиц был обиден Рудольфу. Она не вышила ему ни одного из подобных птичей – ангелов.
– Ты непостоянен и изменчив. Тебе не дано этого дара. Любви. Улетай на свою Землю, а нас с Нэей оставь.
– Нас? Уже нас? А если я аккуратненько вас разделю? На тебя и на неё, не имеющую к тебе, и уже давно, отношения? Не будешь против?
– Неужели, ты так и не понял, что Инэлия сотворила из тебя орудие собственной мести! Очнись! Зачем тебе исполнять замысел тех, кто отнял у тебя дочь и будущего внука?
Отвлекая его речами, Тон-Ат сделал попытку протиснуться между стеной и Рудольфом. Атласная ткань сползла с его костистого и широкого плеча, обнажив безволосую и смуглую грудь довольно хорошо сохранившегося мужчины. Казалось, что красные и синие крылья птиц-ангелов свернулись в свиток, стремясь соскользнуть с его тела и куда-то сбежать от него, от его предстоящей погибели. На миг мелькнула блестящая и крупная чешуя на спине чуть ниже шеи! Что за странным гибридом было это существо? Кто и с кем соединился?
Конец Паука. Или очередной обман в бесконечной череде обманов?
– Что за хрень у тебя на спине?! – вскричал Рудольф невольно.
– Я всего лишь использовал биологический субстрат здешних земноводных для придания устойчивости своему шаткому здешнему носителю, который для нас оказался не самым лучшим вместилищем. Я биохимик, если соотносить мои навыки с теми, которые существуют у вас в ваших профессиональных сообществах. – Он вынужден был принять свою неудачу ускользнуть отсюда. Способности к рептильной вёрткости у него точно имелись. – Если убьёшь, никогда не узнаешь, где спрятан твой сын, – сдавленно произнёс старик. – Ребёнок вовсе не умер. Я выкупил его у лекаря, принимавшего роды Нэи. А он сказал ей, что младенец умер. И вручил закрытый контейнер якобы с его телом. Она похоронила не ребёнка, а обманку. Мне ребёнок Нэи нужнее, чем тебе. Я воспитаю его, а ты не увидишь его, если не войдёшь со мной в сотрудничество.
Рудольф поймал его на противоречии. Ведь он сказал только что, сотрудничество ему не нужно. А это означало, что он лгал. Тянул время. Он презирал землян, и ложь не была для него преступлением в отношении них. Как и смерть космодесантников, которые гибли в горах от вторжений диверсионных групп. Планета была нужна ему вся целиком. Тон-Ат между тем продолжал, увлекшись новой собственной уловкой, в которую мнил поймать Рудольфа.
– Простая женщина в прекрасных садах выкармливает его, он будет тебе явлен, если ты не будешь торопиться с исполнением своего безумного замысла. Да и не своего, а замысла, навязанного тебе мудрецами «Созвездия Рай» вашем условном обозначении. Инэлия – лишь временно активированный посредник, она давно лишена собственного ума, навсегда сброшена в хлам теми, кто её использовал и продолжает это делать. Она поломанная кукла. И таким же куколем был Хагор, и Гелия, все они! Организмы – посредники, передающие вложенную в них программу, чтобы использовать для блага чуждых вам монстров вас, ваши лучшие из чувств, вашу драгоценную живую и разумную, звёздную энергию, которой вы напитаны. Чтобы присосаться к вам и въехать в то Будущее, из которого их исключили. Они – космические паразиты из чёрной дыры!
Старик вонзил золотые глаза в глаза Рудольфа, имея намерение на некое воздействие. Но Рудольф закрыл его лицо своей ладонью, ощупывая его, будто намереваясь стащить это лицо, как маску прочь. Ведь у них имелись различные субстанции, меняющие их личину. Хотя и зачем ему это здесь, в его сакральном и недосягаемом для прочих обиталище для его раздумий. Убрав ладонь, он увидел, что глаза старика закрыты веками, а лицо спокойно и уже безучастно к тому, что может произойти. Губы дёргались и что-то шептали.
– Ну что, лжеангел? Молишься? Правильно. Из уважения к твоей старости, я применю самый быстрый способ отсылки тебя к твоему Зелёному Лучу. А как же мне это гадко-то, голыми руками умерщвлять старика. Но и упустить такую удачу. Да и не старик ты, а ядовитый паучий мозг. У меня все подвиги тут тошнотворные. Вернусь на Землю, а следующим за тобой, кого убью, будет мой шеф. Вот уж кого я с радостью приголублю. За свою тут ангельскую миссию. Но нет. Не буду больше. Ты будешь предпоследним. Последним будет Чапос. А место шефа после столь успешной карьеры в чреве этой суки Паралеи я рано или поздно, но займу.
– Нэя, девочка моя. Уж не увижу я тебя, – прошептал старик.
– Любил её? – полюбопытствовал Рудольф, – Растирал ей пяточки лепестками со своих плантаций, как мечтал когда-то Чапос? То-то она вся до внутренностей была напитана этим цветочным запахом.
Но беспомощный сейчас повелитель понимал его издевательскую игру и молчал. Он уже не хотел с ним говорить, презрев страх и того, кто принёс этот страх.
– Лжёшь про сына? Уловка? Как я тебя отпущу, если ты тут же задействуешь свою охрану, и меня вместо тебя отправят, вот куда только, хотелось бы и узнать…
