Лариса Кольцова
Миражи и маски Паралеи
могущественными Кристаллами, но всё имеет свою тень. Люблю я тебя…
– Мерзкий урод! – Нэя отодвинулась от него подальше, едва удерживая равновесие на краюшке скамейки. Странные и даже извращённые откровения будили её любопытство.
– Только, видишь ли, моё положение весьма необычно. Вот протяни руку к прозрачным струям и пей, и наслаждайся. А глянь вниз, что там за отбросы валяются в сём водоёме, захочешь ли пить? Ещё и отравишься. Вот и вы с ним пили чистую воду вашего взаимного блаженного хотения, а мне доставалось то, что сливалось в мой грязный водоём. Чем я и травился.
– Что там сейчас? В Лучшем городе континента? Без меня?– коли уж таинственный и жуткий прорицатель сам набился в собеседники, она решила утолить своё женское любопытство.
– Да что там, кроме бесцветной тоски. Говори уж прямо, кто конкретно будоражит тебя?
– Как там Руд поживает?
– Да как? Одно стремление и осталось, на Землю. К земным сосудам блаженства.
– Что за сосуды такие?
Хагор хмыкнул, – Так Земля большая планета, населена против Паралеи куда как более красочными миллионами красавиц.
– Я хуже?
– Всякие, думаю, там есть. И хуже, и лучше. Тебе-то что? Ты здесь неповторима. Здесь и держала бы. Нет в тебе цепкости. Слишком проста, беззащитна, открыта. И сила твоя без ума.
– Какая у меня сила?
– Большая. Только ты её не осознаешь. Силы своего воздействия не понимаешь, на других людей. Ума нет.
– Почему ты мой недруг? За что?
– Тебе я не враг и быть им не могу. Поскольку заявил открыто, люблю тебя! Сказал бы, что безответно… но ведь помнишь, как прижимала меня к своей груди в подземном отсеке? Как жалела…
– Уйди! Мне страшно!
– Мне тоже страшно. Страшен мне этот мир, устрашают недоразвитые существа, что мельтешат вокруг, воспаляя моё зрение, оглушая обоняние и вызывая дрожь отвращения от малейшего соприкосновения с их наличной вещественностью. И хочу, и боюсь конца здешнего существования. Нельзя мне уйти без муки. А я муку страшусь. Устал быть созерцателем чужих бед, чужих утех, своего ничего не дано. Не поймёшь ты. Знаю я тебя всю, обнаженную и святую, прекрасную и грешную, трепетную и бесстыдную, а скорбно мне и от этих видений, ибо не мне давала ты наслаждение, не моё дитя носишь. А я тебя не забываю… Как жажду я, немощный, той простейшей, можно сказать, животной силы, что и даёт возможность самому неразвитому даже среди недоразвитых существ познать сладкую глубину женщины…
– Как же ты противен! – Нэя брезгливо отодвигалась, пока сам Хагор, видя, что она вот-вот встанет и уйдёт, отодвинулся подальше.
– Сиди! Не притронусь я к тебе! Твоё неприятие для меня как удар ножа. Исчах от любви и немощи. Мир этот мой ад. А он, Избранник твой – демон, грызущий мои внутренности. Отомстил ему через дочь, отомщу и через тебя. Но потом.
– Как это через меня?
– Увидишь. Может, и не скоро. Но что мне ваши годы, для моей-то вечности? Не вечности абсолютной, конечно, но в вашем её понимании. Он свой удар нанёс, а я на один удар отвечу двумя.
– Какой удар он тебе нанёс? Он и не думает о тебе!
– Он отнял Гелию. Я отнял дочь. А потом отниму и тебя.
– Меня? Да я ушла от него сама! Ты бредишь, пьяница? Ты вечно пьёшь, как и пил. И сейчас ты вылез из пивнушки, я видела.
– Он лишь позволил тебе покинуть Лучший город континента, где ты устала жить и сама. Что тот дворец, где у тебя не было ни минуты покоя и дня беспечного радостного существования, каким сумел обеспечить тебя даже нелюбимый первый муж. А этот, даже отдав груду слёз Матери Воды, так и не придумал, как создать для тебя хотя бы подобие той жизни, которой лишили тебя с детства. Превратил твоё единственное обиталище в ремесленную мастерскую, где у тебя не было ни дня тихого безмятежного уединения. Человек без фантазий, без выдумки, лишённый дара в этом смысле начисто. Как только и посмел сделать из тебя мастеровую, к которой всякий лез со своим нахальным рылом…
– Я сама выбрала себе такую жизнь. Мне никто ничего не навязывал. Я могла бы жить и бездельницей, но это скучно. Я уже нахлебалась всей этой праздности у Тон-Ата. До сего дня сводит горло, как вспомнишь те цветочные плантации…
– Любви не было, вот и сводит твоё горло. А была б любовь, то тягомотина пустого времени тебя не терзала бы.
– Вот именно. Безделье порождает тоску.
– А теперь-то тебе весело? – ухмыльнулся он.
– Я свободная от гнёта, а это тоже не всякому доступно.
Нэе было нехорошо от смешанных запахов специй, продуктов и прочей вони базара, от вида грязного водоёма, но казалось ей, что от слов Хагора. Болела спина, тянуло внизу живота, будто маленький, но ещё не умеющий самостоятельно дышать и думать, а также и видеть, но делающий всё это через Нэю человечек, готовящийся к своему будущему, уже страдал, предчувствуя, что не будет у него с нею никакого совместного будущего. Как жестока она была, не давая ему любви в себе, её мысли не питали током этой любви её кровь, не было радости в молекулах кислорода, несущих ему дыхание. Он стал ей не нужен, как и сама она стала не нужна себе. Подобно Хагору она боялась уйти из жизни через муку, а другого выхода не было.
– Думаешь, он вернётся? – спросила она, обращаясь к струящейся воде. Хагор казался наваждением, а всё, что происходило, напоминало печальный разговор с собою, внутри самой себя.
– Вернётся, если между вами, как ты говоришь, любовь. Только запомни, я своих слов не отменяю, пусть я и пьян, как ты думаешь. Кого ты тогда и слушаешь? Старого пропойцу? – Он полупьяно замотал головой. Седые волосы были перетянуты неряшливой верёвкой в тощий хвостик, а в редкой седине розовела кожа проплешин. Жалость к старику мешалась с физической неприязнью к виду его старческого безобразия. Нэя была уверена, что он трезв, и только ради дополнительного издевательства принял вид опьянённого, что-то бормоча, уже не видя и, как бы, не узнавая её.
– Да ты и неплохой актёр, к тому же, – сказала она с досадой.
– Если бы люди не носили на себе своих игровых масок, разнообразя их в меру своего таланта и умения, до чего же и однообразны они были, как рыбы в одном косяке, – отозвался Хагор.
– Ты изменился по сравнению с тем, каким явился в горах.
– Да и ты не похожа на ту, которая купалась в озере. Ты была похожа на Гелию, мерцающую в синем жидком кристалле. Охваченная своими чувственными фантазиями, ты думала, что тебя никто не видит. Только Гелия была похожа на хрустальное ледяное включение, сияющее в прохладе воды, а ты на горячий сгусток звезды Ихэ-Олы. Ты согревала моё зрение, ты вызывала во мне неосуществимые желания…
Была ли запрограммирована гибель Реги-Мона, и кем?
Он проследил за взглядом Нэи, увидел Реги-Мона, – тот разговаривал с торговкой съестным. Добродушно, но с актёрским умыслом Реги-Мон играл выразительными глазами под дугообразными бровями. Шрам в такие минуты ничего не значил для женщин, если он хотел их очаровать. Все торговки сбавляли ему цену, даже если были они не молоды. Бескорыстно увлечённые им, пусть и на короткое время, торговки добавляли всегда и сверх того, что он покупал. Чуть больше кусок дичи, чуть больше муки, спелее фрукты и овощи, обильнее сладости. Реги-Мон играл в жизни роль сказочного везунчика, каким не был в своей искалеченной жизни.
– Погубишь ты этого обаятельного простака, – Хагор кивнул в сторону счастливого Реги-Мона. Тот глядел в глаза пригожей молоденькой девушке. Она менялась под гипнотическим взглядом талантливого, но так и не состоявшегося актёра и военного, неудачника, обещающего каждой из них её женскую удачу. Нэя была безразлична к его играм, но подумала применительно к ситуации, сколько счастья он мог бы доставить не только любой из этих простушек, но и себе, откажись от своих претензий на женщин из элитных сословий.
– Зачем увлекла? – осудил её Хагор, – что дал он тебе? Прикрытие? Не могла избрать того, кого не так жалко? Ведь он твоя первая любовь. Ты же… сломаешь ему шею! Хотя и не своими руками. А тот, другой твой воздыхатель? Несчастный полупомешанный мутант, аристократическая полукровка. И тому всадишь клинок в гордую шею, отворив его горло. Хотя и не своими руками, понятно. Ты для здешних мужчин та, кто своими чудесными ручками преподносит им погибель. И брата своего ты погубила, затащив к Гелии в ту ночь.
Поняв его «клинок» как иносказание, Нэя промолчала, уже не удивляясь ничему.
– Хочешь услышать, о чём он говорит с тою торговкой?
– Зачем мне? – отмахнулась она с брезгливостью и тотчас же услышала голоса Реги-Мона и девушки, как будто стояла рядом с ними. А Хагор всего-то и повернул перстень с розоватым блёклым камнем, похожим на простой кварц, вокруг своего среднего пальца. Тут Нэя, вроде бы, и впервые обратила внимание на абсолютно не старую красоту рук старика. Отточенная красота его пальцев вовсе не была испорчена тяжкой работой или долгими летами.
– Ты чего сегодня грустная? – задал вопрос Реги-Мон, прикасаясь кончиками пальцев к руке торговки и поглаживая её кожу. Если зрительно, то и Реги-Мон и девушка были хорошо видны Нэе с её места. – И это при твоей красоте и юности? – Чувствовалось, что их разговор не первый, и Реги-Мон давно к ней примеривается. Он достаточно часто вместе с Нэей посещал базар.
Девушка ответила с готовностью и очевидной искренностью простолюдинки. – Я утратила того, кого любила. Мы жили рядом, и в детстве никто не мог и представить себе, в какого красавца он вырастет. Он рос полунищим и заброшенным сиротой при гуляке отце и вечно пьяной бабке. А когда вырос, то стал самым видным парнем в нашем квартале. У него был большой выбор, а он выбрал меня. Обещал пойти со мною в Храм Надмирного Света, и я… В общем, он нашёл хорошо оплачиваемую работу в столице, да убили его преступники, напавшие на то здание, в котором он охранял каких-то важных людей. Конечно, бывало и такое, что он при своей ещё жизни смотрел в сторону от меня. Молодой же был совсем, но я крепко держала его, а та, к которой он вздумал приблизиться, отвергла его. Вышла замуж за богача, да я слышала, что она также погибла…
– Хочешь, я утешу тебя? – ласково и бархатно прошептал Реги-Мон. – Ведь мёртвые не возвращаются. А там, как и знать, вдруг ты забудешь о своём горе?
– Как же твоя жена, что ждёт тебя за пределами рынка? Я её видела, она ждёт ребёнка.
– Она мне не жена, и ребёнка она ждёт от другого. Я только её сопровождающий, вроде её охранника. Ты же видела, насколько она прекрасна, какая утончённая, не местная. Так, по случайности тут и оказалась. Можешь и сама у неё спросить.
– Разве ты слуга? А не похож.
– Никогда и ничьим слугой я не был. Я её телохранитель. А вообще я художник.
Девушка была не из тех, кого надо упрашивать. Да и Реги-Мон очаровал её, что было понятно даже со стороны. Она робко, но с затаённой ответной лаской коснулась его руки.
– Ты столичная штучка, похоже, не из простых? Я только пошутила насчёт слуги. Зачем я тебе? – отозвалась она игриво. – А где ты живёшь?
– А ты?
Нэя видела, как он схватил милашку за руку повыше локтя, не обращая внимания на её любопытствующих соседок по прилавку.
– На окраине. На той улице, что начинается у берега реки и тянется к самому лесу. Если не шутишь, то приходи туда, на мост, когда гаснущий закат накроет его тенью, и я буду там ждать. Если у тебя есть место для уединения, я пойду с тобой. Если нет, у меня есть собственное убежище…
– Ты настолько похожа на девушку из моей собственной юности. Я утратил её. У неё был такой же тихий и ласковый голосок, такой же тонкий стан, прелестные руки… Она была моей первой, а я… Я был такой дурак в то время! Да и зависим от своих родителей полностью. Отец мой был деспот и бил меня нещадно. Помню,
когда он узнал о наших встречах, так меня избил палкой, что я целые сутки провалялся в деревянном хранилище для горючих брикетов, которыми отапливали дом во время сезона дождей. Да и потом мать прятала меня от него у своей родни. Он считал меня своим позором, а ту девушку неровней мне. Она же была из совсем бедной семьи. Когда я вернулся, её тоже где-то спрятали, уже её родители. Мать моя была доброй, да зависимой от отца, как и я. А потом, став взрослым и, не скажу что успешным, я им никогда и не был, но вполне стоял на собственных уже ногах, уже не нашёл её нигде, как ни искал.
– Не успешным? – не поверила девушка, – как же нет? Если ты такой холёный и умный? Так это отец изуродовал тебе лицо?
– Нет, конечно. Это произошло во время одной драки. Один уголовник хотел убить меня, задел ножом, а в том месте, где это произошло, не оказалось хороших врачей. Рана воспалилась, долго болела. Наложить швы было некому, и я остался вот таким, располосованным. Лицо после этого стянул шрам.
– Тебе было больно? – девушка с робким сочувствием прикоснулась к лицу Реги-Мона. А это уже ясно говорило о том, что они знакомы не первый день. Ведь Реги-Мон довольно часто приезжал сюда и один без Нэи.
– Если бы моя красавица-госпожа не любила другого, – продолжал Реги-Мон, имея в виду под «красавицей – госпожой» Нэю, – я был бы ей вечным слугой, за кого ты меня и посчитала. Но, видишь ли, она во мне и в качестве слуги не нуждается. Она особенная, как никто вокруг, если ты способна это рассмотреть и понять. Да я-то самый обычный.
– Кто красавица? Она? Да ты шутишь. Она настолько обычная, что я обратила на неё внимание только из-за тебя. Платье, правда, на ней очень красивое.
– Ну, это потому, что она на последних сроках беременности. А так, видела бы ты её! Она была блистательна и роскошна.
– Она тебе в то время нравилась?
– Она всем нравилась.
– Так ты простолюдин? Рос в бедности?
– Не совсем. Мой отец был образованным, и мы не бедствовали.
Когда фабрикант, у которого он служил управляющим, разорился, то мой отец неожиданно разбогател. Думаю, успел приложить руку к чужому добру, прежде чем его за долги конфисковали. И никто ничего не доказал, не нашёл и следов того места, где было припрятано добришко. Вскоре мать умерла от остановки сердца. Она всегда болела. И отец, устав таскаться по «домам любви», приблизил к себе одну юную особу, желая с нею пройти через ритуал зажигания зелёного огня в Храме Надмирного Света. Купил совсем неподалёку отсюда приличную усадебку, чтобы зажить молодожёном и с полным забвением прошлой жизни, в том числе и меня. Но та девушка его отвергла. Впрочем, он недолго горевал. Нашёл ещё одну молодую особу, ставшую ему женой. Меня он и на порог к себе не пустил, да я и сам не желаю повторно туда сунуться после того, как был вышиблен за пределы его дома. Не будь он моим отцом, убил бы любого за такое обращение одним ударом. Я могу, я сильный. Представь себе, по странному совпадению в этом же самом посёлке поселилась и моя госпожа. Так вот, однажды он вдруг и подошёл ко мне, слезами заливается. Истосковался, мол, не чаял и увидеть, а вот довелось. Много с того времени, дескать, передумал, перестрадал, вот и плачет от счастья, что жив сын, то есть я, о котором пришла весть, что сгинул тот где-то в подземных рудниках, брошенный туда по злому навету. Обнял меня, а я стою как дерево, – ни тепла мне от него, ни нужды в нём. А он хвалится, что нашёл себе новую жену. Говорит, что она ему дар Надмирного Отца, так хороша, молода и образована. Родила ему сына. Так что у меня теперь есть брат младший. Стал зазывать меня к себе. Я не захотел к нему и заходить. Я же поклялся, что уже никогда не переступлю порог его дома. Он, понятно, страдал. Деньги всё совал, да я ему: «Я тебе что, нищий? Прежде нужно было проявлять заботу, а не теперь, когда моя жизнь от тебя давно отрезана. Я и сам не просто взрослый, а давно взрослый. Я поседел уже, а ты мне подачки как малышу какому, хорошо ещё, что не конфетку в кулачок, суёшь». Видел я его избранницу. Красива и резко отлична от того разбогатевшего простонародья, что там обитают. Думаю отчего-то, что не своего ребёнка он растит. Да мне что за дело до него? Я его и простил бы, если бы не та давняя история с тою девчушкой… Как-то это выпихнуло меня не в ту колею с самого начала моей юности…
– Такое сплошь и рядом происходит. А что бы ты сделал, если бы нашёл ту первую девушку из своего прошлого?
– Я стал бы ей служить даже в том случае, если она стала больной и угасшей. Да как найдёшь? Надеюсь, правда, что она нашла своё счастье с другим, не таким слабовольным дуралеем, каким был я сам…
Нэя раздражённо махнула рукой на Хагора, не желая вникать в посторонние тайны. Звуки голосов – неисправимого гуляки Реги-Мона и тихой девушки, хотя и ранней потаскушки, как выяснилось, исчезли. Никогда Нэя не слышала от Реги-Мона подобных откровений, что излагал он первой встречной торговке на провинциальном базаре. Но, возможно, потому и открывался ей, что знал о её случайности. Реги-Мон и торговка съестным продолжали мило ворковать о чём-то, но уже не было слышно их голосов, тонущих в равномерном гуле окружающих людей и прочих звуков улицы. Нэя нервозно теребила тунику на вздутом животе, тугом и отвращающем её от себя самой. Но куда ей было деться от всего? От жизни, от ожидания ребёнка? От Реги-Мона, чья жизнь не волновала её в том смысле, чем он там её наполнял. Он же был свободен, как и был прежде.
– Ты ожидаешь того, кто в твою жизнь не придёт, – сказал Хагор, еле пошевелив пепельными губами.
– Ты о ком? О Руде? Я и не ожидаю.
– Кого не ждёшь – дождёшься, а вот кого ждёшь – нет.
Хагор сплюнул в сторону и без того уже заплёванного бассейна – чаши.
– Грех плевать в землю, тем более в воду. Не плюй, меня вытошнит того и гляди.
– Чего уж грех. Плевком больше, плевком меньше. Всё вы тут заплевали сами.
– Я что ли? Или многие из окружающих?
– Ну и не я один. Опять дождь будет. – Он поднял сухое лицо вверх, изучая бег и наплыв многослойных облаков. – Один он бескорыстно чистит и моет вашу планету, лелеет леса и сады, орошает плачущие лики, наполняет иссушенные водоёмы и реки. Он смоет мой ничтожный плевок, как меня самого, подобного грязному плевку, смоет очищающее время. Возьми, – и он протянул ей голубой цветок из плантаций Тон-Ата. Откуда он у него взялся? – Прикуси и дурнота пройдёт.
Нэя схватила стебель, утопив носик в атласных лепестках, кусая гладкий и сочный стебель, благодарная Хагору, что он успел очистить стебель от колючек. Во рту стало прохладно, и ком тошноты истаял. Стало свежо и вкусно.
Где сейчас растут подобные цветы? Где остались те плантации? Нэя напрягла память. Сознание заволакивал перламутровый, все размывающий туман, но за границей тумана она ясно видела хребты розовеющих гор, на их вершинах сияли одиночные странные здания, отражающие свет Ихэ-Олы своими острыми гранями.
«Это видения одного из тех ярких снов, которые застревают в памяти на годы, иногда навсегда», – решила она. К тоске примешалось сожаление об утрате прекрасных мест, бесконечных прямых, а также петляющих тропинок, уводящих в далёкие голубеющие и густо синеющие под чистыми небесами, взбитые и облачные тенистые рощи. Захотелось вдруг глотнуть чистого и вольного воздуха безразмерных пространств, лишённого людей.
Однажды она удалилась очень далеко. Шла, шла и вдруг упёрлась как в стену в крутой, почти отвесный бок огромной лесистой горы. Она пыталась обойти поразительную, покрытую густой непролазной растительностью стену и обнаружила полированные каменные ступени, ведущие вверх. И пошла по ним в неизвестность. Как долго длилось то восхождение? Кажется, долго. Но вскоре она вышла на гладкую и обширную площадку, словно срезанной макушки горы. Там стояло странное сооружение из материала идентичного тому, из какого были выстроены многие здания в ЦЭССЭИ. Или уж она потом всё придумала? Но глазам её открылась сверкающая пирамидальная башня без окон и дверей, как в сказке. Она сверкала то зелёным, то лиловатым блеском в ярком полуденном свете Ихэ-Олы. И Нэя, не видевшая до этого пирамиду Рудольфа, решила, что это она и есть. Реальность стала настолько фантастичной, что она не удивилась бы и тому, что может вдруг взлететь к самой её вершине. Она замахала руками в пышных рукавах, засмеялась, но не взлетела, конечно. Вокруг никого не было, так что смешная детская игра не могла быть никем осмеяна. Она обошла огромное сооружение, ни с чем не сообразное, по его периметру и остановилась у начала, где и заканчивались, или наоборот, начинались ступени, приведшие её сюда. Рука коснулась холодного камня, он казался прозрачным, но сквозь него ничего не просматривалось. И именно в тот момент сознание словно проснулось, вздрогнуло. Она закричала в раскинувшиеся вокруг лесистые и холмистые дали, – Рудольф! -
Что было потом? Нэя увидела Тон-Ата. Его сердитое удивлённое лицо, – Ты как сюда попала?!
Объяснить собственное появление ниоткуда он и не подумал. Что было потом? Возникла слепота. Или всё же это была вспышка? И всегда, когда она прикасалась впоследствии к воспоминанию о загадочной башне на вершине горы, глаза слепли, следовал обрыв в памяти. Поэтому та прогулка так и не прояснилась для неё – где она была? В реальности или в красочном видении? Разящие глаза своей красотой и обширностью ландшафты, выплывающие словно бы из сновидений, превосходили лесопарковую зону ЦЭССЭИ. «Сады Гора» были недавней реальностью, а то, что она вспоминала через странное усилие, реальностью не казалось, вызывало щемящую грусть от понимания, что возврата туда ей нет. «Зеркальный Лабиринт», как ни странно, не казался утраченным.
И она удивлялась, просыпаясь в небольшом домике в лесном поселке, где, глядя на пустые белые стены, ожидала их исчезновения, их таяния вместе с ночными снами, уверенная без всякой на то причины, что стены эти, жизнь в новом месте – наваждение, и долго оно не продлится.
– Думаешь, те плантации – твоё невозвратное прошлое? Ты жила там как в забвении, окутанная голубеющей и насыщенно-влажной растительной дрёмой, в полусне, в ожидании подлинной
жизни. Но они, плантации, на самом деле твоё далёкое или
близкое будущее, смотря, чем мерить. Эти цветы, их семена из других миров, как и ты сама. Ты уже не найдёшь их здесь, не воспроизведёшь их живое благоухание. Это было под силу лишь Тон-Ату. Загадочному тёмному Псевдониму.
– У меня больше нет моих чудесных духов, сказала зачем-то Нэя. -Закончились, да и к чему они мне теперь? А Реги-Мона я обязательно полюблю. Он одинок, какие же претензии у меня могут к нему быть, если я его отвергаю? Он всё равно ждёт, и я дала ему обещание, как только обрету свободу от этого, – и Нэя посмотрела на свой живот, запрятанный в складках обширной туники. – Я так устала его носить. Хочу тишины. Покоя.
– От тишины закладывает уши. От покоя тянет в сон. Покой обездвиживает токи жизни, обесцвечивается игра разноцветных граней мира. Покой та же крайность, что и хаос. Их надо избегать, как два взаимоисключающих полюса, несовместимых с жизнью. У тебя не будет покоя. У тебя впереди жизнь, исключающая его.
– Разве ты не мечтаешь о покое, оставшись без тех, кто тебе дорог?
– Нет. Не мечтаю. Я его жду. Как грешник, я заслужил только этот ничтожный покой на свалке Мирозданья. Ты же добра и заслужила большее. Хотя в своём временном невезении, желая устроить себе подобие семейного укрытия, ты приговорила этого несчастливца… – он указал на Реги-Мона, не могущего оторваться от молодой торговки. Игра, похоже, перетекала в нечто и большее, – …Ты уже приблизила его к тому фатальному острию, что отсечёт от него, увы, не его невезение, а саму его исковерканную жизнь.
– Ты о чём? – окунаться в его словесный поток было выше её сил, она воспринимала его болтовню урывками.
– О нём. Кто не ведает пока, что идёт не по цветущей луговине, а по обманчивой цветущей трясине. – Хагор воззрился кристаллическими глазами на Реги-Мона. Девушка пихала в его баул покупку, наклонившись над ним. Баул стоял на прилавке, а Реги-Мон прикасался губами к её завиткам, выпавшим из повязки на голове. И не было похоже на то, что он играет. Или же игра настолько увлекла его?
– Скажи ему об этом, – равнодушно глядя на его заигрывания с другой, произнесла Нэя.
– Не надо было тебе за него хвататься. Увлекать его тем, чему не суждено сбыться.
– Зачем ты говоришь всё это? К чему?
– Потому что я прореха, утечка информации, я возник как трещина в мире сверкающего совершенства. Только какое же совершенство, если в нём есть прорехи, трещины? А? Я мечтал о том, что починю свою распадающуюся структуру, воссоздам нарушенную кристаллическую решётку, починю, ставшие хаотичными, атомные связи. Верну гармонию тем, кто нарушает её в других мирах. Чтобы меня опять впустили туда, откуда я вывалился столь неудачно. Но существует ли оно у них, это запредельное совершенство? Не уверен. Такими, как я, после нашего возвращения заселяют планеты отверженных, но не потому, что мы хуже счастливчиков, оставшихся в своих Кристаллах. А потому, что мы увидели нечто, что скрыто от обитателей Блаженной Идиотии.
Хагор встал и на полусогнутых ногах отошёл от неё, пересел на пустующую соседнюю скамью. Жалкая колеблющаяся походка старика не могла ни вызвать сострадания у Нэи даже в такую минуту, – Чего убежал? Продолжай свои пророчества. Но я в них не верю. Ты лгун! Рудольф говорил, что ты сектант, сбежавший от преследований из Архипелага, и сошедший с ума.Ты всё придумал, и свой кристаллический рай и своё могущество. Нет у тебя ничего.
Старик взглянул на неё мутными, утратившими яркость и блеск, глазами, не поняв её обращения, будто и не говорил с нею только что, доведя до тошноты и отвращения ко всему на свете. Даже потревожил покой скрытого в ней ребёнка. Нэя погладила живот, успокаивая больные ей толкания сына.
«Какой же чудовищный»! – думала она о Хагоре, – «А я ещё жалела его». Там, у озера, он плакал, уткнувшись ей в грудь, как ребёнок. Но тогда счастье делало её великодушной, ведь речи его были так же беспощадны и мутны, клубясь ненавистью. И всё равно он казался жалким. И тогда, и теперь.
– Что за странный дед? – спросил вернувшийся Реги-Мон. Хагор, свесив голову, погрузился в свой полупьяный сон. Реги без церемоний уселся между ним и женой. Внимательно оглядев отрешившегося соседа, он подытожил своё изучение, – Сильно похож на твоего старого воспитателя. Ну, есть два брата от одной матери. Насчёт отца, не знаю, что сказать.
– Чем это он похож?
– Да как сказать-то… непохожестью на прочих. Зыркает вокруг себя как-то слишком уж повелительно. И неадекватно, надо отметить, исходя из его внешней весьма опущенной фактуры. Будто из подземных рудников выскочил. Знаешь его?
– Уж скорее из-за тверди небесной свалился, из мрака, что там, за нею скрыт.
– Откуда ты можешь знать, что скрыто за небесной твердью? – весело спросил Реги-Мон
– Ты договорился о свидании с той торговкой? – спросила Нэя, не желая больше обсуждать Хагора, желая забыть его.
– С торговкой? Да ты шутишь. Она провоняла своими специями и корнеплодами. Я жду только тебя.
– Ты привык к изысканным ароматам дам из других сфер, да? Зачем ты согласился на обряд со мной?
– Люблю тебя, – ответил он, – с юности.
– Что же в юности не хотел дружить со мной? Все говорили: Нэя, стыдись, не бегай за ним. Он в тебе не нуждается. Он ищет богатую жену.
– Когда это и было? Я был дурак дураком.
– А сейчас? Поумнел?
– Лучше быть живым дураком, чем мёртвым умником, – отозвался вдруг Хагор. Реги-Мон удивлённо, но и насмешливо посмотрел в сторону пьяного. Тот встал и бодрым трезвым шагом покинул пределы рыночной площади.
– Не понял ничего, – сказал Реги-Мон.
– Твой коллега по ремеслу. Актёр, – пояснила Нэя. – Целый час репетировал, сидя рядом со мною, пока тебя не было. Проверял, насколько он убедителен.
– Да разве в такой жалкой провинции есть театр?
– Он из самодеятельности. Театр одного актёра.
Печальные раздумья о Реги-Моне и его отце
Сейчас, лёжа в траве, она думала о том, что нет уже Хагора, нет и Реги-Мона. Интересно, встретился ли он с той девушкой на мосту? И были ли у них встречи потом? Похоже, что да. Поскольку Реги в последнее время выглядел веселым, по-молодецки подтянутым. Вечно отсутствовал, не мешал Нэе своим укоряющим напоминанием о собственном одиночестве и его верном ожидании исполнения того обещания, которое она ему дала на будущее. Он не желал принимать исполненный ритуал в Храме Надмирного Света за недостойную игру, направленную на обман окружающих. Он хотел быть настоящим мужем. А уж насколько хотел в
последние свои денёчки и разгульные ночи с милой торговкой с провинциального базара, уже не узнаешь. Как и то, насколько ему мешали запахи острых растительных смесей, пропитавших гладкую
кожу последней его подружки. Грустит
ли она, молодая продавщица рыночной снеди, об исчезнувшем очередном любовнике?
Оказывается, сын Олы брат Реги-Мону. Но насколько и брат, а не тот самый случай с «рукавом Надмирного Отца», по выражению бабушки? Так уж случилось, что Нэя никогда не была в гостях у Олы и не стремилась туда, уклоняясь всегда от приглашений. Упрямое нежелание переступать за ограду красочного дома Олы вызывал её муж. Она сразу узнала отца Реги-Мона, соблазнителя девочки-соседки Эли, если не насильника, принудившего её к сожительству.
Поначалу Нэя не хотела допустить это узнавание, отпихивала туда, откуда оно и пыталось высунуться, – в подсознание, к снам, к забытым, ненужным, стёршимся образам прошедшего времени. Ола никогда не считала зрелый возраст своего мужа изъяном. Она признавалась, что он ей не только любящий и страстный не по годам муж, но и заботливый отец, бегущий на каждый её чих и отзывающийся на каждый её каприз. Замена отца, которого она лишилась.
Ола объясняла, её муж Сэт прожил безотрадную жизнь без любви и только с нею узнал, что такое любовь. Если бы Нэя отозвалась на её приглашение, он тоже сразу узнал бы её. Ситуация была бы неудобная, взаимно тягостная. Отец Реги-Мона, в прошлом корыстный бессердечный сухарь. Он избивал своего первого сына Реги за любое непослушание, тиранил первую и кроткую жену. Он погубил, по сути-то, карьеру и надежды на счастливую жизнь Эли, а тут взял и преобразился в полную противоположность.
Щедрый и добрый, соблюдающий все заповеди Надмирного Отца со слов соседей. Олу носит на руках, сохранив свою силу и стать, да и внешность его бывшая избалованная аристократка считает образцом мужественности. Почему он не любил в своей молодости первую жену и сына от этой жены, того Нэя не знала. Знала только, что он и его жена родили Реги-Мона, будучи совсем юными, что его заставили под угрозой со стороны отца невесты – столичного уголовника пройти ритуал в Храме Надмирного Света с обольщённой девицей. Он жил впроголодь все те годы, когда завершал своё обучение, стараясь для рано появившегося сына, и нищета трудовой молодости, возможно, изглодала его юношескую любовь. Когда же встал на благополучные рельсы, будучи умным и пронырливым всегда, от былого, пусть и насильственного вначале, семейного единения не осталось и крошечного кусочка счастья.
