Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
10. Спасение
Если бы кто-нибудь тогда заглянул в папку стихов Вячки и прочитал то немногое, что он написал за три последних месяца, он поразился бы. Столько отчаянья, неверья людям, жизни было в них! И столько было циничных высказываний о женщине, о женской душе, о женской любви! Прочитавший подумал бы, что это писал поживший и сильно разочаровавшийся человек, обманутый жизнью и потерявший надежду на что-нибудь светлое.
И пред Вячкой, хотя ему было всего 19 лет, не было ничего светлого. Один со своими думами, он не видел ничего, кроме бесперспективности.
Какой же выход? Продажные женщины не лгут, только они. Но можно ли всегда быть в этой грязи? Он становился сам себе противен!
Где выход? В тысячный раз Вячка ставил перед собой этот вопрос, искал выход из неразрешимого противоречия между действительностью и своим положением страдающего.
И выход нашелся: самоубийство. Сразу покончить со всем злом и грязью. Надо только подумать, как это сделать, чтобы никого не обвинили, и чтобы не было неудачи. Смерть наверняка!.. Придумал!.
Он стоял на лестнице третьего этажа и решал: броситься в пролет вниз головой. И смерть верная, и поверят в случайность. Сейчас, сию минуту.
Кто-то поднимается вверх по лестнице.
Кто это? Занятья уже кончились, все ушли, уборщики не начали еще уборки, не пришли. Кто идет? Он подождал и увидел идущего. Это была Евгения Николаевна Бельская. Она легко добежала до Койранского, дотронулась рукой до его руки и негромко сазала:
«Я так рада, что увидела вас. Это бог меня послал. Идем на улицу, здесь неудобно разговаривать».
Неожиданное появление Бельской так поразило Вячку, что он не стал возражать и послушно пошел за ней. Она свернула на улицу Новый свет. Там смешались с толпой, которой всегда кишела эта улица, и пошли рядом. Она опять дотронулась до его руки, как бы удостоверяясь, что он здесь, с ней. И немного погодя сказала:
«Я на уроке заметила, что с вами неладно. Вы на что-то дурное решились. Я подумала о страшном. Эта мысль не давала мне покоя, и я вернулась. Скажите мне, что с вами? Вы – всегда такой уверенный в себе, сильный, счастливый, в последнее время ушлм в себя, задумываетесь и замышляете нехорошее. Ну, говорите! Я не отстану от вас, слышите?»
Досада была в душе Койранского. Если б его спрашивал кто-нибудь другой, не Бельская, он бы грубо оборвал и ушел. Но Бельская всегда занимала особое место в мыслях Вячки. Он продолжал идти покорно, как привязанный к ней. Но все же ответил вопросом с оттенком сопротивления:
«Из каких это побуждений вы так добры ко мне, я же для вас последний из последних?»
Бельская горячо возразила:
«Не верите? Разве я дала вам повод? Ну, хорошо, не верьте! Но дайте мне слово, честное слово, что ничего над собой не сделаете».
Долго шли молча. Наконец, Койранский попросил объяснить:
«Откуда вы взяли, что я хочу что-то над собой сделать? Что за наитие такое?»
«Я видела по вашим глазам и мне что-то подсказало, верно, поведенье ваше в последние дни. Разве это неправда?» – отвечала и спрашивала Бельская.
Койранский молчал.
«Дадите честное слово?» – опять спросила девушка.
Он продолжал молчать. Тогда она тихо-тихо, едва понятно, произнесла:
«Если вы сделаете это, я тоже сделаю! Хотите этого?»
Койранский расслышал каждое ее слово. Он видел как краска медленно сползла с ее лица и оно стало бледным-бледным.
Ему стало страшно за нее и какая-то невероятная легкость обволокла сердце.
Он не отрываясь смотрел на грустное лицо своей спутницы и как-то поспешно зашептал ей на ухо:
«Даю честное слово! Ради вас! Ради вашего чистого правдивого сердца. Ради вашей чистой жизни!»
Она обрадовано сказала:
«Я вам верю, Койранский, благодарю от всей души!»
Дальше они шли молча. Каждый думал о своем.
Койранский думал о чудном спасении: не приди эта девушка, он был бы уже расплющенным куском мяса.
Как все же бывает! Она заметила по глазам. Но она же всегда избегала смотреть на меня, не считала за человека. А тут увидела, прочитала и спасла, да еще пригрозила, что сделает то же. Благодарить ее нужно или напрасно она вмешалась не свое дело из девичьей доброты, случайно заметив мое настроение? Но она единственная, кто интересовался мною. Он вспомнил взгляд ее в дверях человечески нежный и опять подумал:
«Случайность? Неужели не случайность?»
Он первый нарушил молчание.
«Евгения Николаевна! Вы случайно взглянули мне в глаза или это не случайно? Но я хочу правды, только правды!»
Бельская ответила не сразу. Они шли и молчали. Сомнения увеличивались в душе Вячки с каждым их шагом.
Но вот Бельская заговорила:
«На такой вопрос неправды сказать нельзя! Особенно после этого. Так слушайте: не было дня, когда бы я не думала о вас. Вы были моим горем. Были и… остались. Больше ничего сказать не могу! До свиданья!»
И она побежала вперед и быстро смешалась с толпой. Койранский добежал до самого ее дома, но она, очевидно, уже скрылась в доме.
Он не пошел к ней. «Зачем? Все так ясно сказано!..» – убеждал себя Койранский.
Он пошел обратно и стал вспоминать все, что было между ними со дня ее приезда в Варшаву. Ее враждебность, краску на лице, вопрос в учительской, счастлив ли он, и реакцию на его положительный ответ, слезы, когда он приходил навестить ее и эту боязнь за него, когда он пришел к мысли о самоубийстве. Все теперь стало понятно. Он думал: «Какое право я, грязный, имею на ее чистое чувство? Она мне никогда не простит этого, а скрыть бесчестно. Что же делать? Она сказала, что я остался ее горем. Это же верно! Я ее не люблю. Способен ли я любить после того, что было? Значит, я буду ее горем. Это ужасно несправедливо! За что ей такое? Я должен начать новую жизнь, искупить мои грязные несчастья, и, может быть, сумею полюбить чисто, искренне, на всю жизнь! Самообман? Нет, с этого дня я – другой!» Он вспомнил страшные минуты на лестнице и то, что она спасла его своим чувством, подсказавшим ей это ужасное решение. И продолжал думать: «Я скажу ей, что не хочу быть ее горем, постараюсь быть ее счастьем. Я скажу ей все, пусть никакой неправды никогда не будет между нами. Я обязан ей жизнью и должен жить для нее! Может, это бог послал мне спасенье через нее? А я так был несправедлив к нему!»
И Вячка, дождавшись положенного часа, зашагал к домашней архиерейской церкви.
11. Крутой перелом
Для Койранского началась новая жизнь. Он остепенился, почти порвал дружбу с Важаевым, чтобы оторваться от старой жизни, стал больше заниматься, больше времени проводить у сестры.
Он видел, что Бельская избегает оставаться с ним наедине, а во время уроков – смотреть на него.
Грустно это было, но он покорился решенью своей спасительницы.
Хуже всего были письма от Зины Дьяконовой. Она настойчиво звала его на свидания, он же не хотел никакой с ней близости, и не являлся в назначенное время и место. Тогда она попросила хотя бы написать ей, почему он не хочет ее видеть.
Койранский ответил теплым письмом, в котором категорически просил не мешать его одиночеству, его горьким переживаниям.
Но Зина сама пришла к Койранскому. Его не было дома. Она просила брата передать Вячке, что очень просит проводить ее на вокзал. И сказала, когда уезжает на летние каникулы.
Экзамены кончились у Вячки вполне успешно. Он перешел в выпускной, восьмой, класс.
Перед отъездом на каникулы ему, по поручению брата Петра, надо было побывать у Жудро, которые уже жили на даче под Варшавой. А в этот же вечер уезжала Зина.
Подумав, Вячка решил ехать к Журдо, и тем самым дать понять Зине, что не хочет с ней дружить.
Зина чувствовала, что Вячка уклонится от провожания и сама приехала за ним. Пришлось Койранскому ехать и пришлось дать свой летний адрес, и пришлось обещать писать.
Но это было сделано Вячкой не по бесхарактерности. Она умоляюще, так жалко смотрела на него, что у него не хватило духа отказать ей. Жалость – плохой помощник!
К чести Вячки надо сказать, что сдержал данное Зине слово: летом он писал ей, отвечал на ее письма. Но писал сухо, даже несколько насмешливо.
Ему хотелось перед каникулами проститься с Бельской. Не знал, как это сделать, идти же к ней домой не решался.
Он написал ей, просил свиданья. И на другой день получил приглашение посетить ее.
Ему открыла сама Евгения Николаевна. Она повела Вячку в свою комнату, ту, где уже однажды был Койранский, и сказала ему:
«Я ждала этого свидания, надеялась на него. И рада видеть вас.»
Когда они сели, Бельская, видя некоторое смущение Вячки, продолжала разговор:
«Вы не сердитесь ведь на меня за холодок с вами в гимназии?»
Эти слова растопили лед. Они долго беседовали, но своих отношений не касались. Койранский ждал вопросов. Бельская была уверена, что всякие вопросы ему будут тяжелы, и не задавала их.
Перед расставанием сам Койранский начал разговор, которого сначала они избегали. Он сказал:
«Вы меня, Евгения Николаевна спасли от смерти. Еще две минуты, и я полетел бы вниз головой. И вы спасли меня от безнадежности и от отчаяния. Как именно, вы сами знаете. И никакой благодарностью я не могу заплатить вам, так как такой не существует. Единственная моя обязанность быть достойным вас. И я буду стремиться всю жизнь к этому, всю жизнь хочу служить вам. Отныне только одна женщина будет жить во мне, только – вы! И счастье мое будет зависеть только от вас».
Она молчала, опустив глаза. А он продолжал:
«Сейчас я недостоин счастья. После измены той, обидевшей меня, я вел себя плохо, запятнал себя грязью, видя в этом месть за обман. Если вы не простите мне этого, я преклонюсь перед вашей волей, хотя мне будет очень больно. Поэтому только от вас зависит мое счастье».
Она продолжала молчать. Потом подняла голову и спросила:
«Это та, Соня?»
«Да!» – коротко ответил Вячка.
«Вы ее еще любите? Скажите откровенно», спрашивала Бельская.
«Нет. С той минуты, когда я узнал, что я – ваше горе, она для меня не существует, она мне безразлична и никогда никакое воспоминание о ней не заденет души моей. Клянусь вам! Только вы в моей душе. Но этого еще так мало. И все же я твердо знаю, что счастье мое только в вас, только – вы!»
«Проверьте себя, Вячеслав! Лето – большой срок. И если останусь я единственно нужной вам, счастье возможно, мы можем быть счастливы. Хорошо?» – негромко ответила Евгения Николаевна.
«Назначайте какие угодно испытания, я всему покорюсь. И докажу, что я навсегда ваш. Мне вы нужны, как жизнь, как утерянная было правда», закончил он.
Через 10 минут Койранский ушел. Она проводила его до двери и пожалп запястье его левой руки.
Вячка шел, как летел на крыльях. Он снова был счастлив, снова верил людям, верил в добро и красоту жизни.
«Все же, как хороша жизнь!» – сказал себе Вячка.
На другой день он уехал к сестрам. И опять заражал сестер своим жизнелюбием, веселостью и радостной приподнятостью.
12. Поэзия и чувства
Летние каникулы Вячка проводил, как обыкновенно, однообразно и даже скучно. В Островы он не ездил: к нему ездил Володя Чумаков, с которым Вячка занимался по русскому языку, по которому Володя срезался на экзаменах. Он должен был готовиться к переэкзаменовке осенью.
Кроме этого урока, у Вячки еще был урок с сыном парикмахера, задумавшего перейти из частного коммерческого училища в казенную гимназию.
Таким образом, дневное время Койранского было занято, а вечером – прогулки, чтение и кое-когда стихи.
В это лето писалось мало. Начал было Вячка писать поэму «Правда и Кривда», посвященную Бельской, но не довел ее до конца. Героинями поэмы были две девушки. Одну звали Правда, другую – Кривда. Обеим нравился юноша по имени Арев, и они вступили в борьбу за него. Поэма писалась урывками, и поэтому в ней было немало неверных жизненных положений и противоречий. Понимая недостаточную продуманность поэмы, ее содержания и слабость в целом, Вячка бросил писать ее, надеясь в будущем выправить и довести ее до конца.
Но будущее оказалось неблагоприятным для намеченной идеи, и поэма так и осталась недоконченной.
Взамен поэмы Койранский задумал комедию в стихах. На эту мысль его натолкнула поездка на велосипеде в Нехоцинск, курорт на северо-западе русской Польши, где лечились сестры Койранского Бышко и Давидович.
От К. до Нехоцинка было сто с небольшим верст.
Чумаковы, отец и сын, а также Койранский решили на велосипедах испробовать свои силы на таком сравнительно большом расстоянии по незнакомой дороге, пролегавшей частью по шоссе, частью проселками и по берегу красавицы Вислы.
В пути было много трудностей, много разных смешных и несмешных приключений, встречались разные люди, и доброжелательные, и враждебные, умные и глупые, щедрой души и сухие.
Все это в голове Вячки стало перевариваться, как смешное варево, все приобретало комическую окраску. И уже на обратном пути отдельные эпизоды получили стихотворное выражение.
До конца каникул Койранский описывал свое велосипедное путешествие, освещая с комической стороны отдельные встречи, эпизоды, приключения. Все это еще не было связано, не была еще найдена идея будущей комедии, но в Варшаву Вячка привез значительную ценность, легшую в основу будущей сатиры «Пани и хлопы». Сатиру Вячка закончил только в марте 1912 года. И в этом же месяце ее пришлось сжечь. Эта сатира доставила много удовольствия Вячке. Законченную, он читал ее брату и его жене, и их знакомым. Во время чтения обычно стоял громкий, почти несмолкаемый хохот.
На этом Вячкином произведении было заметно сильное влияние Гоголя.
Все лето Койранский чувствовал на себе освежающее действие чувства Бельской.
Всех встречаемых женщин он сравнивал с ней, и ни одна ее подметки не стоила!
Он, конечно, воздерживался за другими девушками, берег свою признательность и преклонение перед той, кто спасла его и физически и морально.
Но он смущался тем, что сам не скучал по ней, не находил в себе влеченья к ней. Он думал, что это еще придет, что пока она в его представлении на очень большой высоте, а это исключала желанье видеть в ней женщину.
В Цехоцинке сестры познакомили Вячку с гимназисткой из Лодзя, Ольгой Кригер, ополяченной немкой, с русскими тенденциями.
Он оказал ей какую-то небольшую помощь по литературе: Ольга готовилась к переэкзаменовке по русскому языку. Это пробудило в Ольге интерес к Койранскому, а высказанные им отрицательные взгляды на женскую любовь, дали новую духовную пищу умной, экзальтированной девушке.
Результат был неожиданный: через четыре дня знакомства Ольга заявила, что для Вячки она готова на все, что ее Володя, который ей нравился в Лодзи, не стоит и мизинца его.
Но Вячка был с ней холодно-откровенен: он дал ей понять, что ему не нужна ее жертва, так как он рассматривает готовность ее на самопожертвование для него, как минутную неискреннюю вспышку, свойственную всем женщинам.
В Цехоцинке Вячка оттолкнул Ольгу Кригер, но целый год она бомбардировала его письмами в Варшаву, узнав от сестер его варшавский адрес. И даже приезжала в Варшаву на свидание, но была принята с таким убийственным холодом, что поняла бесполезность дальнейших надежд.
«Вы – изверг, не понимающий и не чувствующий! У вас вместо сердца – ледяной ком, а вместо души – холодный, твердый камень!»
Этими словами Ольга простилась навсегда с Вячкой у вагона. Она плакала, но ни капли Вячка не жалел эту миловидную немочку.
Вячка рьяно охранял свою неприкосновенность для Евгении Николаевны Бельской, лучше которой, выше которой для него не было ни женщин, ни человека.
Из всех женщин только она одна имела право на внимание и уважение Вячки. Даже мысленно Вячка относился к ней, как к святыне. И она была для него святыней, перед которой он благоговел, но о счастье с которой не мечтал и не допускал его.
Готовясь к отъезду с каникул и, следовательно, к встрече с Бельской, Вячка сознавался в душе, что боится этой встречи, не готов к ней, не может дать Бельской того, чего она ждет от него.
Так первые христиане боялись бога всеведущего, знавшего, что они недостойны его святости.
«Будь, что будет!» – говорил себе Вячка, что означало: пусть будет воля ее!
13. Снова Варшава
И вот она, Варшава! Прекрасная, веселая, всегда таинственная и всегда откровенная! Никогда не забыть ее прелести!
Вечерняя Варшава несравненно лучше, привлекательнее дневной.
С пяти часов вечера Варшава, ее улицы, ее скверы и парки, рестораны и цукерии полны народа.
И поляки, нужно отдать им справедливость, умеют веселиться!
Неумолчный смех, игривые песенки женщин, мужские, откровенно нескромные, но вполне цензурные разговоры, блеск женских туалетов, изящнее каких не найти, аромат духов, уносящийся в пустоты улиц, и нежные, чарующие звуки музыки, составляющие какую-то удивительную гармонию с мягким электрическим светом, струящимся из садиков кофеен, захвативших тротуары, из окон ресторанов и баров, из окон, глотающих вечернюю прохладу, частных квартир, – все привлекало, раздражало любопытство, манило и завораживало.
В такой волшебный вечер искрящейся весельем Варшавы приехал с каникул Вячка Койранский.
Он как-то сразу окунулся в этот водоворот жизни, его потянуло отдаться ему! И пусть несет его по воле волн беззаботная стихия!
Выйдя из дома, он столкнулся со знакомой беспутной бабенкой, и ему стало жалко той чистоты и беспорочности, в которую беспрерывно все лето уносили его мечты о единственной правде и недосягаемой высоте, воплощенные в Евгении Николаевне Бельской.
«Нет, нет! Я не нарушу клятвы своей! Я буду ее достоин!» – мгновенно решил Вячка и, сказав женщине, что у него какое-то срочное дело, бегом устремился назад. Он пошел по направлению к дому, но домой не зашел, вышел на улицу Краковское предместье и здесь, как нарочно, встретился с хорошенькой Евочкой Довнер, роман с которой был неожиданно для нее прерван весной.
Она уцепилась за него, взяла под руку и заявила, что сначала поведет его в «Рай без Адама» (цукерия, куда мужчины могли входить только с женщинами), а потом уж к ней, так как вечером не будет дома ни отца, ни матери, ни сестры.
Вячка оказался на перепутье: с одной стороны, общество хорошенькой, игривой, распущенной девочки было заманчиво, с другой Бельская, как награда за воздержание и чистоту.
Он не колебался, его притягивали правда и чистота, вера в счастье и еще какое-то необъяснимое предчувствие.
«У меня, Евочка, ни копейки! И раздобыть сегодня негде. Я уж лучше пойду домой», прошептал ей на ухо Вячка.
Эффект получился неожиданный.
«Ты – лайдак! Нацеловался и в сторону! Ну, и сто дьяволов на твою голову! Нужны мне москальские поцелуи, как свинье второй хвост. Пошел вон!» – выкрикнула рассерженная девчонка и свернула в боковую улицу.
Вячка усмехнулся. Он был рад, так легко отделался от назойливой, хоть и интересной Евочки.
Он пошел к Мокотовской площади, походил возле дома, где живет Бельская, но войти не решился.
Через полчаса он опять был возле этого дома, и опять не хватило смелости пойти к ней. И он побрел домой. Дома Вячка настроился на грустный тон, отказался принять участие пятым партнером в игре в винт, сел на диван и, взяв записную книжку, начал писать стихотворение «К идеалу», подразумевая под идеалом Бельскую.
После нескольких строчек пропало нужное настроение.
Он задумался. И как-то неожиданно для самого себя понял, что летняя проверка, о которой говорила ему весной Евгения Николаевна, не дала того результата, на который оба они надеялись: он не чувствовал, что жить без нее не может.
Он стал упрекать себя в бесчувственности, разжигать в себе чувство благодарности: он возносил Бельскую на пьедестал недосягаемости, но сердце его молчало.
Он говорил себе, что беспутная жизнь приучила его к острым переживаниям, а их отношения с Бельской покоятся на другой основе и поэтому она вызывает в нем не волнение от женской близости, а волнение грязного человека перед чистотой.
Однако, он уверял себя, и другого не допускал, что она ему нужна, что без нее он опять влезет в грязь и наверняка кончит плохо.
И он вскочил, чтобы сейчас же идти к ней, хотя уже было десять часов. Он шел быстро. Вскочил в трамвай, доехал до площади, и решимость его пропала, как только он увидел ее дом.
Он стал ходить вокруг площади, собирая нужную волю, чтобы побороть свою нерешительность.
И вдруг он увидел, как из подъезда ее дома вышло две женщины.
В одной он сразу узнал Евгению Николаевну.
Приблизившись к женщинам сзади, он убедился, что это Бельские, дочь и мать. Они шли под руку и разговаривали по-французски. Он шел так близко от них, что слышал их разговор, но держался в тени, чтобы они не могли его заметить. Речь шла о ком-то, кто скоро должен приехать. Мать говорила: «Раз он не пришел, значит еще не приехал. И ты напрасно о нем беспокоишься. А потом я удивляюсь, что ты нашла в этом мальчишке? Ты – учительница, он – твой ученик. Что может быть общего между тобой и этим молокососом?»
Койранский понял, что мать говорила о нем. Дочь возразила:
«Он вовсе не молокосос и не мальчишка! Он – сильный, умный и очень интеллигентный. Таких мало! И в нем еще что-то есть, что-то необыкновенное, может быть талантливое. Я, мама, еще не любила. Может быть, и к нему у меня не любовь, я не знаю. Но он меня волнует. Когда он смотрит на меня, я кажусь себе маленькой девочкой. Мне хочется, чтобы он дотронулся до меня, передал мне свою силу. А иногда я хочу руки его целовать. Знаешь, мама, это стыдно, а мне так хочется, чтобы он целовал меня. А в классе, когда он смотрит на меня, я теряюсь, упускаю мысль и думаю о нем. А когда не вижу его долго, как сейчас, мне хочется плакать».
В голосе Евгении Николаевны действительно слышались нотки детских слез.
Койранский ликовал. В то же время ему стало стыдно, что он подслушивает исповедь девушки, не ему предназначенную.
Он повернул к их дому и там стал дожидаться возвращения дам.
Когда они подходили к дому, Евгения Николаевна, очевидно, издали заметила фигуру Койрнского. Он видел, как она отделилась от матери и бегом направилась к нему.
Она задыхалась от быстрого бега и от волненья. Добежав, она ничего не могла сказать. Она закинула было руки ему на шею, но сейчас же отняла. Видимо ее обезакуражило безинициативность Вячки. Он не схватил ее в объятия, не искал губами ее губ, он взял ее руку и несколько раз поцеловал.
«Почему так поздно пришли? Я уж думала, что вы еще не приехали. Как провели лето? Скучали хоть немного?» – закидала она его вопросами.
«Мне вас недоставало. Я все лето думал о вас и жалел, что вы не позволили мне писать вам», отвечал Койранский.
«Могли бы приехать, если скучали, хоть на два дня», досадливо сказала Бельская.
«Я не смел, думал, что вы умышленно оторвали меня от себя, думал, что это испытание мне. Ну, и подавил в себе желание видеть вас», оправдывался Вячка.
Подошла мать. Она поздоровалась с Койранским и по-французски сказала дочери:
«Не вздумай приглашать его к нам сейчас. Уже поздно!»
«Мама, Вячеслав говорит по-французски. А вы так невежливо!» – упрекнула мать Евгения Николаевна.
«Простите!» – бросила та Койранскому и поспешила в дом.
Евгения Николаевна не пошла за матерью. Оставшись с Койранским, она извинилась перед ним за мать, а затем стала рассказывать о гимназических новостях. Потом неожиданно смолкла, немного помолчала и задала такой вопрос:
«Как вы думаете построить наши отношения в этом году? До окончания гимназии вы не должны помышлять о каких-нибудь отношениях близости. Я хочу так!»
Это пожеланье было так не похоже на то, что еще тридцать минут назад он слышал из этих уст! Он ушам своим не верил.
Ему пришла в голову мысль проверить действительные ее чувства, и он, быстро нагнувшись к ней, на ухо зашептал:
«Я же люблю тебя, мне мало этих холодных отношений, я хочу большего! Я хочу целовать тебя!»
И он стал целовать ее губы, лицо, глаза.
На улице никог не было, и она не сопротивлялась. Это длилось долго, может быть пять минут.
Наконец она опомнилась.
«Зачем?» – слабым шепотком сказала она.
А потом вдруг твердо и решительно строго заговорила:
«Чтобы никогда больше это не повторилось! Слышите, Койранский?! Иначе вам не видать меня, как ушей своих! До свидания!»
И она скрылась в воротах дома.